У барина был попугай,
Который как-то внезначай
От барина из дому
В окошко залетел
К крестьянину простому;
И только прилететь успел,
Заговорил, что разумел.
Нередко чернь, когда чего не понимает,
За дьявольщину почитает.
Мужик словесных птиц не видывал таких
И слышать не слыхал об них,
Счел, что влетела в дом духо́в нечистых сила.
Жена его тотча́с молитву сотворила,
И как на выдумки хитряй его была
(Так как и вообще считают,
Что будто жены все хитряй мужей бывают),
Скоряй горшок где ни взяла
И попугая им накрыла;
А сверх того
Крестом его,
Чтоб крепче он сидел, накрывши, заградила.
«Сиди же», — говорит.
И попугай мой под горшком сидит.
Меж тем взыскались попугая.
Людей везде, куда лишь можно, рассылая,
Сыскали как-то след. Пришли и под горшком
Нашли его чуть-чуть живого.
На это что сказать иного?
Беда попасть с умом
К невежде в дом.
Мужик пашенку пахал,
Сам на солнышко глядел:
О, ох, и пр. О, ох, о, ох, охахонюшки мои!
«Я еще попашу, я еще погляжу,
О, ох, и пр.
Уж как все добрые жены мужьям есть принесли,
О, ох, и пр.
А моя к[урв]а жена мне обедать не несет!
О, ох, и пр.
И я выпрягу кобылушку, поеду сам домой,
О, ох, и пр.
Заверну я во лесок и я вырублю лозу на свою к[урв]у жену.»
О, ох, и пр.
Подезжает ко двору́, жена ходит по двору.
О, ох, и пр.
Уж и я брошу лозу, поцелую я жену:
О, ох, и пр.
«Уж и где жена была, где, боярыня, была?»
О, ох, и пр.
— Я была, сударь, была, во царевом кабаке. —
О, ох, и пр.
«Уж и что, жена, пила, что, сударыня, пила?»
О, ох, и пр.
— Я пила, сударь, пила, я и пиво и вино,
О, ох, и пр.
Я и пиво и вино, еще сладенький медок. —
О, ох, и пр.
«Про ково жена пила, про ково, боярыня, пила?»
О, ох, и пр.
— Про тебя, сударь, пила, про тебя и про себя,
О, ох, и пр.
Еще про милова про дружка. —
О, ох, и пр.
«Уж спасибо те, жена, не забыла ты меня.»
О, ох, и пр.
— Уж и как тебя забыть, но могу тебя избыть,
О, ох, и пр.
Уж и ты ли у меня, словно чирей на боку,
О, ох, и пр.
Словно чирей на боку и бельмо-то на глазу. —
О, ох, и пр.
Уж как муж жену любил, больно щепетко водил
О, ох, и пр.
По морозу босиком, по крапиве нагишом.
О, ох, и пр.
А жена мужа любила, в тюрьме местечко купила,
О, ох, и пр.
В тюрьме местечко купила, уголочик наняла:
О, ох, и пр.
«Вот те, муженек, ненанятой уголок;
О, ох, и пр.
Не толки ты, не мели, только ручку протяни,
О, ох, и пр.
Только ручку протяни и Христа воспомяни.»
О, ох, и пр.
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб.
Пуст мой сад,
И дом мой пуст, как прежде.
Слеп мой сад,
И дом мой слеп.
Мне давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
Да, в такой ли траурной одежде —
Песни петь,
Плясать ту-степ?!
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб…
_____
На Восток покоем многоводья
Ветер водит дымные суда…
Нет, не ветер!
Это уголь водит,
Это воля —
Моего труда.
О, страна величия и торга!
Чтоб и нам плоды твои постичь,
Хорошо бы пятому Георгу
С бородой
И голову остричь!
Нам давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
Но тогда припомнили б мы снова
Старой песни мудрые слова.
Время ждет.
Но будь готова,
Коронованная голова!
— Она меня зовет: поеду или нет?
Все слезы, жалобы, упреки... мочи нет —
Откланяюсь, пора — она мне надоела.
К тому ж и без нее мне слишком много дела.
Я нынче отыскал за Каменным мостом
Вдову с племянницей; пойду туда пешком
Под видом будто бы невинного гулянья.
Ах!.. матушка идет... предвижу увещанья...
А, здравствуйте, maman ...
— Куда же ты, постой.
Я шла к тебе, мой друг, мне надобно с тобой
О деле говорить...
— Я знал.
Возьми ж терпенье.
Мой друг, не нравится твое мне поведенье.
— А в чем же?
— Да во всем — во-первых, ты жены
Не видишь никогда — вы как разведены...
Адель всегда одна — все дома — ты в карете,
На скачке, в опере, на балах, вечно в свете —
Или уже нельзя с женою посидеть?
— Да право некогда...
— Ты дома б мог иметь
Обеды, вечера — ты должен бы представить
Жену свою везде... Пора, пора исправить
Привычки прежние. — Нельзя ли сам собой
Отвыкнуть наконец от жизни холостой?
Я сделаю тебе другое замечанье...
Красавицы! уж ли вы будете сердиться
За то, что вам теперь хочу я рассказать?
Ведь слава добрых тем никак не уменьшится,
Когда одних худых я стану осуждать.
А право мочи нет молчать:
Иным мужьям житья от жен своих не стало;
А этак поступать вам право не пристало.
Жил муж, жила жена,
И наконец скончались оба;
Да только в разны времена
Им отворились двери гроба:
Жена скончалась наперед;
Потом и муж, прожив не помню сколько лет,
Скончался.
Как с светом здешним он расстался,
То к той реке приходит он,
Где перевозит тех Харон,
Которы свет сей оставляют.
А за рекою той, пииты уверяют:
Одна дорога в рай, другая в ад ведет.
Харон тень мужнюю везет,
И как через реку они переезжают,
Тень говорит: Харон! куда моя жена
Тобою перевезена,
В рай или в ад? — «в рай» — можно ль статься?
Меня куда ж везешь? — «туда ж где и она.» —
Ой, нет; так в ад меня. Я в аде рад остаться,
Чтоб с нею вместе лишь не жить. —
«Нет, нет; мне над тобой хотелось подшутить:
Я в ад ее отвез. Ей кстати в аде быть,
И с дьяволами жить и знаться:
И в свете ведь она
Была прямая сатана.»
