Как сажа свеж,
Как сажа чист,
Черт-трубочист качает трубы.
Вдруг солнце — трах!
И трубочист
Снегам показывает зубы.
И сразу — вниз,
И сразу — врозь
Труба, глаза и ноги,
И воробьев счастливых горсть
Метнулась по дороге.
Взглянул вокруг,
И — мать честна! —
И городу и парку,
Загнув рукавчики, весна
Закатывает парку.
Под песню трудится кума —
Счастливая натура!
И сводит каждого с ума
Весенняя колоратура.
И вот —
Отчаянный пример:
Подснежники у постового?!
— Товарищ милиционер,
Вы — девушка,
Даю вам слово!
И вот,
Любезные мои,
Извольте, — как по нотам,
В такт дискантуют воробьи
Над золотым пометом.
Ах, понимаю,
Как не петь?
Не петь или не пикать? —
Когда графин
Горит, как медь,
Когда ручьи —
Как никель.
Когда вот так
Поет весна:
Без темпа
И без метра,
И дирижирует сосна
И лирикам
И ветрам.
Я это пел,
Когда апрель
Дымился на бульварах,
Когда жемчужная капель
Клевала тротуары.
Когда, тетрадь
Скрутив в комок
И трижды кроя матом, —
Хотел влюбиться
И не смог
Рабфаковец косматый.
Теперь под солнечным огнем
И радостно, и тяжко!
Давайте окна распахнем,
Как душную рубашку.
И на ребяческую прыть
Равняясь по поэту,
Чтоб даже деньги позабыть…
Которых, кстати, нету.
Други,
Это не годится!
Чуть волна на горизонте —
Вы сейчас
На квинту лица,
Весла к черту
И — за зонтик.
Пусть волна
Поднимет лапу,
Пусть волна
По веслам стукнет —
Не смеяться и не плакать, —
Песню,
Мужество
И руки!..
Кормит жизнь
Мудреной смесью,
Пробуй все, ценитель тонкий:
Не всегда медовый месяц,
Есть и прачка и
Пеленки.
Так чего же горячиться,
Если горечи подлито?
Пробуй,
Пробуй —
От горчицы
К мясу больше аппетита.
На Босфор склонились птицы,
И не смотрит тополь хмуро —
Тополь по́ осень
Гордится
Золотистой шевелюрой.
Чем же наша участь плоше?
Ах, и в будущем
И в прошлом
Столько девушек хороших
В нашем городе хорошем!..
Весел я,
Но глупо думать —
Мол, поэт в веселом рвенье
Вовсе выкинул из трюма
Грусть
И мудрое сомненье.
Никогда с одной улыбкой
Человек не станет нашим.
Хорошо,
Что плачет скрипка,
Хо-ро-шо,
Что парень пляшет.
Только нам
Ложиться рано
(Не родился и не помер) —
Уйма блох
И тараканов
В нашем строящемся доме.
Значит —
Рано ставить точку.
Это будет,
Это после.
Ну-ка, братцы,
Ки-пя-точ-ку!
Ну-ка, милые,
За весла!
Пусть волна
Поднимет лапу,
Пусть волна
По веслам стукнет —
Не смеяться и не плакать, —
Песню!
Мужество!
И руки!..
Рязанец прорвется:
«А ну, давай!»
И снова
Ни форм,
Ни лиц.
И рельсы
Бросаются под трамвай
С настойчивостью
Самоубийц.
И снова
Диктаторскою рукой
Паккарды, Рено, людей
Проводит,
Ведет конвейер Тверской
К побоищам площадей.
Попробуй прорвать
Этот чертов мост,
Встать ему поперек!
И черная дума,
Как черный пес,
Путается у ног…
«.. Наивен лирический
Твой шалаш
Среди небоскребов,
Поэт.
Напишешь фруктовую песню,
Продашь:
Прорвался — и снова нет.
И глупо.
