Тот, кто бы ни был он, недобрый день избрал
Садить тебя рукой, свершавшей преступленья,
Кто рост твой медленный, о древо! охранял
На гибель правнуков и на позорь селенья.
Что и родителю — поверю я о нем
Он выю сокрушил, что крался к изголовью
Он в полуночный час к забывшемуся сном
И спальню темную обрызгал гостя кровью.
Колхийский яд мешал и всех был полон зол,
Какие где-либо свершались, насаждавший
На поле у меня тебя, несчастный ствол,
Владельцу на главу невинную упавший.
Кому чего бежать — никто и никогда
Не знает из людей. Трепещет лишь Босфора
Пунийский плаватель, и больше никуда
На жребий свой слепой не обращает взора;
Боится воин стрел и быстроты парфян:
Парфянам цепь страшна да итальянцев сила…
Но смерть нежданная, безжалостный тиран,
Уносит племена, как прежде уносила.
В твоем владении, о Прозерпина! я
Эака судию чуть не увидел близко,
И праведных теней отемные края,
И Саффо грустную, на голос эолийский
О девах родины поющую с тоской,
И с лирой, полною громчайших песнопений,
Тебя, Алкей, певец погибели морской
И бегства злых трудов и бедствия сражений.
В священной тишине, как должно, круг теней
Обоим внемлет им, и радуется духом,
Но песни про войну, про изгнанных царей
Толпа плечо с плечом пьет ненасытным ухом.
Что дивного? Когда лишь песня зазвучит,
Стоглавый зверь смущен и уши шевелятся
На черном черные, а змеи эвменид
Свиваясь меж волос летучих, веселятся.
Не страждет Прометей, и Пелопса отец
Забыл мучения под звук красноречивый,
И не преследует сам Орион ловец
Заслушавшись, ни льва, ни рыси торопливой: