Детина старика какого-то спросил:
«Чтоб знатным сделаться, за что бы мне
приняться?»
— «По совести признаться, —
Старик детине говорил, —
Я, право, сам не знаю,
Как лучше бы тебе, дружок мой, присудить;
Но если прямо говорить,
Так я вот эдак рассуждаю,
И средства только с два могу тебе открыть,
Как до чинов больших и знатности дойтить,
А больше способов не знаю.
Будь храбр, дружок: иной
Прославился войной;
Все отложив тогда, спокойство и забаву,
Трудами находить старался честь и славу;
И в самом деле то сыскал,
Чего сыскать желал.
Другой же знанием глубоким,
Не родом знатным и высоким,
Себя на свете отличил:
В судах и при дворе велик и славен был.
Трудами все приобретают;
Но в том великие лишь души успевают».
— «Все это хорошо, — детина говорил,—
Но если мне тебе по совести признаться,
Так я никак не вображал,
Что чести и чинов на свете добиваться
Ты б столько трудностей мне разных насказал.
Мне кажется, что ты уж слишком судишь строго;
Полегче бы чего нельзя ли присудить?»
«Уж легче нет того, как дураком прожить;
А и глупцов чиновных много»,
Невесть разбойники, невесть князьки какие,
Да только люди не простые,
И счетом двое их всего
(То есть, вот этих только двое,
А их число совсем другое),
С своими войсками соседа своего
Сложились выгнать вон из кровного владенья
И разделить потом промеж собой его.
Ну как отступишься бессорно от именья,
Да от имения родного своего?
Где между частных спор случится о именьи,
Там можно способы через судей найти
Кое́-как ссору развести;
Но в этом ссорном положеньи,
Где всяк считался сам большой,
Чем тут решить, как не войной?
Пошла война; людей без счету побивали,
Так что со стороны смотреть и те устали,
Которые войной и грабежом живут.
А должно знать, что тут
Нимало не на стать поэм происходило,
Где войски за себя богов пускают в бой,
Как скоро только лишь сраженье наступило;
Здесь каждый сам дрался, без помощи чужой,
И вот зачем людей так мною побивали.
И для того иной желал,
Чтоб уж хоть правый проиграл,
Лишь только б драться перестали.
«Да что — тут некто рассуждал. —
Хоть ссориться втроем уймутся, —
Став двое, из того ж именья подерутся».
Что бы ученых отучить
В словах смысл тайный находить;
Которой в них они находят,
И сумозбродствуя других в безумство вводят;
Не помню царь земли какой
Их шуткой отучил такой:
Под городом одним развалины стояли,
Остатки башен городских;
А около лежали
Обломки их.
На сих обломках царь, ученым в искушенье
Иссечь по букве приказал,
И будто древние в развалинах сыскал,
Он разослал их нарешенье.
Посмотрим, царь сказал:
Какое выведут ученые значенье?
Уж то-то толки тут
Пойдут! —
И подлинно пошли: хлопочут, разбирают,
Чтоб тайный смысл найти словам.
Рассылка букв по всем землям;
Все академии к решенью приглашают;
И толков тысяча идет:
Иной Египетских сокрытых таинств свет
Тут выискал; иново мненье:
Что тут предсказан день всемирного рушенья.
Иной в значеньи их нашел зарытый клад;
И вкось и вкриво все о буквах сих твердят:
Но мрака древности никто не проницает.
Царь наконец хотев их глупость обличить,
Всем приказал к себе отцам ученым быть;
И заданные им сам буквы обясняет.
Весь смысл неразрешимых слов
Был тот: здесь водопой ослов.
Кто как ни говори, что будто нет страстей
В животных, как и меж людей,
А зависть в них бывает,
И может быть людской еще не уступает.
Как свищет соловей, известно в свете всем;
Что много говорить об нем!
Но вздумай на нево воронья чернь озлиться,
Из зависти что он, когда ни запоет,
Приятным пением людей к себе влечет.
Нам должно, говорят друг другу: согласиться
Чтоб соловью не дать уж больше отличиться:
Все вместе запоем когда он петь начнет,
То голос тут ево за нашим пропадет;
А естьли и тогда над нами верх возьмет,
Так будем мы кричать что дурно он поет,
Всем тем кто станет им прельщаться.
Что долго ли ему и впрям торжествовать,
А нам с стыдом пред ним воронам оставаться? —
И только соловей свистать,
Воронье стадо, ну! кричать.