Не стоит писать.
Для чего
Расходовать кипы сил?
Чтоб люди сказали:
„Да, ничего…“
А девушка:
„Ах, как мил!“
Эпохе сподручней
Огонь, и желчь,
И мужество до конца,
Чтоб жечь, понимаешь,
Глаголом жечь,
Как Пушкин сказал, сердца!.»
На Староваганьковском —
Русский сад…
На липах под медь — броня,
Над садом крикливо
Лоскутья висят
Московского воронья.
Среди индустрии:
«Вороний грай»,
И «Машенька»,
И фасад.
И вот он —
Гремит гумилевский трамвай
В Зоологический сад.
Но я не хочу
Экзотических стран,
Жирафов и чудных трав!
Эпоха права:
И подемный кран —
Огромный чугунный жираф.
Эпоха права!
И мне хочется встать
Эпохе во фланг
И рост…
Для этого стоит
И жить,
И писать…
И нянчить туберкулез.
Гроза кипела
И текла.
И с пунктуальностью
Капели
На светлом голосе
Стекла
Дробинки, вскакивая,
Пели.
И, заворачивая
За
Особняки и
Мезонины,
Вооруженная гроза
Расстраивала гражданина.
И граждане
Хвалили зонт,
Галоши, сумочки,
Пижамы…
……………………
Я шел.
Московский горизонт
Вовсю
Жонглировал ножами.
И у Пречистенских ворот,
Как любопытный,
Из-за стула,
Ко мне
В газетный разворот
Гроза развязно
Заглянула.
И пальцем мокрым
Провела
Черту, ребячески косую.
«Ага, китайские дела
И вас, мадам,
Интересуют».
И тут,
Без дождевых забот,
Я ноги циркулем
Раздвинул,
Все тридцать клавишей зубов
Показывая гражданину.
Но обывателю
Почти
Что флюс,
Что ливень —
Все едино.
И с молнией его очки
Ведут курьезный
Поединок.
Чудно смотреть,
Как на ходу
Беснуется
Сердитый галстук.
Еще в семнадцатом году
Он в громах
Разочаровался.
А мы —
Без дождевых забот —
Стоим над русским
Мезонином,
Все тридцать клавишей
Зубов
Показывая гражданину.
— Даешь грозу!
Мы крепко — за,
За стиль,
Работу в этом роде.
Друзья, да здравствует гроза
И в человеке,
И в природе!
Пусть обывателям
Грозит.
А мы читаем,
И неплохо,
В китайских росчерках грозы
Идеи грозовой
Эпохи.
Ни поесть,
Ни напиться.
От метелей
От метелейи вьюг
Эмигрируют
Эмигрируютптицы,
Направляясь
Направляясьна юг.
И товарищ
И товарищдостойный
У советских границ
Наблюдает спокойно
Отправление
Отправлениептиц.
Он спокоен,
Он знает:
Мы поем
Мы поемне одни, —
Эта тема сквозная
И пернатым
И пернатымсродни.
Эта песня
И в криках
Отлетающих
Отлетающихптиц,
И на всех
На язы́ках
Деревень
Деревеньи столиц.
И на рисовом поле,
Утонувшем
в поту,
И в глубоком подполье
В иностранном
В иностранномпорту.
…У меня
…У меняесть приятель,
Иностранный весьма,
Он мне
Он мнев трюме припрятал
Два испанских письма.
Интересное дело,
Как, врываясь в слова,
По-испански запела,
Без акцента,
Без акцента,Москва!..
Я с испанским —
Я с испанским —заметим —
Очень мало знаком,
Но мы именно
Но мы именноэтим
Говорим
Говоримязыком,
Тем, который
Тем, которыйи в криках
Отлетающих
Отлетающихптиц,
И на всех
И на всехна язы́ках
Деревень
Деревеньи столиц.
И на рисовом
И на рисовомполе,
Утонувшем
Утонувшемв поту,
И в глубоком подполье
В иностранном порту.
