На простяков всегда обманщики бывали
Равно в старинные и в наши времена.
Ухватка только не одна,
Какую обмануть народ употребляли;
А первых на обман жрецов,
Бывало, в старину считали.
От наших нынешних попов
Обманов столько нет: умняе люди стали.
А чтоб обманывать народ,
Жрецов был первый способ тот,
Что разных идолов народу вымышляли:
Везде, где ни был жрец, и идолы бывали.
Народ, о коем я теперь заговорил,
Обманут точно тем же был.
Жрец, сделав идола и принося моленье,
Ему на жертвоприношенье
Давать и приносить народу предписал
Все то, что, например, и сам бы жрец желал:
Жрецы и идолы всегда согласны были,
Не так, как то у нас бывает меж судей,
Что, против истины вещей,
Не могут иногда на мненье согласиться.
Но, чтобы к идолу опять нам возвратиться, —
Сперва народу дан один лишь идол был;
Потом уж идол народил
Еще, да и еще, и столько прибывало,
Что наконец числа не стало.
Как это разуметь, что идол мог родить?
Об этом надобно самих жрецов спросить.
Такие ли еще их чудеса бывали!
Жрецы на жерновах водою разезжали;
Так мудрено ль, когда их идолы рожали?
По-моему, так мой простой рассудок тот:
В чудотворениях жрецов не сомневаться,
А слепо веровать: от них все может статься.
Чем более семья, тем более расход;
Тащи́т со всех сторон для идолов народ
И есть, и пить, и одеваться,
А сверх того еще наряды украшаться,
А у народа все, какой и был, доход.
С часу на час народ становится бедняе,
А жертвы идолам с часу на час знатняе.
Народ сей наконец от идолов дошел,
Что пропитанья сам почти уж не имел.
Сперва повольно дань жрецы с народа брали,
Потом уж по статьям народу предписали,
По скольку идолам чего с души давать.
Народ сей, с голоду почти что помирая,
Соседов стал просить, чтоб помощь им подать,
Свою им крайность представляя.
«Да как, — соседи им сказали,—
До крайности такой дошли
Вы, кои б хлебом нас ссудить еще могли?
Земля у вас всегда богато урожала,
А ныне разве перестала?
Иль более у вас трудиться не хотят?»
— «Нет, все родит земля как прежде, — говорят, —
И мы трудимся тож, как прежде, — отвечают, —
Да что мы ни сожнем, все боги поедят».
— «Как? боги есть у вас, которые едят?»
— «Так наши нам жрецы сказали
И сверх того нам толковали:
Чем больше боги с нас возьмут,
Тем больше нам опять дадут».
— «Быть так, поможем вам, но знайте, — говорят, —
Вас должно сожалеть, а более смеяться,
Что вы на плутовство жрецов могли поддаться.
Не боги хлеб у вас — жрецы его едят,
И если впредь опять того же не хотите;
Так от себя жрецов сгоните,
А идолов своих разбейте и сожгите.
У нас один лишь бог; но тот не с нас берет,
А напроти́в того, наш бог все нам дает.
Его мы одного лишь только прославляем,
По благостям одним об нем мы вображаем,
А вид ему не можем дать».
Решился ли народ отстать
От закоснелого годами заблужденья,
От идолов своих и жертвоприношенья, —
Еще об этом не слыхать.
Один какой-то лев когда-то рассудил
Все осмотреть свое владенье,
Чтоб видеть свой народ и как они живут.
Лев этот, должно знать, был лучше многих львов —
Не тем чтоб он щадил скотов
И кожи с них не драл. Нет, кто бы ни попался,
Тож спуску не было. Да добрым он считался,
Затем что со зверей хоть сам он кожи драл,
Да обдирать промеж собой не допускал:
Всяк доступ до него имел и защищался.
И впрям, пусть лев один уж будет кожи драть,
Когда беды такой не можно миновать.
Природа, говорят, уж будто так хотела
И со зверей других льву кожи драть велела.
Итак, лев отдал повеленье,
Чтоб с ним и двор его готов к походу был.
Исполнено благоволенье,
И весь придворный штат
Для шествия со львом был взят, —
Штат, разумеется, какой при льве бывает,
Штат не такой,
Какой,
Вот например, султана окружает;
Придворный штат людских царей совсем другой,
Да только и при льве скотов был штат большой.
Что знают при дворе, <то> знают и в народе:
Лишь только сказано придворным о походе,
Ну весть придворные скоряе рассылать,
Кум к куму, к свату сват курьеров отправлять:
«Лев будет к вам, смотрите,
Себя и нас поберегите».
Придворным иногда
С уездными одна беда:
Ведь связи разные между людьми бывают.
Тот, кто со стороны тревоги те видал,
Какие, например, в людском быту видают,
Как царского куда прихода ожидают,
Все знает. Да и я не раз при том бывал,
Как, например, в тюрьму обиженных сажали,
Чтоб, сидя там, своей обиды не сказали;
Иному, — чтобы промолчал, —
Против того, чего из взяток получили,
Вдвойне и втрое возвратили;
И тысячи таких, и хуже этих дел:
Всяк вид всему давал такой, какой хотел,
Бездельства все свои бездельством прикрывали.
Со львом, ни дать ни взять,
Все это делали, да на зверину стать,
И все так гладко показали,
Как будто ничего. Куда он ни зайдет,
Везде и все как быть, как водится найдет.