Но голос соловья не только не терялся,
Еще приятнее по роще роздавался.
Другой бы голос может быть…
Да голос соловья хотели заглушить!
Теперь хотел бы я спросить:
Ково с воронами поставить здесь в сравненье? —
Мое простое мненье:
К ним сочинителей иных бы применить.
Детина старика каково-то спросил:
Чтоб знатным сделаться, за чтобы мне приняться? —
По совести признаться,
Старик детине говорил:
Я право сам не знаю
Как лучше бы тебе, дружок мой! присудить;
И сколько головы на этом ни ломаю,
Я только два пути могу тебе открыть
Как до чинов дойтить;
А больше способов не знаю.
Будь храбр, мой друг! иной
Прославился войной.
Все отложив тогда спокойство и забаву,
Трудами находить старался честь и славу;
И в самом деле то сыскал
Чево сыскать желал.
Другой же знанием глубоким,
Не родом знатным и высоким,
Себя на свете отличил;
В судах и при дворе, велик и славен был.
Трудами все приобретают;
Но в том великие лишь души успевают. —
Все это хорошо; детина говорил:
Но естьли мне тебе по совести открыться,
Так я никак не вображал
Чтоб до чинов добиться
Ты столько трудностей мне разных насказал.
Мне кажется, что ты уж слишком судишь строго;
Полегче бы чево нельзя ли присудить? —
«Уж легче нет тово как дураком прожить;
А и глупцов чиновных много.»
Чтобы ученых отучить
В словах пустых искать и тайну находить,
Которую они, по их речам, находят
И в толки глупые свои других заводят,
Царь у себя земли одной
Их шуткой осмеял такой:
Под городом одним развалины стояли,
Остатки башен городских,
А около обломки их,
Землей засыпаны, лежали.
На сих обломках царь, ученым в искушенье,
Иссечь по букве приказал;
Потом те буквы на решенье
За редкость по своим ученым разослал.
«Посмотрим, — царь сказал,—
Какое выведут ученые значенье.
Уж то-то толки тут
Пойдут!»
И подлинно, пошли. Хлопочут, разбирают,
Чтоб тайный смысл найти словам,
Рассылка букв по всем ученым и землям;
Все академии к решенью приглашают,
Записки древностей, архивы разбирают;
Газеты даже все о буквах говорят;
Робята все об них и старики твердят;
Но мрачность древности никто не проницает.
Царь наконец, хотев их глупость обличить,
Всем приказал к себе своим ученым быть
И заданные сам им буквы обясняет.
Весь смысл неразрешимых слов
Был тот: здесь водопой ослов.
С пчелою курица затеяла считаться;
И говорит пчеле: ну, подлинно, пчела!
Ты в праздности одной весь век свой прожила.
Тебе бы тем лишь заниматься
Чтоб на цветок с цветка летать,
Да мед с них собирать.
И впрям о чем тебе стараться?
Довольно что лишь мы не в праздности живем;
И в день по яйцу несем. —
Не смейся; курице пчела на то сказала:
Что я тебе не подражала,
Когда ты встав с гнезда с надсадою кричишь
Что ты яйцо снесла и всем о том твердишь;
Так ты и заключала
Что праздно я живу. Нет, нет;
Ты ошибается, мой свет!
А в улей загляни; спор тотчас наш решится;
Узнаешь кто из нас поболее трудится:
Мы нашей матери наставленны умом,
Прилежностью, трудом
Себе уютной строим дом,
И пищу со цветов сбираем;
Избыток наш с людьми делим,
Их яствы услаждаем,
Во тьме их освещаем,
А жало для врагов и трутней лишь храним.
Кого же мы с пчелой и с курицей сравним? —
Невежа и хвастун озлится
Когда с наседкою сравнится:
Так только ко пчеле науку применим.
Стояло дерево в долине,
И на судьбу свою пеняя, говорит:
Зачем оно не на вершине
Какой-нибудь горы стоит,
И тож да то же все Зевесу докучает.
Зевес, которой всем на свете управляет,
Неудовольствие от дерева внимает,
И говорит ему:
Добро, переменю твое я состоянье
Ко угожденью твоему.
И дал Вулкану приказанье
Долину в гору пременить;
И так под деревом горою место стало.
Довольным дерево тогда казалось быть
Что на горе стояло.
