В ребяческие дни любил я край родной,
Как векша — сумрак бора,
Как цапля — ил береговой,
Как ворон — кучу сора.
В дни юности любил я родину, как сын —
Родную мать, поэт — природу,
Жених — невесту, гражданин —
Права или свободу.
Но буду ль я по гроб мечтательно любить
Родной мой край?— не знаю.
Мать может сына оскорбить,
Невеста может изменить,
Народ свободу погубить,
Все может быть…
Но — нет,— не дай мне Бог простыть,—
Простыть к родному краю!
В ребяческие дни любил я край родной,
Как векша — сумрак бора,
Как цапля — ил береговой,
Как ворон — кучу сора.
В дни юности любил я родину, как сын —
Родную мать, поэт — природу,
Жених — невесту, гражданин —
Права или свободу.
Но буду ль я по гроб мечтательно любить
Родной мой край?— не знаю.
Мать может сына оскорбить,
Невеста может изменить,
Народ свободу погубить,
Все может быть…
Но — нет,— не дай мне Бог простыть,—
Простыть к родному краю!
Любил я тихий свет лампады золотой,
Благоговейное вокруг нее молчанье,
И, тайного исполнен ожиданья,
Как часто я, откинув полог свой,
Не спал, на мягкий пух облокотясь рукою,
И думал: в эту ночь хранитель-ангел мой
Придет ли в тишине беседовать со мною?..
И мнилось мне: на ложе, близ меня,
В сиянье трепетном лампадного огня,
В бледно-серебряном сидел он одеянье…
И тихо, шепотом я поверял ему
И мысли, детскому доступные уму,
И сердцу детскому доступные желанья.
Мне сладок был покой в его лучах.
Я весь проникнут был божественною силой.
С улыбкою на пламенных устах,
Задумчиво внимал мне светлокрылый;
Но очи кроткие его глядели вдаль,
Они грядущее в душе моей читали,
И отражалась в них какая-то печаль…
И ангел говорил: «Дитя, тебя мне жаль!
Дитя, поймешь ли ты слова моей печали?»
Душой младенческой я их не понимал,
Края одежд его ловил и целовал,
И слезы радости в очах моих сверкали.
Здесь Берлиоз!.. я видел сам
Его жидовско-римский профиль
И думал: что-то скажет нам
Сей музыкальный Мефистофель?
И вот, при свете ламп и свеч,
При яром грохоте оркестра,
Я из-за дамских вижу плеч,
Как тешит публику маэстро.
Трубят рога, гремит тимпан,
В колокола звонят над нами…
И над поющими струнами
Несется звуков ураган.
И адская слышна угроза…
И раздаются голоса…
И встали дыбом волоса
На голове у Берлиоза.
Поют!.. увы! не понял я,
Что значит хор сей погребальный?
И вдруг — тебя увидел я,
Знакомка милая моя.
Тебя, мой критик музыкальный.
К коленам уронив цветы,
К полудню сорванные нами,
Меж двух колонн сидела ты
Бледна, с померкшими очами.
Я угадал: страдала ты
Без мысли и без наслажденья,
Как от какой-то духоты
Иль в ужасе от сновиденья.
И думал: скоро на балкон
Мы выйдем… звезды видеть будем…
И эту музыку забудем
(Инструментальный гром и звон) —
Забудем, как тяжелый сон.
Вот и ночь… К ея порогу
Он пришел, едва дыша…
Утомился ли он, медля?
Опоздал ли он, спеша?..
Сел, и шляпу снял, и бледный,
К ней наверх в окно глядит
И, прислушиваясь, — тихо,
Точно бредит, говорит:
— Милый ангел! Будь покойна,—
Я к тебе не постучусь…
Вижу свет твоей лампады
И… безумствую, — молюсь…
За тебя ли, за себя ли
Я молюсь, не знаю сам. —
Ни глазам твоим не верю,
Ни лампаде, ни звездам.
Ведь оне, — все эти звезды,
Как и твой небесный взгляд,
И горят, и в душу смотрят,
И неправду говорят;
Ведь оне, — все эти звезды,
Никогда не скажут мне,
Кто сейчас твою лампаду
Погасил, мелькнув в окне.
Или это промелькнуло
Отражение луны?..
Или это — греза ночи,
Шорох знойной тишины?