Считая лев, что все в исправности нашел,
Доволен лев таков с походу возвратился
и льву старому, своему отцу, ну рассказывать свое путешествие с превеликим удовольствием. Старый лев все слушал.
«Ну, — говорит ему потом, — так ты считаешь,
Что все, что видел, ты в исправности нашел.
Однако ты себя напрасно утешаешь.
И я, бывало, так, как ты теперь, считал
(Когда еще не столько знал),
Что в истинном тебе все виде показали
Да рассуди ты сам: приход узнавши львов,
Кто будет прост таков,
Чтоб шалости не скрыть, как их тебе скрывали?
Царю, чтоб прямо все и видеть и узнать,
Придворный штат с собой в поход не должно брать».
Прилежность и труды в делах употребя,
Надежда лучшая к успеху на себя.
Все знают,
Что перепелки гнезды вьют,
Когда хлеба еще далеко не цветут,
А не тогда, когда почти уж поспевают;
То есть порой
Такой,
Когда весна лишь наступает
И вдвое все, что есть, любиться заставляет
Да думать, как дружка найти,
Чтоб род и племя вновь с дружком произвести.
Одна, не знаю как, однако опоздала,
Так что гнезда себе порою не свила,
А стала вить, когда пора почти прошла
И в поле рожь уж поспевала.
Однако молодых
Кое-как вывела своих;
Да только что летать не сможат.
И детям говорит:
«Ох, дети! эта рожь нам не добром грозит:
Того и жди, что нас отсюда потревожат;
Однако слушайте: я стану отлетать
Вам корму промышлять,
А вы смотрите:
Хозяин этой ржи как станет приходить,
Так, что ни будет говорить,
Все до последнего мне слова расскажите».
Пришедши днем одним хозяин между тем,
Как перепелка отлетела,
«А! рожь-та, — говорит,— совсем,
Как вижу я, уже поспела.
Пойти было друзьям, приятелям сказать,
Чтоб с светом помогли мне эту рожь пожать».
И! тут, помилуй бог, какая
Тревога сделалась промеж перепелят!
«Ах, матушка! ахти! — кричат.—
Друзей, приятелей сбирая,
Рожь хочет с светом вдруг пожать».
— «И! — говорит им мать. —
Пустое! нечего бояться.
Мы можем, где мы есть, с покоем оставаться.
Вот вам, поешьте между тем
И спите эту ночь, не думав ни о чем,
Да только завтра тож смотрите,
Что ни услышите, мне все перескажите».
Пришед хозяин, ждать-пождать; нет никого!
«Вот, — говорит, — до одного
Все обещались быть, а сами не бывали.
Надейся! Ну, пойти ж родню свою собрать,
Чтоб завтра поутру пришли и рожь пожали».
Тревога меж перепелят
Где пуще прежнего! — «Родне своей, — кричат,—
Родне, он сказывал, сбираться!»
— «Все нечего еще бояться, —
Сказала мать, — когда лишь только и всего».
Пришел хозяин так, как приходил и прежде,
Да видит, и родни нет также никого.
«Нет, — говорит, — в пустой, как вижу, я надежде!
Впредь верить ни родне не стану, ни друзьям.
До своего добра никто таков, как сам.
Знать, завтра поутру с семьею приниматься
Хлеб этот помаленьку сжать».
— «Ну, дети! — тут сказала мать.—
Теперь уж нечего нам больше дожидаться».
Тут кто поршком,
Кто кувырком
Ну поскоряе убираться.
Волк долго не имев поживы никакой,
Был тощ, худой
Такой,
Что кости лишь одни да кожа;
И волку этому случись
С собакою сойтись,
Которая была собой росла, пригожа,
Жирна,
Дородна и сильна.
Волк рад бы всей душей с собакою схватиться,
И ею поживиться;
Да полно для тово не смел,
Что не по нем была собака,
И не по нем была бы драка.
И так со стороны учтивой подошел,
Лисой к ней начал подбиваться:
Ее дородству удивляться,
И всячески ее хвалить.
Не стоит ничево тебе таким же быть,
Собака говорит: как скоро согласишся
Идти со мною в город жить.
Ты будешь весь иной, и так переродишся,
Что сам себе не надивишся.
Что ваша жизнь и впрям? скитайся все, рыщи,
И с горем пополам поесть чево ищи;
А даром и куском не думай поживиться:
Все с бою должно взять;
А это на какую стать?
Куды такая жизнь годится?
Ведь посмотреть, так в чем душа-та право в вас.
Не евши целы дни, вы все как испитые,
Поджарые, худые,
Нет, то-то жизнь-та как у нас!
Ешь не хочу, всево чево душа желает.
После гостей
Костей, костей,
Остатков от стола, так столько их бывает
Что некуда девать;
А ласки от господ, уж подлинно сказать! —
Растаял волк услыша весть такую,
И даже слезы на глазах
От размышления о будущих пирах.
А должность отправлять за это мне какую?
Спросил собаку волк. — «Что? должность? ничево;
Вот только лишь всево;
Чтоб не пускать на двор чужова никово;
К хозяину ласкаться,
И около людей домашних увиваться.»
Волк слыша это все, не шел бы, а летел.