Мы горим
Для идеи
И услышим
И услышимхотя б,
Как испанским владеет
Взявший слово
Взявший словоОктябрь.
Тихо тянет сытый конь,
Дремлет богатырь.
Дуб — на палицу, а бронь —
Сто пудовых гирь!
Спрутом в землю — борода,
Клином в небо — шлем.
На мизинец — город, два,
На ладошку — семь!
В сумке пе́тля да калач,
Петля для забот.
Едет тихо бородач,
Едет да поет:
«Мне путей не писано,
Мне дорог не да́но.
В небе солнце высоко,
Да — стяну арканом!
Даром ведьма хвалится —
Скверная старушка.
Дуб корявый — палица,
Раскрою макушку.
Попищит да свалится
Чертова старушка!»
Тихо тянет сытый конь,
Дремлет богатырь.
Бледной лунью плещет бронь
В шелковую ширь;
Свистнул — старый сивка вскачь,
Лоскутом хребет,
В небо — стон, а бородач
Скачет да поет:
«Мне путей не писано,
Мне дорог не да́но.
В небе солнце высоко,
Да — стяну арканом!
Врешь, Кащей, внапрасную,
Голова упрямая,
Соколицу красную
Не упрячешь за́ морем,
А игра опасная —
Тяжела рука моя!»
И несется красный конь,
Свищет богатырь.
Алым клыком в лоскут — бронь
Выгнувшую ширь.
Все туда, хоть без дорог,
Темно ли, светло,
Все, где в каменный мешок
Солнце утекло.
В версту — розмашь битюга,
Бег сильней, сильней!
Смерть — парижская Яга,
Лондонский Кащей!
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела,
И, дыбя пенистые гривы,
Кусали кони удила.
Еще заря не шла на убыль
И розов был разлив лучей,
И, как заря,
Пылали трубы,
Обняв веселых трубачей.
А впереди,
Как лебедь, тонкий,
Как лебедь, гибкий не в пример,
На пенящемся арабчонке
Скакал безусый офицер.
И на закат,
На зыбь,
На нивы
Волна звенящая текла…
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела.
А там, где даль,
Где дубы дремлют,
Стволами разложили медь
Другую любящие землю,
Иную славящие смерть…
Он не был, кажется, испуган,
И ничего он не сказал,
Когда за поворотным кругом
Увидел дым, услышал залп.
Когда, качнувшись к лапам дуба,
Окрасив золотистый кант,—
Такой на редкость белозубый —
Упал передний музыкант.
И только там, в каменоломне,
Он крикнул:
«Ма-а-арш!» —
И побледнел…
Быть может, в этот миг он вспомнил
Всех тех,
Кого забыть хотел.
И кони резко взяли с места,
И снова спутали сердца
Бравурность нежного оркестра
И взвизги хлесткого свинца…
И, как вчера,
Опять синели выси,
И звезды падали
Опять во всех концах,
И только зря
Без марок ждали писем
Старушки в крошечных чепцах.
С чистым весом
Слезы филигранной,
В сапогах,
Целиком, как вы есть,
На оптовый язык
Килограммов
Все стараются
Вас перевесть.
А попробуй
Такую нагрузку
Примерять на кило
И на пуд, —
Так, пожалуй, под это
На Курском
Бесконечный состав подадут..
Я хотел бы,
Пока еще розов
Утром парусник,
Как-нибудь встав,
Для сердечных своих перевозок
Попросить
До Батума состав.
Мне мой труд
Не особенно сладок:
Как там песню
Стихом ни глуши,
Остается соленый осадок
Где-то
В водорослях души.
И хотелось бы,
Вычеркнув версты,
Стильным брассом волны голубой
Всю
Соленую эту разверстку
Опрокинуть
В батумский прибой.