Или это — у забора
Ветерок шуршит листвой?
Нет!.. Я слышу смех влюбленных
Над моей смешной слезой.
И как тень, с ея порога
Поднялся он, чуть дыша…
Утомился ли он медля,
Опоздал ли он спеша?..
То в темную бездну, то в светлую бездну,
Крутясь, шар земли погружает меня:
Питают, пытают мой разум и веру
То призраки ночи, то призраки дня.
Не верю я мраку, не верю и свету,—
Они — грезы духа, в них ложь и обман…
О, вечная правда, откройся поэту,
Отвей от него разноцветный туман,
Чтоб мог он, великий, в сознаньи обмана,
Ничтожный, как всплеск посреди океана,
Постичь, как сливаются вечность и миг,
И сердцем проникнуть в Святая Святых!
То в темную бездну, то в светлую бездну,
Крутясь, шар земли погружает меня:
Питают, пытают мой разум и веру
То призраки ночи, то призраки дня.
Не верю я мраку, не верю и свету,—
Они — грезы духа, в них ложь и обман…
О, вечная правда, откройся поэту,
Отвей от него разноцветный туман,
Чтоб мог он, великий, в сознаньи обмана,
Ничтожный, как всплеск посреди океана,
Постичь, как сливаются вечность и миг,
И сердцем проникнуть в Святая Святых!
(Из либретто оперы «Кузнец Вакула»)
(Посв. памяти А. Н. Серова)
Темно нам, темно, темнешенько,
Словно в темницах сырых.
Месяц стал над рекой,
Чуть краснеется,
В небе тучка плывет,
Чуть белеется…
Холодно нам, холоднехонько,
Словно в гробах ледяных.
Ветра шорох ночной
Еле слышится,
Ничего в осоке
Не колышется…
Тресни же, тресни ты, синий лед!
В блеске лучей золотых,
Мы, как рыбки в реке,
Затрепещемся, —
Сквозь туман рыбакам
Померещимся.
(Из либретто оперы «Кузнец Вакула»)
(Посв. памяти А. Н. Серова)
Темно нам, темно, темнешенько,
Словно в темницах сырых.
Месяц стал над рекой,
Чуть краснеется,
В небе тучка плывет,
Чуть белеется…
Холодно нам, холоднехонько,
Словно в гробах ледяных.
Ветра шорох ночной
Еле слышится,
Ничего в осоке
Не колышется…
Тресни же, тресни ты, синий лед!
В блеске лучей золотых,
Мы, как рыбки в реке,
Затрепещемся, —
Сквозь туман рыбакам
Померещимся.
Пел смычек,— в садах горели
Огоньки,— сновал народ,—
Только ветер спал да темен
Был ночной небесный свод,
Темен был и пруд зеленый,
И густые камыши,
Где томился бедный лебедь,
Притаясь в ночной тиши.
Умирая, не видал он,—
Прирученный, нелюдим,—
Как над ним взвилась ракета
И разсыпалась над ним;
Не слыхал, как струйка билась,
Как журчал прибрежный ключ,—
Он глаза смыкал и грезил
О полете выше туч:
Как в простор небес высоко
Унесет его полет,—
И какую там он песню
Вдохновенную споет!
Как на все, на все святое,
Что̀ таил он от людей,
Там откликнутся родныя
Стаи белых лебедей.
И уж грезит он: минута,—
Вздох — и крылья зашумят,
И его свободной песни
Звуки утро возвестят.—
Но крыло не шевелилось,
Песня путалась в уме:
Без полета и без пенья
Умирал он в полутьме.
Сквозь камыш, шурша по листьям,
Пробирался ветерок…
А кругом в садах горели
Огоньки и пел смычок.
(Отрывок).
Ждали мы, что ливень хлынет, —
Все посохло от жаров:
Ни пшеницы, ни травы нет,
Ни прохлады, ни кормо̀в…
Даже ночью в полнолунье
Не видали мы росы.
Смолкла пташечка певунья
У бесплодной полосы…
В поле жаворонок с мая
Вить гнезда не захотел…
Кто б из нас, себя спасая,
Вслед за ним не улетел!..
