1Ах, небосклон светлее сердолика:
Прозрачен он и холоден и пуст.
Кровавится среди полей брусника
Как алость мертвых уст.Минорной музыкой звучат речные струи,
Скользят над влагой тени лебедей,
А осени немые поцелуи
Все чаще, все больней.2Маскарад был давно, давно окончен,
Но в темном зале маски бродили,
Только их платья стали тоньше:
Точно из дыма, точно из пыли.Когда на рассвете небо оплыло,
Они истаяли, они исчезли.
Осеннее солнце, взойдя, озарило
Бледную девочку, спящую в кресле.
Чем осенний ветер злее
И отчаянней луна, —
Нам, бродягам, веселее
За бутылкою вина.Целый день блуждали в поле
Мы с собакой и ружьем…
Мы товарищи — не боле —
Но тоски не признаем.Что любовь? Восторги, губы,
Недосказанности зной… !
В меру нежным, в меру грубым
Ты умеешь быть со мной.Трубку финскую ты куришь
И следишь, как дым плывет…
Глаз насмешливый прищуришь,
Повернувшись на живот!.. Что любовь? дотлеет спичкой, —
Можно лучшее найти:
Между страстью и привычкой
Есть блаженные пути.
Горлица пела, а я не слушал.
Я видел звезды на синем шелку
И полумесяц. А сердце все глуше,
Все реже стучало, забывая тоску.Порою казалось, что милым, скучным
Дням одинаковым потерян счет
И жизнь моя — ручейком незвучным
По желтой глине в лесу течет.Порою слышал дальние трубы,
И странный голос меня волновал.
Я видел взор горящий и губы
И руки узкие целовал… Ты понимаешь — тогда я бредил.
Теперь мой разум по-прежнему мой.
Я вижу солнце в закатной меди,
Пустое небо и песок золотой!
Я тебя не вспоминаю,
Для чего мне вспоминать?
Это только то, что знаю,
Только то, что можно знать.
Край земли. Полоска дыма
Тянет в небо, не спеша.
Одинока, нелюдима
Вьется ласточкой душа.
Край земли. За синим краем
Вечности пустая гладь.
То, чего мы не узнаем,
То, чего не нужно знать.
Если я скажу, что знаю,
Ты поверишь. Я солгу.
Я тебя не вспоминаю,
Не хочу и не могу.
Но люблю тебя, как прежде,
Может быть, еще нежней,
Бессердечней, безнадежней
В пустоте, в тумане дней.
Снег уже пожелтел и обтаял,
Обвалились ледяшки с крыльца.
Мне все кажется, что скоротаю
Здесь нехитрую жизнь до конца. В этом старом помещичьем доме,
Где скрипит под ногами паркет,
Где все вещи застыли в истоме
Одинаковых медленных лет. В сердце милые тени воскресли,
Вспоминаю былые года, -
Так приятно в вольтеровском кресле
О былом повздыхать иногда И, в окно тихим вечером глядя,
Видеть легкие сны наяву,
Не смущаясь сознанью, что ради
Мимолетной тоски — я живу.
Снова янтарны и алы
Плывут облака,
Снова сижу я усталый,
И в сердце — тоска.Медленно гасит просторы
Весенняя ночь.
Тихо колышутся шторы —
И сердцу не в мочь! В городе пусто, уснувшем
Под светлой луной.
Тайная боль о минувшем,
Ты снова со мной.Милого голоса звуки
Мерещатся мне…
Тщетно ломаю я руки
В высоком окне.Тщетно — никто не услышит,
И грезить смешно.
Сумрак серебряный дышит
Прохладой в окно.Медленно, медленно тая,
Скользят облака…
Счастья пора золотая, —
Увы, далека!..
Ломающийся голос. Синева
У глаз и над губою рыжеватый
Пушок. Вот — он, обычный завсегдатай
Всех закоулков. Пыльная ль траваСтоличные бульвары украшает,
Иль мутным льдом затянута Нева —
Все в той же куртке он, и голова
В знакомой шляпе. Холод не смущаетИ вялая жара не истомит
Его. Под воротами постоит,
Поклянчит милостыню. С цветамиПристанет дерзко к проходящей даме.
То наглый, то трусливый примет вид,
Но финский нож за голенищем скрыт, И с каждым годом темный взор упрямей.
Про меня «мошенник» вкратце
Говорят, говорят,
И пестрей, чем на паяце,
Мой наряд, мой наряд.
Я плясун, плясун канатный
Бибабо, бибабо.
Я кричу: мой верный, ватный
Пес тубо, пес тубо.
Прибрели мы из Китая
С ним вдвоем, с ним вдвоем.
По трапециям летая,
Все поем, все поем,
В наших песнях много чуши, —
Правда — ложь, правда — ложь.,
Затыкай, коль хочешь, уши —
Ну так что ж, ну так что ж!
Я судьбы, плясун канатный, —
Не кляну, не кляну. —
Заменяет песик ватный
И жену, и жену.
Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А жутко, унизительно издох.Один сказал с усмешкою: «дождался!»
Другой заплакал: «Господи, прости…»
А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести.Я научился понемногу
Шагать со всеми — рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.Встают — встаю. Садятся — сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.
Анне АхматовойНа грубой синеве крутые облака
И парусных снастей под ними лес узорный.
Стучит плетеный хлыст о кожу башмака.
Прищурен глаз. Другой — прижат к трубе подзорной.Поодаль, в стороне — веселый ротозей,
Спешащий куафер, гуляющая дама.