Так ощутима эта нежность,
вещественных полна примет.
И нежность обретает внешность
и воплощается в предмет.
Старинной вазою зеленой
вдруг станет на краю стола,
и ты склонишься удивленный
над чистым омутом стекла.
Встревожится квартира ваша,
и будут все поражены.
— Откуда появилась ваза? —
ты строго спросишь у жены.
— И антиквар какую плату
спросил? —
О, не кори жену —
то просто я смеюсь и плачу
и в отдалении живу.
И слезы мои так стеклянны,
так их паденья тяжелы,
они звенят, как бы стаканы,
разбитые средь тишины.
За то, что мне тебя не видно,
а видно — так на полчаса,
я безобидно и невинно
свершаю эти чудеса.
Вдруг облаком тебя покроет,
как в горных высях повелось.
Ты закричишь: — Мне нет покою!
Откуда облако взялось?
Но суеверно, как крестьянин,
не бойся, «чур» не говори
те нежности моей кристаллы
осели на плечи твои.
Я так немудрено и нежно
наколдовала в стороне,
и вот образовалось нечто,
напоминая обо мне.
Но по привычке добрых бестий,
опять играя в эту власть,
я сохраню тебя от бедствий
и тем себя утешу всласть.
Прощай! И занимайся делом!
Забудется игра моя.
Но сказки твоим малым детям
останутся после меня.
Корзинщик недаром сидел — мастерил,
Конечно, не а́хти что он сотворил,
Но все же красивая вышла новинка.
— «Ну, вот, слава Богу, готова корзинка!
Готова!» сказал он вошедшей жене,
А ей — все равно, равнодушна вполне…
— «Ну, что́ ж ты, скажи: слава Богу, готова!»
— «А вот, не скажу ничего я такого:
Зачем говорить, коли сам ты сказал?» —
— «Скажи!» — и супруг уже палкой махал…
— «Нет, нет! Не хочу я!» жена повторяла —
И кончилось тем, что ей крепко попало…
И слезы, и крики… Соседка вошла;
Узнавши, за что потасовка была,
Сказала: «задаром бедняжка побита!»
Сказала и — хлопнула дверью сердито,
А дома поведала мужу о том,
Как плохо соседке с таким муженьком…
Но муж возразил, покачав головою:
— «Никак не могу согласиться с тобою!
Жена — не права. Что́ на мужа пенять?
Зачем же она не хотела сказать?» —
— «Затем, что не нужно, и — кончено! Что́ же,
И я, ведь, сама не сказала бы тоже!»…
— «Сама? Даже если бы муж приказал?
Ну, знаешь, и я бы тут палочку взял!»…
— «Возьми! Любопытно мне это и ново!» —
— «Ага́! Так скажи: слава Богу, готова!» —
— «А вот, не скажу же! Была не была!» —
И тут тоже палочка в дело пошла…
На крики другая соседка влетела,
Сейчас же узнала доподлинно дело
И громко воскликнула: — «Обе оне,
Обе побитые, правы вполне!» —
Мужу и третья пошла рассказала
И, в заключенье, под палку попала.
Так и пошло: город был невелик,
Но что́ ни дом, то удары и крик!
Нет, не уважено мужнино слово:
«Вот, слава Богу, корзинка готова!»
Скоро по всей населенной стране
Жены (причины, знать, были одне)
Мужниных слов повторять не желали —
Слышались крики и палки стучали…
Но неужели тут правда видна?..
С этим вопросом к жене обратитесь.
МОРАЛЬ
На поцелуи жене не скупитесь,
Палку — оставьте, не то́ — берегитесь:
Палкою станет от палки жена!
Во Францию два гренадера пошли, —
В России в плену они были;
Но только немецкой достигли земли,
Как головы тут же склонили.Печальная весть раздалася в ушах,
Что нет уже Франции боле.
Разбита великая армия в прах
И сам император в неволе.Тогда гренадеры заплакали вдруг,
Так тяжко то слышать им было,
И молвил один: «О, как больно мне, друг,
Как старая рана заныла.»Другой ему молвил: «Конец, знать, всему,
С тобой бы я умер с печали,
Но ждут там жена и ребята в дому,
Они без меня бы пропали.» — «Не до детей мне, не до жены,
Душа моя выше стремится;
Пусть по миру ходят, когда голодны, —
В плену император томится! Исполни ты просьбу, собрат дорогой:
Когда здесь глаза я закрою,
Во Францию труп мой возьми ты с собой,
Французской зарой там землею.Почетный мой крест ты на сердце мое
Взложи из-под огненной ленты,
И в руку мою ты подай мне ружье,
И шпагу мне тоже надень ты.Так буду лежать я во гробе своем:
Как бы на часах и в молчаньи,
Покуда заслышу я пушечный гром,
И топот, и конское ржанье.На гроб император наедет на мой,
Мечи зазвенят отовсюду,
И, встав из могилы в красе боевой,
Спасать императора буду».
Великий крепкий град,
Приступным воинством объят,
На договоры не здастся,
И с неприятелем всей силою биется.
С обеих стран реками кровь лиется;
Летают бомбы и ревут,
И здания во граде рвут.
От пушек стены поврежденны,
Так те, которы осажденны,
Ослабли на конец и стали побежденны.
Чего воюющим тогда уж больше ждать?
Их смерти велено предать.
Но вождь решение такое оставляет,
И объявляет,
Чтоб жоны все свои сокровище несли,
Которыя они сокрыли,
И в землю может быть зарыли;
И чтоб они мужей и протчих тем спасли.
Решение сие, не так как перво строго:
Принесено весьма богатства много:
Одна лишь ни на грош к отдаче не несетъ;
Ни сору, а не только злата,
Хотя она весьма была богата,
И ужас сердца ей о муже не трясет.
Хоть муж ей мил не ложно,
Но деньги жонушке еще ево миляй:
Лишиться их еще и самой смерти зляй;
А мужа получить везде всегда возможно:
Вот едак думает она.
Похвальна ли сия, воздержная жена?
