Ее глаза, глаза газели,
Синеют в усиках ресниц.
Она опустит очи ниц,
И щеки вдруг зарозовели.
В устах змеящийся укус,
Лицо меняет безпрестанно.
И волосы, длиннее стана,
Немного приторны на вкус.
Безкрылой похоти раба,
Она приниженно кичлива.
Очаровательные разочарованья
Мне в жизни выпали в безрадостный удел.
И если я найти потерю захотел,
Ее найдя, терял иметь ее желанье.
Так все несозданное страстно ищет форм
И воплощающего в жизнь запечатленья.
Но только создано, как скуки хлороформ
Ввергает явленное к жизни — в усыпленье.
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я!
Будь жива, ты поняла бы, как люблю.
О, не надо мне ни клятв, ни поцелуя,
Как не надо влаги сочному стеблю.
Я смотрю тебе в глазенки, их милуя.
Я молюсь тебе, — молюсь, но не молю.
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я!
Ты не знаешь обо мне, но я люблю!..
Из Тинь-Тунь-Линг.
Одиночила в комнате девушка.
Взволновали ее звуки флейты, —
Голос юноши в них… Голос, чей ты?
О, застынь в напряженной мечте ушко!
Чья-то тень на колени к ней падает, —
Из окна апельсинная ветка.
«Разорвал кто-то платье мне метко»,
Угасала тихо, угасала ясно,
Как звезда при встрече жданного луча.
Смерть ее бессмертна! смерть ее прекрасна!
Смерть ее, как жизнь Христова, горяча!
Было много вздохов. Было много гула.
Обещалась людям ласковая мзда.
И в тот миг, когда она навек уснула,
В небе улыбнулась новая звезда.
Есть где-то край… Есть где-то край волшебный,
Где небеса и море — бирюза,
Где все поет кому-то гимн хвалебный,
Где мысль — огонь, и чувство где — гроза.
И этот край, с его очарованьем,
С его мечтой, струистой, как гранат,
С его огнем, с его благоуханьем
Зовет любить чарунья-Боронат.
Уважать — это вовсе не значит любить,
А любя, уважаешь невольно!
Если чувства захочешь в слова воплотить —
Воплощать никогда не довольно!
Загляни ж мне в глаза, чтоб любовь углубить,
Загляни бархатисто-фиольно…
Говорить — это вовсе не значит — любить,
А по взгляду узнаешь невольно!..
Мы — извервэненные с душой изустреченною,
Лунно-направленные у нас умы.
Тоны фиолетовые и тени сумеречные
Мечтой болезненной так любим мы.
Пускай упадочные, но мы — величественные,
Пускай неврастеники, но в свете тьмы
У нас задания, веку приличественные,
И соблюдаем их фанатично мы.
Соны качеля, белесо ночело.
Лес печалел в белосне.
Тюли эоля качала Марчелла:
— Грустно весенне усни! —
Точно ребенка, Марчелла качала
Грезы, меня и весну.
Вот пробесшумела там одичало
Глуше затишия мышь.
Крылья дымели, как саван истлевший.
— Сердце! тебя не поймешь,
Море любит солнце, солнце любит море…
Волны заласкают ясное светило
И, любя, утопят, как мечту в амфоре;
А проснешься утром — солнце засветило! Солнце оправдает, солнце не осудит,
Любящее море вновь в него поверит…
Это вечно было, это вечно будет,
Только силы солнца море не измерит.
Убийцей жизни, мысли пробужденья,
Порывов светлых, воздуха и грез —
Преступным городом — убийцей вдохновенья —
Ползу среди ударов и угроз.
Ползу без направленья, без сознанья,
Без чувств, без глаз, без слуха и без сил…
И шумом города смеется мне Молчанье
Мертвее, безнадежнее могил.
Это только в жасмин… Это только в сирень…
Проклинается город надрывно…
Заночеет бело, — и в простор деревень
Окрыляется сердце порывно…
И не хочется сна… И зачем ты один?..
Кто-то бродит в ничем… Что-то в ком-то…
Это только в сирень… Это только в жасмин…
Это только узоры экспромта…
В яблони в саду княгини,
Милая, в седьмом часу
Выбегай в кисейке синей,
Лилию вплети в косу.
