Феб и Диана владычица-дева лесная,
Светлых небес украшенье! Вы целой вселенной
Чтимые! дайте о чем мы вас молим, взывая
В день сей священный.
В книгах Сивиллиных, должному нас научивших,
Сказано мальчикам чистым да избранным девам
Ныне беcсмертных семь наших холмов облюбивших
Славить напевом.
Солнце кормилец! ты день с колесницей летучей
Кажешь и прячешь, о, пусть возрождаясь незримо
Вечное ты ничего не увидишь могучей
Города Рима.
О, Илития! родов безувечных причина,
Крепко храни матерей, как всегда охраняла,
Будет ли имя твое на молитве Люцина
Иль Генитала.
Вырости отроков, благослови совещанье
Наших отцов, что судьбу обеспечило женам,
В новом обильном потомстве пошли оправданье
Новым законам.
Каждыя сто десять лет неизменной чредою
Пусть к нам веселыя игры и песни приходят,
Светлых три дня пусть нам столько ж ночей за собою
Сладких приводят.
Вы же, правдиво поющие Парки, внемлите!
Рок оправдал приговор ваш незыблемой волей,
Все, что для нас совершилось—в грядущем продлите
Счастливой долей.
Пусть умножая плоды и стада, возлагает
Почва на кудри Цереры венок колосистый.
Ветер Зевеса пусть юным полям навевает
Дождик росистый.
О, Аполлон! опуская и стрелы и очи,
Кроток и милостив, мальчиков внемли моленьям.
Внемли Луна, властелинка двурогая ночи,
Дев песнопеньям.
Если вы создали Рим и велели вы сами
По морю плыть, направляясь к земле Итальянской,
Отческих Лар заменяя иными богами,
Горсти троянской,
Той, средь которой, прошедши горящую Трою,
Родины гибель увидя, Эней непорочный
Путь проложил, заменяя утраты судьбою
Более прочной.
Боги! возвысьте в понятливой юности нравы!
Боги! вы старость святой тишиной окружите!
Ромула внукам потомства, богатства и славы
Громкой пошлите.
Кто ублажает вас, белых быков закалая,
Славный праправнук Анхизы и светлой Киприды,
Миром да правит на гибель врагам, но прощая
Падшим обиды.
Море и суша в деснице его. Ужь Мидийцы
Видят готовую кару в албанской секире,
Скифы надменные ждут приговоров, Индийцы
Молят о мире.
С древней Стыдливостью, с Миром и Честью дерзает
Доблесть забытая вновь появляться меж нами,
Снова Довольство отрадное всем рассыпает
Рог свой с дарами.
О, прорицатель! украшенный луком блестящим,
Феб Аполлон! Девяти драгоценный Каменам!
Чье благотворное знанье целебно болящим,
Слабнущим членам.
Если ты видишь с любовью алтарь Палатинской,
Римскую жизнь и красу итальянскаго края,
Дай, чтобы счастье неслось над землею Латинской,
Век возрастая.
Ты же царишь ли на Алгиде иль Авентине,
Видишь, Диана, пятнадцать мужей пред тобою;
Ты их услышь, и взывающих мальчиков ныне
Тронься мольбою.
С полною верою в то, что понравилась Небу
Песня моя, возвращаюсь домой умиленный,
В хоре священном хвалу и Диане и Фебу
Петь наученный.
Тот, кто бы ни был он, недобрый день избрал
Садить тебя рукой, свершавшей преступленья,
Кто рост твой медленный, о древо! охранял
На гибель правнуков и на позорь селенья.
Что и родителю — поверю я о нем
Он выю сокрушил, что крался к изголовью
Он в полуночный час к забывшемуся сном
И спальню темную обрызгал гостя кровью.
Колхийский яд мешал и всех был полон зол,
Какие где-либо свершались, насаждавший
На поле у меня тебя, несчастный ствол,
Владельцу на главу невинную упавший.
Кому чего бежать — никто и никогда
Не знает из людей. Трепещет лишь Босфора
Пунийский плаватель, и больше никуда
На жребий свой слепой не обращает взора;
Боится воин стрел и быстроты парфян:
Парфянам цепь страшна да итальянцев сила…
Но смерть нежданная, безжалостный тиран,
Уносит племена, как прежде уносила.