Что для моря
Масштабов безгранных,
В этой общей
Соленой связи,
Два каких-то
Лирических грана
Сквозь стихи проступившей слезы?
Мелочиться
Ему не пристало.
А с такого, глядишь, пустяка,
Формируясь,
Сверкают кристаллы
Просоленного вдосталь стиха!
…Ты глядишь
С укоризной, товарищ?
Современник
И автор побед, —
Уверяю:
Без соли
Не сваришь
Ни один стихотворный обед.
Так пускай,
Разгораясь, не тухнет,
Сколь бы ни были
Судьи строги,
Эта чудная
Синяя кухня
Шторма,
Соли
И честной строки!
Ты прости, что, временем пустая,
Жизнь моя
Варначества полна:
Это я
За молодость хватаюсь,
Как за берег —
Глупая волна…
Трудная и голубая
Мне страна мерещится во мгле…
Надо жить,
Трудясь и рассыпая
Жемчуг смеха
По большой земле.
Чтоб в зубах кинжальной белой стали
Заливались хищные лучи,
Чтоб на яблонях,
Качаясь, хохотали
Черные
Глазастые грачи.
Чтобы сразу
Таяла усталость,
Становилось сразу веселей,
Если вдруг
Подруга засмеялась
Над охапкой снеговых лилей.
И когда мечтательный соратник
Опускает голову порой,
Я в глаза ему:
«Красавец, голубятню,
Голубятню синюю открой».
Мир хорош
Солеными руками…
Не беда, что мужеству челна
Африканскими белками
Угрожает
Черная
Волна.
Трудная и голубая,
Посмотри,
Страна плывет во мгле…
Надо жить
Трудясь и рассыпая
Жемчуг смеха
По большой земле.
Смейся, милый,
Умоляю, смейся,
Ни к чему трагическая тишь.
Говорят,
Говорят,что никаким злодейством
Старый мир не удивишь.
И без нас зажгут огни акаций,
И без нас весной
Пройдет вода…
В чем угодно —
буду сомневаться.
В революции,
В революции,товарищ, —
В революции, товарищ, —никогда.
Хороша, любима повсеместно
Песня про Степана-казака!
Но одно в ней есть плохое место,
Волга матушка-река.
Но с одним я в песне не согласен —
Ох, уж этот разиновский пыл! —
Некрасиво в этой песне Разин
С бедной персианкой поступил.
Разойдись — никто с тебя не спросит,
Уплыви с другими на войну,
Но бросать… да и не просто — бросить,
А ведь в набежавшую волну?!
Если это факт, а не поклепы, —
Стыдно за Степана-казака.
Не люблю, когда красавиц топят,
Волга матушка-река!
На меня напраслину возводят.
Напустили кумушки туман,
Будто я с супругой не в разводе,
А в известном роде… атаман.
Все моя поганая осанка!
Нет уж, если песня сложена,
Я-то в этой песне… персианка,
Атаманом, собственно, жена.
Говорю по правде (без тумана),
Очень многим женам, может быть,
Хочется супругой-атаманом,
Волга-матушка, побыть.
А попробуй на такую моду
Кто-нибудь благословенье дать, —
Так, пожалуй, в веденье Освода
Надо будет загсы передать!
Потому, кого бы ни спроси вы,
Если он об этом не забыл, —
Всякий скажет: «Очень некрасиво
Разин с персианкой поступил!»
Осеннего поля
Покой нелюдимый,
Герой над рекою
Гуляет с любимой.
Впервые опять
После долгой разлуки
Увидел он Волги
Родные излуки.
И солнце на касках
Пустых колоколен
Увидел опять он!
И парень доволен.
О, как тосковал он
Об этом порою!..
Как помнил, родная!..
Но только героя
Родная в нем видит.
«Скорей говорите:
Вы к нам из Мадрида?
Вы были в Мадриде?
Герой Теруэля…
Как это прекрасно!»
Но он не согласен:
Ну, это уж басни.
Он был как и все,
Как другие бывают:
В разлуке не пуля —
Тоска убивает.
А он тосковал…
И парень краснеет.
Но разве румянец —
Оружие с нею!
«Вы к нам из столицы?
Вы были в столице?
И вас принимали
Известные лица?
Ну, что вы молчите?!»
И, скромно потупясь,
Он вдруг признается:
«Ах, это все глупость!
Да, был. Принимали…»
Но и в столице
В одно дорогое
Сливались все лица.
Герой, говорите…
Но даже в сраженье
Он видел ее лишь!
«Вы слышите, Женя?..»
Но где там… Не слышит!
Подернулось око
Каким-то туманом.
И где-то далеко
Парит ее взгляд,
Далеко за горою…
Ах, что ей до парня?
Ей надо героя!
Стук колес и ветра свист,
Мчится поезд — дым по пояс;
Бледен русский машинист,
Он ведет немецкий поезд.
Кровь стучит в его висках,
Мыслей спутался порядок;
В длинном поезде войска
И снаряды… и снаряды!
И шумит родная рожь,
И вопят поля и пустошь:
«Неужели довезешь?
Не допустишь… не допустишь!»
Водокачек кирпичи,
Каждый дом и каждый кустик —
Все вокруг него кричит:
«Не допустишь, не допустишь!»
За спиной наган врага,
За спиною смерть… так что же!
Жизнь, конечно, дорога,
Но ведь честь еще дороже.
Ветер шепчет: «Погляди,
Высунься в окно по пояс:
Путь закрыт, и впереди
На пути с горючим поезд».
Он с пути не сводит глаз.
Семафор, должно быть, скоро.
Вот зажегся и погас
Глаз кровавый семафора.
Сердце сжалось у него —
Боль последняя, немая.
Немец смотрит на него,
Ничего не понимая.
Но уж поздно понимать!
Стрелки застучали мелко.
«Родина, — он шепчет, — мать…» —
И проскакивает стрелку.
Взрыва гром и ветра свист…
Ночь встает в огне по пояс;
Гибнет русский машинист,
Гибнет с ним немецкий поезд!
Тревожен век.
И мне пришлось скитаться.
И четко в памяти моей
Глаза печального китайца
В подковах сомкнутых бровей.
Мы верим тем,
Кто выверен в печалях;
Я потому его и помню так,
Что подружились мы
И повстречались
За чашей круговых атак.
Да,
Никогда нам так не породниться,
Как под единым знаменем идей!
И в ногу шли:
Китаец желтолицый
И бледнолицый иудей.
Года летят,
Как зябкие синицы,
Как снег,
Как дымное кольцо,
И мне теперь почти что снится
Его раскосое лицо.
Года летят,
Как зябкие синицы,
Как конь летит из-под плетей!..
И мне теперь,
Пожалуй, только снится
Восторг атак на родине моей…
Мой друг живет на дальнем берегу,
На дальней Сунгари —
И это неизбежно, —
Но для него я строго берегу
Мою приятельскую нежность.
Я не скажу ему:
«Сюда, мой друг, скорей!»
Я не скажу,
Прекрасно понимая,
Что родину и матерей
Никто и никогда не забывает!
Но если крикнут боевые птицы
У сунгарийских грустных пустырей,
Сомкнутся вновь —
Китаец желтолицый
И бледнолицый иудей.
Ты не будешь любовью пройдена,
Как не будешь пройдена вширь, —
Моя снежная, зябкая родина,
Старушонка седая — Сибирь!
Хоть совсем ты теперь не такая,
Времена — что по ветру дым:
Говорят, даже раньше тают
И твои голубые льды.
Не такая!
А белый и вьюжный
Мне буран завывает:
«Айда!»
Потому что совсем не хуже
Черно-бурая стала тайга;
Потому что на гиблой дороге
Еще часто, качаясь, идет
И татарин — байбак кривоногий,
И барсук остроскулый — ойрот.
