Не Капитолий твой всемирный, вседержавный,
Не вечно-памятных развалин пепел славный,
Не величавый ряд дворцов и базилик,
Не тень священная, в которую поник
Ты царственной главой, столетьями венчанной,
Не сумрак вилл твоих свежо-благоуханной,
Где, щедростью даров счастливцев наделя,
Так радостно цветет роскошная земля,
Не тихие твои окрестные пустыни,
Над коими горит день светозарно-синий
И освещает их по прихоти своей
Сияньем радужным пылающих лучей
Иль стелет по степи безлесной и беззлачной
И дремлющую тень, и мрак полупрозрачный,
Не весь сей пышный мир величья и чудес,
Где красота земли и красота небес
Дают и мысли жизнь, и пищу вдохновеньям,
Где каждый век, в урок грядущим поколеньям,
Прорезав новые и вечные бразды,
Оставил творчества бессмертные следы,
Где все минувшего есть отзыв величавый,
Все песнь поэзии и все преданье славы;
Не эти голоса, не эти красоты,
Не то, чем прежде был, не то, чем ныне ты
Под заревом веков, событий их зерцало, —
Не это на душу мне достояньем пало
И властвует моей встревоженной душой.
Нет, скорбью, о мой Рим, сроднился я с тобой!
Сочувствие к тебе и внутренней, и чище:
Родное место есть мне на твоем кладбище,
На сем кладбище царств, столетий и племен,
Воспомнится ли мне ограда вечных стен?
И вопрошаю я тоской воспоминанья:
Не кисти, не резца, не зодчества созданья,
В которых смелый дух избранников живет.
Нет, мимо их, меня таинственно зовет
Тот мирный уголок, где ранняя могила
Родительской любви надежду схоронила.
Здесь Рим сказался мне, здесь понял я, в слезах,
Развалин и гробниц его и плач и прах;
Здесь скорби стен его, державной и глубокой,
Откликнулся и я печалью одинокой!
Еще младенцу в колыбели
Мечты мне тихо песни пели,
И с ними свыклася душа,
Они, чудесной жизни полны,
Ко мне нахлынули как волны,
Напевом слух обворожа.
Вскипело сердце дивным даром,
Заклокотал огонь в груди,
И дух, согретый чистым жаром,
Преград не ведал на пути.
Отозвались желанья воле;
Однажды ею подыша,
В мир, мне неведомый дотоле,
Рванулась пылкая душа.
Отважно я взглянул, сын праха,
В широкий, радужный эфир;
Сроднилось сердце с ним без страха,
И разлюбил я дольний мир.
И долго там, в стране лазурной,
Его чуждаясь, пробыл я
И счастье пил из полной урны
Полуземного бытия.
Мое сродство с подлунным миром,
Казалось, рушилось навек;
Я, горним дышащий эфиром,
Был больше дух, чем человек…
Но пробил час — мечты как тени
Исчезли вдруг в туманной мгле,
И после сладких сновидений
Я очутился на земле.
Тогда рука судьбы жестоко
Меня к земному пригнела,
Оковы врезались глубоко,
А жизнь за муками пришла.
Печально было пробужденье,
Я молча слезы проливал,
И вот, посланник провиденья,
Незримый голос мне сказал:
«Ты осужден печать изгнанья
Носить до гроба на челе,
Ты осужден ценой страданья
Купить в стране очарованья
Рай, недоступный на земле.
В тюрьме, за крепкими замками,
Бледнеет мысль, хладеет ум,
Но ты железными цепями
Окуй волненье мрачных дум;
Не доверяй души сомненью,
За горе жизни не кляни,
Молись святому провиденью
И веру в господа храни.
Над ложем слез, как вестник славы,
Взойдет предсмертная заря,
И воспаришь ты величаво
В обитель горнего царя,
В свою небесную отчизну…»
Умолк. И ожил я душой,
И заглушили укоризну
Слова надежды золотой… И с той поры, изгнанник бедный,
Одной надеждой я живу,
Прошедшей жизни очерк бледный
Со мной во сне и наяву.
Порой, знакомый голос слыша,
Я от восторга трепещу,
Хочу лететь, подняться выше,
Но цепь звенит мне: «Не пущу!»
И я припомню, что в оковы
Меня от неба низвели,
Но проклинать в тоске суровой
Не смею жизни и земли.
И жизнь ли — цепь скорбей, страданий,
В которой каждое звено
Полно язвительных мечтаний
И ядом слез отравлено?
Наш мир — он место дикой брани,
Где каждый бьется сам с собой:
Кто — веры сын — с крестом во длани,
Кто в сердце с адскою мечтой.
Земля — широкая могила,
Где спор за место каждый час,
Пока всевластной смерти сила
Усопшим поровну не даст.Я похоронен в сей могиле,
Изгнанник родины моей,
Перегорел мой дух в горниле
Земных желаний и страстей.
Но я к страданьям приучился,
Всегда готовый встретить смерть,
Не жить здесь в мире я родился,
Нет, я родился умереть…
Счастливцу прежде без границы,
Теперь отрадно мне страдать,
Полами жесткой власяницы
Несчастий пот с чела стирать.
Я утешительного слова
В изгнаньи жизни не забыл,
Я видел небо без покрова,
Награды горние вкусил;
И что страданья перед ними!
Навек себя им отдаю,
Когда я благами земными
Куплю на небе жизнь мою
И, не смутясь житейской битвой,
Окончу доблестно свой век.
С надеждой, верой и молитвой
Чего не может человек?..
Будь безумцем и поэтом,
Если сердце рвется ввысь;
Только в жизни ты при этом
К воплощеньям не стремись!
Были дни — я помню гору,
Рейн манил внизу меня;
Вся страна цвела в ту пору
Предо мной в сиянье дня.
И под рокот мелодичный
Волны свой свершали путь;
Дрожь услады необычной
Мне закрадывалась в грудь.
А теперь дойду до цели —
Уж мелодия не та:
Сны и грезы облетели,
В прах развеялась мечта.
А теперь взгляну с вершины
На простор родной земли:
Там, где жили исполины,
Ныне карлики пошли.
Вместо мира золотого,
Что добыт ценой смертей,
Вижу я, куются снова
Злые цепи для людей.
Слышу я, поносят с жаром
Тех, кто в яростном бою
Подставлял не раз ударам
Грудь бесстрашную свою.
О, позор! Страной забыты,
В небреженье храбрецы;
Жалким рубищем прикрыты
Их священные рубцы!