А по просту плутовка,
Хотя и не мотовка.
И говорит: пускай мужей порежут там,
А я и десети рублевиков не дам,
И не хочу я столько куролесить.
Вождь мужа свободил, жену велел повесить.
За кустами шорох слышен.
Вышел на берег сеньор.
Губы Лизы краше вишен,
Дня светлее Лизин взор.
Поклонилась Лиза низко,
И, потупившись, молчит,
А сеньор подходит близко
И пастушке говорит:
— Вижу я, стоит здесь лодка.
Ты умеешь ли гребсти?
Можешь в лодочке, красотка,
Ты меня перевезти?
— С позволенья вашей чести,
Я гребсти обучена. —
И в ладью садятся вместе,
Он к рулю, к веслу она.
— Хорошо, скажу без лести.
Как зовут тебя, мой свет?
— С позволенья вашей чести,
Имя мне — Елизабет. —
— Имя славное, без лести.
Кем же взято сердце в плен? —
— С позволенья вашей чести,
Милый мой — пастух Колен. —
— Где же он? Ушёл к невесте?
Знать, ему ты не нужна. —
— Спозволенья вашей чести,
Я — Коленова жена. —
Стукнул он о дно ботфортом,
Слышно звякание шпор.
Наклонившися над бортом,
Призадумался сеньор.
— С позволенья вашей чести,
Я осмелюся спросить,
Мы причалим в этом месте,
Или дальше надо плыть? —
— Погулять с тобой приятно,
Но уж вижу — ты верна,
Так вези ж меня обратно,
Ты, Коленова жена. —
И, прощаяся, лобзает
Лизу прямо в губы он,
И, смеяся, опускает
За ея корсаж дублон.
От вод холмистых, средиземных
Дождливый ветер полетел,
Помчался в дол, и тучи темны
На небо синее навел.
Столетние дубы ломает и гнет
И гонит со треском по озеру лед.
На Альпах снег звездчатый тая
По ребрам гор гремя летит,
Река, пределы расширяя,
Как море, по лугу бежит.
Высокие волны с громадами льда
Одна за другою несутся шумя.
На каменных столбах широкий
Чрез быстру реку мост лежит,
И на средине — одинокий
Дом бедного пловца стоит.
Живет он с детями и с верной женой,
Страшися, пловец, быть так <близко> с волной.
Волна волну предупреждая
Кругом уж хижины шумит,
И руки кверху поднимая
Семья, рыдая, вдаль глядит.
О небо! ужели назначено нам
Быть лютою жертвой свирепым волнам.
Ревели волны, завывали,
И по обоим берегам
Столбы и своды отрывали
И с шумом ластились к стенам,
Волны заглушая и бурь грозных вой,
Рыдает пловец и с детьми, и с женой.
Сколько люди мне советов
Надавали, правый Боже!
Отплачу за те услуги
Я советами им тоже.
Люди-братья! Люди-сестры!..
Дружно мир вы разделите:
Сестрам — спальня, сестрам — кухня,
Братья — шар земной возьмите.
Полюбите все друг друга:
Если хлеба нет у брата,
Пусть он будет тем утешен,
Что сосед живет богато.
Если счастье надоело,
Говори нелицемерно
Всем в глаза святую правду:
Попадешь в беду наверно.
Если честным человеком
Хочешь жить ты до кладбища,
То веревку свей покрепче
И давись на ней, дружище.
Если глупость скажешь — это
Пусть тебя и не тревожит:
Слово умное, как выстрел,
Испугать нас только может.
Если муж с женой не ладит,
То для опыта, на смену,
Пусть любовницу возьмет он
И — жене познает цену.
Если бедная супруга
Все пороки видит в муже,
Пусть отдаст себя другому:
Этот вдвое будет хуже.
Если в дом умалишенных
Попадешь ты, к Штейну, что ли, —
Знай, что ты умнее многих
Проживающих на воле.
А здесь — ни наводненья, ни пожара,
И так же безмятежна синева,
И под конюшни отдана хибара
С заносчивым названием «Синема».О, милый городок счастливых нищих!
Их не тревожат войны и века,
И вдруг — печаль в немыслимых глазищах
Молоденькой жены зеленщика.
И вдруг — печаль в немыслимых глазищах
Молоденькой жены зеленщика.Ну, кто сказал, что все это не враки,
И что сегодня в этакую рань
Столичный клоун в белом шапокляке
Опять заглянет в вашу глухомань? Ах, ты его когда-то целовала,
С ума сойти… и, кажется, при всех…
Моя любовь, моя провинциалка,
Второй сезон отмаливает грех.А твой дотошный муж смешон и жалок,
Бросал на сцену деньги и цветы.
Известно, что мужья провинциалок
Искусство ставят выше суеты.Как ты была тогда неосторожна,
Как ты не осмотрительна была:
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.Он постарел, с него вовсю летела пудра,
И он изящно кланялся толпе,
И наступило нынешнее утро,
И он исчез, не вспомнив о тебе… А утро было зябким, как щекотка,
И голосили третьи петухи,
И были так нужны стихи и водка,
Стихи и водка, водка и стихи…
И были так нужны стихи и водка,
Стихи и водка, водка и стихи…
Я все вопросы освещу сполна -
Дам любопытству удовлетворенье!
Да, у меня француженка жена -
Но русского она происхожденья.
Нет, у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.
Да нет, живу не возле "Сокола"…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Я все вопросы освещу сполна -
Как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна -
Вопросы будут, видимо, о спальне…
Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: "Вы изменяли женам?" -
Как будто за портьеру подсмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.
Да нет, живу не возле "Сокола"…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Теперь я к основному перейду.
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: "А что имели вы в виду
В такой-то песне и в такой-то строчке?"
Ответ: во мне Эзоп не воскресал,
В кармане фиги нет — не суетитесь, -
А что имел в виду — то написал, -
Вот — вывернул карманы — убедитесь!
Да нет, живу не возле "Сокола"…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около -
Да спрашивайте напрямик!
Неизменною душою
Одарил тебя Творец,
Влюблена ты, — все напрасно! —
Он жених, — всему конец!
Голос чести, — правды голос
Отзывается в тебе,
И сочувствие находит
Все, что падает в борьбе.
