В плену у смертных небожитель
Влачит ярмо земных вериг, —
Но в грезах райская обитель,
Но в сердце благость каждый миг!
И меж людей, как меж собратий,
Больных пороками и злом,
Не расточает он проклятий,
Приосеняя их крылом…
И только с горечью невольной
Проникнув в падшие сердца,
Забыв свой плен, он, богомольный,
Ждет милосердия Творца!
Пусть говорят: она пропала,
Пусть к ней закрыта крепко дверь;
Она в душе моей сияла,
Она сияет и теперь!
Мой друг! У твоего преддверья
Стою я, полный новых сил, —
Мертвы исту́пленные перья
В холодном трауре чернил.
И все еще порою снится:
С тобою снова буду жить,
Чтоб смутной ревностью упиться,
Чтоб вновь восторги заслужить!
О, замолчи, воспоминанье,
К себе былое не зови!
Печально вспомнить дни страданья,
Еще печальней — дни любви!
Накинь, душа, покров забвенья
На все, на все! Я жить устал.
Мне даже скучно вдохновенье —
Мой лучший жизни идеал!
Темней, мой день! Гасись, лампада!
Закат мой бледный, догорай…
Не здесь блаженство и отрада,
Не на земле счастливый рай!..
Я устал, я устал! Дайте сил,
Дайте сил добрести до могилы…
Изнемог… не могу!.. истощил,
Потерял все терпенье, все силы.
Дни за днями, как тени, плывут.
Я восходы встречаю с тревогой,
Я закат провожаю, как шут
Проходящий пустынной дорогой.
Ничего!.. никого!.. никому!..
День погас, или искра погасла?
И никто не идет мне во тьму
Потухающей лампе дать масла.
Все пережито, что возможно,
Все передумано давно,
И все так бледно, так ничтожно!
Чего желать? Не все ль равно!
Рассудок чувству не уступит,
А чувство ум клянет назло,
И память страстью не искупит
Того, что время отняло́!
Не сметь любить, не сметь обидеть,
Не сметь желать во цвете лет,
Не знать, не чувствовать, не видеть, —
Ужели блага выше нет?
Мой друг, у нашего порога
Стучится бледная нужда.
Но ты не бойся, ради бога,
Ее, сподвижницы труда.
При ней звучнее песнь поэта,
И лампа поздняя моя
Горит до белого рассвета,
Как луч иного бытия.
И мир иной перед очами,
То мир восторгов и чудес,
Где плачут чистыми слезами
Во имя правды и небес.
То мир, ниспосланный от бога
Для утешенья… И тогда
Стучится слава у порога
И плачет бледная нужда!
Церковный звон, мерцание лампады
И тусклый день в заплаканном окне;
Твой тихий вздох, рассеянные взгляды —
Знакомо все, все так знакомо мне.
В моей душе ни искры нет отрады, —
Там скорбь и грусть осталися одне…
Да тихий вздох, да сумрачные взгляды,
Да мутный день в заплаканном окне.
Грядущему ни света, ни пощады;
Оно глядит в туманном полусне
Сквозь мирный звон, сквозь тихий свет лампады,
Сквозь тусклый день в заплаканном окне…
Не знаем мы, куда направить
Свои стремленья и мечты,
Всегда привыкшие лукавить
На играх светской суеты.
А рядом тут же, недалеко,
Есть сотни страждущих людей, —
Блажен, чье пламенное око
Их видит в радости своей!
Блажен, кто чувствует правдиво
И преклоняет чуткий слух
К тому, что грустно и нелживо,
Как вечной жизни вещий дух.
Жизнь, как волна, разнообразна, —
И тот блажен, кто черный грех,
Грех, порожденный от соблазна,
Прощая, разделит на всех.
Судьбой холодной и жестокой
Еще вполне несокрушим,
Мой милый друг, мой друг далекий,
И я озлоблен и гоним!
Бегу, ищу, желаю пристань,
И говорю уже себе:
«Сожгися мозг и сердце выстынь,
Не покорившися судьбе!»
И слышу я в ответ, как эхо
Моей мятущейся судьбы, —
Ответ иронии и смеха,
Как молвят вещие гробы:
«Ты не уйдешь от пут жестоких,
От клеветы и от могил,
Погибнешь в муках одиноких
За то, что много возлюбил!..»