Соль земли, надежда края,
Ходят неженки в шелках,
Честь венчает негодяя
И наемника — размах.
Клеветой на предков чинных
Стал немецкий наш наряд,
И камзолы о старинных,
Прежних днях нам говорят,
Днях, когда с простым обличьем
Добрый нрав в согласье жил
И, покорствуя приличьям,
Юный возраст старость чтил;
Когда девушке не лгали
Вздохи модного юнца
И князьки не украшали
Лжеприсягою венца;
Когда все вершилось словом,
А не записями книг,
И под панцырем суровым
Билось сердце каждый миг.
Здесь, в садах, родные недра
Не один взрастили цвет;
Их земля питает щедро,
Небо льет им кроткий свет.
Но цветок, что встарь когда-то
Расцветал и на скалах,
Он, источник аромата,
Не растет у нас в садах.
Люди с твердою рукою
Чтили в нем любви залог;
Благосклонностью людскою
Именуется цветок.
Путник, к замку на вершине
Тщетно ты направишь шаг:
Не уют ты встретишь ныне,
А лишь холод, жуть и мрак.
Мост подемный кверху вскинут,
Не трубит дозор в трубу;
Властелин и стража стынут
Под землей, уснув в гробу.
Жены дремлют в склепах тоже,
Те, что нежностью цвели;
Тут сокровища дороже
Высших ценностей земли.
Песней неги и томленья
Веет в сумраке могил,
Ибо дух благоговенья
И любви там опочил.
Но и нашим дамам нежным,
Тоже любящим, — хвала:
Так подходят им, прилежным,
Танцы, живопись, игла.
Воспевают звучно очень
Старину, любовь навек,
Сомневаюсь тут же, впрочем,
Так ли создан человек.
Наши матери когда-то
Полагали, что алмаз,
В мире всех прекрасней, свято
Погребен в душе у нас.
Не совсем уж от мамаши
Отличается и дочь;
Быть в алмазах дамы наши,
Как-никак, отнюдь не прочь.
Призрак дружбы
Пусть во власти суеверья
Дивный жемчуг Иордана
Алчным Римом подменен,
Прочь, видения былого,
Скройтесь, призраки теней!
Не вернет пустое слово
Красоты ушедших дней.
Xор (*).
Непобедима ваша слава,
Царица благодатных гор!
Красуйся Фебова Держава!
Ликуй священных Муз собор!
Древа и камни хладны
Великому во след!
Парнасский ключь отрадный,
Преми хвалой побед!
Ты, вечной лавр, склонись
К Нему своей главою!
Мирт юный, сам собою
В венец Его вплетись!
Се Он против Тифона,
Против врага наук,
Святыни и закона
Напрягнул таки лук!
Се! доблий, светозарный
По радужным зыбям,
Вождь сил высокопарный —
Несет конец войнам!
Гром, брани непогоды
Впреди парят; вкруг дымь!
Вся суша, небо, воды —
Вселенная за Ним!
Как?—сей дракон, стрелою Феба
; Сраженный к счастию людей,
Вновь оживлен противу Неба
Преступной—матерью землей?
Как?—снова он дерзает
Разверсть сожженный громом зев?
И изможденный обвивает
Узлами трон Царев?
Куда геенны порожденье?
Отколе в мирныя места.
Тебя влечет ожесточенье?
Кто отпер адовы врата?
Кто отпер извергу?—Бог мести!
На миг с злодея узы снял,
Чтоб Фурий полк на поле чести
Его для казни низкой гнал,
Да Феб вселенныя пред взором,
В урок народов и веков,
Последних, грозных кар дозором
Ее избавит от оков!
Безумной! чем ты, чем ты льстился?
Против кого твой злый совет?
Смотри: ты в ранах истощился,
Ты тьма? возставшая на свет?
Смотри; едва ты собрал члены,
Едва ты движешься в пыли!
За Аполлоном в грозны стены
Стеснясь, грядут Цари земли!
Здесь бурей брани удравляет
Он в гневе праведном своем
В Отчизне храмы обновляет,
Твоим пожранные огнем!
Дыханьем ада попаленный,
Се паки град Его цветет,
И лесом лавров осененный,
Он сам себя не узнает!
Непобедима ваша слава,
Царицы благодатных гор!
Красуйся Фебова Держава!
Ликуй священных Муз собор!
Древа и камни хладны
Великому во след!
Парнасский ключь отрадный,
Греми хвалой побед!
Мрзлкв.
(*) Петый в Московском Университете в день торжественнаго Собрания, 2 го Июля.
1
Голубые просторы, туманы,
Ковыли, да полынь, да бурьяны…
Ширь земли да небесная лепь!
Разлилось, развернулось на воле
Припонтийское Дикое Поле,
Темная Киммерийская степь.
Вся могильниками покрыта —
Без имян, без конца, без числа…
Вся копытом да копьями взрыта,
Костью сеяна, кровью полита,
Да народной тугой поросла.
Только ветр закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет — развалист и хляб
По оврагам, увалам, излогам,
По немеряным скифским дорогам
Меж курганов да каменных баб.
Вихрит вихрями клочья бурьяна,
И гудит, и звенит, и поет…
Эти поприща — дно океана,
От великих обсякшее вод.
Распалял их полуденный огнь,
Индевела заречная синь…
Да ползла желтолицая погань
Азиатских бездонных пустынь.
За хазарами шли печенеги,
Ржали кони, пестрели шатры,
Пред рассветом скрипели телеги,
По ночам разгорались костры,
Раздувались обозами тропы
Перегруженных степей,
На зубчатые стены Европы
Низвергались внезапно потопы
Колченогих, раскосых людей,
И орлы на Равеннских воротах
Исчезали в водоворотах
Всадников и лошадей.
Много было их — люты, хоробры,
Но исчезли, «изникли, как обры»,
В темной распре улусов и ханств,
И смерчи, что росли и сшибались,
Разошлись, растеклись, растерялись
Средь степных безысходных пространств.
2
Долго Русь раздирали по клочьям
И усобицы, и татарва.
Но в лесах по речным узорочьям
Завязалась узлом Москва.
Кремль, овеянный сказочной славой,
Встал в парче облачений и риз,
Белокаменный и златоглавый
Над скудою закуренных изб.
Отразился в лазоревой ленте,
Развитой по лугам-муравам,
Аристотелем Фиоравенти
На Москва-реке строенный храм.