К молодому поколенью
Безучастный и слепой,
Он не нынче — завтра будет
Обладать твоей рукой.
Кто ж из вас кого накажет,—
Он тебя, иль ты его?
Кто кого скорее свяжет
И погубит? — Для чего!..—
Для того л, чтоб все сказали:
Вот примерная жена,
Муж у ней по дудке пляшет,
А она ему верна! —
Иль напротив: — Вот примерный,
Честный муж, по старине
Не дает он много воли,
Ни лакеям, ни жене…
Разве может быть чертогом
Развалившийся чертог!
Иль оптическим обманом
Он мечты твои увлек…
Так развалина глухая,
Жаркой тронута зарей,
Словно замок издалека
Приглашает на покой.
Подойди — и где твой замок! —
— Стен обломки, да трава, —
Да в окне сидит слепая,
Пучеглазая сова.
Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего, раздавят
И прочь пойдут и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил —
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.Там веры чистый луч потух:
Там жены по базару ходят,
На перекрестки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум:
Не спим мы в роскоши позорной,
Не черплем чашей непокорной
В вине разврат, огонь и шум.Постимся мы: струею трезвой
Одни фонтаны нас поят;
Толпой неистовой и резвой
Джигиты наши в бой летят.
Мы к женам, как орлы, ревнивы,
Харемы наши молчаливы,
Непроницаемы стоят.Алла велик!
К нам из Стамбула
Пришел гонимый янычар —
Тогда нас буря долу гнула,
И пал неслыханный удар.
От Рущука до старой Смирны,
От Трапезунда до Тульчи,
Скликая псов па праздник жирный,
Толпой ходили палачи;
Треща в объятиях пожаров,
Валились домы янычаров;
Окровавленные зубцы
Везде торчали; угли тлели;
На кольях, скорчась, мертвецы
Оцепенелые чернели.
Алла велик.— Тогда султан
Был духом гнева обуян.1830 г.
Жаль мне тебя, моя пташечка бедная:
Целую ночь ты не спишь,
Глазки в слезах, — изнурённая, бледная,
Всё ты в раздумьи сидишь;
Жаль мне; ведь даром средь горя бесплодного
Сердце твоё изойдёт.
Ждёшь ты, голубушка, мужа негодного,
Третий уж за полночь бьёт.
Думаешь ты, пригорюнясь, несчастная
Лютой убита тоской:
Ночь так темна и погода ненастная —
Нет ли беды с ним какой?
Ждёшь ты напрасно: на ноченьку пирную
Принял он дружеский зов;
Там он, с друзьями схватясь в безкозырную,
Гнёт королей и тузов, —
Бьют их. — ‘Поставлю же карточку новую, —
Думает, — ну-ка, жена,
Ты помоги вскрыл даму бубновую,
Смотрит: убита она.
‘Ох! ‘ — И рука его, трепетно сжатая,
Карту заветную мнёт.
‘Помощи нет; — изменила, проклятая!
Полно! ‘ — И, бледный, встаёт,
Хочет идти он… Как можно? Да кстати ли?
Вспомни-ка рысь старины!
‘Тут лишь почин, — восклицают приятели, —
Разве боишься жены?
Пусть он идёт! Ведь не вовремя явится —
Та ему страху задаст!
Тут ведь не свой брат! — С женою управиться,
Братцы, не всякий горазд.
Мы — люди вольные. Пусть его тащится!
Нам ли такой по плечу? ‘
Вот он: ‘Да что мне жена за указчица?
Вздор! — говорит: — не хочу!
Эх, раззадорили кровь молодецкую!
Что мне жена? — И пошёл:
‘Вот ещё! Пусть убирается в детскую!
Я ведь детей ей завёл, —
Долг свой исполнил я, даром что смолоду
С вами немало кутил;
Ну, и забочусь: не мрут они с голоду,
По миру их не пустил;
Сыты, одеты; покои приличные;
Что мне там женская блажь? ‘ —
‘Вот он — вскричали друзья закадычные, —
Наш ещё друг — то, всё наш! ‘
Стали разгуливать по столу чарочки.
‘Мало ли жён есть? — кричат, —
Мало ли? Гей, вы красотки — сударочки! ‘
Вот он где — твой супостат,
Муж твой, губитель твой! Вот как заботится
Он о жене своей там!
Может быть, пьяный, он с бранью воротится;
Может, даст волю рукам.
Ты ж, ожидая такого сожителя,
Мне отвечаешь, стеня:
‘Так суждено: полюбила губителя —
Пусть же он губит меня! ‘
«Глашенька! пустошь Ивашево —
Треть состояния нашего:
Не продавай ее, ангельчик мой!
Выдай обратно задаток…»
Слезы, нервический хохот, припадок:
— Я задолжала — и срок за спиной… —
«Глаша, не плачь! я — хозяин плохой.
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
Полно, друг мой!»
«Глаша! волнует и мучит
Чувство ревнивое душу мою.
Этот учитель, что Петеньку учит…»
— Так! муженька узнаю!
О, если б ты знал, как зол ты и гадок.—
Слезы, нервический хохот, припадок…
«Знаю, прости! Я — ревнивец большой!
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
Полно, друг мой!»
«Глаша! как часто ты нынче гуляешь;
Ты хоть сегодня останься со мной.
Много скопилось работы, — ты знаешь,
Чтоб одолеть ее, нужен покой!»
Слезы, нервический хохот, припадок…
«Глаша, иди! я — безумец, я гадок,
Я — эгоист бессердечный и злой,
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
Полно, друг мой!»
Над озером, высоко,
Где узкое окно,
Гризельды светлоокой
Стучит веретено.В покое отдаленном
И в замке — тишина.
Лишь в озере зелёном
Колышется волна.Гризельда не устанет,
Свивая бледный лён,
Не выдаст, не обманет
Вернейшая из жён.Неслыханные беды
Она перенесла:
Искал над ней победы
Сам Повелитель Зла.Любовною отравой,
И дерзостной игрой,
Манил её он славой,
Весельем, красотой… Ей были искушенья
Таинственных утех,
Все радости забвенья
И всё, чем сладок грех.Но Сатана смирился,
Гризельдой побеждён.