Вдруг на леса Зевес за что-то гневен стал,
И в гневе приказал
Всем ветрам на леса пуститься.
Уж действует свирепых ветров власть,
Колеблются леса, листы столпом крутятся,
Деревья ломятся, валятся,
Все чувствует свою погибель и напасть;
И дерево теперь стоявши на вершине,
Трепещет о своей судьбине;
Щастливы, говорит:
Деревья, что стоят в долине!
Их буря столько не вредит.
И только это лишь сказало,
Из корня вырванно упало.
Мне кажется легко из басни сей понять,
Что страшно иногда на высоте стоять.
В числе поборов, тех, других,
(Не помню право я за множеством каких,)
Определенных льву с звериного народа,
(Так как крестьяне по душам
Дают оброки господам;)
И масло так же шло для львова обихода.
А збор такой,
Как всякой и другой,
Имел приказ особой свой;
Зверей особых выбирали
Чтоб должность зборщиков при зборе отправляли.
Велик ли збор тот был, не удалось узнать;
А зборщиков немало было.
Да речь здесь не о том; мне хочется сказать
Что, как происходило,
Когда збирали тот
Доход:
Присяжных зборщиков часть самая большая
Друг другу жирненькой оброк передавая,
Катали в лапах наперед;
А масло ведь к сухому льнет:
То потому его немало
К звериным лапам приставало.
И так переходя кругом
Огромный масла ком
Стал маленьким комком.
Лев в этом своего не находил расчета;
А слон, которого призвал
Он для совета,
Напрямики его величеству сказал:
Где зборы,
Тут и воры;
И дело это таково:
Чем больше зборщиков, тем больше воровство.
Какой-то пес ко львам в их область жить попался,
Который хоть про львов слыхал,
Однако никогда в глаза их не видал,
А менее того их образ жизни знал.
А как ко львам он замешался,
Того я не могу сказать,
Когда мне не солгать.
Довольно, пес ко львам попался
И между львов живет.
Пес видит, что у львов коварна жизнь идет:
Ни дружбы меж собой, ни правды львы не знают,
Друг друга с виду льстят, а внутренно терзают.
Привыкнув жить меж псов одною простотой,
Не зная ни коварств, ни злобы никакой,
Дивится жизни таковой
И рассуждает сам с собой:
«Хоть псы между собой грызутся
И тож, случится, подерутся,
Однако в прочем жизнь у них
Без всех коварств и мыслей злых,
Не как у львов». Пса жизнь такая раздражает,
Жилище львов он покидает.
Пес, прибежав домой, рассказывает псам:
Нет, наказание достаться жить ко львам,
Где каждый час один другого рад убить,
А вся причина та (когда у львов спросить):
Лев всякий хочет львищем быть.
Изволь пожалуй отвечать,
Так чтоб и не солгать
И правду не сказать.
О Дионисии я чаю всякой знает;
Известно всем каков он был.
Слух о делах его и ныне ужасает;
А каковож тому кто при тиране жил?
И я не рад что я об нем заговорил:
Не знаю как бы поскоряе
Сказав об нем что понужняе,
Оставить мне ево.
Раз у министра своего
Потребовал он мненье,
Когда какое-то, не помню, сочиненье
В стихах дурных он написал;
Да с тем чтоб он ему всю истину сказал.
Министр привык всегда без лести изясняться,
И сам тиран ево за правду почитал,
И часто за нее прощал.
Стихи, он отвечал тирану: не годятся. —
Но тут не мог тиран от злости удержаться:
Под караул отдать министра приказал;
Сам переделал сочиненье.
Спустя дней несколько министра он призвал,
Чтоб вновь ево услышать мненье.
Министр ему не отвечал;
А к караульному, которой тут случился,
Оборотился,
И говорит ему: я должен отвечать;
Так поведи меня под караул опять.
Был дом, хотя и не большой,
Однако же: такой
Что выгод хоть комуб достало.
Но как любимое людское слово: «мало.»
(То есть когда берут,
А не дают.)
То мал и этот дом хозяину казался;
И все он в нем не помещался,
Как вдоль и вширь и вверх его ни прибавлял.
Дом наконец, не дом, а целой город стал.
И чем обширнее тем более смотренья,
Чтоб не дошел до разоренья.
Сперьва таки его хозяин содержал;
Но после собственных ни глаз, ни иждивенья
Не стало, дом такой в порядке содержать.
