Когда поэт, гонимый миром гений,
Парить на крыльях вдохновений
В безбрежности великой устает —
Он замедляет свой полет,
Меж горнею страной и сумраком могилы
Подняться к небесам он не имеет силы
И, временно спускаяся с высот,
Он ищет отдыха в земной доступной страсти:
Подобно гордому полярному орлу,
Когда в метель ненастную и мглу
В изнеможеньи тот спускается на снасти,
На груду старую канатов у руля
Затертого меж льдами корабля.
Когда позор и угнетенье
Царят над Францией моей
И с укоризною презренья
Повсюду говорят о ней;
Когда, республика святая,
Деяния твоих сынов
Поносит, дерзко осуждая,
Толпа лакеев и рабов;
Когда свобода в тьме могилы
Погребена, и низкий страх
Пред самовластьем дикой силы
Повергнул души все во прах;
Когда, подявши меч кровавый,
Бесчеловечная вражда
Своих убийств гордится славой —
Где мир душе найти тогда?
В моем изгнаньи одиноком
Брожу, с печалию в груди,
На этом острове далеком
И жду лишь бедствий впереди.
Лежит на небе мгла тумана,
Катясь к подножью серых скал,
Бушуют волны океана
И ветер воет, как шакал.
С тоской внимаю бури звуки,
И мнится мне, стихий в борьбе
Я слышу голос тайной муки
О человеческой судьбе.
О, мир проклятий, мир страданий,
Мир властелинов и рабов!
Когда ты отдохнешь от браней,
Когда ты сбросишь гнет оков?
Иль вечно, полны неприязни,
Презрев свободу и любовь,
Осуждены все люди казни —
Лить человеческую кровь?
Увы, в грядущем, полный горя,
Не вижу я пределов зла;
А в настоящем... Волны моря!
Шумите громче, с ветром споря,
Ложись темнее, бури мгла!
Держа в руках святую лиру,
Проходит он, далекий миру
И чуждый дольней суеты.
Вся жизнь его — лишь труд суровый,
Его чело венок лавровый
Собой венчает, не цветы.
Земная скорбь, земные нужды
Душе возвышенной не чужды,
Поэт лишь радостей лишен.
Бессмертною увенчан славой,
Слезой отчаянья кровавой
За эту славу платит он.
Он все клянет: и радость нашу,
И опьяняющую чашу,
Где в нектаре таится яд.
И жизнь, и свет, и вдохновенье,
И те небесные виденья,
Что сердцу счастья не сулят.
Он прозревает вещим оком
Все, что открылося пророкам,
Но сам он — тайна для людей.
Небес чистейшие восторги
И упоенье диких оргий —
Постигнул он душой своей.
Когда враждой горит пол-мира,
Вещать слова любви и мира
Его порою муза шлет.
И он сомнения не зная,
Как Моисей с высот Синая,
Нисходит с пламенных высот.
И жгут слова его, как пламень,
И им внимает даже камень,
И сила духа не мертва!
Он смотрит вдаль спокойным оком,
И на челе его высоком
Сияет отблеск Божества.
(«Hеrnanи». Actе ИV, scènе ИИ).
Великий Карл, прости!—Великий, незабвенный,
Не сим бы голосом тревожить эти стены
И твой безсмертный прах смущать, о, исполин,
Жужжанием страстей, живущих миг один!
Сей европейский мир, руки твоей созданье,
Как он велик, сей мир! Какое обладанье!
С двумя избранными вождями над собой
И весь багрянородный сонм под их стопой!..
Все прочия державы, власти и владенья,
Дары наследия, случайности рожденья,
Но Папу, Кесаря сам Бог земле дает
И Промысл чрез них нас случаем блюдет,
Так соглашает он устройство и свободу!
Вы все, позорищем служащие народу,
Вы курфюрсты, вы, кардиналы, сейм, синклит,
Вы все—ничто! Господь решит, Господь велит!..
Родись в народе мысль, зачатая веками:
Сперва растет в тени и шевелит сердцами,
Вдруг воплотилася и увлекла народ!
Князья куют ей цепь и зажимают рот,
Но день ея настал,—и смело, величаво
Она вступила в сейм, явилась средь конклава
И с скипетром в руках, иль митрой на челе,
Пригнула все главы венчанныя к земле…
Я был еще дитя, но муза — чаровница
Явилась мне, и указала цель.
«Дары мои — со мной!» промолвила царица,
«Бери любой из них. Вот — звонкая цевница,
Вот скромная свирель.
Но я молю тебя: беги соблазнов мира,
Где зло царит, как грозный властелин,
Где люди признают лишь ложного кумира!
Когда настроена высоким строем лира —
Пусть вторит ей безмолвие долин.
В уединении живи с душою ясной,
Светильник свой укрой в его тени,
Далеко от толпы льстецов подобострастной,
От злобной зависти, от похвалы пристрастной —
Не лучше ли окончить дни?
Над дольним и земным твой дух парит высоко,
Ему нужна гармония во всем,
Что окрыляет дух и вдохновляет око;
И в тайны бытия проникнет он глубоко —
Пытливым сердцем и умом.
Скользя по озеру вечернею порою
И убаюканный движеньем челнока,
Любуяся лучей причудливой игрою,
И видя огонек, блеснувший под горою,
И отраженные волнами облака.
Вдыхая нежное цветов благоуханье,
Внимая, как шумят зеленые леса,
Постигнешь ты красу и прелесть мирозданья;
Поймешь душою ты и дивное молчанье,
И тайные природы голоса.
А утром на заре, с сиянием денницы,
Напоминанием о жизни трудовой —
Ворвется в комнату простая песня жницы,
И в роще запоют проснувшиеся птицы
Меж ароматною зеленою листвой.
Вдали от суеты, в величьи одиноком
Тебе откроется священный идеал.
Явись же тем бойцом, тем пламенным пророком,
Который все провидя вещим оком —
В пустыне голос возвышал!»
Так говорила ты, о муза, о царица!
И все ж я не ушел от шумной суеты,
Вокруг меня — борьба, измученные лица,
Вокруг меня кипит, волнуяся, столица, —
И нет простора мне для творческой мечты.
Но я не одинок в борьбе моей и горе,
Пусть этот мир бездушен, зол и пуст,
Пускай вокруг меня кипит людское море —
Все радости мои — в одном любимом взоре,
И все мечты — в улыбке милых уст.
1894 г.