И призраки ушли,
И духи отлетели!..
Один глухой, немой
Мрак у его постели!
Спасет ли этот мрак
Его от заблуждений,
От призрачных надежд,
От горьких сожалений?
И бредит, как больной,
Он на своей постели:
Где призраки?— ушли!
Где духи?— отлетели!..
С колыбели мы, как дети,
Вплоть до смертнаго одра,
Ждем любви, свободы, славы,
Счастья, правды и добра.
Но в любви мы пьем отраву,
Но свободу продаем…
Клеветой марая славу,
Мы добро венчаем злом! —
Счастьем вечно недовольны,
Правдой вечно смущены,
В тишину мы просим бури,
В бурю просим тишины.
Священный благовест торжественно звучит,
Во храмах фимиам, во храмах песнопенье;
Молиться я хочу; но тяжкое сомненье
Святые помыслы души моей мрачит.
И верю я, и вновь не смею верить;
Боюсь довериться чарующей мечте;
Перед самим собой боюсь я лицемерить;
Рассудок бедный мой блуждает в пустоте…
И эту пустоту ничто не озаряет:
Дыханьем бурь мой светоч погашен.
Бездонный мрак на вопль не отвечает…
А жизнь — жизнь тянется, как непонятный сон…
Пора… Прости! Никто не ведал
Глубоких тайн моих страстей,
И никому я права не дал
Заплакать на груди моей.
Любви прекрасным упованьям
Рассудком положа предел,
Страдая сам, твоим страданьям
Я отозваться не хотел.
Искал я счастья, но поверить
Не смел я счастью своему;
Мне было легче лицемерить,
Чем верить сердцу твоему.
Жизнь движется вперед походкою неровной!
Ее намеренья ужели ты постиг!
Чтоб высказать себя, жизнь ловит миг условный.
Ужели от тебя зависит этот миг?
Жизнь терпеливая привыкла к испытаньям,—
Не ведает конца и не спешит к концу.
Поэт! Не верь ее тоскливым ожиданьям,
И верь с трудом ее веселому лицу.
Для сердца нежнаго и любящаго страстно
Те поцелуи слаще всех наград,
Что с милых робких уст похищены украдкой
И потихоньку отданы назад.
Но к обладанью нас влечет слепая сила,
Наш ум мутит блаженства сладкий яд…—
Слезами и тоской отравленная чаша
Из милых рук приходит к нам назад.
Не всякому дано любви хмельной напиток
Разбавить дружбы трезвою водой,
И дотянуть его до старости глубокой
С наперсницей, когда-то молодой.
На высоте, у каменной глыбы, охваченной корнями альпийской ели, на краю темного, бурями поломанного леса цветет фиалка. За отрогами гор, на горизонте, светится утро. На синеве розовыми пятнами мелькают вечные снега заоблачных вершин; из глубоких ущелий, как голубой дым, ползут туманы…
Из-за них, высокий каменный утес сияет таким ослепительно-алым блеском, что фиалке чудится, что он пылает к ней самой возвышенной, вдохновенной любовью, и фиалка любуется красотой его и испаряется нежным благоуханием.
Вдруг, что-то промелькнуло… На сухой, желтый прутик села серая птичка и зачиликала…
— А я знакома с одной из сестриц твоих,— чиликала птичка.— Там, далеко, на северо-востоке, в березовой роще, за кустами дикой малины, у канавки, цветет она. И так она мила была тогда, как пели соловьи, капал дождь, а я выглядывала из своего притаившегося в бузинном кусте гнездышка…
— Ах! если ты знакома с тою далекой сестрой моей и если ты опять когда-нибудь с нею встретишься, скажи ей, что из всех утесов, меня окружающих, есть один утес… он раньше всех встречает Бога, несущего свет; цари орлы прилетают отдыхать на груди его: они знают, что никакие бури, никакие дождевые, пенистые потоки не в силах одолеть его… Скажи милой сестрице, что я каждое утро любуюсь им, и счастлива, когда мечтаю, что до него, изредка, с ранним ветерком, долетает аромат благоговейной любви моей.
