Ей выю преклонять в ярмо еще не время,
И в паре разделять труды она пока
Еще не вынесет, ей не под-силу бремя
Любовной яростью кипящего быка.
Твоей телицы все желание стремится
На мураву лугов; ей хочется в реке
Унять полдневный зной; ей хочется резвиться
Между телятами во влажном лознике.
Незрелой ягодой не обольщай же взгляда,
А пестрой осени дождись: она придет —
И скоро для тебя весь пурпур винограда
До сизого по всем цветам переведет.
Постой, придет пора и дева взор подымет...
Жестокий век года ей станет прибавлять —
Года, которые он у тебя отнимет —
И мужа Лалага сама пойдет искать.
Проворство Полои забудут для прекрасной,
Клориса скроется, хоть плеч ее нагих
Так белизна ярка, как ночью месяц ясной
На глубине морской, и самый гнидский Гиг —
Которого поставь в девичьем хороводе,
Не диво знатоку, и даже молодцу
Его не отличить и ошибиться в роде
По длинным волосам и женскому лицу.
О ты, Бландузский ключ кипящий,
В блистаньи спорящий с стеклом,
Целебные струи точащий,
Достойный смешан быть с вином!
Заутра пестрыми цветами
Хочу кристалл твой увенчать,
Заутра в жертву пред струями
Хочу козла тебе заклать.
Красуясь первыми рогами
10 И в силе жар имея свой,
Вотще спешит он за козами
И с спорником вступает в бой;
Он должен кровь свою червлену
С тобой заутра растворить,
И должен влагу он студену
Червленой влагой обагрить.
Хоть Песией звезды горящей
Суровый час и нестерпим,
Но ты от силы сей палящей
20 Под хладной тенью невредим;
Волы под игом утружденны,
Стада бродящи на полях
Тобой бывают прохлажденны,
В твоих находят жизнь струях.
Ты будешь славен, ключ счастливый,
Достоин вечныя хвалы,
Как воспою тенисты ивы,
Обросши тощу грудь скалы,
Отколь твои струи прозрачны,
30 Склонясь серебряной дугой,
С отвагой скачут в долы злачны
И говорят между собой.
Астерия плачет даром:
Чуть немножко потеплеет —
Из Вифинии с товаром
Гига море прилелеет…
Амалфеи жертва бурной,
В Орик Нотом уловленный,
Ночи он проводит дурно,
И озябший и влюбленный.
Пламя страсти — пламя злое,
А хозяйский раб испытан:
Как горит по гостю Хлоя,
Искушая, все твердит он.
Мол, коварных мало ль жен-то
Вроде той, что без запрета
Погубить Беллерофонта
Научила мужа Прета,
Той ли, чьи презревши ласки,
Был Пелей на шаг от смерти.
Верьте сказкам иль не верьте, —
Все ж на грех наводят сказки…
Но не Гига… Гиг крепится:
Скал Икара он тупее…
Лишь тебе бы не влюбиться
По соседству, в Энипея, —
Кто коня на луговине
Так уздою покоряет?
В желтом Тибре кто картинней
И смелей его ныряет?
Но от плачущей свирели
Все ж замкнись, как ночь настанет…
Только б очи не смотрели,
Побранит, да не достанет…
Счастливей проживешь, Лицин, когда спесиво
Не станешь в даль пучин прокладывать следов,
Иль, устрашася бурь, держаться боязливо
Неверных берегов.
Златую кто избрал посредственность на долю,
Тот будет презирать, покоен до конца,
Лачугу грязную и пышную неволю
Завидного дворца.
Грозней дыханье бурь для исполинской ели,
И башни гордые с отвесной высоты
Тяжеле рушатся. Громам нет ближе цели,
Как горные хребты.
Мудрец надеется, коль угнетен судьбою,
И слепо счастью не станет доверять…
Юпитер, посетя суровою зимою,
Помилует опять.
Коль плохо нам теперь, не то же обещает
Грядущее: под час пленяет цитры звон
Камену смолкшую — и лук свой напрягает
Не вечно Аполлон.
Отважен и могуч, не бойся ты несчастий,
Но мудро убирай, хоть ясны небеса,
Хотя попутен ветр, да не под-силу снасти,
Тугие паруса.
Суровая зима от вешних уст слетела,
Рычаг уперся в бок сухого корабля,
Нет стойла у скота, огня у земледела,
И белым инеем не устланы поля.