Ведь одному не разделиться
Чтоб все собой обнять;
А на присмотр других нет хуже положиться:
Не видит глаз чужой
Того что видит свой.
И дом ветшее становится;
В том месте починят, в другом,
А в десяти валится.
Но что! не только этот дом,
И царство Римлян пало,
Когда полсветом завладало.
И для того, когдаб пошло на выбор мой,
Тоб я охотней согласился
Иметь исправной дом, хотя и небольшой,
Чем замок иль дворец которой бы валился.
Нет полно больше согрешать,
И говорить, что жен таких нельзя сыскать,
Которы бы мужей любили,
И их по смерти не забыли.
Я признаюся сам в том часто согрешал,
И легкомыслием пол нежный упрекал;
А ныне всякой раз готов за жен вступиться,
И в верности к мужьям за них хоть побожиться.
Жена
Лишилася супруга.
Лишилась, вопиет она:
Тебя я мила друга;
И полно мне самой на свете больше жить. —
Жена терзаться,
Ни спать, ни есть, ни пить,
Морить себя и рваться.
Что ей ни станут говорить,
И как ни унимают,
Что в утешение ее ни представляют,
Ответ жены был тот: жестокие! мнель жить,
Мне ль жить лишася друга мила?
Нет, жизнь моя… могила. —
Отчаянным словам
Я был свидетель сам.
Вот мужа как жена любила!
Нельзя казалося так мертвого любить.
Везут покойника к погосту хоронить,
И опускают уж в могилу;
Жена туда же к другу милу…
Но неужель себя и впрям зарыть дала? —
Нет; так бы замужем чрез месяц не была.
Одень невежду
В богатую одежду,
Не сладишь; и ослы тогда
Считают что они большие господа.
Не помню право я по случаю какому,
Отправил лев осла
К соседу льву другому;
Но разумеется не в качества посла.
К соседу дорогому
Какие-то подарки снесть.
Посольство отправлять у льва лисица есть.
Но хоть подарки несть осла употребили,
Однако все его богато нарядили.
Осел
Лишь на убор свой посмотрел,
Не вспомнился и взбеленился:
Легается и всех толкает, давит, бьет;
Дороги от осла зверям и умным нет;
Сам лев не так гордился.
Ослов поступок сей
Против достойнейших зверей
Стал свыше уж терпенья.
Пришли и на осла льву подали прошенье.
Лев прозьбу рассмотря, осла к себе призвал,
Ослу нарядному сказал:
Твое достоинство не чин определяет,
Один убор твой
Золотой;
Других зверей талант, заслуга отличает.
Убор с осла он снять велел.
Осел достоинства другова не имел,
И без убора стал, как прежде был… осел.
Из первых шалунов молодчик,
Великий вертопрах, болтун и враль господчик,
Который только в то и жил,
Что вести собирал и вести разносил,
Которые его весь разум занимали
И только лгать,
Молоть, болтать
Бесперестанно заставляли,
А рассуждать о чем никак не допускали;
Который умных всех глупцами называл
Иль сделать их такими всех желал;
Который в то одно старался,
Чтоб людям голову вскружить
Враньем своим бесить
И скуку наводить,
И всех до смерти был готов заговорить.
Такой молодчик вдруг к писателю примчался
И с попыхов к нему бежит,
А сам уж издали кричит:
«Так! все за книгами! и все уединенны!
И все от света удаленны!
И все бы вам читать!
И все бы вам писать!
И я таки не понимаю,
Как, полно, никогда вас скука не возьмет!»
— «Я этого не примечаю, —
Писатель отвечал, — один ли я иль нет,
Когда за книгами сижу я в размышленьи;
Но чувствую, что я теперь в уединеньи».
Две мыши на один какой-то двор попались,
И вместе на одном дворе они живут;
Но каждой жительства различные достались,
А потому они и разну жизнь ведут:
Одна мышь в житницу попала,
Другая мышь в анбар пустой.
Одна в довольстве обитала
Не видя нужды никакой.
Другая ж в бедности живет и все горюет;
И на судьбину негодует.
С богатой видится и с нею говорит;
Но в житницу ее попасть никак не может,
И только тем одним сыта, что рухлядь гложет.