Смерти ждали мы, — и в гости
К нам, голодная, брела,
По дорогам сея кости,
Стаю во̀ронов звала;
И была воронья стая
Так сыта, что и на зов
Откликалась, не слетая
С наших голых чердаков;
В эти злые дни истомы
И невольного поста
Даже кровельной соломы
Не хватало для скота…
Но не смерть, а милость Божья
К нам на помощь в добрый час,
Несмотря на бездорожье,
В дождь и стужу принеслась, —
И не мало благодати,
И крупы, и сухарей,
Принесла, и мы с полатей
Поднялись, не веря ей…
Чудеса!.. Пока Иуда
Тешил душу торгаша,
К нам пришла, Бог весть откуда,
Бескорыстная душа…
Вперед и вперед! вся душа моя в пламени,—
За правду я биться готов,
Готов умереть, — но у каждого знамени
С друзьями встречал я врагов:
Друзья ополчались на ложь ненавистную,—
Враги, молча, думали думу корыстную.
Там мира друзья, под эгидой воителей,
Точили, как мальчики, нож!
Здесь хитрый обман ждет себе покровителей
Среди ненавидящих ложь…
И правду любил я, — ни в ком не уверенный,
Друзьям и врагам руки жал, как потерянный.
«Нам нужно одно лишь твое беспристрастие»,—
Шептали друзья, — «помоги!»
— «Быть с нами считай за великое счастие»,—
Кичась, намекали враги.
Друзья! вы отвыкли вникать и угадывать;
Враги! не желаю я спесь вашу радовать.—
Не раб, — а поэт я, — гордыней обиженный… —
Не в ваших нестройных рядах
Пойду я, — нет! ратник свободы униженной,
Оружье найду я в стихах:
Соратники будут — мои вдохновения,
И будет вождем их дух доброго гения.
Враждою народов — стезя
Пробита для мрачных явлений,
И сами, над бездной скользя,
Идут они, молча грозя…
Нельзя быть счастливым, нельзя,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
И ты бы меня не смогла
Спасти от мятежных сомнений…
В волнах перекатного зла
Я — утлый челнок без весла…
И ты бы меня не спасла,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
Ни честным в борьбе погибать,
Ни свету, в бреду вожделений,
Из злата кумир созидать,
Ни зависти мстить, иль роптать —
И ты б не могла помешать,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
Не в черные дни, с их нуждой,
С их горем от бед и лишений,
Нет, — в солнечный день, под листвой,
Иль в тихую полночь, весной,
Приди и беседуй со мной,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
И свет нам не будет внимать:
Вдали от его искушений
Дозволю себе я мечтать,
И, может быть, буду опять
На силу любви уповать
Мой друг, моя совесть, мой гений!
Неизменною душою
Одарил тебя Творец,
Влюблена ты, — все напрасно! —
Он жених, — всему конец!
Голос чести, — правды голос
Отзывается в тебе,
И сочувствие находит
Все, что падает в борьбе.
К молодому поколенью
Безучастный и слепой,
Он не нынче — завтра будет
Обладать твоей рукой.
Кто ж из вас кого накажет,—
Он тебя, иль ты его?
Кто кого скорее свяжет
И погубит? — Для чего!..—
Для того л, чтоб все сказали:
Вот примерная жена,
Муж у ней по дудке пляшет,
А она ему верна! —
Иль напротив: — Вот примерный,
Честный муж, по старине
Не дает он много воли,
Ни лакеям, ни жене…
Разве может быть чертогом
Развалившийся чертог!
Иль оптическим обманом
Он мечты твои увлек…
Так развалина глухая,
Жаркой тронута зарей,
Словно замок издалека
Приглашает на покой.
Подойди — и где твой замок! —
— Стен обломки, да трава, —
Да в окне сидит слепая,
Пучеглазая сова.
Жизнь гаснет,— дух неугасим;—
Мы погасить его не в силах;
Он не хоронится в могилах,—
От мертвых он идет к живым.
Дух века — это Божий дух;
Он мировой любовью дышит,
И только тот его не слышит,
Кто к злобе дня склонил свой слух.
Его не слышал Вавилон,
Не слышит и Восток растленный,
Ни Валтазар нам современный,
Ни современный Фараон.
Так духа века не смогли
Понять католики-Бурбоны,—
И Бог с главы их снес короны,
И — их молитвы не спасли…
Так века чернь не поняла,—
И гильотину вместо трона
Воздвигла, и Наполеона
В свои кумиры возвела:
Так стопобедный сын молвы
Врагом стал духа и свободы
И, за собой влача народы,
Наткнулся на пожар Москвы.