Ах, старушка!
Буянный и вьюжный,
Мне буран завывает:
«Айда!»
Потому что совсем не хуже
Черно-бурая стала тайга…
А к тебе и на лучших оленях
Мне теперь не добраться к весне:
Я зимую, где мудрый Ленин
Отдыхает в полярном сне.
Только здесь не останусь долго:
Убегу я в Сибирь, — что ни будь!
Хорошо погоняться за волком,
Хорошо в зимовье́ прикурнуть!
Ты не бойся — я здесь не подохну!
Мой родной криволапый медведь!
Эх, на день бы собачью до́ху,
Хоть на день
Хоть на деньПоносить,
Хоть на деньПоносить,Одеть…
Возле моста, возле речки
Две березки, три овечки.
На селе кричит петух,
У реки сидит пастух.
Возле моста, у реки
Проходили казаки,
Услыхали петуха,
Увидали пастуха.
Есаул навеселе:
«Сколько красных на селе?»
Пастушок ломает прутик,
Головой белесой крутит.
Казаки навеселе:
«Подсчитаем на селе!»
Поскакали… а пастух
Снял порты да в воду — бух!
На селе смеются бабы,
А пастух, задами, — к штабу.
Поспевает, слава богу,
Комиссар кричит тревогу…
Коммунисты к пулеметам,
А казаки-то наметом!
Наступают… отступают…
Пулемет чубы считает!
Насчитал без мала до ста —
Остальные к речке, к мосту.
Кто мостом, а кто и вброд,
…А пастух назад плывет.
Вылезает из реки,
А у моста казаки.
Увидали: «Ты откуда?
Говори… то будет худо!»
Пастушок: «В реке купался,
Мне, кубыть, таймень попался».
Казаки: «Какой таймень?!
Сучий сын… скидай ремень!!»
…Возле моста, возле речки
Две березки, три овечки.
На селе кричит петух…
На ремне висит пастух.
Где-то на Азорских островах
Девушки поют чудную песню.
В тихих и бесхитростных словах
Вымысел скрывается чудесный.
Девушки бровями поведут.
Головы нерусские наклонят,—
И по океану
И по океану вброд
И по океану вброд идут
Ярые буденновские кони.
Ленты боевые на груди,
Куртки знаменитые из кожи.
Конница идет!
А впереди
Парень — на азорских не похожий.
Тонкий и кудрявый, как лоза,
Гибкий, как лиана, и высокий.
У него
Хорошие глаза
С южной украинской поволокой.
Для него
Платки девчаты ткут,
Юноши идут к нему брататься.
От него,
Как от огня, бегут
Толстые смотрители плантаций!
…Не могу я песню позабыть!
По Москве хожу как сумасшедший.
Я хотел бы
Я хотел бы парнем этим быть,
В песню иностранную вошедшим.
Много я бы мог перетерпеть:
Тропики, контузию, осколок,
Только б о себе заставить петь
Молодых азорских комсомолок.
Думаю, в бою, не на словах,
Многое друзья мои терпели,
Чтобы на Азорских островах
Девушки по-комсомольски пели.
Вот он!
Слушайте и пейте.
Вот он!
Чей-то и ничей.
Как серебряная флейта.
Лег в песчанике ручей.
Он течет
Он течети балагурит.
А на нем,
А на нем,ясна, чиста,
Золотой клавиатурой
Отразилась высота.
Я застыл благоговейно,
Очарован высотой,
Надо мною
Надо мноюмуравейник,
Муравейник золотой!
Вот где чаянья сбылися:
Ничего у пыльных ног,
Только рюмки кипарисов
Узкой скатертью дорог.
И еще,
Под шалью яркой,
Да еще,
В тиши и тьме,
Чернобровая татарка,
Синеглазая Этьме.
Счастлив я
И беззаботен!