И московские Иоанны
На татарские веси и страны
Наложили тяжелую пядь
И пятой наступили на степи…
От кремлевских тугих благолепий
Стало трудно в Москве дышать.
Голытьбу с тесноты да с неволи
Потянуло на Дикое Поле
Под высокий степной небосклон:
С топором, да с косой, да с оралом
Уходили на север — к Уралам,
Убегали на Волгу, за Дон.
Их разлет был широк и несвязен:
Жгли, рубили, взымали ясак.
Правил парус на Персию Разин,
И Сибирь покорял Ермак.
С Беломорья до Приазовья
Подымались на клич удальцов
Воровские круги понизовья
Да концы вечевых городов.
Лишь Никола-Угодник, Егорий —
Волчий пастырь — строитель земли —
Знают были пустынь и поморий,
Где казацкие кости легли.
3
Русь! встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих Богородиц
На оградах Печерских церквей.
Все, что было, повторится ныне…
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне —
В небе — Бог, на земле — богатырь.
Эх, не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь.
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.
Начто над рощей сей тенистой
Ты завываешь, бурный ветр,
И над зелеными лугами
Теснитесь, грозны тучи, вы?
Кого во мраках, вихри люты,
Вы устрашить хотите здесь?
Чью грудь, громовые удары,
Стремитесь здесь вы разразить?
Ах, на кого ты воружаешь
Природу, гневно божество?—
Не соловей ли кроткий, нежный
Причина гнева твоего?
Не пеночка ль невинной песнью
Тебя умела раздражить?
Или невинная овечка
Могла нарушить твой закон,
И воружить тебя перуном
На сердце робкое свое,
На грудь, покрытую волною,
Подобну снегу белизной,
А мягкостью подобну пуху?
Или смиренный селянин,
В избыток чуждый работая
И оживляя грудь свою
Нехитростною сельской песнью,
Мог возбудить твой, страшный гнев?
Открой мне, царь миров несчетных:
Ужли для них навел ты тьму
И повелел ударить громам,
И воздух раздирать перунам,
И вихрям дубы вырывать?
Для них ли здесь природа стонет?
А там, за полем вдалеке,
А там, за белыми стенами,
Изнеженная роскошь дремлет:
Не громы слух ее мятут,
Пред нею мусикийски хоры,
Согласьем сердце щекотя,
Поют порокам песни хвальны
И сладострастье в душу льют.
А там гордец, надувшись грудью,
Тебе мечтает равен быть
И по земле едва ступает,
Чтя недостойным ног своих
Ходить по той, кем он питаем
И от кого исшел на свет.
А тамо, львиными когтями
Корыстолюбье воружась,
Рыкая пламенем геенским,
Кричит: все собственность моя!
Моя земля, мои все воды,
Огонь и самый воздух мой!
Кричит!— и с алчностью обемлет
Дальнейшие края земли.
Здесь гром — а там спокойно люди
Порокам воздвигают трон;
Здесь гром — а там они спокойно
Курят пред ними фимиам,—
И солнце ясно светит там,
И не смущается природа,
Нарушен видя свой закон!
На них, на них, о боже вечный,
Горами тучи ты надвинь,
Рассыпь на них свои перуны
И под ногами дерзких сих
Разверзи пропасти земные
И дно им ада покажи,—
Чтоб там они узрели муки,
Назначенные злобе их,
Чтобы оттоль сразились стоном
Предместников своих во зле,
И чтобы, кровью заливаясь,
Им сердце в трепете рекло,
Что жив злодеев страшный мститель.
От света светов луч излился,
И добродетель родилась!
В тьме мир дремавший пробудился,
Земля весельем облеклась;
В священном торжестве природа
Объемлет дар для смертных рода;
От горних, светлых стран небес
Златой, блаженный век спустился,
Восторг божественный вселился
Во глубине святых сердец.На землю дщерь Творца предстала,
Творений хор ей гимн воспел;
Пустыня светлым раем стала;
Как крин, повсюду мир процвел;
Любовь, невинность, кротость нравов;
Без строгости и без уставов,
Правдивость, честность всем эгид;
Повсюду дружба водворилась,
Повсюду истина явилась,
Преданность, верность, совесть, стыд.Дохнула злоба — и родился
Кровавый, яростный раздор;
Вздохнул он — вздох сей повторился
Среди сердец кремнистых гор;
Ужасный яд — его дыханье,
Убийство, смерть — его желанье,
И мрак — блистание очей.
Взглянул — и брани воспылали,
Несчастны жертвы застонали,
Кровь быстрой полилась струей.Одеян бурей век железный,
Потрясши круг земли, предстал;
Померк натуры вид любезный,
И смертный счастлив быть престал.
С цепей своих Борей сорвался,
В полях небесных гром раздался,
Завыл и лес и сонм морей!
С лугов зефиры улетели,
По рощам птицы онемели,
И светлый не журчит ручей.Дщерь ада, злоба есть содетель
Бесчисленных лютейших бед;
Но не исчезла добродетель!
Она еще, еще живет;
Еще ей созидают храмы,
Еще курят ей фимиамы;
Но, ах! златой уж век исчез,
В пучине вечности сокрылся,
Один лишь луч к нам отделился
И добрым мир с собой принес.Иной гордыни чтит законы,
Идет неправды по стезям;
Иной коварству зиждет троны
И дышит лестию к царям;
Иной за славою стремится;
Тот злата алчностью томится,
Тот ратует с врагом своим,
И всяк путь ложный избирает,
В ночи как будто бы блуждает;
Его дела — ничтожный дым.И муж, премудростью почтенный,
Во испытаньях поседев,
Муж праведный и просвещенный
Вздохнет, на все сие воззрев;
В мечтаньях сих он тленность видит.
Порок и зло он ненавидит,
И добродетели кумир
В своей душе он обожает,
Свою всю жизнь ей посвящает,
Его чертог — пространный мир.Кто правды, честности уставы
В теченье дней своих блюдет,
Тот к счастью обретет путь правый,
Корабль свой в пристань приведет;
Среди он бедствий не погибнет,
В гоненье рока он возникнет,
Его перун не устрашит.
Когда и смерть к нему явится,
То дух его возвеселится,
К блаженству спешно полетит.О вы, подобье юных кринов!
В вас пламень бодрости горит,
В вас зрю я доблесть славянинов —
Учитесь добродетель чтить;
В душе ей храм соорудите,
Ей мысли, чувства посвятите,
Стремитесь мудрых по стезям.