— Там, где цветет сестра твоя,— чиликает птичка,— нет ни заоблачных высот, ни стремнин, ни утесов, озаренных блеском алого утра, и никакие орлы не летают там.
— Так для кого же она благоухает?
— Она без аромата, бедная, далекая сестра твоя.
— Без аромата!..
— Красный мухомор, с белыми, точно серебряными пятнами, стоит от нее в двух шагах; она любуется им и ревнует, когда зеленые мухи садятся на грудь его…
— Мухомор — это тоже утес?..
— Нет? Это гриб… толстый и жирный гриб, и тот, кто прилетает целовать его — улетает отравленный…
Фиалка повесила головку и задумалась…
— Ну, так ничего, ничего не говори ты далекой сестре моей… Она не поймет меня… Прощай, перелетная птичка!
Мы празднуем в саду прощальный наш досуг,
Прощай!.. — пью за твое здоровье, милый друг!..
И солнцу, что на все наводит зной, не жарко,
И льду не холодно, и этот пышный куст
Своих не знает роз, и — даже эта чарка
Не знает, чьих она касалась жарких уст…
И блеск, и шорохи, и это колыханье
Деревьев — все полно блаженного незнанья;
А мы осуждены отпраздновать страданье,
И холод сознаем и пламенный недуг…
Прощай!.. — пью за твое здоровье, милый друг!..
Вас бичевать тягучими стихами,
Хлестать по вашим головам, —
Да это то же, что пахучими цветами
Бить по обугленным столбам.
Вас бичевать тягучими стихами,
Хлестать по вашим головам, —
Да это то же, что пахучими цветами
Бить по обугленным столбам.
Поэт и гражданин, он призван был учить.
В лохмотьях нищеты живую душу видеть.
Самоотверженно страдающих любить
И равнодушных ненавидеть.
И разсудок, и сердце, и память губя,
Я недаром так жарко целую тебя,—
Я целую тебя и за ту, перед кем
Я таил мои страсти,—был робок и нем,
И за ту, что̀ меня обожгла без огня
И смеялась, и долго терзала меня,
И за ту, чья любовь мне была бы щитом,
Да убитая спит под могильным крестом.
Все, что̀ в сердце моем загоралось для них,
Догорая, пусть гаснет в обятьях твоих.
Нынче — сердце ея страсти просит,
Завтра с ужасом скажет: не надо!
То неправды она не выносит,
То доверчивой правде не рада…
То клянется, что свет ненавидит,
То, как бабочка, в свете порхает…
Кто ея не любил,— тот не знает…—
Кто полюбит ее,— тот увидит…
Прости поэзия! и вы, мечты Петрарки!
И ты, моя Лаура! В добрый час
От жениха глупца богатые подарки
Ты приняла!.. Уж обручили вас!..
Смешно!.. Как пьяница от лишней горькой чарки,
Я плачу — и готов на тысячу проказ!
Судя по влажности твоих лукавых глаз,
Воображаю, как должны быть жарки
Законные лобзанья!.. Боже мой!
Не он ли был смешон тебе своей фигурой,
Своею важностью надутой и пустой?
Не ты ли назвала его карикатурой!
И что же наконец!.. но, впрочем, Бог с тобой!
Кажись ему его женой,
Как ты до сей поры казалась мне Лаурой.