Так ныне гордый Альбион
Грядущего не видит света,—
За торгашей, за Магомета,
За рабство меч подемлет он…
Но флотом Бога своего
Не победит — и ужаснется,
Когда, раскрыв глаза, очнется
Перед судилищем Его.
Напрасно иногда взывал он к тени милой
И ждал — былое вновь придет и воскресит
Все то, что мертвым сном спит, взятое могилой,
Придет — и усыпит любви волшебной силой
Ту жажду счастья, что проснулась и — томит.
Напрасно он хотел любовь предать забвенью, —
Чтоб ясный свет ее, утраченный навек,
Не раздражал его, подобно впечатленью
Потухшего огня, который красной тенью,
Рябя впотьмах, плывет из-под усталых век.
Напрасно он молил, отдавшись страсти новой: —
Хоть ты приди ко мне с улыбкой на устах!
Чтоб с новой силой мог я к старости суровой
На голове пронесть вражды венец терновый
И крест — тяжелый крест на слабых раменах.
Любовь не шла к нему, как месяц из тумана.
Жизнь в душу веяла, как ветер в зимний день.
Сильней час от часу горела в сердце рана, —
Но в новом образе в мир мрака и обмана
Не возвращалася возлюбленная тень.
Тихо проносится ночь благовонная,
Мир, внемля Богу, молчит,
В роще одной лишь осинка бессонная,
Листья колебля, шумит.
К ней прислоня свои ветви тяжелые,
Дремлет дубок молодой,
Видит он сны не совсем-то веселые
Возле подруги ночной.
«Спи!» — ему шепчет осинка тревожная,—
«Спи, мой дубок молодой!
Бури опасны; но я, осторожная,
Буду беречь твой покой».
«Снились мне бури, наш край посетившие»,—
Молвил дубок молодой,—
«Снилось мне, будто деревья подгнившие
Сломаны бурей ночной…
Снилось, под бурями вырос высоко я,
Выше столетних дубов;
Видел свободно я небо далекое,
Блеск заревых облаков.
Видел, как на небе тихо сплетаются
Звезды в узор золотой,
И говорят, что они загораются
С тем, чтоб беречь мой покой».
Так говорил он, — но вновь засыпающий,
Словно задумался он;
Листьев осиновых шепот ласкающий
Вновь погрузил его в сон.
Риона шум и леса тень,
Плющ, виноград и цвет граната,
Прохладный ключ и знойный день,
И воздух, полный аромата,
Кругом лесистые холмы,
Хребты, покрытые снегами, —
Надолго ль встретилися мы?
Надолго ль я останусь с вами?
Или, как мимолетный сон,
Мелькнули вы передо мною —
И мне уже определен
Безвестный путь… или судьбою
Мне будет снова суждено
Сюда надолго возвратиться —
И тем, что временно дано,
Уже навеки насладиться?
И не того бы я хотел…
На лоне матери-природы
В труде разумном бы провел
Я увядающие годы,
И здесь иные семена,
Иные мысли б я посеял;
Тебя бы, дивная страна,
В уме и сердце я лелеял!
Когда же под безвестный кров
Взойдет земляк с страны родимой —
Его б в тени моих садов
Встречал я мыслию любимой;
Я б говорил: иди сюда —
Взгляни, как радостно слиянье
Природы дивной и труда
Без угнетенья и страданья!
Как в Бога, в человека веря,
Прощаешь ты полузверям,
Лишь потому, что видишь сам
В себе такого ж полузверя…
Но ты рожден с душой борца, —
Ты знаешь хищников породу,
И рад в народную невзгоду
Бороться с ними до конца…
За личной, злостною обидой
Ты не погонишься, когда —
Здесь слышен крик: спаси, не выдай!
А там, — мы гибнем без труда!..