И лес ему так омерзел,
Что про него уж он и думать не хотел;
И всех волков себя щастливее считает.
Вдруг на собаке он дорогой примечает
Что с шеи шерсть у ней сошла.
«А это что такое,
Что шея у тебя гола?» —
Так это ничево, пустое. —
«Однако нет, скажи.» — Так право ничево.
Я чаю
Это от тово
Когда я иногда на привязи бываю.
На привязи? тут волк вскричал:
Так ты не все живешь на воле? —
Не все. Да полно что в том нужды? пес сказал.
«А нужды столько в том, что не хочу я боле
Ни зачто всех пиров твоих:
Нет, воля мне дороже их;
А к ней на привязи, я знаю, нет дороги.»
Сказал, и к лесу дай Бог ноги.
Пусть люди бы житья друг другу не давали;
Да уж и черти тож людей тревожить стали!
Хозяин, говорят, один какой-то был,
Которому от домовова
Покою не было, в том доме где он жил:
Что ночь, то домовой пугать ево ходил.
Хозяин чтоб спастись нещастия такова,
Все делал что он мог: и ладоном курил,
Молитву от духов творил,
Себя и весь свой дом крестами оградил;
Ни двери, ни окна хозяин не оставил,
Чтоб мелом крестика от черта не поставил;
Но ни молитвой, ни крестом,
Он от нечистого не мог освободиться.
Случилось стихотворцу в дом
К хозяину переселиться.
Хозяин рад что есть с кем скуку разделить;
А чтоб смеляе быть
Когда нечистой появится,
Зовет он автора с ним вечер проводить;
И просит сделать одолженье
Прочесть ему свое творенье.
И стихотворец в угожденье,
Одну из слезных драм хозяину читал,
(Однако имя ей комедии давал,)
Которою хотя хозяин не прельщался,
Да сочинитель восхищался.
Нечистой дух, как час настал,
Хозяину хоть показался,
Но и явления не выждав одново:
По коже подрало ево,
И стало не видать. — Хозяин догадался
Что домовой чево-то не взлюбил.
Другова вечера дождавшись посылает
Чтоб посидеть опять к нему писатель был;
Которого опять читать он заставляет,
И он читает.
Нечистой только лишь придет,
И тем же часом пропадет.
Постой же, рассуждал хозяин сам с собою:
Теперь я слажу с сатаною.
Не станешь более ты в дом ко мне ходить.
На третью ночь один хозяин наш остался.
Как скоро полночь стало бить,
Нечистой тут; но чуть лишь только показался,
Эй! малой поскоряй, хозяин закричал:
Чтоб стихотворец ту комедию прислал,
Которую он мне читал. —
Услыша это дух нечистой испугался,
Рукою замахал,
Что бы слуга остался;
И словом домовой
Пропал, и в этом дом уж больше ни ногой.
Вот естьли бы стихов негодных не писали,
Которые мы так браним,
Каким бы способом другим
Чертей мы избавляться стали?
Теперь хоть тысячи бесов и домовых
К нам в домы станут появляться,
Есть чем от них
Обороняться.
Прилежность и труды в делах употребя,
К успеху лучшая надежда на себя.
Все знают,
Что перепелки гнезды вьют
Задолго перед тем когда поля цветут,
А не тогда как хлебы поспевают.
Одна оплошнее подруг своих была,
Работою отстала;
Гнезда вовремя не свила,
А начала уж вить когда пора прошла,
И в поле жатва поспевала.
Однако молодых
Кое как вывела своих;
Да только выучить летать их не успела.
И детям говорит:
Ох, дети! эта рожь бедою нам грозит:
К нещастью нашему созрела.
Однако слушайте: я стану отлетать
Вам корму промышлять;
А вы смотрите
Хозяин как придет,
И речь о чем ни заведет,
Все до последнего мне слова раскажите.
Пришел хозяин между тем
Как перепелка отлетела,
Да рожь-то, говорит: совсем
Поспела.
Пойти было друзьям, приятелям сказать,
Чтоб завтра помогли мне эту рожь пожать. —
И тут, помилуй бог! какая
Тревога зделалась между перепелят!
Ах! матушка! ах-ти! кричат:
Друзей, приятелей сбирая
Рожь хочет завтра вдруг пожать.
И, — говорит им мать:
Пустое: нечего бояться.
Мы можем здесь еще покойно оставаться.
Вот вам, поешьте между тем,
И спите эту ночь, не думав ни о чем.
Да завтра только вы смотрите,
Что ни услышите, мне все перескажите.
Пришел хозяин; ждать, пождать: нет никово.
Вот, говорит: до одново
Прийтить все обещали,
А небывали!
Надейся; ну, пойтить опять
Теперь родню позвать,
Чтоб завтре эту рожь пожать. —
Тревога меж перепелят,
И пуще прежнева. Родне своей, кричат:
Родне, он говорил сбираться.
Пустое, говорит им мать: родни бояться;
Иновоб не было чево. —
Пришел хозяин так как приходил и прежде;
И видит что родни нет так же никово.
В напрасной, он сказал: я был на них надежде;
Впредь верить ни родне не стану, ни друзьям.
Для своево добра никто таков как сам.
Знать завтре поутру семьею приниматься
Хлеб этот по-маленьку жать. —
Ну, дети! говорит услыша это мать:
Теперь уж нечево нам больше дожидаться. —
Тут кто поршком,
Кто кувырком,
Ну, поскорея убираться.
