Александру Давидовичу Топольскому
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
Карлики горько рыдают, малютки.
Из незабудок веночек на лбу
И на груди незабудки.
Ворон — печальный сидит на дубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
Плачется карлик в смешном колпаке,
Плачется: «Плохо её берегли мы!»
Белую ленту сжимает в руке
Маленький карлик любимый.
Средний — печальный играет в трубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
Старший у гроба стоит на часах,
Смотрит и ждёт, не мелькнёт ли усмешка.
Спит Белоснежка с венком в волосах,
Не оживёт Белоснежка!
Ворон — печальный сидит на дубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
Наворковала,
Наворожила.
Слева-направо
В путь проводила.Чтоб уж никем уж,
Чтоб ни о ком уж,
Чтоб и у всенощ —
ной — сверх иконок: Руды-пожары,
Бури-ворожбы —
Поверх державна
Воркота Божья.Накуковала,
Натосковала.
Чтоб моей славой —
Все тебе скалы.Чтоб моей силой —
Все тебе реки.
В первый и в третий,
Днесь и навеки… Чтоб моей левой —
Немощь и помощь.
Чтоб уж никем уж,
Чтоб ни о ком уж… Наобмирала,
Насоловьила.
Без переправы
В рай — насулила, (Чтоб моей лестью
Все тебе птицы…)
В рай тот невесть чей.
В рай тот персидский… В сласть и в страданье —
Дай — через руку!
Прощай — в свиданье!
Здравствуй — в разлуку! 10 марта
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
— «Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал — слишком много!
Я жажду сразу — всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
и амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень…
Чтоб был легендой — день вчерашний,
Чтоб был безумьем — каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
Я видела Вас три раза,
Но нам не остаться врозь.
— Ведь первая Ваша фраза
Мне сердце прожгла насквозь!
Мне смысл ее так же темен,
Как шум молодой листвы.
Вы — точно портрет в альбоме, —
И мне не узнать, кто Вы.
* * *
Здесь всё — говорят — случайно,
И можно закрыть альбом…
О, мраморный лоб! О, тайна
За этим огромным лбом!
Послушайте, я правдива
До вызова, до тоски:
Моя золотая грива
Не знает ничьей руки.
Мой дух — не смирён никем он.
Мы — души различных каст.
И мой неподкупный демон
Мне Вас полюбить не даст.
— «Так что ж это было?» — Это
Рассудит иной Судья.
Здесь многому нет ответа,
И Вам не узнать — кто я.
На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Чтоб только не видел ваш радостный взор
Во всяком прохожем судью.
Бегите на волю, в долины, в поля,
На травке танцуйте легко
И пейте, как резвые дети шаля,
Из кружек больших молоко.
О, ты, что впервые смущенно влюблен,
Доверься превратностям грез!
Беги с ней на волю, под ветлы, под клен,
Под юную зелень берез;
Пасите на розовых склонах стада,
Внимайте журчанию струй;
И друга, шалунья, ты здесь без стыда
В красивые губы целуй!
Кто юному счастью прошепчет укор?
Кто скажет: «Пора!» забытью?
— На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Два звонка уже и скоро третий,
Скоро взмах прощального платка…
Кто поймет, но кто забудет эти
Пять минут до третьего звонка?
Решено за поездом погнаться,
Все цветы любимой кинуть вслед.
Наимладшему из них тринадцать,
Наистаршему под двадцать лет.
Догонять ее, что станет силы,
«Добрый путь» кричать до хрипоты.
Самый младший не сдержался, милый:
Две слезинки капнули в цветы.
Кто мудрец, забыл свою науку,
Кто храбрец, забыл свое: «воюй!»
«Ася, руку мне!» и «Ася, руку!»
(Про себя тихонько: «Поцелуй!»)
Поезд тронулся — на волю Божью!
Тяжкий вздох как бы одной души.
И цветы кидали ей к подножью
Ветераны, рыцари, пажи.
От семи и до семи
Мы справляли новоселье.
Высоко было веселье —
От семи и до семи! Между юными людьми
— С глазу на глаз — в темной келье
Что бывает? (— Не томи!
Лучше душу отними!)Нет! — Подобного бесчинства
Не творили мы (не поздно —
Сотворить!) — В сердцах — единство,
Ну, а руки были розно! Двух голов над колыбелью
Избежал — убереглась! —
Только хлебом — не постелью
В полночь дружную делясь.Еженощная повинность,
Бог с тобою, рай условный!