Венера при луне уж хороводы водит,
И скромно грации и нимфы в землю бьют
Ногой искусною, пока Вулкан разводит
Огни, сулящие циклопам новый труд…
Пора пахучие власы иль миртом юным,
Иль с тающей земли цветами перевить,
И фавну в рощице ягненка с белым руном
Иль, если б предпочел, козленка приносить.
Смерть бледная равно стучит своей ногою
В лачуги бедняков и терема царей.
Нельзя нам, Секстин, жить с надеждою большою:
Тебе, грозит уж ночь и темный мир теней!
В дому Плутоновом не будешь ты главою
Попойки радостной, на царском месте сев;
Не будет Лицидас прельщать тебя красою —
Отрадой юношей и близким счастьем дев.
НА СМЕРТЬ ВОРОБЬЯ ЛЕЗБИИ.
Плачьте грации со мною.
С поколением людей
Одаренных красотою:
Умер бедный воробей
Милой девушки моей,
Воробей, утеха милой,
Радость друга моего,
Тот, кого она хранила
Пуще глаза своего!
Как он ласков был с тобою!
Как младенец мать свою,
Знал он милую мою.
Неразлучен с госпожою,
Он попрыгивал вокруг
И чириканьем порою
Веселил и нежил слух.
А теперь—увы—он бродит
Но печальным берегам
Той реки, с которой к нам
Вновь никто ужь не приходит.
Прочь от глаз, скорее прочь,
Смерти сумрачная ночь.
Ты, что мчишь в Аид собою
Все, что блещет красотою!
А он был так дорог ей
Этот ласковый, тобою
Похищенный воробей.
О, судьба! О, мой несчастный!
Чрез тебя глаза прекрасной,
Милой девушки моей
От горячих слез распухли,
Покраснели и потухли.
Сча́стливей будешь, не вверяясь дальним
Моря пучинам, посреди же бури,
Страж себе строгий, не тесняся робко
К хитрому брегу.
Кто золотую Средственность возлюбит,
Бедности чуждый, не потерпит смрада
В хижине скудной, не живет в завидных,
Скромный, чертогах.
Чаще ветр ярый низвергает долу
Дубы огромны; жесточайшей карой
Рухнут бойницы; пламень молний вьется
К высям нагорным.
В горе надежду, боязливость в счастье
Носит, в пременах искушенно света,
Сердце благое. Насылает зимы
Юпитер; он же
Гонит их в север. Огорченье — ныне;
Завтра — отрада! Молчаливу Музу
Арфа разбудит; Феб всегда ль в погибель
Лук напрягает?..
Нужда ли давит — ты, бесстрашный духом,
Ратник, мужайся; изучись разумно
Стягивать в ветер, слишком благосклонный,
Дмящийся парус!..
Если б ты хоть раз наказанье злое,
За измену клятве, Бари́на, знала;
Если б зуб один почернел иль только
Ноготь стал дурен,
Я б верил богам. Но не успеешь клятвой
Отягчить главы ты своей преступной,
Как для всех красой ты блистаешь новой,
Юношей мука!
В пользу лгать тебе погребенным прахом
Матери и всем молчаливым небом
Звезд ночных и чуждыми вечго-хладной
Смерти богами.
Тут сама Венера, кажись, смеется,
С ней простые Нимфы смеются, с ними
И Эрот, на камне точа кровавом
Жгучия стрелы.
Юность вся, прибавь, вырастает наша
Вся тебе в рабы, и никто из прежних
Не оставит кров госпожи коварной,
Как ни грозится.
Матери тебя за сынов страшатся,
Бережливые старики и девы
Новобрачные, чтоб мужей не обнял
Круг твой душистый.
В Гадес Септимий, ты рад бы за мною
Рад бы к Кантабрам, ярму непокорным,
Даже к Сиртам, с мавританскою волною
В споре упорным.
Если б аргивцем Тибур насажденный
Дал мне, под старость, приют на просторе,
Мне, испытавшему в службе военной
Сушу и море!
Парки же злые коль скажут иное,
К пастьбам овец мы к Галезу с тобою
Едем. Фалант там во время былое
Правил страною.
Этот земли уголок пред глазами
Вечно моими смеется красивый…
Мед как с Гиметта, с Венафром плодами
Спорят оливы.
Долгой весне там и краткой быть стуже
Зевс повелел, и любимый безмерно
Вакхом Аулон в винограде не хуже
Гроздй Фалерна.