Подайте хлеба!.. — Ведь покуда
Не грянет свыше Божий гром,
Наш доморощенный Иуда
Не осенит себя крестом…
Борец неправду раздражает
Тем, что неправдой раздражен,
И ни на шаг не отступает,
И торгашам он не прощает,
Бичом Христа вооружен…
Хвала тебе! ты честный воин…
Но за тебя я непокоен: —
У хищника и когти есть,
И зубы, — клевета и месть…
Но лучше пасть в борьбе неравной,
Чем у Мамона быть рабом,
Иль пировать в семье бесславной
Проныр, что в холе и тепле
Кишат, грозя родной земле…
Там, у просеки лесной,
Веет новою весной;
Только жутко под ракитой
Близ могилы позабытой.
Там, тревожа листьев тень,
Бродит тень самоубийцы,
И порхающие птицы,
Щебетаньем встретив день,
Не боятся тени этой,
Вешним солнцем не пригретой.
Но — боюсь я,— мой недуг,—
Рану сердца,— разбередит
Дух, который смертью бредит,—
Жаждущий покоя дух.
Говорят, что жаждой этой
Он, когда-то неотпетый
И зарытый без креста,
Заражает тех, кто бродит
Одиноким и заходит
В эти дикие места.
Или сердце, что устало
Ненавидеть и страдать,
Переставши трепетать,
Все еще не отстрадало?!..
Или дух, земле чужой
И чужой для бестелесных,
Замкнутый в пределах тесных
Безнадежности глухой,
Жаждет, мучимый тоскою,
Нашей казни над собою?..
Чу! Поведай, чуткий слух,—
Ветер это или дух?..
Это ветра шум — для слуха…
Это скорбный дух — для духа…
Он человек был — и за правду распинался;
Но свет бездушный на него
Глядел, как на врага покоя своего,
И понимать его боялся…
И весть пришла: велел он долго жить…
И свет не стал по нем тужить.
Но тысячи веков пройдут, как сон мгновенный,
И если, в свет уже иной,—
К нему, в предел духов, с эфирною волной
Домчится весть из бездн вселенной,
Что и земля «велела долго жить»…—
Не станет он по ней тужить.
Он человек был — и за правду распинался;
Но свет бездушный на него
Глядел, как на врага покоя своего,
И понимать его боялся…
И весть пришла: велел он долго жить…
И свет не стал по нем тужить.
Но тысячи веков пройдут, как сон мгновенный,
И если, в свет уже иной,—
К нему, в предел духов, с эфирною волной
Домчится весть из бездн вселенной,
Что и земля «велела долго жить»…—
Не станет он по ней тужить.
Стихает. Ночь темна. Свисти, чтоб мы не спали!..
Еще вчерашняя гроза не унялась:
Те ж волны бурные, что с вечера плескали,
Не закачав, еще качают нас.
В безлунном мраке мы дорогу потеряли,
Разбитым фонарем не освещен компас.
Неси огня! звони, свисти, чтоб мы не спали! —
Еще вчерашняя гроза не унялась…
Наш флаг порывисто и беспокойно веет;
Наш капитан впотьмах стоит, раздумья полн…
Заря!.. друзья, заря! Глядите, как яснеет —
И капитан, и мы, и гребни черных волн.
Кто болен, кто устал, кто бодр еще, кто плачет,
Что бурей сломано, разбито, снесено —
Все ясно: Божий день, вставая, зла не прячет…
Но — не погибли мы!.. и много спасено…
Мы мачты укрепим, мы паруса подтянем,
Мы нашим топотом встревожим праздных лень —
И дальше в путь пойдем, и дружно песню грянем:
Господь, благослови грядущий день!
Кто этот гений, что заставит
Очнуться нас от тяжких снов,
Разединенных мысли сплавит
И силу новую поставит
На место старых рычагов?
Кто упростит задачи сложность?
Кто к совершенству даст возможность
Расчистить миллион дорог?
Кто этот дерзкий полубог?
Кто нечестивец сей блаженный,
Кто гениальный сей глупец?
Пророк-фанатик вдохновенный
Или практический мудрец?..
Придет ли он как утешитель
Иль как могучий, грозный мститель,
Чтоб образумить племена;
Любовь ли в нужды наши вникнет,
Иль ненависть народам кликнет,
Пойдет и сдвинет знамена?
Бог весть! напрасно ум гадает,
А там предтеча, может быть,
Уже проселками шагает,
Глубоко верит и не знает,
Где ночевать, что есть и пить.
Кто знает, может быть, случайно
Он и к тебе уж заходил,
Мечты мечтами заменил
И в молодую душу тайно
Иные думы заронил.