В корыстолюбии себя ты упрекаешь,
Но бескорыстия являешь образец:
За бедные стихи ты щедро предлагаешь
Богатый дружбы дар. Но знай, что твой певец,
Тобою прозванный славянским Оссианом,
Любя небесных муз, не любит жить обманом:
Он дружбу добрую дает в придачу сам
Тебе к дурным своим стихам.
„Я на костре себя сжигаю!“
— И я горю, и в сердце пламень мой! —
„Я каждый век. Чтобы воскреснуть, умираю!“
— Бывает то ж, но чаще, и со мной! —
„Эмблема славы я!“ — Я счастия простого. —
„Зевес мой друг“. — А мой богиня красоты. —
„На свете я один! Нет Феникса другого!“
— Бедняк бессмертный, жалок ты!
У нас в провинции нарядней нет Любови!
По моде с ног до головы:
Наколки, цвет лица, помаду, зубы, брови —
Все получает из Москвы!
Узрев черты сии пленительно-живые,
Как можно тайну угадать!
Всяк скажет: две сестры прелестно-молодые!
Никто не скажет: дочь и мать!
Ты сердишься за то, приятель мой Гарпас,
Что сын твой по ночам сундук твой посещает!
И философия издревле учит нас,
Что скупость воровство рождает.
Ты прав, мой друг, ты прав — хвалить ее не смей!
Кто прелестей ее прямую цену знает,
Тот может ли найти язык приличный ей?
Он все — стихи, свой дар, себя позабывает!
«Ты драму, Фефил, написал?» —
«Да! как же удалась! как сыграна! не чаешь!
Хотя бы кто-нибудь для смеха просвистал!» —
«И! Фефил, Фефил! как свистать, когда зеваешь?»
Ты все жива в душе моей!
Нет, не покинула ты землю...
Ты предо мной! Тебе я внемлю,
О светлый ангел прежних дней!
Но, ах! все та же в сердце младость!
А жизнь давно уж отцвела;
Я испытал любови сладость,
Но не воротится она!
Тронься, тронься, пробудись!
Милый мрамор, оживись!
Образ сладостный, дыши —
Пламеней огнем души!..
Трим счастия искал ползком и тихомолком;
Нашел — и грудь вперед, нос вздернул, весь иной!
Кто втерся в чин лисой,
Тот в чине будет волком.
Здесь Никодимову похоронили тушу!
К себе он милостив, а к ближнему был строг;
Зато, когда отдать он вздумал Богу душу,
Его души не принял Бог!
Считаю вызов ваш я милостью судьбы!
Как отказаться от обеда,
К которому зовет соседа —
Любезность милая на дружбу и грибы!
Он прав, наш Вяземский! Я думал, что он льстец!
Я в истине его катреня сомневался!
Но в свой последний час вчера я сам признался,
Что он тебя хвалил, спросясь у всех сердец!
И чтоб его стихи не оправдать собою,
Чтоб подле мудрости свой ум не погубить,
Чтобы хоть умереть со здравою душою —
Себя я поскорей решился уморить!..
Самоубийство мне, увы! не пособило!
Я уморил себя... но то уж поздно было!
Мой, нежной дружбою написанный, портрет,
Тебе, как дар любви, в сей день я посвящаю;
Мой друг, тобой одним я прелесть жизни знаю,
А без тебя — и счастья нет!
Как радость чистая, сердца влекла она;
Как непорочная надежда расцветала!
Была невинность ей в сопутницы дана,
И младость ей свои все блага обещала.
Но жизнь ея — призрак! Пленил нас и исчез.
Лишь плачущим о ней гласит ея могила,
Что совершенное судьба определила
Не для земли, а для небес.
Мадригал
Как сладостно твоим присутствием пленяться!
И как опасно мне словам твоим внимать!
Ах, поздно старику надеждой обольщаться,
Но поздно ль, не имев надежды, обожать?
С повязкой на глазах за шалости Фемида!
Уж наказание! уж подлинно обида!
Когда вам хочется проказницу унять,
Так руки ей связать.
Сон — утешитель! Пусть образу смерти твой образ подобен,
Я призываю тебя! посети одинокое ложе!
Дай мне покоя! Сколь сладко нам в жизни не чувствовать жизни,
Столько ж нам сладко и в смерти не чувствовать смерти.
Голубку сокол драл в когтях.
«Попалась! ну, теперь оставь свои затеи!
Плутовка! знаю вас! ругательницы, змеи!
Ваш род соколью вечный враг!
Есть боги-мстители!» — «Ах, я б того желала!» —
Голубка, чуть дыша, измятая стенала,
«Как! как! отступница! не веровать богам!
Не верить силе провиденья!
Хотел тебя пустить; не стоишь; вижу сам.
Умри! безбожным нет прощенья!».