Эти вершины и край отдаленный
Ждут нас, о друг мой! в забвении света…
Должной слезой там смочи раскаленный
Пепел поэта.
Ты не стыдись, что увлекся рабою,
Ксантий Фокей: Бризеида смирила,
Бывши в плену, белоснежной красою
Гордость Ахилла.
Сын Теламона, Аякс повелитель,
Стройной Текмессой пленился мгновенно;
Так воссылал и Атрид победитель
Девою пленной
После того, как герой фессалийский
Варваров смял и за Гектором павшим
Легкой добычею стал берег фригийский
Грекам уставшим.
Русой Филлиды родители были,
Ты и не знаешь, быть может, богаты.
Верно, в ней царскую кровь затаили
Злые пенаты.
Верь мне, что выбором можешь гордиться:
Верности нет средь толпы ненавистной.
Можно ль от матери подлой родиться
Столь бескорыстной?
Руки ее и лицо и покатый
Очерк икры, не страшась, выхваляю…
Брось подозренье. Ведь я уж девятой
Люстр доживаю.
К блеску сребра, что скупой зарывает,
Прав ты, Саллюстий, питая презренье;
Цену ему лишь одно удвояет:
Употребленье.
Братской любовью в веках отдаленных
Будет сиять Прокулей величаво:
Мчит его подвиг на крыльях нетленных
Вечная слава.
Более царь ты, смиривши стремленья
Алчного духа, чем, если б ливийских
Стран повелитель — ты оба владенья
Занял пунийских.
Множится в неге болезнь водяная,
Жажда неймется, доколь не успела
Сущность недужная, влага больная
Выйти из тела.
Пусть на престоле наследует Киру
Фрат — добродетель его исключает
На зло толпе из счастливцев — и миру
Правду вещает:
Прочное царство, престолы земные,
Лавр заслуженный тому лишь награда,
Кто и на горы не кинет златые
Лишнего взгляда.
Крепче меди себе создал я памятник;
Взял над царскими верх он пирамидами,
Дождь не смоет его, вихрем не сломится,
Цельный выдержит он годы бесчисленны,
Не почует следов быстрого времени.
Так; я весь не умру — большая часть меня
Избежит похоро́н: между потомками
Буду славой расти, ввек обновляяся,
Зрят безмолвный пока ход к Капитолию
Дев Весталей, вослед Первосвященнику.
Там, где Авфид крутит волны шумящие,
В весях, скудных водой, Давнус где царствовал,
Будет слышно, что я — рода беззнатного
Отрасль — первый дерзнул в Римском диа́лекте
Эолийской сложить меры поэзию.
Сим гордиться позволь мне по достоинству,
Муза! сим увенчай лавром главу мою.
1802
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит.
Нет, весь я не умру, и жизни лучшей долей
Избегну похорон, и славный мой венец
Все будет зеленеть, доколе в Капитолий
С безмолвной девою верховный ходит жрец.
И скажут, что рожден, где Ауфид говорливый
Стремительно бежит, где средь безводных стран
С престола Давн судил народ трудолюбивый,
Что из ничтожества был славой я избран
За то, что первый я на голос эолийский
Свел песнь Италии. О, Мельпомена, свей
Заслуге гордой в честь сама венец дельфийский
И лавром увенчай руно моих кудрей.
1854
Не из бронзы себе | создал я памятник:
Он металла прочней, | выше египетских
Пирамид. Аквилон | не сокрушит его,
Не разрушат его | бури и молнии,
Ни безудержный бег | вечного времени.
Я умру, но не весь: | труд мой останется,
Прирастая в веках | новою славою,
И пребудет, пока | к храму Юпитера
Поднимается жрец | с девой безмолвною.
Обо мне говорить | будут в Италии:
«Это он родился | в бедной Апулии,
Где течет и бурлит | Авфид стремительный,
Где царь Давн в старину | правил селянами, —
И, взойдя из низов, | первым заставил он
Зазвучать на наш лад | песнь Эолийскую».
Мельпомена, гордись | славой заслуженной
И с улыбкой увей | кудри мне лаврами.
Не вечно дождик крупный льется
Из туч на грязный тук полей,
И буря злобная несется
Средь грозных Каспия зыбей.
Друг Вальгий, в берегах армянских
Не каждый месяц стынуть льды,
Не вечный вихрь в лесах гарганских —
И мчатся с яворов листы.