И враг людской склонился
Пред лучшею из жён.Чьё ныне злое око
Нарушит тишину,
Хоть рыцарь и далеко
Уехал на войну? Ряд мирных утешений
Гризельде предстоит;
Обняв её колени,
Кудрявый мальчик спит.И в сводчатом покое
Святая тишина.
Их двое, только двое:
Ребенок и она.У ней льняные косы
И бархатный убор.
За озером — утесы
И цепи вольных гор.Гризельда смотрит в воду,
Нежданно смущена,
И мнится, про свободу
Лепечет ей волна, Про волю, дерзновенье,
И поцелуй, и смех…
Лепечет, что смиренье
Есть величайший грех.Прошли былые беды,
О, верная жена!
Но радостью ль победы
Душа твоя полна? Всё тише ропот прялки,
Не вьется бледный лён…
О, мир обмана жалкий!
О, добродетель жен! Гризельда победила,
Душа её светла…
А всё ж какая сила
У духа лжи и зла! Увы! Твой муж далёко,
И помнит ли жену?
Окно твоё высоко,
Душа твоя в плену.И сердце снова жаждет
Таинственных утех…
Зачем оно так страждет,
Зачем так любит грех? О, мудрый Соблазнитель,
Злой Дух, ужели ты —
Непонятый Учитель
Великой красоты?
У мужика в чулане поставлены лукошки,
Забилася тут мышь, не устрашуся кошки.
Кричала мышь, бодрясь, подай ее сюда.
Отколе ни взялась, пришла она туда:
Насилу унесла геройка в подпол ножки.
Коль ета притча не сладка,
Лишь только для тово что очень коротка;
Во вкус войти не льзя всево мне света:
Подоле ета:
Боярин был, боярыня была,
Она всю в доме власть вела:
Боярыня была немножечко упорна,
А попросту сказать, была гораздо вздорна:
Боярин ел, боярин пил, боярин спалъ;
А естьли от труда усталъ;
Для провождения он времени зевал.
Сунбурщица болвана колотила,
А иногда и молотила.
Пришла к нему незапно лень,
Терпеть побои всякой день;
Слуге кричит: подай дубину Ванька;
Жена мне вить не нянька;
Муж я, а не она,
А ета сатана
Не нянька мне жена,
И видно что у ней давно свербит спина,
А Ванька говорит: дубина здесь готова;
Да только, государь, держись боярска слова:
Дубина вотъ; за ней ийти не в лес.
Храбрует мой с дубиной Геркулес.
Супруга слышала супружню грозу:
И взяв большую лозу
Вошла к нему, супруг дрожит,
И в сени от лозы с дубиною бежит:
А чтоб супружню спину
Полегче было несть,
И соблюсти боярску честь,
Он бросил и дубину.
Скончался у жены возлюбленный супруг;
Он был любовник ей и был ей верный друг.
Мечталась
И в ночь и в день
Стенящей в верности жене супружня тень,
И только статуя для памяти осталась
. . . . . . . . . . .
Из дерева супружнице его:
. . . . . . . . . . .
Она всегда на статую взирала
И обмирала.
От жалости ее тут некто посещал
И утешения различны ей вещал.
Не должно принимать безделкой важну службу;
Так с ним за то Вдова установила дружбу,
Которую хранить он вечно обещал.
А дружба день от дня меж ними возрастала
И превеликой дружбой стала.
Потребно Вдовушке на чай воды согреть.
Что ж делать? Иль не пить, не есть и умереть?
И дров сыскать не можно,
. . . . . . . . . . .
Хозяйка говорит: «Сыщу дрова, постой!»
И сколько муженька хозяйка ни любила,
У статуи его тут руку отрубила.
Назавтра тут руке досталося и той.
Прокладены дороги, —
На третий день пошли туда ж и мужни ноги.
Осталась голова,
Однако и она туда же на дрова.
Погрет любезный муж гораздо в жаркой бане.
Какое ж больше ей сокровище в чурбане?
Она его велела бросить вон,
А после ей на чай и весь годился он.
Ты угасал, богач младой!
Ты слышал плач друзей печальных.
Уж смерть являлась за тобой
В дверях сеней твоих хрустальных.
Она, как втершийся с утра
Заимодавец терпеливый,
Торча в передней молчаливой,
Не трогалась с ковра.
В померкшей комнате твоей
Врачи угрюмые шептались.
Твоих нахлебников, цирцей
Смущеньем лица омрачались;
Вздыхали верные рабы
И за тебя богов молили,
Не зная в страхе, что сулили
Им тайные судьбы.
А между тем наследник твой,
Как ворон к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
В пыли бумажных куч.
Он мнил: «Теперь уж у вельмож
Не стану няньчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах, благо, есть излишек.
Теперь мне честность — трын-трава!
Жену обсчитывать не буду,
И воровать уже забуду
Казенные дрова!»
Но ты воскрес. Твои друзья,
В ладони хлопая, ликуют;
Рабы, как добрая семья,
Друг друга в радости целуют;
Бодрится врач, подняв очки;
Гробовый мастер взоры клонит;
А вместе с ним приказчик гонит
Наследника в толчки.
Так жизнь тебе возвращена
Со всею прелестью своею;
Смотри: бесценный дар она;
Умей же пользоваться ею;
Укрась ее; года летят,
Пора! Введи в свои чертоги
Жену красавицу — и боги
Ваш брак благословят.
Все это было в переулке
На «Петербургской Стороне»,
Где все шаги чрезмерно гулки,
И в поэтической прогулке
Вы поболтать позвольте мне
О том, что было в переулке
На «Петербургской Стороне»...
В том переулке был домишко,
Ну, а в домишке том – «она»
С полуразрезанною книжкой,
С тоской, вязаньем и Амишкой
Майора некого жена!
В том переулке был домишко,
Ну, а в домишке том – «она»!
Майор! Майор! Но где майор же?
Майор воюет на войне!
Что может быть на свете горше
Судьбы скучающей майорши
На «Петербургской Стороне»?
Майор! Майор! Но где майор же?
Майор воюет на войне!