В твоем владении, о Прозерпина! я
Эака судию чуть не увидел близко,
И праведных теней отемные края,
И Саффо грустную, на голос эолийский
О девах родины поющую с тоской,
И с лирой, полною громчайших песнопений,
Тебя, Алкей, певец погибели морской
И бегства злых трудов и бедствия сражений.
В священной тишине, как должно, круг теней
Обоим внемлет им, и радуется духом,
Но песни про войну, про изгнанных царей
Толпа плечо с плечом пьет ненасытным ухом.
Что дивного? Когда лишь песня зазвучит,
Стоглавый зверь смущен и уши шевелятся
На черном черные, а змеи эвменид
Свиваясь меж волос летучих, веселятся.
Не страждет Прометей, и Пелопса отец
Забыл мучения под звук красноречивый,
И не преследует сам Орион ловец
Заслушавшись, ни льва, ни рыси торопливой:
Гражданскую войну при консуле Метелле,
Причины, ход войны, ошибочность путей,
Фортуны прихоти и важные на деле
Союзы дружества вождей,
Оружие в крови, еще неискупленной,
Представит, выбрав труд опасный, роковой —
На почву ты ступил, где пламень затаенный
Прикрыт обманчивой золой.
Пусть Муза строгая трагедии до срока
Театр оставит: ты, как только разберешь
Гражданские дела, по-прежнему высоко
В котурнах Кекропса пойдешь.
Клиентов в горести заступник величавый,
О Поллион! Не раз Сенат благословил
Тебя, которого венком бессмертной славы
Триумф Далмации покрыл.
Уж рокотом рогов, грозящих и трескучих
Наш слух наполнил ты; уже труба трубит,
Уж блеск оружия смутил коней летучих
И взоры всадников страшит.
И мнится, я внемлю словам красноречивым
Вождей, взывающих под пылью боевой,
И духом лишь Катон упорствует строптивым,
Хоть покорен весь круг земной,
Юнона, и при ней все африканцев боги,
Бежавшие страны, которой не спасли,
Ко правнукам владык Югурты слишком строги,
Теням их в жертву принесли.
Холмы каких полей, латинской кровью тучных,
О святотатственных не говорят боях?
О воплях ужаса гесперцев злополучных,
Что Мидам слышатся в степях?
Какой водоворот, какой поток не знает
Сражений бедственных! Не на морях ли всех
От трупов Даунии волна свой цвет меняет?
Где нашей крови чуждый брег?
Но, Муза! резвые не оставляй затеи,
Забудь цеосский плач и грусти не буди,
А с лирою моей в пещере Дионеи
Напевы легкие найди.
К чему плачевный стон меня терзает твой?
Мне боги изрекать не станут приговора,
Чтоб ты, о Меценат! отшел передо мной,
Отрада дней моих и сильная опора.
Ах, если б часть души в тебе меня лишил
Злой рок до времени с другою половиной
К чему останусь я, ни сам себе не мил,
Ни в силах прошлое восстановить кручиной?
В один и тот же день со мною ты умрешь.
Не даром я клялся в душе нелицемерной:
Иду, иду с тобой, куда ни поведешь,
Последнего пути твой сотоварищ верной.
Дыханье грозное химеры огневой,
И сам сторукй Гиг, хотя бы воскресили
Его, не разлучать вовек меня с тобой.
Так правда мощная и парки так решили.
Живу ль пол знаком я таинственным Весов,
Иль страшный Скорпон участье принял рано
В течени моих пожизненных часов,
Иль Козерог, тиран волнений океана —
Невероятное сочувствие у нас
С тобой в созвездиях. Тебя рукой могучей
Юпитер осенил и от Сатурна спас,
А крылья у судьбы остановил летучей,
Когда народ толпой три раза огласил
Тебе во сретенье кругом театр гремящий…
Меня древесный ствол наверно бы убил,
Упавши в голову, когда бы Фавн, хранящий
Сынов Меркурия, искусною рукой
Не отклонил беды. О жертвоприношении
И храме не забудь, обещанном тобой;
Ягненка принесу на жертву я в смирении.