Круг жизни вашей совершится,
Но солнце ваших дней затмится,
Зарю оставя по следам.
Средь тихой ночи, в сладком сне
Явилась милая ко мне;
В глухую ночь, в свой скромный дом
Ее привлек я волшебством.
Он здесь, мой образ неземной,
С улыбкой кроткой предо мной,
Забилось сердце у меня,
И говорю ей страстно я:
«Всю жизнь, всю молодость свою
Тебе охотно отдаю,
Но этой ночью до зари
Любви блаженство мне дари».
Она с загадочной тоской,
С любовью, с нежностью такой,
Сказала: «О, отдай ты мне
Блаженство в горней стороне!»
«Всю жизнь, кровь юную свою
Тебе охотно отдаю;
Но, милый ангел, не отдам,
Я своего блаженства там».
Красы чарующей полна,
Еще нежней глядит она
И шепчет: «О, отдай ты мне
Блаженство в горней стороне!»
Я воспален; в душе моей
Пылают тысячи огней;
И сердце жгут ея слова…
Мне тяжко, я дышу едва.
В сияньи славы золотом,
Летают ангелы кругом;
Но из земли кобольдов рой
Явился бешеной толпой.
Кобольды, мрачные, как ночь,
Их отогнали скоро прочь,
Но и кобольдов черный рой
Исчез, сокрытый серой мглой.
Я весь от страсти замирал,
В обятьях милую сжимал;
Она, как лань прильнув ко мне,
Рыдала горько в тишине.
Причину знаю этих слез,
Ищу устами губок-роз…
«Потоки слез останови,
Отдайся, друг, моей любви!»
«Отдайся вся моей любви…»
Но лед я чувствую в крови,
Пол под ногами задрожал,
И разверзается провал.
Из недр земли, как мрак черны,
Выходят слуги сатаны.
Бледнеет милая моя…
Из рук ее теряю я.
Пленен я черною толпой;
Все скачет в пляске круговой,
Со всех сторон меня теснит
И резким хохотом звучит.
Теснее, все тесней их круг;
И страшный хор поет вокруг:
«Раз отдал душу ты бесам —
Принадлежишь навеки нам!»
На фотографии мужчина снят.
Вокруг него растения торчат,
Вокруг него разросся молочай —
И больше ничего… Безлюдный край!
И больше ничего, как будто он
И вправду под капустою рожден…
Я с удивлением гляжу на свой портрет:
Черты похожи, а меня и нет!
Со мной на фотографии моей
Должны бы сняться тысячи людей,
Людей, составивших мою семью.
Пусть мать качает колыбель мою!
Пускай доярки с молоком стоят,
Которое я выпил год назад, —
Оно белело чисто и светло,
Оно когда-то жизнь мою спасло.
Матрос огромный, с марлей на виске,
Качающийся на грузовике
В гробу открытом лунной ночью… Он
Сошел на землю охранять мой сон,
Акацию и школьную скамью
И навсегда вошел в мою семью.
А где-то сзади моего лица
Найдется место и для подлеца,
Чей прах в земле — и тот враждебен мне:
Явись, Деникин, тенью на стене!
Торговка Марья станет в уголке —
Купоны, боны, кроны в кошельке, —
Рука торговки тянется к плодам…
Я враг скупцам, лжецам и торгашам!
Со мною должен сняться и солдат,
Мной встреченный семнадцать лет назад.
(Такое шло сиянье по волне,
Что стыдно было плюнуть в воду мне.)
Солдат французский в куртке голубой,
Который дыню поделил со мной,
Почуяв мальчика голодный взгляд…
Шумело море… Где же ты, солдат?
Забыв твои глаза, улыбку, рот,
Я полюбил всей Франции народ.
Так я пишу. И предо мной портрет,
Ему уже конца и края нет:
Явитесь, хохоча и говоря,
Матросы, прачки, швеи, слесаря.
Без вас меня не радует портрет,
Как будто бы руки иль глаза нет.
Учителя, любившие меня!
Прохожие, дававшие огня!
Со мною вы. Без вас, мои друзья,
Что стоит фотография моя!
Внемли мне, христианин. Будь
Готов помочь тому, кто просит.
Я Вечный Жид—и вечно в путь
Могучий вихрь меня уносит.
Все мрет вокруг. Мне смерти нет.
С надеждой жду, чтоб загасила
Ночь над землей на веки свет —
Но каждый день встает светило.
Иди! Иди!
Звучит мне всюду с грозной силой.
И вечность, вечность впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
В восьмнадцать я веков прошел
Над пеплом Греции и Рима,
Мильоны городов и сел —
Все дальше вихрь уносит мимо.
Я видел, как из зерн благих
Всходили гибельные всходы
И новый мир из волн морских
Возник для будущей свободы.
Иди! Иди!
Все слышу я как в оны годы.
И вечность, вечность впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
Все чувства Бог смягчил мои;
Но в скорби нежной и глубокой
От крова чуждой мне семьи
Уносит вихрь меня далеко.
Динарий вечный мой в суму
Бросая нищему—я руку
Пожать не мог ни одному…
И дальше шел покорный звуку:
Иди! Иди!
Один, в душе замкни всю муку!
И вечность, вечность впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
Весенней зелени кустов
Приветно манит тень густая
Стряхнуть в их кущах пыль веков —
Но вихрь клубится, завывая.
Минуту я прошу всего —
Но в полной вечности мученья
Небесный гнев ни одного
Не уступает мне мгновенья.
Иди! Иди
Весь срок земли круговращенья!
И вечность, вечность, впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
Кружок резвящихся детей
Навеет вдруг воспоминанье
О детях, о жене моей….
Вдруг—слышу вихря завыванье!
Разсейте, старики, свой страх
Пред смертью—миром утомленных:
Моя ноги развеет прах
Их всех—детей, едва рожденных!
Иди! Иди
Средь населений обновленных!
И вечность, вечность впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
Когда я вновь в стране родной
Иду близ стен Ерусалима,
Хочу я шаг замедлить свой —
Но вихрь бушует: Мимо! Мимо!
Я Грозный голос слышу там:
Здесь все твои давно почили.
Иди! Иди! Твоим костям
Успокоенья нет в могиле!
Иди! Иди!
Смерть над тобой одним не в силе.