Но вот коллежский регистратор
Встал перед нею «agеnoux»
И, сделав под окном сперва тур,
В любви пылая, как экватор,
Прельстил Майорову жену
Коллежский этот регистратор,
Пред нею вставши «agеnoux».
Что ж? Кроме всяческих военных
Есть и гражданские чины!
И, не позоря чин военный,
Мы беспристрастно совершенно
Отметить все же тут должны,
Что, кроме всяческих военных,
Есть и гражданские чины!
Во Францию два гренадера
Из русскаго плена брели,
И оба душой приуныли.
Дойдя до Немецкой Земли.
Придется им — слышать — увидеть
В позоре родную страну…
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальныя слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старыя раны горят!»
Другой отвечает: «Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола, ни двора.
«Да что̀ мне? Просить Христа-ради
Пущу и детей и жену…
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!
«Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!
«Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
«И смирно и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу…
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.
То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят…
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!»
Недавно бедный музульман
В Юрзуфе жил с детьми, с женою;
Душевно почитал священный Алькоран —
И счастлив был своей судьбою;
Мехмет (так звался он) прилежно целый день
Ходил за ульями, за стадом
И за домашним виноградом,
Не зная, что такое лень;
Жену свою любил — Фатима это знала,
И каждый год ему детей она рожала —
По-нашему, друзья, хоть это и смешно,
Но у татар уж так заведено.—
Фатима раз (она в то время
Несла трехмесячное бремя,
А каждый ведает, что в эти времена
И даже самая степенная жена
Имеет прихоти то эти, то другие,
И боже упаси, какие!)
Фатима говорит умильно муженьку:
«Мой друг, мне хочется ужасно каймаку.
Теряю память я, рассудок,
Во мне так и горит желудок;
Я не спала всю ночь — и посмотри, душа,
Сегодня, верно, я совсем нехороша;
Всего мне должно опасаться:
Не смею даже почесаться.
Чтоб крошку не родить с сметаной на носу —
Такой я муки не снесу.
Любезный, миленький, красавец, мой дружочек,
Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек».
Мехмет разнежился, собрался, завязал
В кушак тарелку жестяную;
Детей благословил, жену поцеловал
И мигом в ближнюю долину побежал,
Чтобы порадовать больную.
Не шел он, а летел — зато в обратный путь
Пустился по горам, едва, едва шагая;
И скоро стал искать, совсем изнемогая,
Местечка, где бы отдохнуть.
По счастью, на конце долины
Увидел он ручей,
Добрел до берегов и лег в тени ветвей.
Журчанье вод, дерев вершины,
Душистая трава, прохладный бережок,
И тень, и легкий ветерок —
Всё нежило, всё говорило:
«Люби иль почивай!» — Люби! таких затей
Мехмету в ум не приходило,
Хоть он и мог.— Но спать! вот это мило —
Благоразумно и верней, —
За то Мехмет, как царь, уснул в долине;
Положим, что царям приятно спать дано
Под балдахином на перине,
Хоть это, впрочем, мудрено.
Блажен, о юноша! кто, подражая мне,
Не любит рассылать себя по всем журналам,
Кто час любовников пропустит в сладком сне
И круг простых друзей предпочитает балам.
Когда неистовый влетит к нему Свистов,
Он часто по делам из комнаты выходит;
Ему ж нет времени писать дурных стихов,
Когда за книгой день, с супругой ночь проводит.
Зато, взгляните, он как дуб высок и прям.
Что вялый перед ним угодник дам и моды?
Цвет полных яблоков разлился по щекам,
Благоразумен, свеж он и в преклонны годы.
А ты, слепой глупец, иль новый философ!
О, верь мне, и в очках повеса все ж повеса.
Что будет из тебя под сединой власов,
Когда устанешь ты скакать средь экосеса?
Скажи, куда уйдешь от скуки и жены,
Жены, которая за всякую морщину
Ее румяных щек бранится на тебя? —
Пример достойнейший и дочери и сыну!
Что усладит, скажи, без веры старика?
Что память доброго в прошедшем сохранила?
Что совесть… ты молчишь! беднее червяка,
Тебе постыла жизнь, тебя страшит могила!
Недавно бедный мусульман
В Юрзуфе жил с детьми, с женою;
Душевно почитал священный Алькоран
И счастлив был своей судьбою;
Мехмет (так звался он) прилежно целый день
Ходил за ульями, за стадом
И за домашним виноградом,
Не зная, что такое лень;
Жену свою любил — Фатима это знала,
И каждый год ему детей она рожала —
По-нашему, друзья, хоть это и смешно,
Но у татар уж так заведено. —
Фатима раз (она в то время
Несла трехмесячное бремя, —
А каждый ведает, что в эти времена
И даже самая степенная жена
Имеет прихоти то эти, то другие,
И боже упаси, какие!) —
Фатима говорит умильно муженьку:
«Мой друг, мне хочется ужасно каймаку.
Теряю память я, рассудок,
Во мне так и горит желудок;
Я не спала всю ночь — и посмотри, душа,
Сегодня, верно, я совсем нехороша.
Всего мне должно опасаться:
Не смею даже почесаться,
Чтоб крошку не родить с сметаной на носу, —
Такой я муки не снесу.
Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек,
Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек».
Мехмет разнежился, собрался, завязал
В кушак тарелку жестяную;
Детей благословил, жену поцеловал
И мигом в ближнюю долину побежал,
Чтобы порадовать больную.
Не шел он, а летел — зато в обратный путь
Пустился по горам, едва, едва шагая;
И скоро стал искать, совсем изнемогая,
Местечка, где бы отдохнуть.
По счастью, на конце долины
Увидел он ручей,
Добрел до берегов и лег в тени ветвей.
Журчанье вод, дерев вершины,
Душистая трава, прохладный бережок,
И тень, и легкий ветерок —
Все нежило, все говорило:
«Люби иль почивай!» — Люби! таких затей
Мехмету в ум не приходило,
Хоть он и мог. — Но спать! вот это мило,
Благоразумней и верней.
Зато Мехмет, как царь, уснул в долине;
Положим, что царям приятно спать дано
Под балдахином на перине,
Хоть это, впрочем, мудрено.
Он беден был. (Его отец
В гусарах век служил,
Любил танцовщиц и вконец
Именье разорил.)И ярый был он либерал:
Все слабости людей
Он энергически карал,
Хоть не писал статей.Не мог терпеть он спину гнуть,
Любил он бедный класс,
Любил помещиков кольнуть
Сатирой злой подчас.И Жоржем Зандом и Леру
Был страстно увлечен,
Мужей он поучал добру,
Развить старался жен.Когда же друга моего
Толкнула в глушь судьба,
Он думал — закалит его
С невежеством борьба.Всех лихоимцев, подлецов
Мечтал он быть грозой;
И за права сирот и вдов
Клялся стоять горой.Но, ах! грядущее от нас
Густой скрывает мрак;
Не думал он, что близок час
Вступить в законный брак.Хоть предавал проклятью он
Пустой, бездушный свет,
Но был в губернии пленен
Девицей в тридцать лет.Она была иных идей…
Ей не был Занд знаком,
Но дали триста душ за ней
И трехэтажный дом.Женился он, ему пришлась
По сердцу жизнь сам-друг…
Жена ввела его тотчас
В губернский высший круг.И стал обеды он давать,
И почитал за честь,
Когда к нему съезжалась знать,
Чтоб хорошо поесть.И если в дом к нему порой
Являлся генерал,
Его, от счастья сам не свой,
Он на крыльце встречал.Жена крутой имела нрав;
А дом и триста душ
Давали ей так много прав…
И покорился муж.Хоть иногда еще карал
Он зло в кругу друзей,
Но снисходительней взирал
На слабости людей.Хоть не утратил он вполне
Могучий слова дар,
Но как-то стынул при жене
Его душевный жар.Бывало, только заведет
О крепостных он спор,
Глядишь, и зажимает рот
Ему супруги взор.И встретил я его потом
В губернии другой;
Он был с порядочным брюшком
И чин имел большой.Пред ним чиновный весь народ
И трепетал и млел;
И уж не триста душ — пятьсот
Он собственных имел.О добродетели судил
Он за колодой карт…
Когда же юноша входил
Порой пред ним в азарт, Он непокорность порицал
Как истый бюрократ…
И на виновного бросал
Молниеносный взгляд…
Швейцар, поникнув головою,
Стоял у отпертых дверей,
Стучал ужасно булавою,
Просил на водку у гостей… Его жена звалась Татьяна…
Читатель! С именем таким
Конец швейцарова романа
Давно мы с Пушкиным крестим.
Он знал ее еще девицей,
Когда, невинна и чиста,
Она чулки вязала спицей
Вблизи Аничкова моста.
Но мимо! Сей швейцар ненужный
Помехой служит для певца.
Пускай в дверях, главой недужной
Склонясь, стоит он до конца… Итак… В гостиной пышной дома
Хозяйка — старая корга —
С законом светским незнакома,
Сидела, словно кочерга…
Вокруг сидели дамы кру? гом,
Мой взор на первую упал.
Я не хотел бы быть супругом
Ее… Такой я не видал
На всем пути моем недальном…
Но дале… Около стола,
Склонясь к нему лицом печальным,
Она сидела… и ждала…
Чего? Ждала ли окончанья,
Иль просто чаю, иль… Но вот
Зашевелилось заседанье:
В дверях явился бегемот… Какого пола или званья —
Никто не мог бы отгадать…
Но на устах всего собранья
Легла уныния печать… И заседанье долго длилось,
Лакеи чаю принесли,
И всё присутствие напилось
Питьем китайския земли…
К чему ж пришли, читатель спросит.
К чему? Не мне давать ответ.
Девятый вал ладью выносит,
Уста сомкнулись, и поэт
Умолк… По-прежнему швейцара
На грудь ложилась голова…
Его жена в карете парой
С его кузеном убегла.
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до немецкой земли.
Придется им — слышать — увидеть
В позоре родную страну…
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»
Другой отвечает: «Товарищ,
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола, ни двора.
Да что мне? Просить христа ради
Пущу и детей и жену…
Иная на сердце забота:
В плену император, в плену!
Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! Там схорони!
Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
И смирно, и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу.
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.
То он над могилою едет!
Знамена победно шумят…
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!»
<к «Василию Шуйскому»>(Соборный храм Бож<ией> М<атери>. — Перед иконами затеплены свечи. — Иереи стоят перед царск<ими> дверями и молятся шепотом. Посадник; несколько купцов, старцы, жены толпятся посреди храма.)СтарецЯ стражем был на западной бойнице;
Бойцов разводит ночь; пищалей гром
Затих; но вновь заутра, на деннице
Втеснится враг в предательский пролом:
Мы до зари не довершим завала…
Наш сын, наш брат Смоленску изменил!
Я видел: на расселину забрала
Предатель сам пищали наводил.Хор иереев и народаСтрашися, изменник! Небесный каратель
Недремлющим взором коварных блюдет!
Пусть гибнет без гроба отчизны предатель!
Да гибнет! и память его не прейдет!.. Жена именитого гражданинаВзойдет заря: опять в кровавой битве
Падут и братья, и мужья…
Господь и Спас! внемли моей молитве:
Да нас прикроет длань твоя!
Призри на нас: мы все осиротели!
В дыму, блуждая вкруг домов,
Детей своих находим колыбели
Под гробом братьев и отцов.КлиросБудь нашим покровом, пречистая дева!
Заступницей нашей пред сыном твоим!
Да стрелы потухнут господнего гнева,
И даст он спасение людям своим! ПосадникГосподь единый — нам спасенье:
У нас земной опоры нет!
Предав царя на заточенье,
Бояре сеют злой развет.
Развенчан царь — чернец невольный;
Без Думы — Русская земля,
И лях, разрушив град престольный,
Смеется нам со стен Кремля! Хор народаВасилий развенчан, но царь нам — Россия!Между 1827 и 1830
Вот, говорят, примеров нет,
Чтоб муж в ладу с женою жили,
И даже и по смерть друг друга бы любили.
Ой! здешний свет
Привыкнув клеветать, чево уж не взнесет?
Не стыдно ли всклепать напраснину такую?
Впредь не поверю в том я больше никому;
И слух такой сочту лишь за молву пустую.