(Книга ИИ, ода XVИИ)
Не злато и сребро сияет
В моем жилище на стенах;
Не мрамор пол в них украшает,
Не крыльца на резных столбах.
Чужим наследством не владею
Под ложным именем родства;
И слуг насильно не имею,
Из бедности и сиротства.
Но разума и правды много,
Чего же больше мне сего?
Богач, хоть я живу убого,
Знакомства ищет моего.
Я бога тем не озлобляю,
Чтоб больше мне чего просить;
Друзьям богатым не скучаю;
Доволен тем, чем дано жить.
Летят за днями дни крылаты:
При смерти ты, забыв о том,
Возносишь мраморны палаты,
И, гроб забывши, строишь дом.
Морские глуби засыпаешь
И расширяешь берега;
Ты землю узкою считаешь
И кои есть поля, луга.
Но что? соседние ты села,
О ненасытный, захватил
И собственного их предела
Твоих питомцев уж лишил.
Несчастный муж с детьми, с женою,
В обятии неся богов,
Бежит в слезах, гоним тобою,
Оставив дом своих отцов.
Но нет известнейшей дороги
Богатому, как в мрачный ад;
Что мысли толь имеешь многи?
И ты туда же будешь взят.
Богатым и убогим равен
Ко гробу путь, одна стезя.
Хоть Прометей на вымысл славен,
Харона подкупить нельзя.
Потомство Танталов надменных
Он за Коцитом все хранит;
Труды снять с нищих отягченных
И званый и не зван спешит.
Просят покоя с небес, кто трепещет
Моря Эгейского камней подводных;
В тучах луна, и нигде не заблещет
Звезд путеводных.
Просит покоя средь битвы Фракия,
Просят мидийцы, колчан за спиною…
Гросф, но за пурпур, за камни цветные
Нет нам покоя.
В буре душевной нельзя откупиться,
Ликтор от ней не спасет властелина;
По потолку золотому кружится
Злая кручина.
Малым доволен, пред кем родовая
Блещет солонка за ужином скудным;
Спить он, корыстной тревоги не зная,
Сном непробудным.
Что нам бросаться−то в жизни юдольной?
Что ж на чужбину так рвешься ты, странник?
Где−то себя самого добровольный
Кинешь изгнанник?
Горе в корабль за тобою, порочный!
В конном строю злое горе с тобою,
Лани быстрей и быстрее восточной
Тучи с грозою.
Духом довольства ищи в настоящем,
Тщетно в грядущем не жаждя блаженства;
Смейся в напасти. Ни в чем преходящем
Нет совершенства.
Быстрая смерть Ахиллеса умчала,
Старость Тифона его уменьшила,
Может быть мне, в чем тебе отказала,
Парка судила.
Вкруг тебя с ревом пасутся коровы,
Ржет кобылица в четверку лихая,
Платья поила твои и покровы
Краска двойная.
Парка судила в душе неподкупной
Дать мне немного полей во владенье
Греческой музы напев и к преступной
Черни презренье.
Слоновой костью не блистает
В дому моем и златом потолок,
На ряд столпов не налегает
Из мрамора гиметтского брусок;
Чертогов царственных Аттала
Сомнительным родством я не стяжал,
Клиентка честная не ткала
Мне никогда пурпурных покрывал.
Но честь и жила вдохновенья
Во мне чиста и, бедный, богачу
Я дорог: большего значенья
Я от богов, от знатных не хочу;
Другого счастья мне не нужно,
Когда одним Сабином я богат.
За днями дни теснятся дружно
И новых лун темнеет светлый ряд.
Ты, полумертвый, нанимаешь
Каменоломни за день похорон,
И все дворцы сооружаешь,
И, байских волн прибоями прельщен,
Ты в море берег новый ринул;
Тебе скудна земли недвижной дань;
Ты даже дерзко отодвинул
Полей соседних вековую грань.
Скупец! за чуждыми межами
Ты властелин, и выгнаны из хат
Жена и муж несут с богами
За пазухой непризренных ребят.
Меж темь тебя, богач−властитель,
Вернее всех прибежищ суеты
Ждет мрачный край, ты Орка житель —
Так решено. Куда ж стремишься ты?