На свете есть не мало чудных слов,
Но истина одна всех озаряет, —
Чья песнь звучна — тот Бога повторяет
И мыслит вслух для радости рабов.
На языке души я говорю;
Всех слаще он, хоть меньше всех понятен…
Кто не любил весеннюю зарю,
Весенний станс тому не ароматен.
Смерть ищет жизнь и снова, торопясь,
Из тления рождает жизнь на смену.
Храня с былым таинственную связь,
В борьбе страстей мы ищем перемену.
Безумные в стремлении борьбы,
Глупцы в любви, мы все понять не можем,
Что злобою темним свои гробы
И колыбель грядущаго тревожим.
И наши дни когда-нибудь века
Страницами истории закроют.
А что в них есть? Бессилье и тоска.
Не ведают, что рушат и что строят!
Слепая страсть, волнуяся, живет,
А мысль — в тиши лениво прозябает.
И все мы ждем от будничных забот,
Чего-то ждем… Чего? Никто не знает!
А дни идут… На мертвое «вчера»
Воскресшее «сегодня» так похоже!
И те же сны, и тех же чувств игра,
И те же мы, и солнце в небе то же!..
Люби людей; люби природу…
Неволей ближних и родных
Не покупай себе свободу…
Учись у добрых и у злых:
Есть в небе место ясным зорькам,
Но там и темной ночи мгла,
И сладкий мед в растеньи горьком
Находит мудрая пчела.
Пусть лучше ты обманут дважды
И проклят ложью не за ложь…
Чем сам обманешь хоть однажды
И на проклятье посягнешь!
Мы, проклиная, сердце губим,
И свет любви теряем с ним…
Мир наш — пока его мы любим,
Разлюбим — станет он чужим.
Ты все еще помнишь и судишь,
Но я уже все позабыл.
Ты сердце проклятием губишь,
А я свое молча разбил.
Сошлися мы в жизни случайно —
И вновь разойтись не могли;
Сближала нас нежная тайна
И горькия думы земли.
Томились о счастьи мы оба,
Но счастия жизнь не дала;
Восторги разрушила злоба,
Любовь нашу буря сожгла.
Давно обвинила меня ты;
Тебя — не хочу обвинять…
Не люди-ль во всем виноваты, —
Но люди умеют прощать.
Зачем же ты помнишь и судишь
Того, кто тебя не судил!..
Ты жизнь лицемерием губишь,
Как я свою верой сгубил…
Мою тоску, мое блаженство
Во власть Творцу передаю,
Пороки, грех, несовершенство
И даже… даже песнь мою!
Замолкни, Муза, ты допела;
Венок твой смят, твой день во мгле…
Усни, душа! — и страсти тела
С тобой уснут в сырой земле.
Моя любовь, шутя, разбита,
Очаг мой дерзко оскорблен, —
И дверь холодная открыта
На вечный мрак, на вечный сон.
Простите, други, дети, братья!
Прости и та, — кто жизнь разбил,
Кто мне раскрытые обятья,
Смеясь, чужому посвятил!
И ты, мой враг, мой друг лукавый, —
Тебя и в гробе я найду! —
И пусть пощечиной кровавой
Горит отмщение в аду!
Теперь кукушка не кукует,
Не трелит звонкий соловей,
И мрак, безмолвствуя, ночует
Среди обветренных аллей.
Холодный ветер тучи гонит,
Даль потускневшая мутна,
И, к берегам ласкаясь, стонет
Похолодевшая волна.
Природа мирно засыпает:
Она свершила, что могла,
И вновь в грядущем обещает
Разсвет весенняго тепла.
Зерном налившиеся злаки,
Как жертва, скошены давно —
И для весны в подземном мраке
Таится новое зерно.
И вы цветы — невинность лета,
Питомцы праздные садов —
Вас солнце вызвало для света,
И взяли люди для гробов!
И зреют думы роковыя,
И жаль до боли юных дней…
Каких цветов, плоды какие
Сберу я к осени своей?..
Лишь только зрячие разбудят,
В испуге смотрим мы назад:
Непонимающие — судят,
И ослепленные — казнят.
В унылом мраке заточенья,
В позоре, страхе и нужде
Идут живые поколенья,
Борясь и мучаясь везде.
О, дайте страсти, дайте доли, —
Они ведь отзвук старины.