Я сам свидетелем тому,
Что и согласие в супружествах бывает,
И тот кто этому не верит согрешает.
А вас клеветников, чтоб на век устыдить,
Я буду вам пример живой здесь говорить.
Послушайте: — чевоб жена ни пожелала,
Муж исполнять все то за свято почитал;
А и жена чевоб и муж ни пожелал,
Равно без женского упрямства исполняла.
Одною ласкою и прозьбою одной,
Как с стороны, так и с другой,
Взаимной воле угождали;
И ссоры никогда между собой не знали.
Что нравилось ей, то нравилось ему.
Когдаж бывало что противно одному,
Противно было то равно и для другова.
И я не видывал согласия такова,
Какое было между их.
Как до венца еще невеста и жених
Стараются, чтоб их пороки скрыты были,
Так точно и они всегда
Став мужем и женой взаимно их таили,
Чтоб в доме не было досады никогда.
Последний поцелуй, когда уж умирали,
Так страстен был, как тот, когда их обвенчали;
И словом: жили до конца,
Как в первый день живут пришедши от венца.
«А сколько лет их веку было?»
Да сколько лет: с неделю и всево;
А без тово
На сказкуб походило.
От павших твердынь Порт-Артура,
С кровавых манчжурских полей
Калека-солдат истомленный
К семье возвращался своей.
Спешил он жену молодую
И милого сына обнять,
Увидеть любимого брата,
Утешить родимую мать.
Пришел он... В убогом жилище
Ему не узнать ничего:
Другая семья там ютится,
Чужие встречают его...
И стиснула сердце тревога:
Вернулся я, видно, не в срок.
«Скажите, не знаете ль, братья,
Где мать?.. где жена?.. где сынок?..»
— «Жена твоя... Сядь... Отдохни-ка...
Небось твои раны болят?..»
— «Скажите скорее мне правду...
Всю правду!» — «Мужайся, солдат...
Толпа изнуренных рабочих
Решила пойти ко дворцу
Защиты искать... с челобитной
К царю, как к родному отцу...
Надевши воскресное платье,
С толпою пошла и она
И... насмерть зарублена шашкой
Твоя молодая жена...»
«Но где же остался мой мальчик?
Сынок мой?..» — «Мужайся, солдат...
Твой сын в Александровском парке
Был пулею с дерева снят...»
— «Где мать? ..» — «Помолиться к Казанской
Давно уж старушка пошла...
Избита казацкой нагайкой,
До ночи едва дожила...»
— «Не все еще взято судьбою!
Остался единственный брат,
Моряк, молодец и красавец...
Где брат мой?..» — «Мужайся, солдат...»
— «Неужто и брата не стало?
Погиб, знать, в Цусимском бою?»
— «О нет... Не сложил у Цусимы
Он жизнь молодую свою...
Убит он у Черного моря,
Где их броненосец стоит...
За то, что вступился за правду,
Своим офицером убит...»
Ни слова солдат не промолвил,
Лишь к небу он поднял глаза...
Была в них великая клятва
И будущей мести гроза.
Она любила блеск и радость,
Живые тайны красоты,
Плодов медлительную сладость,
Благоуханные цветы.Одета яркой багряницей,
Как ночь мгновенная светла,
Она любила быть царицей,
Ее пленяла похвала.Ее в наряде гордом тешил
Алмаз в лучах и алый лал,
И бармы царские обвешал
Жемчуг шуршащий и коралл.Сверкало золото чертога,
Горел огнем и блеском свод,
И звонко пело у порога
Паденье раздробленных вод.Пылал багрянец пышных тканей
На белом холоде колонн,
И знойной радостью желаний
Был сладкий воздух напоен.Но тайна тяжкая мрачила
Блестящей славы дивный дом:
Царица в полдень уходила,
Куда, никто не знал о том.И, возвращаясь в круг веселый
Прелестных жен и юных дев,
Она склоняла взор тяжелый,
Она таила темный гнев.К забавам легкого веселья,
К турнирам взоров и речей
Влеклась тоска из подземелья,
От злой работы палачей.Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжелая лилась.Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик.Потом, спеша покинуть своды,
Где смрадный колыхался пар,
Она всходила в мир свободы,
Венца, лазури и фанфар.И, возвращаясь в круг веселый
Прелестных жен и юных дев,
Она клонила взор тяжелый,
Она таила темный гнев.
Я твердо уверен, что где-то в галактике дальней,
На пыльных тропинках, вдали от космических трасс,
Найдется планета, похожая с нашей детально,
И люди на ней совершенно похожи на нас.
Мой город, и дом, и квартира отыщутся где-то.
Согласно прописке, там занял пять метров жилья
Мужчина, который курит мои сигареты
И пьет жигулевское пиво не реже, чем я.
У нас с ним одни и те же заботы.
Он носит мой галстук,
Он спорит с моей женой.
И так же, как я,
По утрам он спешит на работу,
А вечером тем же автобусом едет домой.
Ему точно так же бывает и грустно, и скучно.
Бывает порою, что некому руку подать.
Поэтому нам поскорее с ним встретиться нужно,
Уж мы бы отлично сумели друг друга понять.
Итак, решено! Отправляюсь на эту планету!
Я продал часы, свою бритву и новый утюг.
Дождался субботы. В субботу построил ракету.
Встречай меня, парень! Встречай меня, преданный друг!
Ведь у нас с тобой одни и те же заботы.
Ты носишь мой галстук,
Ты спишь с моею женой.
И так же, как я,
По утрам ты спешишь на работу,
А вечером тем же автобусом едешь домой.
Три дня я плутал переулками звездного мира,
И к этой планете пришел на крутом вираже.
Все точно совпало — и город, и номер квартиры,
И те же соседи живут на одном этаже.
Соседи сказали — случилось большое несчастье!
Соседи мне сразу сказали, что в эти три дня
Он бритву, часы и утюг променял на запчасти
И тоже решил полететь — поглядеть на меня.
Теперь его заботы — мои заботы.
Ношу его галстук,
Скандалю с его женой.
И так же, как он,
По утрам я спешу на работу,
А вечером тем же автобусом еду домой.
Я еду домой.