Лишь ты все стонешь об утрате,
И нежный Мист не позабыт,
Горит ли веспер на закате,
Иль солнца быстрого бежит.
Что милый Антилох в могиле,
В три века позабыл отец.
Сестер фригийских о Троиле
Иссякли слезы наконец.
Оставь же томные затеи,
И Августу на новый лад
Споем недавние трофеи
И цепенеющий Нифат.
Реки мидийской плеск несмелый
В порабощенных берегах
И уменьшенные пределы
Гелонам в поле на конях.
Когда б измена красу губила,
Моя Барина, когда бы трогать
То зубы тушью она любила,
То гладкий ноготь,
Тебе б я верил, но ты божбою
Коварной, дева, неуязвима,
Лишь ярче блещешь, и за тобою
Хвостом пол-Рима.
Недаром клятвой ты поносила
Родимой пепел, и хор безгласный
Светил, и вышних, над кем невластна
Аида сила…
Расцвел улыбкой Киприды пламень
И нимф наивность, и уж не хмуро
Глядит на алый точильный камень
Лицо Амура.
Тебе, Барина, рабов мы ро́стим,
Но не редеет и старых стая,
Себя лишь тешат, пред новым гостем
Мораль читая.
То мать за сына, то дед за траты
Клянут Барину, а девам сна нет,
Что их утеху на ароматы
Барины манит…
Какой воробышек душистый и цветистый
К тебе ласкается, в черед любуясь свой
Небрежно свитою волною золотистой
В той сени сладостной, где был я, Пирра, твой?
Сняла уборы ты… А все ж судьбы измены
Не раз оплачет он и вероломство жен,
Дивясь, как гибнет синь под чешуею пены
Иль вихря черного дыханьем поражен.
Наивный думает, что если ты ласкаешь
Его, готовая всечасно для утех;
То будешь, золотце, с ним и всегда такая ж.
Нет, бедный, буря спит. Но горе в ней для тех,
Кто верит блеску волн… А я уже буруну
Внемлю бестрепетно: на храмовой стене
Одежды влажные повесил я Нептуну
И доску пригвоздил: ты не опасна мне.
О Атланта внук, ловкий и искусный,
Укротивший нрав наших диких предков
Тем, что дал им речь и законы мирных
Соревнований,
Воспою тебя, озорник Меркурий,
Вестник всех богов и создатель лиры,
Мастер воровства, что умеет спрятать
Все что угодно:
В детстве ты угнал стадо Аполлона;
Тот рассвирепел: «Если не вернешь их...» —
Но, увидев, что и колчан украден,
Бог рассмеялся!
Это ты провел старого Приама
Незамеченным мимо Менелая,
Средь ночных костров, сквозь враждебный Трое
Греческий лагерь;
Это ты ведешь праведные души
В светлый край, а сброд гонишь в подземелье
Золотым жезлом; и богам любезен
В царствах обоих.
Если Лидия Телефа
Шею свежую ты, полные Телефа
Руки славишь, — во мне, увы!
С болью желчи волна, печень раздув, кипит.
Кружат мысли — то бледен я,
То горю я, и слез капли бегут, о стыд!
Слезы льются уликою,
Как глубоко они, как они тихо жгут…
Жарче мука, сверкание ль
Белых плеч осквернит пьяный раздор тебе,
Или юноши пылкого
Алый след от зубов губы хранят твои.
Нет, не будет, о, Лидия,
Долго деву любить, кто не жалеет губ
Девы нежных — не варварам
Квинтэссенцию пить меда Киприды с них…
Вы за то триблаженны, вы,
Вы, чьи узы хранит ласка, кому она,
Жалоб горьких не ведая,
Раньше смерти узла их не распутает…
За десятиной десятину
Дворцам все уступает плуг;
Подобно озеру Лукрину,
Пруды раскинулись вокруг;
Все клен безбрачный, ильмов мало,
Средь мирт фиалка расцвела,
Где у хозяина, бывало,
С плодами маслина росла.
Хотят, чтоб лавр, листвой укрытый,
Лучи полудня укрощал…
Не так судил Катон небритый,
Не то нам Ромул завещал.
Свои у них скудели клады —
Но общий был обогащен,
И портик длинный для прохлады
На север не был обращен.
Гражданам кирпичом дерновым
Претил закон пренебрегать,
Казне внушая камнем новым
Градские храмы украшать.