Спускается сумрак на город обширный,
Как царственной ночи живое крыло;
Смолкает страданье в душе моей мирной,
И новыя песни роятся тепло.
И светлыя грезы роятся огнями
Сквозь темное небо печали моей,
Но сердце трепещет зловещими снами,
Упреком и гневом завещанных дней.
И дума тревожит, печальная дума,
Как плеск равномерный тяжелаго шума
Волны, что звучит и звучит без конца:
Что будет со мною? Где якорь я брошу?
Где щит я оставлю, как лишнюю ношу,
Где выбросят волны на берег пловца.
Ах, мои подруженьки,
Слышали — да видели,
Как меня несчастную
Молодцы обидели.
Нынче я на реченьке
Ранней зорькой мояся,
Потеряла камушек
Самоцветный с пояса.
Стала я по бережку
Горюшко размыкивать:
Не видали-ль камушка?
Спрашивать — выкликивать.
Проходили берегом
Старички прохожие,
Проходили пахари —
Молодцы пригожие.
Стали они горюшко
Лихо пересмеивать,
Говорили: «камушки
Надо нам засеивать!
Уродятся камушки,
Не плачь, не плачь, девушка,
Подадим мы камушек
Вместо черна хлебушка!
Дева Пречистая, Матерь Господняя,
Много обид протерпела сегодня я,
Много страданий и много гонения,
Больше роптала — нет сил для терпения!
Черныя сплетни змеей ядовитою
Ползают всюду за мною забитою.
Гордых подруженек толки-то темные,
Шопот с улыбками, взоры нескромные
Душу сосут мне пиявками жгучими.
Солнышка жизни не видно за тучами.
Чем-же, Владычица, я опорочена?
Тем-ли, что ложе слезами омочено?
Тем-ли, что сердце любови исполнено?
Тем-ли, что с милым родимым помолвлена?
Думы волнуются, сердце печалится,
Песня унылая мерно слагается.
Сумерки мутныя; звезды встающия
В небе темнеющем яркими искрами,
Птички последний раз томно поющия —
Все мне пахнуло мечтаньями быстрыми.
Блеск догорающей розовой зореньки,
Тени прозрачныя, тени волшебныя,
Робко спустившися в низенькой горенке,
Словно колдуньи снадобья целебныя
Сушат ресницы и гасят волнение,
Грустью разлив на душе вдохновение…
Сердце о прошлом неясно печалится,
Песня унылая мерно слагается.
Тихо меркнет в блеске алом
Побледневший небосклон…
Из ограды, сквозь балкон,
Тяжко дышащим хоралом
Раздается граммофон.
Дремлет сад в лучах прощальных,
И тоскливый аромат
Розы вечеру курят,
И сквозит в шарах зеркальных
Потухающий закат.
Тихо, солнечно и грустно…
Там от поезда вдали
Дыма полосы легли…
Мысль вторгнулася искусно
В чувства неба и земли.
Но, дремавшая от века
В сне младенческом своем,
Вся природа под ярмом
Гордой воли человека
Дышит тем же торжеством.
В июньской мгле задумчивых ночей,
Когда заря горит и не сгорает,
Чтоб слаще петь, — весенний соловей
Свой томный взор в восторге закрывает
И все поет о чем-то неземном —
Дитя весны, дитя земного дола…
Не чувствуя земного произвола,
Он не горит ни скорбью, ни стыдом.
Так ты, поэт, певец своей весны,
От суеты, где злобствуют невежды,
От грешных зол для кроткой тишины
Спешишь закрыть изнеженныя вежды,
Чтоб слаще петь заоблачные сны —
Земной любви небесныя надежды…
Вторую ночь я провожу без сна,
Вторая ночь ползет тяжелым годом.
Сквозь занавесь прозрачную окна
Глядит весна безлунным небосводом.
Плывут мечты рассеянной толпой;
Не вижу я за далью прожитого
Ни светлых дней, взлелеянных мечтой,
Ни шумных бурь, ни неба голубого.
Там тишина; там мрака даже нет,
Там полусвет, как этот полусвет
Весенней ночи бледной и прекрасной.
И грустно мне, как в первый день любви,
И смутное желание в крови
Тревожит сон души моей бесстрастной.
Красавицы с безоблачным челом
Вы снились мне весенними ночами;
Когда душа обятая мечтами
Еще спала в неведенье святом.
Мне снились вы веселою толпой
В долине роз, в долине наслажденья,
Когда любовь хранила сновиденья
И стерегла мечтательный покой.
Солгали сны… спустился мрак кругом,
Сомнения мне разум истерзали, —
И меркнет жизнь в тумане роковом.
Но все еще, как отблеск дивной дали,
Красавицы с безоблачным челом, —
Вы снитесь мне, как снилися в начале.
Как в глубь души, невинной и прекрасной,
Смотрю я в глубь небесной вышины.
По ней плывут миры толпой согласной
Как божества разсеянные сны.
И много их, и взором ненасытным
Нельзя мне счесть их светлую толпу,
И полную эѳиром первобытным
Не уследить их вечную тропу.
Они взошли случайной чередою
И смертные глядят на них давно,
Волнуемы загадкой роковою.
И в грустный час, когда в душе темно,
К ним возносясь пытливою мечтою,
Мы просим дать, чего не суждено.
По саду я гулял задумчиво с тобой,
Вдруг крик твой прозвучал, и серебрист, и звонок:
Из клюва коршуна нам под ноги упал
С общипанным крылом несчастный вороненок.
Ты подняла его, ты пить ему дала,
Ты перышки его разгладила прилежно,
Ты в комнату его заботливо снесла
И даже в черный клюв поцеловала нежно.
От коршуна укрыв под сень густых ветвей,
Ты жалкаго птенца баюкала речами.