«Скажи, чтоб там потише были! —
Кричал повытчику судья. —
Уже с десяток дел решили,
А ни единого из них не слышал я!»
О вы, которые в душе моей хранились!
Хотите ль знать, почто мой скорбный взор угас?
Когда под кистию черты сии творились,
Я шел на эшафот, но сердцем был у вас!
Наш добрый Царь, тебе мы пьем —
Да слава путь твой увенчает!
Твой меч благословен Творцом!
Он не разит, но защищает!
Полней стаканы! Пейте в лад!
Так пили наши деды!
Царю великому виват!
Ему венец победы!
(Вместо Английской God savе thе Kиng)
Боже, Царя храни!
Сильный, Державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь Православный!
Боже, Царя храни!
Румян французских штукатура,
Шатер — не шляпа на плечах;
Под шалью тощая фигура,
Вихры на лбу и на щеках,
Одежды легкой подозренье;
На перстне в десять крат алмаз —
Все это, смертным в удивленье,
По свету возят напоказ
В карете модно золоченой
И называют — Альцидоной!
Что ни пошлет судьба, все пополам!
Без робости, дорогою одною,
В душе добро и вера к небесам,
Идти — тебе вперед, нам за тобою!
Лишь вместе бы, лишь только б заодно,
Лишь в час один, одна бы нам могила! —
Что впрочем здесь ни встретим — все равно!
Я в том за всех и руку приложила.
Под камнем сим Бибрис лежит;
Он на земле в таком раздоре был с водою,
Что нам и из земли кричит:
Не плачьте надо мною!
Пускай бы за грехи доход наш убавлялся!
Такой переворот для Хама не печаль!
Он в петлю собирался,
Попал бы в госпиталь!
Прости, мятежное души моей волненье,
Прости, палящий огнь цветущих жизни лет,
Прости, безумное за славою стремленье!
Для вас в моей душе ни слез, ни вздоха нет!
Мечты разрушены! исчезло привиденье!
Но ты, восторг души, всех буйных чувств покой,
О сладость тихая, о сердца восхищенье!
Тебя, любовь, тебя теряю со слезой!
Был Арзамас в день Изока и в день, я не знаю, который,
Был Арзамас как не был, ибо все члены от Арфы
Вплоть до Светланы священным сумбуром друг друга душили,
Вот почему Прото<ко>ла не вышло, а вышел с натугой
Карлик один, протоколец незнатной, достойный Беседы.
Есть же тому и другая причина: жарко Светлане?
А в жар протоколы писать не безделка. Итак, не взыщите.
В доме важного Рейна был Арзамас не на шутку,
В том Арзамасе читали законы, читали Вадима;
В том Арзамасе Эоловой не было Арфы; слонялась
Арфа беспутная, мучась жестоким, увы! геморроем.
Так как сие заседанье не в счет заседаний обычных,
То и об нем протокол дурной необычно и краткий;
Есть же тому и другая причина; Светлана поела
Плотно весьма земляники в доме Кассандры грекини
С Резвым Котом, служащим в коллегии дел иностранных,
Есть же тому и третья причина: какая? — Не знаю!
Пламенный месяц Червен явился, лягнул во Изока,
Сбил его с неба и сам нарядился в парик лучезарный,
Гордо потек по эфиру, сказав арзамасцам: Сбирайтесь!
Но арзамасцы не вдруг собрались; спустя две седмицы
С той поры, как Червен воцарился, они у великого Рейна
В кучку сошлись поболтать о законах; и впрямь поболтали;
Взяв рукописное оных законов святилище, то есть тетрадку,
Где регистратор коллежский Нагибин их написал узорочно,
Рейн прочел их внятно, понятно, приманчивым гласом.
Смирно слушали члены, дослушав, во всем согласились;
Тише, ветер, тише, волны!
Ляг на море, тишина!
Покажи нам лик твой полный,
Путеводная луна!
Звезды яркие, светите
Из небесной бездны нам,
И безвредно проведите
Нас к желанным берегам!
Пленять, а не любить я некогда искал,
Одно рассеянье в любви меня прельщало;
Но я с рассеяньем веселье чувств узнал,
И чувств веселие моим блаженством стало!
Платон, великий муж, когда ты прославлял
Нам кроткого отца в Зиждителе вселенной,
Тогда я с пламенной душою, восхищенной,
К Творцу Всемощному моленье воссылал:
Да благостью своей Платона сохранит,
И драгоценны дни Великого продлит.
То место, где был добрый, свято!
Для самых поздних внуков там звучит
Его благое слово, и живет
Его благое дело.
Кто скрыт во глубине сих грозных пирамид?
Внимай! Забвенье здесь со смехом говорит:
Они мои! Я их пожрало!
Воспоминанье здесь оковы разорвало.