И вечность, вечность впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
Над Богочеловеком я,
Когда он крест сбой нес, изранен,
Дерзнул… Прости!.. Бежит земля…
Вихрь гонит… Помни, христианин:
Будь милосердым. Жизнь мою
Постигни: до скончанья века
Не за божественность свою
Бог мстит во мне—за человека.
Иди! Иди!
Звучит мне всюду с грозной силой.
И вечность, вечность впереди…
Иди! Иди! Иди! Иди!
В. Курочкин.
Мое дитя, со мною от купели
Твой первый шаг житейский соверши;
Твои глаза едва еще прозрели;
Едва зажжен огонь твоей души...
Но ризой ты венчальной уж одета,
Обручена с священным бытием;
Тебя несет праматерь к прагу света:
Отведать жизнь пред вечным алтарем.
Не чувствуя, не видя и не зная,
Ты на моих покоишься руках;
И Благодать, младенчеству родная,
Тебя принять готова в сих вратах;
С надеждою, с трепещущим моленьем
Я подхожу к святыне их с тобой:
Тебя явить пред вечным Провиденьем,
Его руке поверить жребий твой.
О, час судьбы! о, тихий мой младенец!
Пришед со мной к пределу двух миров,
Ты ждешь, земли недавний уроженец,
Чтоб для тебя поднялся тот покров,
За коим все, что верно в жизни нашей.
Приступим... дверь для нас отворена;
Не трепещи пред сею тайной чашей —
Тебе несет небесное она.
Пей жизнь, дитя, из чаши Провиденья
С младенчески-невинною душой;
Мы предстоим святилищу спасенья,
И здесь его престол перед тобой;
К сей пристани таинственно дорога
Проложена сквозь опыт бытия...
О, новое дитя в семействе Бога,
Прекрасная отчизна здесь твоя.
Сюда иди покорно и смиренно
Со всем, что жизнь тебе ни уделит;
Небесному будь в сердце неизменно —
Небесное тебе не изменит.
Что ни придет с незнаемым грядущим —
Все будет дар хранительной руки;
Мы на земле повсюду с Вездесущим;
Везде к Нему душой недалеки.
Свершилось!.. Ты ль, посол небес крылатый,
Исходишь к ней из таинственных врат?
Ты ль, Промыслом назначенный вожатый,
Земной сестре небесный, верный брат?
Прими ж ее, божественный хранитель;
Будь в радости и в скорби с сей душой;
Будь жизни ей утешный изяснитель
И не покинь до родины святой.
ОдинИдут тысячелетья мимо.
Свет солнца прогоняет тень,
И над землей неутомимо
Уходит ночь, приходит день.Природа та же всё от века,
В убранстве прежней красоты,
И возмущают человека
Всё те ж надежды и мечты.Решеньем древнего вопроса
Всё занят он, а между тем
Катятся времени колеса,
Неудержимые ничем.И, жаждой мучимый, с вершины
На пройденный он смотрит путь.
Ответов много, — ни единый
Вполне не успокоит грудь.Он всё добыча тех сомнений,
Его встречавших с первых лет;
Всё та же цель его стремлений,
И так же достиженья нет.Побед и славных дел так много,
Вокруг так много свершено…
Зачем в душе живет тревога,
Успокоенье не дано? Словам я, жаждою томимый,
Высокой мудрости внимал,
На мысли блеск невыносимый
Я смело взор свой устремлял, И в трудный путь я бодро вышел
Светлело небо впереди, —
И трепет истины я слышал
В своей взволнованной груди.И всё земное отпадало,
И всё бледнело предо мной:
Редело мрака покрывало,
Густой лежавшее грядой.И веял на меня сильнее
Таинственный сладчайший хлад,
И новый луч сверкал светлее,
Смущенный поражая взгляд.И мир мне открывался новый,
Где мыслью всё озарено,
Где красок нет, где всё сурово,
От пестроты обнажено.Но страшен вид такой пучины,
Непреходящей той зимы.
И хлад таинственный долины
Нам тяжек: видно, слабы мы.ДругойИ я, как ты, волненья духа,
В нас обитающего, знал,
И я, как ты, все силы слуха
К его ответам напрягал.Но знаю я, что знанье это
Я должен жизнию глушить
И что за луч блестящий света
Мир целый мраком окружить.Окажи, не правда ли, ужасна
Та область, тот суровый мир?
А жизнь вокруг тебя прекрасна,
И прав ее прекрасный пир.Но знанье может ли быть живо
И благостно, когда оно
Всё попирает горделиво
Что жизнью дышит и полно! ОдинСогласен я, но невозможно
Одно соединить с другим,
Когда неясно и тревожно
Ты жаждой истины томим.Иди вперед, суровой сталью
Несокрушимой весь покрыт;
Там, за неясной, темной далью,
Источник истины сокрыт.Смотри, как пестро и прекрасно
Цветет земля в своих полях —
Но оттого, что солнце ясно
Горит в далеких небесах.
Мы время по часам заметили
И кверху поползли по склону.
Вот и обрыв. Мы без свидетелей
У края вражьей обороны.
Вот там она, и там, и тут она —
Везде, везде, до самой кручи.
Как паутиною опутана
Вся проволкою колючей.
Он наших мыслей не подслушивал
И не заглядывал нам в душу.
Он из конюшни вниз обрушивал
Свой бешеный огонь по Зуше.
Прожекторы, как ножки циркуля,
Лучом вонзались в коновязи.
Прямые поподанья фыркали
Фонтанами земли и грязи.
Но чем обстрел дымил багровее,
Тем равнодушнее к осколкам,
В спокойствии и хладнокровии
Работали мы тихомолком.
Со мною были люди смелые.
Я знал, что в проволочной чаще
Проходы нужные проделаю
Для битвы завтра предстоящей.
Вдруг одного сапера ранило.
Он отползал от вражьих линий,
Привстал, и дух от боли заняло,
И он упал в густой полыни.
Он приходил в себя урывками,
Осматривался на пригорке
И щупал место под нашивками
На почерневшей гимнастерке.
И думал: глупость, оцарапали,
И он отвалит от Казани,
К жене и детям вверх к Сарапулю,
И вновь и вновь терял сознанье.
Все в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья,
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью.
Хоть землю грыз от боли раненый,
Но стонами не выдал братьев,
Врожденной стойкости крестьянина
И в обмороке не утратив.
Его живым успели вынести.
Час продышал он через силу.
Хотя за речкой почва глинистей,
Там вырыли ему могилу.
Когда, убитые потерею,
К нему сошлись мы на прощанье,
Заговорила артиллерия
В две тысячи своих гортаней.