Отец один слыхал
Что за море детей учиться посылают;
И что тово кто за морем бывал
От небывалова и с вида отличают.
Так чтоб от прочих не отстать,
Отец немедленно решился
Детину за море послать,
Чтоб доброму он там понаучился.
Но сын глупяе воротился:
Попался на руки он школьным тем вралям,
Которые с ума не раз людей сводили,
Неистолкуемым давая толк вещам;
И малова не научили,
А навек дураком пустили:
Бывало с глупости он попросту болтал,
Теперь все свысока без толку толковал.
Бывало глупые его не понимали,
А ныне разуметь и умные не стали.
Дом, город и весь свет, враньем ево скучал.
В метафизическом беснуясь размышленьи,
О заданном одном старинном предложеньи:
Сыскать начало всех начал;
Когда за облака он думой возносился,
Дорогой шедши оступился,
И в ров попал.
Отец, которой с ним случился,
Скоряе бросился веревку принести,
Премудрость изорва на свет произвести.
А думной между тем детина
В той яме сидя рассуждал:
Какая быть могла причина,
Что оступился я и в этот ров попал?
Причина, кажется, тому землетрясенье;
А в яму скорое стремленье,
Центральное влеченье,
Воздушное давленье…
Отец с веревкой прибежал;
Вот, говорит: тебе веревка; ухватися,
Я потащу тебя, держися. —
«Нет погоди тащить; скажи мне наперед.»
Понес студент обычной бред:
«Веревка вещь какая?» —
Отец его был неучен,
Но рассудителен, умен;
Вопрос ученый оставляя,
Веревка вещь, ему ответствовал: такая,
Чтоб ею вытащить кто в яму попадет. —
«На этоб выдумать орудие другое.»
Ученый все свое несет:
«А это что такое!…
Веревка! — вервие простое!» —
Да время надобно; отец ему на то:
А это хоть не ново,
Да благо уж готово. —
«Да время что?»….
А время вещь такая,
Которую с глупцом не стану я терять;
Сиди, сказал отец: пока прийду опять.
Что естьли бы вралей и остальных собрать,
И в яму к этому в товарищи послать?…
Да яма надобна большая!
С начала всяко дело строго
И в строку так идет,
Что и приступу нет;
А там перегодя немного
Пошло и вкриво все и вкось,
И от часу все хуже, хуже;
Покуда наконец хоть брось.
Не знаю череду ведут ли люди ту же;
Но слово в басне сей
Про птиц, не про людей.
Орлы когда-то все решились
Составить общество правленья меж собой,
И сделали устав такой
Чтоб протчие от них все птицы удалились,
Как недостойные с орлами вместе жить,
Судить,
Рядить,
Или в дела орлов входить;
И словом в обществе одном с орлами быть.
И так живут орлы храня устав свой строго,
И никакой из птиц к орлам приступу нет.
Прошло, не знаю сколько лет;
Однако помнится немного;
Вдруг из орлов один свой голос подает,
С другими рассуждает,
И вот что предлагает:
Хоть позволения на то у нас и нет,
Чтоб с нами в обществе другие птицы жили,
Которы б не одной породы с нами были,
Достоинств равных нам
Орлам
Отменных не имели:
Летать по нашему высоко не умели,
На солнце бы смотреть не смели;
Но как соколий вам известен всем полет,
И думаю, что нам он пользу принесет,
Так пусть и он при нас живет;
Мне кажется беды тут нет. —
И впрямь, орлы на то сказали:
Ево полет, …
А сверх того один сокол куды нейдет.
И сокола принять позволить приказали.
Потом спустя еще не знаю сколько лет,
Уж также и сокол свой голос подает:
Что пользы ястреб тож не мало принесет;
И нужным признает
Чтобы орлы благоволили
И ястреба принять. —
Но тут было орлы сперва поусумнились,
Хотели отказать;
Однако наконец решились
Чтоб позволенье дать
И ястреба в их общество принять.
Потом и ястреб тож орлам стал представлять:
Что нужны птицы, те, другие,
Неведь какие,
Чтоб разну должность отправлять.
Что ж, сделался приказ от самого правленья,
Чтоб птицам был прием вперед без представленья;
И вышло наконец, что в общество орлов
Уж стали принимать и филинов и сов.
Два были богача, и оба в тяжбе были.
Причины же прямой я не могу сказать:
Кто может все подробно знать?
К тому же толк иным делам приказным дать
Не так-то чтоб легко: иные говорили
Что спор их из куска земли;
Другие:
Что будто бы долги какие
Прапрадедов своих друг на друга начли.
Таким-то и тягаться,
Которым кошелек поможет оправдаться,
И у судей закон и совесть откупить.
Без денег, как на торг, в суд незачем ходить.
Приказной формою дела их в суд вступили;
И каждой стороне, их стряпчие сулили,
Что в пользу дело то пойдет.
Проходит год, другой, и близ десятка лет;
Конца однако делу нет. —
Уж ли судьи их сговорились
Так долго дело волочить? —
Вот тотчас клеветать и на судей взносить,
И думать, что они из взяток согласились…
Как будто бы нельзя другим причинам быть
Что дело тихо шло. Ну, как тут поспешить?
С год, говорят, по нем в одних архивах рылись.