Ласково сгибая клевер,
Грезово к тебе приду, —
К девочке и королеве,
Вызеркаленной в пруду.
Фьолево златые серьги
Вкольчены в твое ушко.
Ее уста сближаются с моими
В тени от барбарисного куста
И делают все чувства молодыми
Ее уста.
И снова жизнь прекрасна и проста,
И вновь о солнечном томится Крыме
С ума сводящая меня мечта!
Обрадованный, повторяю имя
Благоуханное, как красота,
И поцелуями томлю своими
Как нам не пить, когда в вине — забвенье,
И гордый мир, и бодрость, и мечты…
Вино, вино! ты — символ вдохновенья,
Аэростат от вздорной суеты.
За знойный темп дурманного мгновенья
Я отдаю столетья темноты…
И, как не пить, когда в вине — забвенье,
Когда в вине — державные мечты!
Итак, в три месяца — три моря,
Три женщины и три любви.
Не слишком ли? Как ни лови,
Безумец, счастья, кроме горя
Ты не познаешь ничего.
В глубинах сердца твоего
Мечте почила неизменность,
И ряд земных твоих измен —
Не прегрешенье, а неценность:
Мгновенный плен — извечный плен…
Вы знаете осеннюю весну
Своей любви унылых увлечений,
Своей души сонливых пробуждений, —
Встречали ль вы осеннюю весну?
Какая ширь стыдливых сновидений!
Какая пропасть к огненному сну!
Ценили ль вы осеннюю весну,
Весну своих бесплотных увлечений?
Улыбок нет. Живительные слезы
Сердце мое, этот колос по осени,
Сжато серпом бессердечия ближнего,
Сжато во имя духовнаго голода,
В славу нетленных устоев Всевышнего.
Пусть же слепые жнецы, бессознательно
Сжавшие сердце мне многолюбивое,
Им напитаются с мысленным отблеском
Радуги ясной, сулящей счастливое.
Тебя провожать, чтобы встретить потом,
С тобою расстаться, чтоб свидеться вновь,
Чтоб в этой разлуке загрезиться сном,
Чтоб в этой разлуке грузиться в любовь.
И чувствовать то, чего нет при тебе…
Когда мы вдвоем, стынет сердце и кровь,
Но если мы врозь, каждый в тайной алчбе.
Голосок, как колокольчик,
Зазвонил любви слова,
И от гула у поэта
Закружилась голова.
Все могло бы быть так мило,
Но разбито пустячком:
Голосок, твой колокольчик,
Вяло двигал язычком.
Но и вышло очень скучно…
Голосок, ты — дурачок:
Ты знаешь край, где все обильем дышит?
Гр. А.К. Толстой
…А знаешь край, где хижины убоги,
Где голод шлет людей на тяжкий грех,
Где вечно скорбь, где лица вечно строги,
Где отзвучал давно здоровый смех,
И где ни школ, ни доктора, ни книги,
Но где — вино, убийство и… вериги?..
Глупец и трус способны жизнь любить:
Кто понял жизнь — тому надежды нет.
Но я живу и даже жажду жить,
Хотя и жду вседневно новых бед.
Я жизнь люблю, хотя не верю ей, —
Она не даст ни счастья, ни любви.
Приди же, смерть, приди ко мне скорей,
Чтоб я не ждал, и сразу все порви…
А если нет?.. А если ты ушла,
Чтоб не прийти ко мне на панихиды?
Кто даст ответ?
Одна лишь ты могла,
Но ты полна обиды…
А если нет?
Какая грусть… Как мраморна печаль…
Как высока, свята и вдохновенна!
Но пусть, но пусть.
Разбитая скрижаль —
В Тебе есть то, чего ни в ком, ни в ком.
Ты мне близка, как лишь себе сама.
Твой голос, мной невпитый, мне знаком.
Люблю Тебя, всей, всей душой ума.
Бессмертна Ты, а для меня жива.
Ты мертвая, но эта смерть без прав.
О, Ты меня провидела едва,
А я люблю, не видев и не знав.
Мы воспеваем столько женщин!
Мы воспеваем…
Но лишь с одной поэт обвенчан
Священным маем.
И эта женщина — вне плоти,
Вне форм, вне красок.
Ей кончен гимн на верхней ноте,
Ей — мысль без масок.
И в ней проходят постепенно
Минут богини.