В часах задвигались колесики.
Проснулись рычаги и шкивы.
К проделанной покойным просеке
Шагнула армия прорыва.
Сраженье хлынуло в пробоину
И выкатилось на равнину,
Как входит море в край застроенный,
С разбега проломив плотину.
Пехота шла вперед маршрутами,
Как их располагал умерший.
Поздней немногими минутами
Противник дрогнул у Завершья.
Он оставлял снарядов штабели,
Котлы дымящегося супа,
Все, что обозные награбили,
Палатки, ящики и трупы.
Потом дорогою завещанной
Прошло с победами все войско.
Края расширившейся трещины
У Криворожья и Пропойска.
Мы оттого теперь у Гомеля,
Что на поляне в полнолунье
Своей души не экономили
B пластунском деле накануне.
Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.
Когда кончается
Нам близкий человек,
Мы удивленно задаем вопрос:
"Кто умер?
Есть ли у него семья
И кто беднягу на кладбище снес?"
Когда покинет нас хороший друг,
Его конец печален только нам.
Потеря друга, что уснул навек,
Горька бывает лишь его друзьям.
Когда издохнет бай или купец, -
О нем лишь баев слезы горячи:
Пузатого собрата схоронив,
О нем рыдают только богачи.
И ходят в трауре по богачу
Пять-шесть его приятелей всего.
А весь трудящийся рабочий мир
Не даст и двух копеек за него!
Но если друг у бедняков умрет,
Тогда печаль мильонов горяча!
Она, как нож,
Пронзает их сердца!
Пример тому —
Кончина Ильича!
Его потеря громом потрясла
Трудящихся людей на всей земле!..
Иные умирают, — год пройдет,
И память их теряется во мгле.
Воспоминанье об иных из нас
Засыплет время, как следы — песок.
Грусть о других — с годами все сильней
И образ их все более высок!
Потомки ставят
Памятники им
И чтут в сердцах
Их благородный труд.
Так Ленин и учение его
У нас в душе
Вовеки не умрут!
Ученье это никому из нас
Не даст с дороги правильной свернуть.
Он проложил,
Как мудрый инженер,
В грядущее прямой и ясный путь!
Он - образец бессмертной славы нам.
И образцов светлей и ярче нет!
Вовеки будет
Над землей сиять
Его немеркнущий и чистый свет!
Мне кажется — Ильич не умирал!
Я думаю — он жив поныне в ней, —
Неутомимой, бдительной, стальной,
Прямой и мудрой партии своей!
Да!
Он презрел теченье быстрых лет!
Все больше уважаем и велик, —
Ильич живет! Не умирал он, нет!
И враг пред ним в бессилии поник!
Из-за леса, леса темного,
Подымалась красна зорюшка,
Рассыпала ясной радугой
Огоньки-лучи багровые.
Загорались ярким пламенем
Сосны старые, могучие,
Наряжали сетки хвойные
В покрывала златотканые.
А кругом роса жемчужная
Отливала блестки алые,
И над озером серебряным
Камыши, склонясь, шепталися.
В это утро вместе с солнышком
Уж из тех ли темных зарослей
Выплывала, словно зоренька,
Белоснежная лебедушка.
Позади ватагой стройною
Подвигались лебежатушки.
И дробилась гладь зеркальная
На колечки изумрудные.
И от той ли тихой заводи,
Посередь того ли озера,
Пролегла струя далекая
Лентой темной и широкою.
Уплывала лебедь белая
По ту сторону раздольную,
Где к затону молчаливому
Прилегла трава шелковая.
У побережья зеленого,
Наклонив головки нежные,
Перешептывались лилии
С ручейками тихозвонными.
Как и стала звать лебедушка
Своих малых лебежатушек
Погулять на луг пестреющий,
Пощипать траву душистую.
Выходили лебежатушки
Теребить траву-муравушку,
И росинки серебристые,
Словно жемчуг, осыпалися.
А кругом цветы лазоревы
Распускали волны пряные
И, как гости чужедальние,
Улыбались дню веселому.
И гуляли детки малые
По раздолью по широкому,
А лебедка белоснежная,
Не спуская глаз, дозорила.
Пролетал ли коршун рощею,
Иль змея ползла равниною,
Гоготала лебедь белая,
Созывая малых детушек.
Хоронились лебежатушки
Под крыло ли материнское,
И когда гроза скрывалася,
Снова бегали-резвилися.
Но не чуяла лебедушка,
Не видала оком доблестным,
Что от солнца золотистого
Надвигалась туча черная —
Молодой орел под облаком
Расправлял крыло могучее
И бросал глазами молнии
На равнину бесконечную.
Видел он у леса темного,
На пригорке у расщелины,
Как змея на солнце выползла
И свилась в колечко, грелася.
И хотел орел со злобою
Как стрела на землю кинуться,
Но змея его заметила
И под кочку притаилася.
Взмахом крыл своих под облаком
Он расправил когти острые
И, добычу поджидаючи,
Замер в воздухе распластанный.
Но глаза его орлиные
Разглядели степь далекую,
И у озера широкого
Он увидел лебедь белую.
Грозный взмах крыла могучего
Отогнал седое облако,
И орел, как точка черная,
Стал к земле спускаться кольцами.
В это время лебедь белая
Оглянула гладь зеркальную
И на небе отражавшемся
Увидала крылья длинные.
Встрепенулася лебедушка,
Закричала лебежатушкам,
Собралися детки малые
И под крылья схоронилися.
А орел, взмахнувши крыльями,
Как стрела на землю кинулся,
И впилися когти острые
Прямо в шею лебединую.
Распустила крылья белые
Белоснежная лебедушка
И ногами помертвелыми
Оттолкнула малых детушек.
Побежали детки к озеру,
Понеслись в густые заросли,
А из глаз родимой матери
Покатились слезы горькие.
А орел когтями острыми
Раздирал ей тело нежное,
И летели перья белые,
Словно брызги, во все стороны.
Колыхалось тихо озеро,
Камыши, склонясь, шепталися,
А под кочками зелеными
Хоронились лебежатушки.
В пустыне, где царственный Нил
Купает ступени могил;
Где, лаврам колышимым вторя,
Бьют волны Эгейского моря;
Где мир италийских полей
Скрывает этрусских царей;
И там, за чертой океана,
В волшебных краях Юкатана,
Во мгле мексиканских лесов, —
Тревожа округлость холмов
И радостных далей беспечные виды,
Стоят Пирамиды.