В том самом городе где спор происходил
Какой-то живописец был,
Которой написал на богачей картину,
Так что нагими их он в ней изобразил,
И выставил в народ. Все спрашивать причину;
Весь город толковать и говорить об них;
И только что речей о богачах нагих.
Доходит весть о том до богачей самих.
Пошли смотреть картину,
И видят, дело так. Досадно это им.
Взбесились богачи: готовы уж прошенье
На живописца подавать,
Чтобы бесчестие взыскать;
И в тяжбе будучи другую начинать.
Как, говорят: снести такое поношенье? —
Пошли ево спросить однако наперед.
Пожалуй, говорят: скажи что за причина
Что в поруганье нам написана картина,
И выставлена в свет.
Что, разве ты, мой друг! сочел нас дураками,
Чтоб насмехаться так над нами?
Нет, живописец им сказал:
Не с тем картину я писал
Чтоб мне над вами насмехаться;
А только вам хотел картиною сказать,
Чево вам должно ожидать,
Когда еще вы станете тягаться.
В прекрасном здании одном,
Великолепном и большом,
В котором сколько все искусством поражало,
То столько ж простотой своей равно прельщало,
В сем са́мом здании на камне заседала
Одна премрачная из мух и размышляла,
Так, как бы, например, ученый размышлял,
Когда глубокую задачу раздробляет.
А что у мух всегда вид пасмурный бывает
И часто голова ногою подперта
И бровь насуплена, тому причина та,
Что много мухи разумеют
И в глубину вещей стараются входить,
А не вершки одни учености схватить.
Премудрой мухе, здесь сидящей в размышленьи,
В таком же точно быть случилось положеньи.
Нахмуря плоский лоб полдюжиной морщин
В искании вещам и бытиям причин,
«Хотелось бы мне знать, — сказала, —
Строенье это от чего?
И есть ли кто-нибудь, кто сотворил его?
По-моему, как я об этом заключала,
То кажется, что нет; и кто бы это был?»
— «Искусство, — пожилой паук ей говорил, —
Все, что ты видишь, сотворило;
А что искусство это было,
Свидетельствует в том порядок всех частей
Тобою видимых вещей».
— «Искусство? — муха тут с насмешкой повторила. —
Да что искусство-то? — спросила. —
И от кого оно? Нет, нет, я, размышляя,
Другого тут не нахожу,
Как то, что это все лишь выдумка пустая
А разве я тебе скажу,
Как это здание и отчего взялося.
Случилось некогда, что собственно собой
Здесь мелких камушков так много собралося,
Что камень оттого составился большой,
В котором оба мы находимся с тобой.
Ведь это очень ясно мненье?»
Такое мухи рассужденье,
Как мухе, можно извинить;
Но что о тех умах великих заключить,
Которые весь свет случайным быть считают
Со всем порядком тем, который в нем встречают,
И лучше в нем судьбе слепой подвластны быть,
Чем бога признавать, решились?
Тех, кажется, никак не можно извинить,
А только сожалеть об них, что повредились.
Какой-то вздумал лев указ публиковать,
Что звери могут все вперед, без опасенья,
Кто только смог с кого, душить и обдирать.
Что лучше быть могло такого позволенья
Для тех, которые дерут и без того?
Об этом чтоб указе знали,
Его два раза не читали
Уж то-то было пиршество!
И кожу, кто лишь мог с кого,
Похваливают знай указ да обдирают.
Душ, душ погибло тут,
Что их считают, не сочтут!
Лисице мудрено, однако, показалось,
Что позволение такое состоялось
Зверям указом волю дать
Повольно меж собой друг с друга кожи драть!
Весьма сомнительным лисица находила
И в рассуждении самой, и всех скотов
«Повыведать бы льва!» — лисица говорила
И львиное его величество спросила,
Не так чтоб прямо, нет, — как спрашивают львов,
По-лисьи, на весы кладя значенье слов,
Все хитростью, обиняками,
Все гладкими придворными словами
«Не будет ли его величеству во вред,
Что звери власть такую получили?»
Но сколько хитрости ее ни тонки были,
Лев ей, однако же, на то ни да, ни нет.
Когда ж, по львову расчисленью,
Указ уж действие свое довольно взял,
По высочайшему тогда соизволенью
Лев всем зверям к себе явиться указал
Назад уже не возвращались.
«Тут те, которые жирняе всех казались,
Вот я чего хотел, — лисице лев сказал,—
Когда о вольности указ такой я дал
Чем жир мне по клочкам сбирать с зверей трудиться,
Я лучше дам ему скопиться
Султан ведь также позволяет,
Пашам с народа частно драть,
А сам уж кучами потом с пашей сдирает;
Так я и рассудил пример с султана взять».
Хотела было тут лисица в возраженье
Сказать свое об этом мненье
И изясниться льву о следствии худом,
Да вобразила то, что говорит со львом…
А мне хотелось бы, признаться,
Здесь об откупщиках словцо одно сказать,
Что также и они в число пашей годятся;
Да также думаю по-лисьи промолчать.
Худой мир лучше доброй ссоры,
Пословица старинна говорит;
И каждый день нам тож примерами твердит,
Как можно не вплетаться в споры;
А если и дойдет нечаянно до них,
Не допуская вдаль, прервать с начала их,
И лучше до суда, хотя ни с чем, мириться,
Как дело выиграть и вовсе просудиться
Иль, споря о гроше, всем домом разориться.