И я, моя краса, мечта души моей,
Не больше, как птенец с разбитыми крылами.
Не знаем мы, куда направить
Свои стремленья и мечты,
Всегда привыкшие лукавить
На играх светской суеты.
А рядом тут же, недалеко,
Есть сотни страждущих людей, —
Блажен, чье пламенное око
Их видит в радости своей!
Блажен, кто чувствует правдиво
И преклоняет чуткий слух
К тому, что грустно и нелживо,
Как вечной жизни вещий дух.
Жизнь, как волна, разнообразна, —
И тот блажен, кто черный грех,
Грех, порожденный от соблазна,
Прощая, разделит на всех.
Таинственная жрица суеты —
Природа облеклась в блистающия ризы,
Обманчива, как женские капризы,
И ветрена, как первыя мечты.
Ей все равно: веселье, иль печали;
Борьба, иль мир; вражда, или любовь
И, вызвав нас из непонятной дали,
В загадочную бездну бросит вновь.
Рожденная из соннаго эфира,
Безсмертная в безсмертии Творца —
Она творит и мыслит без конца.
И, странствуя от мира и до мира,
Не требует мгновеннаго венца
И не творит минутнаго кумира.
В часы тяжелых дум и тяжких испытаний,
Когда молчит мечта в озлобленном уме,
И грудь моя болит от сдержанных рыданий,
И даль грядущаго скрывается во тьме —
О, как желал-бы я безумно насладиться
Ничтожной радостью земнаго бытия,
Слезами счастия восторженно упиться
И после улететь в безвестные края,
Туда, туда, за грань земли и небосвода,
Где сладким нектаром забвенье разлито,
Где завершается безсмертная природа
И начинается безсмертное „ничто.“
Месяц полный светит ясно, —
Благодать!
Но напрасно, —
Я несчастна,
Мне не спать.
Ночь неслышно чуть к порогу
Подойдет;
Слава Богу,
Понемногу
Все уснет.
На крылечко проскользну я, —
И в саду —
Ждать, тоскуя,
Поцелуя
Я пойду.
Пусть дрожат мои колени —
Все равно!
Он в сирени,
В полутени,
Ждет давно.
Поцелует он украдкой
Мне плечо.
«Что, касатка?» —
Скажет сладко,
Горячо.
Обовьется нежно шея —
Я склонюсь…
И, бледнея,
Пламенея,
С ним сольюсь…
Разсветает весна, и на встречу весне
Из-за облачных сфер прилетела ко мне
Тень святая любви лучезарнее дня,
Благовоннеей весны и глядит на меня.
Не обсохли еще капли райской росы
На ресницах ея и на пряди косы;
Тень как ангел светла, тень как небо тиха..
Я — дитя суеты, слепоты и греха,
Что могу я сказать этой гостье святой?
Не молиться-ли ей, не склониться-ль главой
И рыдать, и рыдать перед нею, чтоб вновь
Эта фея любви принесла мне любовь.
Люби людей; люби природу…
Неволей ближних и родных
Не покупай себе свободу…
Учись у добрых и у злых:
Есть в небе место ясным зорькам,
Но там и темной ночи мгла,
И сладкий мед в растеньи горьком
Находит мудрая пчела.
Пусть лучше ты обманут дважды
И проклят ложью не за ложь…
Чем сам обманешь хоть однажды
И на проклятье посягнешь!
Мы, проклиная, сердце губим,
И свет любви теряем с ним…
Мир наш — пока его мы любим,
Разлюбим — станет он чужим.
Весною в Божьи именины
Тебе веселый праздник дан:
В твоем саду цветут жасмины,
В твоем саду журчит фонтан…
В ночь слышишь рокот соловьиный,
Безпечный щебет, — целый день
И ты сама в душе пустынной
Лелеешь ласковую лень…
Но вспомяни — есть недалеко
Подвалы бледных бедняков, —
Не им журчание потока,
Не им дыхание цветов!
Скажи, дитя, не странно-ль это?
Одним — и блеск, и аромат,
Другим — весна, зима и лето,
И жизнь, и мир — тяжелый ад!
Церковный звон, мерцание лампады
И тусклый день в заплаканном окне;
Твой тихий вздох, рассеянные взгляды —
Знакомо все, все так знакомо мне.
В моей душе ни искры нет отрады, —
Там скорбь и грусть осталися одне…
Да тихий вздох, да сумрачные взгляды,
Да мутный день в заплаканном окне.
Грядущему ни света, ни пощады;
Оно глядит в туманном полусне
Сквозь мирный звон, сквозь тихий свет лампады,
Сквозь тусклый день в заплаканном окне…
Скажите, где теперь друг дальний?“
Спросила я у волн морских.
Оне несли ответ печальный:
„Давно нет милаго в живых.“
„Что с милым?“ я мятель спросила.
Гудя, ответила она:
„Ему холодная могила
„Постелью брачною дана.“
Спросила я у тучи хмурой:
„Скажи, где милый мой теперь?“
Она, рыдая шумной бурей,
Твердила: „умер он, поверь.“
У ретиваго я спросила:
„Что с милым?“ Чуткое оно
Шептало мрачно и уныло:
„Он разлюбил тебя давно.“
Все снег и снег! Туманом белым
Покрыта даль. Кругом поля
Лежат гигантом помертвелым
И бредит вьюгою земля.
Избушки снегом занесены.
Зима свой празднует разгул, —
И в плесках бури слышны звоны
И завывания, и гул!
Гляжу спокойными очами,
Гляжу сквозь теплое окно, —
И окрылен ее мечтами
С холодной бурей заодно.
И, как ответ воздушным думам,
Поправ и вьюгу, и мороз,
Грохочет дерзко встречным шумом
К теплу бегущий паровоз.