Земля приемлет, не жалея,
И бедняка и царских сыновей,
Харон за деньги Прометея
Не перевез из области теней.
Он вечно тантальское племя
И Тантала во мраке сторожит,
И с бедняка низвергнуть бремя,
Хоть будь он зван, или не зван, спешит.
О ты, что смерти страх не раз со мной делил,
Когда нас Брут водил во времена былые, —
Кто наконец тебя квиритом возвратил
Отеческим богам под небеса родные?
Помпей, товарищ мой, первейший из друзей,
С кем часто долгий день вином мы коротали,
В венках, сирийский весь растративши елей,
Которым волоса душистые сияли!
С тобой я пережил Филиппы, при тебе
Бежал, бесславно щит свой покидая в страхе…
В тот день и мужество низвергнулось в борьбе,
И грозные бойцы в крови легли во прахе.
Но средь врагов меня, в туман сокрыв густой,
Испуганного, спас Меркурий быстрокрылый,
Тебя ж в сражение за новою волной
Опять умчал прилив неотразимой силой.
Итак, обещанный Зевесу пир устрой,
И отдыха ищи для членов, утомленных
Войною долгою, под лавр склонившись мой, —
Да не щади тебе бутылок обреченных.
Массийской влагою разымчивой щедрей
Фиалы светлые наполни, и смелее
Из емких раковин благоуханья лей.
Кто позаботится достать плюща скорее
Иль мирта для венков? Кого-то изберет
Венера во главу пирующего круга?
Со мной теперь любой эдонец не сопьет:
Так сладко буйствовать при возвращеньи друга.
О ты, не раз со мной встречавший смерти вид,
Когда нас Брут водил во времена былыя,
Кто возвратил тебя, мой дорогой квирит,
Отеческим богам под небеса родныя?
Помпей, товарищ мой, первейший из друзей,
С кем часто долгий день вином мы коротали,
В венках, сирийский весь растративши елей,
Которым волоса душистые сияли!
С тобой я пережил Филиппы, при тебе
Бежал, безславно щит свой покидая в страхе…
В тот день и мужество низвергнулось в борьбе,
И грозные бойцы в крови легли во прахе.
Но средь врагов меня, в туман сокрыв густой,
Испуганнаго, спас Меркурий быстрокрылый;
Тебя жь в сражение за новою волной
Опять умчал прилив неотразимой силой.
И так обещанный Зевесу пир устрой,
И отдыха ищи для членов утомленных
Войною долгою, под лавр склонившись мой —
Да не щади тебе бутылок обреченных.
Массийской влагою разымчивой щедрей
Фиялы светлые наполни, и смелее
Из емких раковин благоуханья лей.
Кто позаботится достать плюща скорее,
Иль мирта для венков? Кого-то изберет
Венера во главу пирующаго круга?
Со мной теперь любой эдонец не сопьет:
Так сладко буйствовать при возвращеньи друга.
Вакха в горах я учащим подслушал,
(Верьте потомки, позднейшие даже!)
Нимфы внимательны были, а уши
Всех козлоногих сатиров на страже.
Эвой! вновь ужас обемлет всей силой,
Полное Вакхом разгульным и страстным
Сердце трепещет! Эвое! помилуй!
Тирсом, Либер, проминуй ты ужасным!
Должен Тиад я воспеть благодарный,
Токи вина и в волнах серебристых
Млечные реки и славить янтарный
Льющийся мед из деревьев душистых.
Должен я петь пред твоей Ариадной
Звездную славу ее, и Пентея
Дом, разгромленный рукой беспощадной,
Также и гибель Ликурга−злодея.
Рек и морей властелин варварийских,
Ты, упоенный в горах отдаленных,
Пышные кудри у жен бистонийских
Вяжешь узлами ехидн укрощенных
Ты, как злой сонм исполинов, нахлынул,
В отчее царство врываяся с гневом,
Грозного Рета назад опрокинул
Львиною лапой и гибельным зевом.
Пусть ты в войне неискусным считался,
Бог хороводов, веселья и пира
Главный вожатый, но вечно являлся
Тем же ты богом средь битвы и мира.
Видел твои золоченые роги
Страшный Цербер и хвостом, по пристрастью,
Чуть шевеля, уходящему ноги
Кротко лизал триязычною пастью.