Из далей столетий пришли
Ровесницы дряхлой Земли
И встали, как символы, в мире!
В них скрыто — и три, и четыре,
И семь, и двенадцать: в них смысл
Первичных, таинственных числ,
И, в знак, что одно на потребу,
Чело их возносится к небу
Так ты неизменно стремись,
Наш дух, в бесконечную высь!
«Что горе и радость? успех и обиды? —
Твердят Пирамиды. —
Все минет. Как льется вода,
Исчезнут в веках города,
Разрушатся стены в своды,
Пройдут племена и народы;
Но будет звучать наш завет
Сквозь сонмы мятущихся лет!
Что́ в нас, то навек неизменно.
Все призрачно, бренно и тленно, —
Песнь лиры, созданье резца.
По будем стоять до конца,
Как истина под покрывалом Изиды,
Лишь мы, Пирамиды!
Строители наши в веках
Осилили сумрачный прах,
И тайну природы постигли,
И вечные знаки воздвигли,
Мечтами в грядущем паря.
Пусть канул их мир, как заря
В пыланиях нового века, —
Но смутно душа человека
Хранит в глубине до сих пор,
Что звали — Орфей, Пифагор,
Христос, Моисей, Заратустра, друиды,
И мы, Пирамиды!
Народы! идя по земле,
В сомнениях, в праве и зле,
Живите божественной тайной!
Вы связаны все не случайно
В единую духом семью!
Поймите же общность свою,
Вы, индусы, греки, славяне,
Романцы, туранцы, армяне,
Семиты и все племена!
Мы бросили вам семена.
Когда ж всколосится посев Атлантиды?
Мы ждем, Пирамиды!»
1917
Что за жизнь? Ни на миг я не знаю покою
И не ведаю, где преклонить мне главу.
Знать, забыла судьба, что я в мире живу
И что плотью, как все, облечен я земною.
Я родился на свет, чтоб терзаться, страдать,
И трудиться весь век, и награды не ждать
За труды и за скорбь от людей и от неба,
И по дням проводить без насущного хлеба.
Я к небу воззову—оно
Меня не слышит, к зову глухо;
Взор к солнцу—солнце мне темно;
К земле—земля грозит засухой…
Я жить хочу с людьми в ладу,
Смотрю—они мне ковы ставят.
Трудясь, я честно жизнь веду —
Они меня чернят, бесславят.
Везде наперекор мне рок,
Везде меня встречает горе:
Спускаю ли я свой челнок
На море—и бушует море;
Спешу ли в Индию—и там,
В стране, металлами богатой,
Трудясь, блуждая по горам,
И нахожу… свинец—не злато.
Являюсь ли я иногда,
Сжав сердце, к гордому вельможе, —
И—об руку со мной, беда:
Я за порог лишь--п к прихожей
Швейцар, молчание храня
И всех встречая по одежде,
Укажет пальцем на меня —
И смерть зачавшейся надежде.
Вхожу к вельможе я, тупой,
С холодностью души и чувства,
В кругу друзей-невежд—со мной
Заговорит он про искусства —
Уйду: он судит обо мне
Не по уму, а по одежде,
С своим швейцаром наравне…
Ценить искусства не невежде!..
Одной мечтою я живу,
И ею занятый одною,
Я и во сне и наяву
Воздушные чертоги строю.
Я, замечтавшися, творю
Великолепные чертоги;
Мечты пройдут, и я смотрю
Сквозь слез на мой приют убогий.
Другим не счесть богатств своих,
К ним нужда заглянуть не смеет;
Весь век слепое счастье их
На лоне роскоши лелеет;
Другим богатств своих не счесть —
А мне—отверженцу судьбины —
Назначено брань с нуждой весть
И… в богадельне ждать кончины…
И я… я—живописец!.. да!
На все смеющиеся краски
Я навожу и никогда —
От счастия не вижу ласки…
Будь живописец, будь поэт, —
Что пользы? В век наш развращенный
Счастлив лишь тот, в ком смысла нет,
В ком огнь не теплится священный.
Что за жизнь? Ни на миг я не знаю покою
И не ведаю, где преклонить мне главу.
Знать, забыла судьба, что я в мире живу
И что плотью, как все, облечен я земною.
Я родился на свет, чтоб терзаться, страдать,
И трудиться весь век, и награды не ждать
За труды и за скорбь от людей и от неба,
И по дням проводить без насущного хлеба.
Есть на земле Московская застава.
Ее от скучной площади Сенной
проспект пересекает, прям, как слава,
и каменист, как всякий путь земной.Он столь широк, он полн такой природной,
негородской свободою пути,
что назван в Октябре — Международным:
здесь можно целым нациям пройти.«И нет сомненья, что единым шагом,
с единым сердцем, под единым флагом
по этой жесткой светлой мостовой
сойдемся мы на Праздник мировой…»Так верила, так пела, так взывала
эпоха наша, вся — девятый вал,
так улицы свои именовала
под буйный марш «Интернационала»…
Так бог когда-то мир именовал.А для меня ты — юность и тревога,
Международный, вечная мечта.
Моей тягчайшей зрелости дорога
и старости грядущей красота.
Здесь на моих глазах росли массивы
Большого Ленинграда.
Он мужал
воистину большой, совсем красивый,
уже огни по окнам зажигал!
А мы в ряды сажали тополя,
люд комсомольский,
дерзкий и голодный.
Как хорошела пустырей земля!
Как плечи расправлял Международный!
Он воплощал все зримей нашу веру…
И вдруг, с размаху, сорок первый год, -
и каждый дом уже не дом, а дот,
и — фронт Международный в сорок первом.И снова мы пришли сюда…
Иная была работа: мы здесь рыли рвы
и трепетали за судьбу Москвы,
о собственных терзаньях забывая.…Но этот свист, ночной сирены стоны,
и воздух, пойманный горящим ртом… Как хрупки ленинградские колонны!
Мы до сих пор не ведали о том.…В ту зиму по фронтам меня носило, -
по улицам, где не видать ни зги.
Но мне фонарь дала «Электросила»,
а на «Победе» сшили сапоги. (Фонарь — пожалуй, громко, так, фонарик —
в моей ладони умещался весь.
Жужжал, как мирною весной комарик,
но лучик слал — всей тьме наперевес…)А в госпиталях, где стихи читала
я с горсткою поэтов и чтецов,
овацией безмолвной нам бывало
по малой дольке хлеба от бойцов…
О, да не будет встреч подобных снова!