А книзу у воды — таверна «Трех Друзей»,
Где стекла пестрые с гербами Амстердама.Знакомы так и верфь, и кубок костяной
В руках сановника, принесшего напиток,
Что нужно ли читать по небу развитой
Меж труб и гениев колеблющийся свиток?
СонетМой друг Вэрлен! Вы мэтр, я — ученик,
Но оба мы любовники и братья
Того, чье имя — лунное проклятье,
Чей странный пламень жег вас каждый миг.И я, как вы, с мольбою сладкой ник
Пред розами старинного распятья
И сколько раз (не в силах сосчитать я)
Искал Мадонн под складками туник.Меня еще безгрезье не сломило,
И я живу, а вы уже давно
Увенчаны бессмертьем и могилой.Но думаю, что отдых вам приятен:
Как сладостно в Эдеме пить вино
Запретных взоров — черных виноградин.
Еще с Адмиралтейскою иглой
Заря играет. Крашеные дамы
И юноши — милы и не упрямы, —
Скользя в туман, зеленой дышат мглой.Иду средь них, такой же, как они,
Развязен вид, и вовсе мне не дики
Нескромный галстук, красные гвоздики…
Приказываю глазу: «Подмигни».Блестит вода за вычуром перил,
Вот — старый сноб со мной заговорил.
«Увы, сеньор, — моя специальность — дамы!»Отходит он, ворча: «Какой упрямый!»
Но что скажу при встрече с дамой я? —
«Сударыня, специальность не моя!»
Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается… Проходит тысяча мгновенных лет
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в "Ваше благородие"
В корнета гвардии — о, почему бы нет?.. Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу.
— Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.
Прозрачна ночь морозная,
Спокойна и светла.
Сияет небо звездное,
Гудят колокола.Как будто небо синее
Само поет хвалы.
А ветки-то от инея
Белешеньки-белы.В годину многотрудную,
Похожую на сон,
Какую радость чудную
Приносит этот звон, —Какую веру твердую,
Сменяющую грусть,
В великую и гордую
Страдающую Русь! Промчатся дни тяжелые,
Настанет торжество.
И встретим мы веселое
Иное Рождество.Теперь же будем сильными
И верными труду,
Молитвами умильными
Приветствуя звезду.
После летнего дождя
Зелена кругом трава.Зелен ясень, зелен клен,
Желтый с белым весел дом.Окна красны от зари,
Ты в окошко посмотри.За некрашеным столом
Там Алешенька сидит.Словно яблочко щека,
Зубы точно жемчуга.Кудри — светлые шелка,
И глядит на облака.Что, Алеша, ты сидишь,
Лучше в поле выходи.А Алеша говорит:
«Никуда я не пойду.Пусть из Тулы привезут
Мне со скрипом сапоги.Как надену сапоги,
На веселый выйду луг, Под зеленый стану клен,
Пусть подивится народ».
Мы из каменных глыб создаем города,
Любим ясные мысли и точные числа,
И душе неприятно и странно, когда
Тянет ветер унылую песню без смысла. Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек — отрицай эту власть,
Подчини этот хор вдохновенью поэта. И пора бы понять, что поэт не Орфей,
На пустом побережья вздыхавший о тени,
А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
На залитой искусственным светом арене.
Фонарщик с лестницей, карабкаясь проворно,
Затеплил желтый газ над черною водой,
И плещется она размерно и минорно,
И отблеск красных туч тускнеет чередой.Там Бирона дворец и парусников снасти,
Здесь бледный луч зари, упавший на панель,
Здесь ветер осени, скликающий ненастье,
Срывает с призрака дырявую шинель.И вспыхивает газ по узким переулкам,
Где окна сторожит глухая старина,
Где с шумом городским, размеренным и гулким,
Сливает отзвук свой летейская волна.
Растрепанные грозами — тяжелые дубы,
И ветра беспокойного — осенние мольбы,
Над Неманом клокочущим — обрыва желтизна
И дымная и плоская — октябрьская луна.Природа обветшалая пустынна и мертва…
Ступаю неуверенно, кружится голова…
Деревья распростертые и тучи при луне —
Лишь тени, отраженные на дряхлом полотне.Пред тусклою, огромною картиною стою
И мастера старинного как будто узнаю, —
Но властно прорывается в видения и сны
Глухое клокотание разгневанной волны!
Китайские драконы над Невой
Раскрыли пасти в ярости безвредной.
Вы, слышавшие грохот пушек медный
И поражаемых боксеров вой.Но говорят, что полночью, зимой,
Вы просыпаетесь в миг заповедный.
То чудо узревший — отпрянет, бледный,
И падает с разбитой головой.А поутру, когда румянцем скупо
Рассвет Неву стальную озарит,
На плитах стынущих не видно трупа.Лишь кровь на каменных зубах горит,
Да в хищной лапе с яростью бесцельной
Один из вас сжимает крест нательный.
(Акростих)
Минутою — душа истомлена.
Икар упал и не расторгнут плен.
Хаоса дар — на сердце черный тлен,
А в небе мертвом — бледная луна.
И я — огнем предельным сожжена —
Любовница испытанных измен.
Убийца царь разрушил Карфаген.
Куда зовет безмолвно тишина?
У льдяных скал, у диких берегов,
Зиждителю Таинственных миров
Мечи победные звените, о, звените!
Их свет — огонь — багряная заря.
Над нами млеет, блеском янтаря,
Ущербный лик, восставленный в зените.