Они родились поневоле
И сладко грезят в дни весны.
Все, что отцы не досказали,
Что деды мыслили в тиши,
Что назревало в дни печали,
То им внедрилось в глубь души.
Мгновенно вспыхнуло, созрело…
И вот уж новые сердца
Себе иного ищут дела,
Иного требуют конца.
Зачем же муки и гоненья?
Они с грядущим заодно,
Они былого поколенья
Перебродившее вино!
Мы ближних к счастию ревнуем,
А о несчастье их скорбим;
Привычно громко негодуем,
Еще привычнее молчим.
Года бегут, года торопят
Поспешным вихрем суеты
И все сомненья в сердце копят,
Теряя ветренно мечты.
Глядим назад, и — как ошибка —
Былое смотрит нам в глаза;
В устах — притворная улыбка,
В очах невольная слеза.
Страсть пережита торопливо,
Остыли мысли и сердца,
Но все сторонимся пугливо
От неизбежнаго конца.
И ходит смерть, ища разгадки
Своим недугам роковым, —
И как дитя, играя в прятки,
От ней укрыться мы спешим.
Сидим забывшися, томимся
В углу под тяжестью ковра,
А все разведчицы боимся,
Не смеем вымолвить: «пора!»
Ты долго и молча страдала,
Я гордо и молча терпел;
Ты мне ничего не сказала,
А я вопрошать не хотел.
Мы шли по пути роковому
И в нем узнавали всегда
Чужое несчастье — по грому,
Свое — по безсилью труда.
Не грели нас алыя зори
И страх сторожил нас во тьме:
Слеза застывала во взоре,
Мечта умирала в уме.
Взирая на чуждыя цели,
К своей мы не радостно шли;
Мы к миру взывать не хотели,
А к небу взывать не могли.
И в вихре веселья мирского
Блистали нам в мраке ночей
Светильники пира чужого
И пламя чужих алтарей.
Нам вьюга тропы заметала,
И ветер угрозы нам пел…
Ты молча и долго страдала,
Я гордо и смело терпел.
Недаром вопли клеветы
В своем бездушном приговоре
Растут в безумие мечты,
Растут в чудовищное горе.
Все лгало, все — твои слова,
Твоя улыбка с дерзким взором;
Но не лгала людей молва,
Твоим играючи позором.
Какая страшная судьба,
Какие гневные томленья!
Ужели ты — страстей раба,
Ужель ты жертва преступленья?
Уйдешь, неловко хмуря бровь,
Иль взор потупишь молчаливо…
Придешь — и чуждую любовь
Спешу угадывать пытливо.
Вокруг тебя позор и мгла,
Ты улыбнешься — мне терзанье.
У просветленного чела
Ловлю я чуждое дыханье.
Учусь угадывать в чертах
Томленье страсти непокорной —
Чужого счастья стыд и страх —
И жду, все жду разлуки черной.
Когда же ласками опять
Даришь ты нежно и пугливо,
Я не умею не прощать,
А после сетую ревниво.
Признаний требую твоих,
Жестокой истины признаний,
Как будто больше счастья в них,
Чем в скрытом бешенстве терзаний!..
Когда пройдут стремленья молодые,
Остынет кровь, поработится ум, —
Опять взгляни на звезды золотые,
Опять ручья подслушай тихий шум.
И вновь найдешь душе успокоенье, —
Они все те ж, все так же молоды́,
У них нет дум, заботы и гоненья,
Для них мечта — и битвы и труды!
Свободный дух им вызвал жизнь однажды:
Хор ясных звезд — светить земле в ночи,
Ручей — поить измученных от жажды…
Все тот же плеск и те же все лучи!
А ты, дитя смеющейся природы,
Ты много раз меняешься душой:
То просишь дней ликующей свободы,
То цепь куешь для жизни молодой.
Твой взор погас, чело твое в морщинах,
Ты слаб и хил, любовь твоя прошла.
Ты — точно раб на шумных именинах,
И жизнь тебе, как прежде, немила!
А помнишь ли — и ты был прежде молод,
Ты зло клеймил, свободу создавал,
Грозил врагам… Повеял жизни холод
И умертвил, как сад, твой идеал!
Припомни же стремленья молодые,
Свою борьбу, отвагу первых дум!
Опять взгляни на звезды золотые
И у ручья подслушай прежний шум!