Нет — да здравствует невинность
Ночи — все равно любовной! В той же келье новоселье —
От семи и до семи
Без «. . .» и «обними», —
Благоправное веселье
От семи и до семи! Март
Сердце дремлет, но сердце так чутко,
Помнит всё: и блаженство, и боль.
Те лучи догорели давно ль?
Как забыть тебя, грустный малютка,
Синеглазый малютка король?
Ты, как прежде, бредёшь чрез аллею,
Неуступчив, надменен и дик;
На кудрях — золотящийся блик…
Я молчу, я смущённо не смею
Заглянуть тебе в гаснущий лик.
Я из тех, о мой горестный мальчик,
Что с рожденья не здесь и не там.
О, внемли запоздалым мольбам!
Почему ты с улыбкою пальчик
Приложил осторожно к губам?
В бесконечность ступень поманила,
Но, увы, обманула ступень:
Бесконечность окончилась в день!
Я для тени тебе изменила,
Изменила для тени мне тень.
Чтобы помнил не часочек, не годок —
Подарю тебе, дружочек, гребешок.
Чтобы помнили подружек мил-дружки —
Есть на свете золотые гребешки.
Чтоб дружочку не пилось без меня —
Гребень, гребень мой, расчёска моя!
Нет на свете той расчёски чудней:
Струны — зубья у расчёски моей!
Чуть притронешься — пойдёт трескотня
Про меня одну, да всё про меня.
Чтоб дружочку не спалось без меня —
Гребень, гребень мой, расчёска моя!
Чтобы чудился в жару и в поту
От меня ему вершочек — с версту,
Чтоб ко мне ему все вёрсты — с вершок,
Есть на свете золотой гребешок.
Чтоб дружочку не жилось без меня —
Семиструнная расчёска моя!
Вы бродили с мамой на лугу
И тебе она шепнула: «Милый!
Кончен день, и жить во мне нет силы.
Мальчик, знай, что даже из могилы
Я тебя, как прежде, берегу!»
Ты тихонько опустил глаза,
Колокольчики в руке сжимая.
Всё цвело и пело в вечер мая…
Ты не поднял глазок, понимая,
Что смутит её твоя слеза.
Чуть вдали завиделись балкон,
Старый сад и окна белой дачи,
Зашептала мама в горьком плаче:
«Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе,
До конца лишь сердце нам закон!»
Не грусти! Ей смерть была легка:
Смерть для женщин лучшая находка!
Здесь дремать мешала ей решётка,
А теперь она уснула кротко
Там, в саду, где Бог и облака.
Как водоросли Ваши члены,
Как ветви мальмэзонских ив…
Так Вы лежали в брызгах пены,
Рассеянно остановив
На светло-золотистых дынях
Аквамарин и хризопраз
Сине-зеленых, серо-синих,
Всегда полузакрытых глаз.
Летели солнечные стрелы
И волны — бешеные львы.
Так Вы лежали, слишком белый
От нестерпимой синевы…
А за спиной была пустыня
И где-то станция Джанкой…
И тихо золотилась дыня
Под Вашей длинною рукой.
Так, драгоценный и спокойный,
Лежите, взглядом не даря,
Но взглянете — и вспыхнут войны,
И горы двинутся в моря,
И новые зажгутся луны,
И лягут радостные львы —
По наклоненью Вашей юной,
Великолепной головы.
Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!
Вы дитя и Вам нужны игрушки,
Потому я и боюсь ловушки,
Потому и сдержан мой привет.
Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!
Вы дитя, а дети так жестоки:
С бедной куклы рвут, шутя, парик,
Вечно лгут и дразнят каждый миг,
В детях рай, но в детях все пороки, —
Потому надменны эти строки.
Кто из них доволен дележом?
Кто из них не плачет после елки?
Их слова неумолимо-колки,
В них огонь, зажженный мятежом.
Кто из них доволен дележом?
Есть, о да, иные дети — тайны,
Темный мир глядит из темных глаз.
Но они отшельники меж нас,
Их шаги по улицам случайны.
Вы — дитя. Но все ли дети — тайны?!
Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,
Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —
О, лишь люби, люби его нежнее!
Как мальчика, баюкай на груди,
Не забывай, что ласки сон нужнее,
И вдруг от сна объятьем не буди.
Будь вечно с ним: пусть верности научат
Тебя печаль его и нежный взор.
Будь вечно с ним: его сомненья мучат,
Коснись его движением сестёр.
Но, если сны безгрешностью наскучат,
Сумей зажечь чудовищный костер!
Ни с кем кивком не обменяйся смело,
В себе тоску о прошлом усыпи.
Будь той ему, кем быть я не посмела:
Его мечты боязнью не сгуби!