Клянет свою судьбу, хозяина бранит;
И наконец к нему мышь бедна приступила,
Сравнять ее с своей подругою просила. —
Хозяин дело так решил,
И мыши говорил,
Котора с жалобой своею приходила:
«Вы обе случаем сюда на двор зашли,
И тем же случаем и разну жизнь нашли.
Хозяину мышам не сделать уравненье.
И я скажу тебе:
Анбар и житницу построил я себе
На разное употребленье;
А до мышей мне нужды нет,
Котора где и как живет.»
Не помню, где-то я читал,
Что в старину была землица небольшая,
И мода там была такая,
Которой каждый подражал,
Что не было ни человека,
Который бы, по обыча́ю века,
Прихрамывая не ходил
И не картавя говорил;
А это все тогда искусством называлось
И красотой считалось.
Проезжий из земли чужой,
Но не картавый, не хромой,
Приехавши туда, дивится моде той
И говорит: «Возможно ль статься,
Чтоб красоту в том находить —
Хромым ходить
И все картавя говорить?
Нет, надобно стараться
Такую глупость выводить».
И вздумал было всех учить,
Чтоб так, как надобно, ходить
И чисто говорить.
Однако, как он ни старался,
Всяк при своем обычае остался;
И закричали все: «Тебе ли нас учить?
Что на него смотреть, робята, все пустое!
Хоть худо ль, хорошо ль умеем мы ходить
И говорить,
Однако не ему уж нас перемудрить;
Да кстати ли теперь поверье отменить
Старинное такое?»
У барина был попугай,
Который как-то внезначай
От барина из дому
В окошко залетел
К крестьянину простому;
И только прилететь успел,
Заговорил, что разумел.
Нередко чернь, когда чего не понимает,
За дьявольщину почитает.
Мужик словесных птиц не видывал таких
И слышать не слыхал об них,
Счел, что влетела в дом духо́в нечистых сила.
Жена его тотча́с молитву сотворила,
И как на выдумки хитряй его была
(Так как и вообще считают,
Что будто жены все хитряй мужей бывают),
Скоряй горшок где ни взяла
И попугая им накрыла;
А сверх того
Крестом его,
Чтоб крепче он сидел, накрывши, заградила.
«Сиди же», — говорит.
И попугай мой под горшком сидит.
Меж тем взыскались попугая.
Людей везде, куда лишь можно, рассылая,
Сыскали как-то след. Пришли и под горшком
Нашли его чуть-чуть живого.
На это что сказать иного?
Беда попасть с умом
К невежде в дом.
У барина был попугай,
Которой как-то внезначай
От барина из дому,
В окошко залетел
К крестьянину простому;
И только прилететь успел,
Заговорил что разумел.
Нередко чернь когда чево не понимает
За дьявольщину почитает.
Мужик словесных птиц не видывал таких,
И слышать не слыхал об них:
Счел что влетела в дом духов нечистых сила.
Жена ево тотчас молитву сотворила,
И как на выдумки хитряй ево была,
(Так как и вообще считают
Что будто жены все хитряй мужей бывают.)
Скоряй горшок где ни взяла
И попугая им накрыла;
А сверх тово
Крестом ево,
Чтоб крепче он сидел, накрывши заградила.
Сиди же, говорит.
И попугай мой под горшком сидит.
Меж тем взыскались попугая;
Людей везде куда лишь можно рассылая
Сыскали как-то след; пришли
И под горшком нашли
Ево чуть-чуть живова.
На это что сказать инова?
Беда попасть с умом
К невежде в дом!
Писатель что-то сочинил,
Чем сам он недоволен был.
В способности своей писатель сомневался,
А потому
Ему
И труд свой не казался;
И так он не ласкался
Уж похвалу ту получить,
Котору заслужить
Старался.
В сомненьи сем ему невежда предстает.
Писатель тут на рассужденье
Свой труд невежде подает.
«Пожалуй, — говорит, — скажи свое ты мненье
На это сочиненье».
Судьей невежда стал,
Судил, решил, определял:
Ни в чем не сомневался,
Ничем он не прельщался,
И только что кричал:
«Вот это низко здесь! там то неблагородно!
В том месте темен смысл! тут вовсе нет его!
Вот это с правдою не сходно!
Здесь остроты нет ничего!
Тут должно иначе… получше изясниться!
А эта речь проста… и… не годится!
И все невежда вкось и вкриво толковал
Что он невежда был, о том писатель знал,
И про себя сказал:
«Теперь надежда есть, что труд мой не пропал».