На двор чужой свинья к соседу забрела,
А со двора потом и в сад его зашла
И там бед пропасть накутила:
Гряду изрыла.
Встревожился весь дом,
И в доме беганье, содом:
«Собак, собак сюда!» — домашние кричали.
Из изб все люди побежали
И сви́нью ну травить,
Швырять в нее, гонять и бить.
Со всех сторон на сви́нью напустили,
Поленьями ее, метла́ми, кочергой,
Тот шапкою швырком, другой ее ногой
(Обычай на Руси такой).
Тут лай собак, и визг свиной,
И крик людей, и стук побой
Такую кашу заварили,
Что б и хозяин сам бежал с двора долой;
И люди травлю тем решили,
Что сви́нью наконец убили
(Охотники те люди были).
Соседы в тяжбу меж собой;
Непримиримая между соседов злоба;
Огнем друг на́ друга соседы дышат оба:
Тот просит на того за сад изрытый свой,
Другой, что сви́нью затравили;
И первый говорил:
«Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил,
Что у меня ты сад изрыл».
Другой же говорил:
«Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил,
Что сви́нью у меня мою ты затравил».
Хоть виноваты оба были,
Но кстати ль, чтоб они друг другу уступили?
Нет, мысль их не туда;
Во что б ни стало им, хотят искать суда.
И подлинно, суда искали,
Пока все животы судьям перетаскали.
Не стало ни кола у и́стцев, ни двора.
Тогда судьи им говорили:
«Мы дело ваше уж решили:
Для пользы вашей и добра
Мириться вам пора».
Худой мир лутче доброй ссоры,
Пословица старинна говорит;
И каждой день нам тож примерами твердит:
Как можно не вплетаться в споры;
А естьли и дойдет нечаянно до них,
Не допуская в даль, прервать с начала их;
И лутче до суда хоть кой как помириться,
Чем дело выиграть, и вовсе просудиться;
Иль споря о гроше всем домом раззориться.
На двор чужой свинья к соседу забрела;
А со двора потом и в сад ево зашла.
В саду бед пропасть накутила:
И гряду целую изрыла.
Встревожился весь дом,
И в доме беганье, содом.
Собак, собак, сюда, домашние кричали.
Из изб все люди побежали,
И свинью, ну, травить:
Швырять в нее, гонять и бить;
Со всех сторон на свинью напустили;
Поленьями ее, метлами, кочергой;
Тот шапкою швырком, другой ее ногой.
Обычай на Руси такой. —
Тут лай собак, и визг свиной,
И крик людей, и стук побой,
Такую кашу заварили
Чтоб и хозяин сам бежал с двора долой;
И люди травлю тем решили,
Что свинью наконец убили.
Охотники те люди были!
Соседы в тяжбу меж собой;
Непримиримая между соседов злоба;
Огнем друг на друга соседы дышут оба:
Тот просит на тово за сад изрытой свой,
Другой что свинью затравили,
И первой говорил:
Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил
Что у меня ты сад изрыл.
Другой же говорил:
Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил
Что свинью у меня мою ты затравил.
Хоть виноваты оба были,
Но кстати ль чтоб они друг другу уступили;
Нет, мысль их нетуда:
Во чтоб ни стало им, хотят искать суда.
И подлинно суда искали,
Пока все животы судьям перетаскали.
Не стало ни кола у истцов, ни двора;
Тогда судьи им говорили:
Мы дело ваше уж решили;
Для пользы вашей и добра
Мириться вам пора.
Какой-то лев велел указ публиковать:
Что звери могут все вперед без опасенья,
Кто только смог ково душить и обдирать.
Что лучше быть могло такого позволенья,
Для тех, которые дерут и без того?
Указа этого нигде не толковали;
Всю силу тотчас понимали.
Уж то-то было пиршество!
И кожу кто лишь мог с ково,
Похваливают знай указ, да обдирают.
Душ, душ погибло тут!
Что и считают,
Не сочтут.
Лисице мудрено однако показалось,
Что дозволение такое состоялось.
Зверям свободу дать
Друг с друга кожи драть!
Весьма сомнительным лисица находила,
И для себя самой и для других скотов. —
«Повыведать бы льва» лисица говорила.
И львиное его величество спросила;
Не так чтоб прямо, нет; как спрашивают львов:
По лисьи; на весы кладя значенье слов.
Все хитростью, обиняками,
Придворно гладкими словами:
«Не будет ли его величеству во вред,
Что хищны звери власть такую получили?» —
Но сколько хитрости ее ни тонки были,
Ей лев на то в ответ:
Ни да, ни нет. —
Когдаже по львову расчисленью
Указ уж действие свое довольно взял,
По высочайшему тогда соизволенью
Лев всем зверям к себе явиться приказал.
Тут те, которые дородством отличились,
Домой не воротились. —
Вот я чево хотел, лисице лев сказал:
Когда указ вам дал.
Чем по клочкам мне жир сбирая суетиться,
Я лучше дал ему скопиться,
Чтоб облегчить мой труд. —
Хотела было тут
Лисица в возраженье
Сказать свое об этом мненье;
И изясниться льву о действии худом:
Да вобразила то что говорит со львом…
И я бы за пашей отнюдь не заступился;
Зажал бы как лисица рот,
Когдаб в Туреции родился;
Где иногда султан со льва пример берет.
Когда-то в Лондоне хитрец один сыскался,
Которой публике в листочках обещался,
Что в узинькой кувшин, он весь каков он есть,
С руками
И с ногами
В такой-то день намерен влезть.
Причем кувшину он рисунок прилагает;
Почтенных зрителей покорно приглашает
За вход по стольку-то платить;
Начало ровно в шесть часов имеет быть.
Пошли по городу листы. — «Ба! что такое?
В кувшин залезть? что он с ума сошел! пустое.
Где это слыхано? да и дурак поймет
Что способу тут нет;
Хоть как ни стал бы он ломаться.
Однако что бы посмеяться
Пойдем и поглядим что это за чудак?» —
Уж с чернью взапуски кареты поскакали;
И едучи купец с Милордом доказали
Что нет физической возможности никак
Ему в кувшине уместиться.
Положим, говорит
Купеческа жена: что это он смудрит,
И как-нибудь в кувшин втеснится;
Да вот что мудрено: как в шейку-то пролезть?
Однако же пора: уж без четверти шесть.
Эй, кучер! погоняй. — Пол-города собравшись,
Почти без памяти на тот кувшин глядит,
Которой хитреца великого вместит. —
Что ж, скоро ли? один другому говорит:
Пора бы уже начать. — Кто палкою стучит;
Кто топает ногой. — Но долго дожидавшись
Узнали что хитрец и с деньгами пропал.
Каких, подумаешь, обманов не бывает!
Тот тем, другой другим, обманщик промышляет.
Вот я у нас такова знал,
Которой о себе в народе насказал,
Что может видеться с духами,
Всем их показывать, и с ними говорить;
Болезни все лечить
Одними порошками.
И собирались тож к нему смотреть духов,
И порошки ево в болезнях принимали:
Однако же духов, как слышно, не видали;
А от чудесных порошков
Скорее нежели от протчих умирали.
Кто лгать привык, тот лжет в безделице и в деле,
И лжет душа покуда в теле.
Ложь рай ево, блаженство, свет:
Без лжи лгуну и жизни нет.
Я сам лжеца такова
Знал,
Которой никогда не выговорит слова,
Чтобы при том он не солгал.
В то время самое как опыты здесь были,
Что могут ли в огне алмазы устоять,
В беседе некакой об этом говорили;
И всяк по своему об них стал толковать:
Кто говорит: в огне алмазы исчезают;
Что в самом деле было так.
Иные повторяют:
Из них, как из стекла, что хочешь выливают.
И так
И сяк
Об них твердят и рассуждают;
Но что последнее неправда, знает всяк,
Кто Химии хотя лишь несколько учился.
Лжец тот, которого я выше описал,
Не вытерпел и тут солгал;
Да, говорит: да так; я сам при том случился;
(Лишь только что не побожился,)
Как способ тот нашли,
И до тово алмаз искусством довели,
Что как стекло ево теперь уж плавить стали;
А едакой алмаз мне самому казали,
Которой с лишком в фунт из мелких был стоплен: —
Один в беседе той казался удивлен,
И ложь бесстыдную с терпением внимает,
Плечами только пожимает,
Принявши на себя тот вид
Что будто ложь ево он правдою считает.
Спустя дней несколько лжецу он говорит:
Как бешь велик алмаз тебе тогда казали,
Которой сплавили? я право позабыл.
В фунт, кажется ты говорил? —
Так точно в фунт; лжец подтвердил. —
«О это ничево; теперь уж плавить стали
Алмазы весом в целой пуд;
А фунтовым алмазам тут
И счет уж потеряли.» —
Лжец видит, что за ложь хотят ему платить,
Уж весу не посмел прибавить,
И лжей алмаз побольше сплавить;
Сказал: ну, так и быть;
Фунт пуду должен уступить.
Два волка при одном каком-то льве служили
И должности одни и милости носили,
Так что завидовать, кто только не хотел,
Ни тот, ни тот из них причины не имел.
Один, однако, волк все-на́-все быть хотел
И не терпел,
Что наравне с своим товарищем считался.
И всеми средствами придворными старался
Товарища у льва в немилость привести,
Считая, например, до этого дойти
То тою,
То другою
На волка клеветою.
Лев, видя это все, однако все молчал,
С тем, до чего дойдет; а сверх того считал,
Как волчья клевета без действа остается,
Волк, больше клеветать устав, и сам уймется.
А этот лев, как всяк о том известен был,
Не так, как львы, его товарищи другие,
И в состоянии людском цари иные,
Наушников держать и слушать не любил.
Неймется волку; все приходит
И на товарища то то, то это взводит.
Наскучил наконец лев волчьей клеветой
И думает: «Не так я поступлю с тобой.
Ты хочешь клеветой подбиться,
Чтобы товарища в немилость привести
И милости один нести,—
На самого ж тебя немилость обратится.
Нет, ошибаешься, когда ты так считал».
И тотчас отдал повеленье,
Чтоб волк, которого другой оклеветал,
За службу получил двойное награжденье
И должность лучше той, какую исправлял;
Другого ж от двора под строгое смотренье
Сослав безо всего, двойную должность дал.