Покой не забывай душевный сохранять
В минуты трудные, а также и веселий
Безумных в счастье старайся избегать:
Ведь все же смертен ты, о, Деллий!
Хоть целый век живи печален и угрюм,
Но праздник радостью встречай нелицемерной,
И, лежа на траве, гоняй приливы дум
Старинной влагою Фалерна.
Где с белым тополем огромная сосна
На тень отрадную спешит соединиться
Ветвями длинными, и резвая волна
С трудом в излучинах струится,
Туда духов, вина и радостных цветов
Вели нам принести недолговечной розы…
Пока богат и юн, ты позабыть готов
Прядущих трех сестер угрозы.
Оставишь ты леса, что накупил, и дом
И виллу, где волной прибрежной Тибр желтеет,
Оставишь навсегда, и нажитым добром
Твоим наследник завладеет.
Богат ли, род ли свой от Инаха ведешь,
Тут нет различия; иль, бедностью страдая,
Последним из граждан под солнцем ты живешь —
Ты жертва Орка роковая.
В одном и том же все мы свидимся краю;
Поздней ли, раньше ли, наш жребий без сознанья
Из урны выскочит и бросит нас в ладью
Для вековечного изгнанья.
Лициний, милый друг! коль жизнь тебе любезна,
С отвагой не всегда вверяй корабль волнам.
Теперь бежишь от бурь, но гибель неизбежна,
Коль быстро мчишься ты к опасным берегам!—
Блажен, кто возлюбил посредственность златую,
Не страждет в нищете, под кровлею гнилой;
Умеренный во всем, и жизнь ведя простую,
Завистливой Вражды не раздражит собой.
Смотри: высоку ель колеблют ветры яры,
С перуном борется надменная скала,—
Опасная борьба! стремительны удары!
Там башня рухнула, треск громный издала.—
На все готовым будь!—неробкий муж правдивый
И в счастьи и в беде ждет новых перемен;
Зевес изрек:—и льдом окован ток игривый;
Изрек:—и ток журчит, весною оживлен.
Страдалец! не ропщи на участь смертных злую;
Блеснет отрады луч!—Не часто ль Аполлон
Меняет стрелы, лук на лиру золотую,
И возбуждает Муз волшебный, лирный звон?
Мужайся и крепись, застигнутый грозою!
Героем будь средь бед.—Ах! мудрость счастья мать.
Коль к мете твой корабль стремится с быстротою,
Не верь,—умей в свой час и паруса спускать!..
Увы! мимолетно, Постумий, Постумий,
Проносятся годы, моленья напрасны:
Не сходят морщины — наследье раздумй,
А старость и смерть неизбежно-ужасны.
В день триста быков закалая, Плутона,
О друг! ты не тронешь напрасной мольбою:
Бесслезный трехтельного он Гериона
И Тития запер печальной волною.
По ней же нельзя, чтоб и мы не поплыли,
Все, сколько нас кормят земные пределы
Плодами своими, хотя бы мы были
Цари или скудные лишь земледелы.
Напрасно нас Марс кровожадный минует
И Адрий, ревущий разбитой волною;
Напрасно страшимся, коль Австер подует,
Телам вредоносный, осенней порою.
Прйдется увидеть во мраке Аида
Ленивый Коцит и проклятое племя
Даная, увидеть в руках Эолида
Сизифа несносное, вечное бремя.
Оставишь и землю и дом и супругу…
Из древ, насажденных твоею рукою,
Один кипарис ненавистный, в услугу,
Владелец минутный! пойдет за тобою.
Смышленый наследник отыщет в подвале,
Где Цекуб за стами замками хранится;
Вивом же, какого жрецы не пивали,
Увлажить помоста не будет стыдиться.
Из Горация, книга ИИИ, ода ИX.
ГОРАЦИЙ.
Доколе милым я еще тебе казался,
И белых плечь твоих, любовию горя,
Никто из юношей рукою не касался,
Я жил блаженнее персидскаго царя.
ЛИДИЯ.
Доколь любовь твоя к другой не обратилась,
И Хлоя Лидия милей тебе была,
Счастливым именем я Лидии гордилась
И римской Илии прославленней жила.
ГОРАЦИЙ.
Я Хлое ужь теперь ѳракийской покорился:
Ея искусна песнь и сладок цитры звон;
Для ней и умереть бы я не устрашился,
Лишь был бы юный век судьбами пощажен.
ЛИДИЯ.
Горю я пламенем взаимности к Калаю —
Тому, что Орнитом турийским порожден,
И дважды за него я умереть желаю,
Лишь был бы юноша судьбами пощажен.
ГОРАЦИЙ.
Что, если бы любовь, как в счастливое время,
Ярмом незыблемым связала нас теперь,
И, русой Хлои я с себя низвергнув бремя,
Забытой Лидии отверз бы снова дверь?
ЛИДИЯ.
Хоть красотою он полночных звезд светлее,
Ты жь споришь в легкости с древесною корой
И злого Адрия причудливей и злее...
С тобой хотела б жить и умереть с тобой!
Из Горация, книга ИИИ, ода ИX.
ГОРАЦИЙ
Доколе милым я еще тебе казался,
И белых плечь твоих, любовию горя,
Никто из юношей рукою не касался,
Я жил блаженнее персидского царя.
ЛИДИЯ
Доколь любовь твоя к другой не обратилась,
И Хлоя Лидия милей тебе была,
Счастливым именем я Лидии гордилась
И римской Илии прославленней жила.
ГОРАЦИЙ
Я Хлое ужь теперь фракийской покорился:
Ее искусна песнь и сладок цитры звон;
Для ней и умереть бы я не устрашился,
Лишь был бы юный век судьбами пощажен.
ЛИДИЯ
Горю я пламенем взаимности к Калаю —
Тому, что Орнитом турийским порожден,
И дважды за него я умереть желаю,
Лишь был бы юноша судьбами пощажен.
ГОРАЦИЙ
Что, если бы любовь, как в счастливое время,
Ярмом незыблемым связала нас теперь,
И, русой Хлои я с себя низвергнув бремя,
Забытой Лидии отверз бы снова дверь?
ЛИДИЯ
Хоть красотою он полночных звезд светлее,
Ты жь споришь в легкости с древесною корой
И злого Адрия причудливей и злее…
С тобой хотела б жить и умереть с тобой!
Что скиѳы и Кантабр отважный замышляют,
Брось думать, Квинт Гирпин. Какой в тех думах прок?
Ведь с ними Адрия нас волны разделяют!
И полно трепетать, что краток жизни срок.
Да много ль нужно нам? Всему свои законы:
Уходит красота за юностью живой,
Игриво-нежные умчатся купидоны,
Исчезнет легкий сон пред тощей сединой.
Цветы весенние не вечно расцветают,
И не в одной поре блистает лунный лик.
Что жь думы все одне и те жь тебя терзают?
Оне твой дух гнетут, как он ни будь велик.
Не лучше ли в тени, под рослым тем платаном,
Иль под сосною здесь раскинуться в траве
И пить, доколе жизнь еще в удел дана нам,
В венке душистых роз на белой голове,
И нардом умастясь сирийским? Эвий верно
Разсеет нашу грусть. Кто, мальчики, скорей
Бокалы цельнаго и жгучаго фалерна
Опустит утушить в сверкающий ручей?
Кто сходит в дальний дом за Лидой сладострастной?
Скажи, чтоб с лирою она пришла. Мы ждем.
А волосы свои — к чему убор напрасный? —
Хоть по-спартански пусть свернет она узлом.
Что скифы и Кантабр отважный замышляют,
Брось думать, Квинт Гирпин. Какой в тех думах прок?
Ведь с ними Адрия нас волны разделяют!
И полно трепетать, что краток жизни срок.
Да много ль нужно нам? Всему свои законы:
Уходит красота за юностью живой,
Игриво-нежные умчатся купидоны,
Исчезнет легкий сон пред тощей сединой.
Цветы весенние не вечно расцветают,
И не в одной поре блистает лунный лик.
Что ж думы все одни и те ж тебя терзают?
Они твой дух гнетут, как он ни будь велик.
Не лучше ли в тени, под рослым тем платаном,
Иль под сосною здесь раскинуться в траве
И пить, доколе жизнь еще в удел дана нам,
В венке душистых роз на белой голове,
И нардом умастясь сирийским? Эвий верно
Рассеет нашу грусть. Кто, мальчики, скорей
Бокалы цельного и жгучего фалерна
Опустит утушить в сверкающий ручей?
Кто сходит в дальний дом за Лидой сладострастной?
Скажи, чтоб с лирою она пришла. Мы ждем.
А волосы свои — к чему убор напрасный? —
Хоть по-спартански пусть свернет она узлом.
Не требуй, чтоб войны жестокость нумантийской,
Иль Аннибала гнев, иль то, как пролегал,
От крови пуннов след по влаге сикулийской,
Я с цитрой воспевал.
Иль бешеных Лапит, иль пьяного Гилея,
Иль то, как ринула ираклова рука
Детей земли, пред кем дрожали, цепенея,
Сатурна старика
Блестящие сыны. Петь Цезаря не смею.
Ты сам, о Меценат, расскажешь нам верней,
Как бился он, как вел окованных за шею
Грозивших нам царей.
Мне муза петь велит владычицы прекрасной
Младой Лицимнии красу, и славлю вновь
Я блеск ее очей и груди сладострастной
Взаимную любовь.
Как в хороводе ей движенье ног пристало
И мановенье рук в борьбе игры живой,
Когда в кругу младых подруг она встречала
Дианы день святой.
Уже ли б ты на клад Ахименеса бренный
Иль тук фригийских нив, на все, чем обладать
Дано Аравии, мог волос драгоценный
Лицимнии сменять?
Когда она лицо закидывает, жгучим
Лобзаньям отвечать, иль хитро их бежит,
Сама в огне — и вдруг лобзанием летучим
Тебя предупредит!
ОДА
Горация к Лицинию.
Rеctиus vиvеs, Lиcиnи, nеqtие altum
Sеmpеr urgеndo, nеquе, dum procеllas
Cautus horrеstиs, nиmиum prеmеndo
Lиtus иnиquum еtc.
— U—U—U U—U—U
— U U—U
Счастлив, друг мой, кто не стремится в бездны
Волн ужасных; кто, избегая ве страхе
Грозной бури, не направляет чолн свой
К брегу кремнисту!
Кто умерен, кто презираеть роскошь,
Негу—бедной хижины тот не знаеть?
Не имея пышных чертогов, чужд он
Зависти алчной.
Видишь, елей мрачны вершины крепче
Ветр колеблет; видишь, как горды башни
В прах валятся, как поражают громы
Дикую скалу.
Муж разумный в бедствиях тверд надеждой;
В счастьиж новых ждет перемен судьбины;
Так проходят хладныя зимы и лета
Их заступает.
Ныне плачешь—завтра ты снова весел.
Часто слышны и на Олимпе звуки
Стройной лиры, и не всегда Аполлон
Лук наляцает.
Будем тверды в грозных гоненьях рока;
Еслиж слишком благоприятный ветер
Станет веять: то соберем, Лициний,
Парус крылатый!
Виктор Чуриков.
Необычайными и мощными крылами,
Ширяясь в воздухе, помчуся я; певец,
Изменится мой лик, расстанусь с городами
И зависти земной избегну наконец.
Что бедны у меня родители — ты знаешь,
Но разрушения их чадо избежит.
Меня, о Меценат, ты другом называешь —
И Стиес своей волной меня не окружит!
Рубчатой кожею, уж чувствую теперь я,
Покрылись голени, а по пояс я сам
Стал белой птицею, и молодые перья
По пальцам у меня растут и по плечам.
Уже несясь быстрей дедалова Икара,
Босфор клокочущий я под собой узрел.
Гетульске сирты и край земного шара
Я певчей птицею на крыльях облетел.
Колхец и Гелон мне внемлет отдаленный,
И Дак, скрывающй пред строем мавров страх —
И песнь мою почтит иберец просвещенный
И тот, кто пьет Родан в широких берегах.
Я не велю мой гроб рыданьями бесславить.
К чему нестройный плач и неприличный стон?
Уйми надгробный вой и прикажи оставить
Пустые почести роскошных похорон.