Не то мучительно, что вечно страшной тайной
В недоумение повергает ум,—
Не то, что может дать простор для вдохновенья
И пищу для крылатых дум,
А то мучительно, что и в потемках ясно,
Что с детских лет знакомо нам, о чем
Мы судим сердцем так любовно, так пристрастно,
И так безжалостно — умом…
Не мириады звезд, что увлекают дух мой
В простор небес, холодный и немой,
А искры жгутся, и одной из них довольно,
Чтоб я простыл, сгорев душой…
Когда в наш темный сад вошла ты привиденьем,
Бледна, взволнована, и жалобой звучал
Твой голос трепетный, — с невольным сокрушеньем
Внимал я твоему признанью, трепетал
За молодость, за честь, за рок, тебе грозящий:
Я верил искренно душе твоей скорбящей.
Теперь, когда, в цветах, с протянутой рукой
Стоишь ты светлая, как светлый призрак мая,
И улыбаешься, и смотришь, выжидая…
И взор твой светится лукавою мечтой, —
Прости, не верю я душе твоей — не верю, —
Хочу сказать — молчу, смеюсь и — лицемерю…
У нея, как у гитаны,
Взгляд как молния блестит,
Как у польской резвой панны
Голос ласково звучит;
Как у юноши от раны
Томен цвет ея ланит.
Есть возможность не влюбиться
В красоту ея очей,
Есть возможность не смутиться
От приветливых речей,
Но других любить решиться
Нет возможности при ней.
Как скорлупу топчет птица, когда
Малых птенцов она вывела,
Так растоптать я готов иногда
Все, что душе опротивело…
Как скорлупу топчет птица, когда
Малых птенцов она вывела,
Так растоптать я готов иногда
Все, что душе опротивело…
Какое дело вам, счастливцы,
До вспышек сердца моего;—
Вы не дали ему отрады —
И не возьмете ничего.
Какое дело вам, педанты,
До скорби духа моего;—
Вы на вопрос мой самый жгучий
Не отвечали ничего.
Сокровищ сердца, силы мысли
Уж я не жду ни от кого…
И все, чем я дышу покуда,
Творю почти из ничего.
Дух гордой злобы там, где все уже отпето,—
Он может победить, но не создаст поэта.
Жрецы бранят толпу, — толпа жрецам свистит…
И правды жаждущий печаль свою таит.
Влюбленному понять мечты свои нельзя:
Так, на коньках стремительно скользя
По ледяной горе, возделанной искусством,
Веселье, бодрость, страх и чувство быстроты
Никто не назовет определенным чувством.
Попробуй выразить, о чем мечтаешь ты
В обятиях тобой любимой красоты:
О ней мечтать нельзя, — она уж не мадонна, —
Не идеал… И вот, то девственное лоно,
Которым жаждал ты так страстно обладать,
И услаждает, и томит, и, нежа, мучит, —
Любить и размышлять и ненавидеть учит.
Воротилась весна, воротилась!
Под окном я встречаю весну.
Просыпаются силы земные,
А усталого клонит ко сну.
И напрасно черемухи запах
Мне приносит ночной ветерок;
Я сижу и тружусь; сердце плачет,
А нужда задает мне урок.
Ты, любовь — праздной жизни подруга, —
Не сумела ужиться с трудом…
Со слезами со мной ты простилась —
И другим улыбнулась тайком…
Блажен, кому Господь сподобил с вами встретиться
Не на один блаженный час!
Чей ум при вас невольным чувством светится,
Чье сердце понимает вас!
Но жалок тот, кто встречею случайною
На миг утешен вами был,
И вновь поник, томимый жаждой тайною
За вами вслед лететь — без крыл.
Дым потянуло вдаль, повеяло прохладой.
Без тени, без огней, над бледною Невой
Идет ночь белая — лишь купол золотой
Из-за седых дворцов, над круглой колоннадой,
Как мертвеца венец перед лампадой,
Мерцает в высоте холодной и немой.
Скажи, куда идти за счастьем, за отрадой,
Скажи, на что ты зол, товарищ бедный мой?!
Вот — темный монумент вознесся над гранитом…
Иль мысль стесненная твоя
Спасенья ищет в жале ядовитом,
Как эта медная змея
Под медным всадником, прижатая копытом
Его несущего коня…