Я б после этого придворным всем сказал,
Как маленьких дворов, так и больших: «Смотрите!
Чтоб с волком не иметь вам участи одной,
Друг на друга не клевещите;
А вы частехонько живете клеветой!»
Какой-то с умысла дурак,
Взяв одного осла, его раскрасил так,
Что стан зеленый дал, а ноги голубыя.
Повел осла казать по улицам дурак:
И старики и молодые,
И малый и большой,
Где ни взялись, кричат: «Ахти! осел какой!
Сам зелен весь как чиж, а ноги голубыя!
О чем слыхо̀м доселе не слыхать.
Нет (город врсь кричит), нет, чудеса такия
Достойно вечности предать,
Чтоб даже внуки наши знали,
Какия редкости в наш славный век бывали.»
По улицам смотреть зеленаго осла
Кипит народу без числа;
А по домам окошки откупают,
На кровли вылезают,
Леса, подмостки подставляют.
Всем видеть хочется осла, когда пойдет;
А всем идти с ослом — дороги столько нет
И давка вкруг осла сказать нельзя какая:
Друг друга всяк толкает, жмет,
С боков и спереди и сзади забегая.
Что жь? два дни первые гонялся за ослом
Без памяти народ в каретах и пешком.
Больные про болезнь свою позабывали,
Когда зеленаго осла им вспоминали,
И няньки с мамками, ребят чтоб укачать,
«Кота» ужь полно припевать:
«Осла зеленаго» ребятам припевали.
На третий день осла по улицам ведут:
Смотреть осла уже и с места не встают,
И сколько все об нем сперва ни говорили,
Теперь совсем об нем забыли.
Какую глупость ни затей,
Как скоро лишь нова, чернь без ума от ней.
Напрасно стал бы кто стараться
Глупцов на разум наводить:
Ему же будут насмехаться.
А лучше времени глупцов препоручить,
Чтобы на путь прямой попали;
Хоть сколько бы они противиться ни стали,
Оно умеет их учить.
Плясать медведя научили,
И долго на цепи водили;
Однако как-то он ушел,
И в родину назад пришел.
Медведи земляка лишь только что узнали,
Всем по лесу об нем, что тут он, промычали;
И лес лишь тем наполнен был
Что всяк друг другу говорил:
Ведь мишка к нам опять явился.
Откуда кто пустился,
И к мишке без души медведи все бегут.
Друг перед другом мишку тут
Встречают,
Поздравляют,
Целуют, обнимают;
Не знают с радости что с мишкою начать,
Чем угостить и как принять.
Где! разве торжество такое
Какое
Ни рассказать
Ни описать!
И мишку все кругом обстали.
Потом просить все мишку стали
Чтоб похожденье он свое им рассказал.
Тут все что только мишка знал
Рассказывать им стал;
И между протчим показал
Как на цепи плясал.
Медведи плясуна искусство все хвалили,
Дивилися, превозносили;
И каждый силу всю свою употреблял
Чтоб также проплясать, как и плясун плясал.
Однако сколько ни старались,
И сколько все не умудрялись,
И сколько ни кривлялись,
Не только чтоб плясать,
Насилу так как он могли на лапы встать.
Иной, так со всех ног тут о землю хватился,
Когда плясать было пустился;
А мишка видя то
И вдвое умудрился,
И зрителей своих поставил всех в ничто.
Тогда на мишку напустили,
И ненависть и злость искусство все затьмили.
На мишку окрик все: прочь, прочь отсель сей час.
Скотина едака умняй быть хочет нас!
И все на мишку нападали,
Нигде проходу не давали;
И столько мишку стали гнать,
Что мишка принужден бежать.
Какой-то с умысла дурак
Взяв одново осла, ево раскрасил так,
Что весь зеленой стан, а ноги голубые.
Повел осла казать по улицам дурак.
И старики и молодые
И малой и большой
Где ни взялись, кричат: ах-ти! осел какой!
Сам зелен весь как чиж, а ноги голубые!
О чем слыхом доселе не слыхать.
Нет, город весь кричит: нет, чудеса такие
Достойно вечности предать;
Чтоб даже внуки наши знали
Какие редкости в наш славной век бывали. —
По улицам смотреть зеленова осла,
Кипит народу без числа;
А по домам окошки откупают,
На кровли вылезают,
Леса, подмостки подставляют.
Всем видеть хочется осла когда пойдет;
А всем идти с ослом дороги столько нет.
И давка круг осла сказать нельзя какая:
Друг друга всяк толкает, жмет,
С боков и спереди и сзади забегая.
Что ж? два дни первые гонялся за ослом
Без памяти народ в каретах и пешком.
Больные про болезнь свою позабывали,
Когда зеленова осла им вспоминали.
И няньки с мамками ребят чтоб укачать
Кота уж полно припевать;
Осла зеленова ребятам припевали.
На третий день осла по улицам ведут;
Смотреть осла уже и с места не встают.
И сколько все об нем сперва ни говорили,
Теперь совсем об нем забыли.
Какую глупость ни затей,
Поколь еще нова, чернь без ума от ней.
Напрасно стал бы кто стараться
Глупцов на разум наводить;
Ему же будут насмехаться.
А лутче времяни глупцов препоручить,
Чтобы на путь прямой попали.
Хоть сколько бы они противиться ни стали,
Оно умеет их учить.