Но и счастье
И покой
Я, ей-богу, заработал
Этой раненой рукой.
Да,
Я прожил не играя,
Все я знал:
И плоть и кровь.
Спой же песню, дорогая,
Про счастливую любовь!
Хлынет синяя улыбка,
Захлестнет веселый рот,
И серебряная рыбка
Между губ ее мелькнет.
Мне бы надо осторожней,
Я запутался, ей-ей,
В этом черном бездорожье
Удивительных бровей.
Эти
Этичертовские веки…
Этот
Этотчертов синий цвет!
Но в каком, скажите, веке
Был рассудочным поэт?
Асееву
На углу Поплавской
Господин живет:
Борода — коляской,
Колесом — живот.
Кто такой — не знаю,
Он не говорит, —
У него пивная
Под названьем «Крит».
Музыка… и целый,
Целый день подряд
В «Крите» офицеры
За столом сидят.
Пиво и горошек
В ресторане «Крит»!
Господин хороший
Что-то говорит.
«Сорок первый номер…
Только поскорей…
В этом самом доме —
Комиссар еврей…»
Застучит калитка…
Через пять минут
На смерть и на пытку
Парня проведут.
Проведут за город
По дороге той,
По которой скоро
Мы придем домой!
…На углу Поплавской
Я сойду с коня.
«Будь, братишка, ласков,
Подожди меня».
Пиво и горошек
В ресторане «Крит»…
Господин хороший
За столом сидит.
«Сорок первый номер…
Ну-ка, господин,
В этом самом доме
Кто живет один?»
Посинеют жилы
У него на лбу.
«Раньше двое жили,
Да один… в гробу!»
…Три минуты время
И от силы — пять;
Подтяну я стремя,
Сяду я опять.
Пиво и горошек
Прямо — на полу…
Господин хороший
Прикорнул к столу!
…У людей, которым не по душе кипенье и цветенье отчизны,
которые сами себя признают негодными для того, чтобы жить и работать,
нельзя отнимать права умереть…
М. Горький
Красивым, синеглазым
Не просто умирать.
………………………………
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать…
Нам всем дана отчизна
И право жить и петь,
И кроме права жизни —
И право умереть.
Но отданные силой
Нагану и петле, —
Храним мы верность милой,
Оставленной земле.
Я видел, как в атаках
Глотали под конец
Бесстрашные вояки
Трагический свинец.
Они ли не рубили
Бездарную судьбу?
Они ли не любили
И землю,
И борьбу?
Когда бросают женщин,
Лукавых, но родных,
То любят их не меньше
И уходя от них.
Есть ужас бездорожья,
И в нем — конец коню!
И я тебя, Сережа,
Ни капли не виню.
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?..
Кипит, цветет отчизна,
Но ты не можешь петь!
А кроме права жизни,
Есть право умереть.
Есть право уме1926
Доктора… они не понимают:
Малярией, говорят, томим.
Мне прописано. Я принимаю
Добрые советы
И хинин.
Это только для меня зацепка —
Оставаться целый день с людьми…
Не придумали еще рецепта
Против неудавшейся любви.
Я спасался…
Семенил ногами,
Падал и садился на коня…
Это старое мое недомоганье
Много лет преследует меня!
Видимо,
Одних разездов мало.
Видимо, и здесь опять
Огневые средства аммонала
Следует, как в море, применять.
Мы с тобою, если разобраться
(Попросту и честно говоря),
Не способные прорваться
На соединение моря.
Да, моя любимая,
Не смейся:
Мы остались разными людьми…
Резкий климат тихого семейства
Не способствует работе
И любви.
А советы Помогают слабо.
Да и слушать стало их невмочь.
Ты одна мне, милая, могла бы
В этом деле чем-нибудь помочь.
…Над страной
Все небо в крупных звездах.
Я стою в раздумье у дверей.
Надо рвать…
И пусть летят на воздух
Камни… кровь… но только поскорей!