Будь той ему, кем быть я не сумела:
Люби без мер и до конца люби!
Мы на даче: за лугом Ока серебрится,
Серебрится, как новый клинок.
Наша мама сегодня царица,
На головке у мамы венок.
Наша мама не любит тяжелой прически, —
Только время и шпильки терять!
Тихий лучик упал сквозь березки
На одну шелковистую прядь.
В небе облачко плыло и плакало, тая.
Назвала его мама судьбой.
Наша мама теперь золотая,
А венок у нее голубой.
Два веночка на ней, два венка, в самом деле:
Из цветов, а другой из лучей.
Это мы васильковый надели,
А другой, золотистый — ничей.
Скоро вечер: за лесом луна загорится,
На плотах заблестят огоньки…
Наша мама сегодня царица,
На головке у мамы венки.
О, Муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты чёрную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
И мы шарахаемся и глухое: ох! —
Стотысячное — тебе присягает: Анна
Ахматова! Это имя — огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами — то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
В певучем граде моём купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
— Ахматова! — и сердце своё в придачу.
Над ними древность простирает длани,
Им светит рок сияньем вещих глаз,
Их каждый миг — мучительный экстаз.
Вы перед ними — щепки в океане!
Для них любовь — минутный луч в тумане,
Единый свет немеркнущий — для вас.
Вы лишь в любви таинственно-богаты,
В ней все: пожар и голубые льды,
Последний луч и первый луч звезды,
Все ручейки, все травы, все закаты!..
— Над ними лик склоняется Гекаты,
Им лунной Греции цветут сады…
Они покой находят в Гераклите,
Орфея тень им зажигает взор…
А что у вас? Один венчальный флер!
Вяжите крепче золотые нити
И каждый миг молитвенно стелите
Свою любовь, как маленький ковер!
У меня в Москве — купола горят!
У меня в Москве — колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, —
В них царицы спят, и цари.
И не знаешь ты, что зарёй в Кремле
Легче дышится — чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарёй в Кремле
Я молюсь тебе — до зари!
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю —
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари…
Но моя река — да с твоей рекой,
Но моя рука — да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря — зари.
От лихой любовной думки
Как уеду по чугунке —
Распыхтится паровоз, И под гул его угрюмый
Буду думать, буду думать,
Что сам Черт меня унес.От твоих улыбок сладких,
И от рук твоих в перчатках,
И от лика твоего —И от слов твоих шумящих,
И от ног твоих, спешащих
Мимо дома моего.Ты прощай, злодей — прельститель,
Вы, холмы мои, простите
Над. . . . .Москвой, —Что Москва! Черт с ней, с Москвою!
Черт с Москвою, черт со мною, —
И сам Свет-Христос с собой! Лейтесь, лейтесь, слезы, лейтесь,
Вейтесь, вейтесь, рельсы, вейтесь,
Ты гуди, чугун, гуди… Может, горькую судьбину
Позабуду на чужбине
На другой какой груди.
Пылают щёки на ветру.
Он выбран, он король!
Бежит, зовёт меня в игру.
«Я все игрушки соберу,
Ну, мамочка, позволь!»
«Ещё простудишься!» — «Ну да!»
Как дикие бежим.
Разгорячились, — не беда,
Уж подружились навсегда
Мы с мальчиком чужим.
«Ты рисовать умеешь?» — «Нет,
А трудно?» — «Вот так труд!
Я нарисую твой портрет».
«А рассказать тебе секрет?»
«Скорей, меня зовут!»
«Не разболтаешь? Поклянись!»
Приоткрывает рот,
Остановился, смотрит вниз:
«Ужасно стыдно, отвернись!
Ты лучше всех, — ну вот».
Уж солнце скрылось на песке,
Бледнеют облака,
Шумят деревья вдалеке…
О, почему в моей руке
Не Колина рука!
Ты думаешь: очередной обман!
Одна к одной, как солдатьё в казармах!
Что из того, что ни следа румян
На розовых устах высокопарных, —
Всё та же смерть из розовых семян!
Ты думаешь: очередной обман!
И думаете Вы ещё: зачем
В моё окно стучаться светлым перстнем?
Ты любишь самозванцев — где мой Кремль?
Давным-давно любовный ход мой крестный
Окончен. Дом мой тёмен, глух и нем.
И семь печатей спят на сердце сем.
И думаешь: сиротскую суму
Ты для того надела в год сиротский,
Чтоб разносить любовную чуму
По всем домам, чтоб утверждать господство
На каждом……. Чёрт в моём дому!
— И отвечаю я: — Быть по сему!