Но пусть на нашей певческой земле
да будет хлеб — как Творчество и Слово
и Слово наше — как в блокаду хлеб.Я вновь и вновь твоей святой гордыне
кладу торжественный земной поклон,
не превзойденный в подвиге доныне
и видный миру с четырех сторон.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пришла Победа…
И ее солдат, ее Правофланговый — Ленинград,
он возрождает свой Международный
трудом всеобщим, тяжким, благородным.
И на земле ничейной… да, ничья!
Ни зверья, и не птичья, не моя,
и не полынная, и не ржаная,
и все-таки моя, — одна, родная;
там, где во младости сажали тополя,
земля — из дикой ржавчины земля, -
там, где мы не достроили когда-то,
где, умирая, корчились солдаты,
где почва топкая от слез вдовиц,
где что ни шаг, то Славе падать ниц, -
здесь, где пришлось весь мрак и свет изведать,
среди руин, траншеи закидав,
здесь мы закладывали Парк Победы
во имя горького ее труда.
Все было сызнова, и вновь на пустыре,
и все на той же розовой заре,
на юношеской, зябкой и дрожащей;
и вновь из пепла вставшие дома,
и взлеты вдохновенья и ума,
и новых рощ младенческие чащи… Семнадцать лет над миром протекло
с поры закладки, с памятного года.
Наш Парк шумит могуче и светло, -
Победою рожденная природа.
Приходят старцы под его листву —
те, что в тридцатых были молодыми.
и матери с младенцами своими
доверчиво садятся на траву
и кормят грудью их…
И семя тополей —
летучий пух — им покрывает груди…
И веет ветер зреющих полей,
и тихо, молча торжествуют люди… И я доныне верить не устала
и буду верить — с белой головой,
что этой жесткой светлой мостовой,
под грозный марш «Интернационала»
сойдемся мы на Праздник мировой.Мы вспомним всё: блокады, мрак и беды,
за мир и радость трудные бои, -
и вечером над нами Парк Победы
расправит ветви мощные свои…
«Умирают с голода,
Поедают трупы,
Ловят людей, чтоб их съесть, на аркан!»
Этого страшного голоса
Не перекричат никакие трубы,
Ни циклон, ни самум, ни оркан!
Люди! люди!
Ты, все человечество!
Это ли не последний позор тебе?
После прелюдий
Войн и революций
На скрижалях земли он увековечится!
Перед вашей святыней
Не лучше ли вам кричать гильотине:
Прямо нас всех по аорте бей!
Как?
Тысячелетия прошли с тех пор,
Как человек посмел взглянуть в упор
В лицо природы, как халдей назначил
Пути планет и эллин мерить начал
Просторы неба; мы ль не пьяны тем,
Что в наших книгах сотни тысяч тем,
Что, где ни подпись, всюду — многознайки,
Что мотор воет в берег Танганайки,
Бипланы странствуют, как строй гусят,
И радио со всех газет гудят!
Однако!
Наша власть над стихиями — где ж она?
«Ни» исчислено до пятисотого знака,
Любая планета в лабораториях свешена,
Комариные нервы исчислил анатом,
Мы разложили атом…
Но вот — от голода обезумевший край,
Умирает, людоедствует,
Мать подымает на сына руку;
А ученый ученому мирно наследствует,
Определяет пыльцу апатура…
Кто там! бог! или рок! иль натура!
Карай
Эту науку!
Как!
Ужели истину всех мудрецов земли,
Как вихри пыль, столетья размели?
Том на тома, играли лишь в бирюльки
Филологи, твердя о древней люльке,
Где рядом спал ариец и семит,
Монгол, и тюрк, и раб от пирамид?
Как! все народы, в единеньи страстном,
Не стали братьями на этот раз нам?
И кто-то прокричал, вслух всем векам:
«Полезна ль помощь русским мужикам?»
Да!
Стелется сизым туманом все та же
Вражда
Там, где нам предлагают стажи!
Лишь немногие выше нее, —
Над болотами Чимборазо! —
Нет, не все знали, что мир гниет,
До этого раза!
Но пусть
Там, с Запада, набегает облава;
Пусть гончих не счесть,
Пусть подвывает рог ловчего!
Тем, кто пришел на помощь к нам, — слава!
Им, в истории, — честь!
Но мы не примем из лукавых слов ничего!
Мы сами, под ропот вражды и злорадства,
Переживем лихолетье!
Все же заря всемирного братства
Заблестит, — из пещеры руда! —
Но дано заалеть ей
Лишь под знаменем красным — Труда!
Стих 1Воззвал Предвечный, Бог богов,
И в страхе, ужасом объята,
Земля, с восхода до заката,
Дрожит, громовый слыша зов.2 и ЗГрядет, Сиона полн красой,
Во славе Бог, в устах улики;
Блеск молний пред лицем Владыки,
Окрест шум вихря, бури вой.4И все, что в неба высоте,
Что на земле таится дольной,
Все созывает Он, крамольный
Судить народ Свой в правоте.5Велит Он ангелам Своим
Собрать святых, законы чтущих,
В свидетели для всех живущих
Завета, сделаннаго с Ним.6В день грозный страшнаго суда
Раздастся с неба голос трубный:
Господь судья ваш правосудный!
Готова всем и казнь и мзда! 7Внемли же, сонм Моих сынов,
Израиль Мой, внемли Мне ныне:
Уверуй слов Моих святыне,
Един Я Бог из всех богов! 8Не в жертвах Мой тебе упрек, —
Твои пред Мною всесозженья
Но Я тельцов без заколенья,
Без козлищей пробыть бы мог! 9 и 10На твоих Мне жертвах нет отрад!..
Зверей Моих дубравных мало ль?
В Моих степях недоставало ль
Пасущихся на воле стад? 11 и 12Всех птиц под небом знаю Я;
Поля все жатвами убрал Я;
И не к тебе, когда б взалкал Я,
Приду, — вселенная Моя! 13 и 14Я ль мясо ем твоих тельцов?
Пью ль козлищ кровь Я пролитую?
Не жертв сих жду, — хвалу иную:
Молитву верных Мне сынов.15Ко Мне в день скорби воззови, —
Пошлю тебе Я избавленье,
И Мне воздай ты прославленье
Словами теплыми любви!..16Глас Божий к грешнику взгремел:
К чему устав Мой восхваляешь?
Завет в устах лишь сохраняешь,
А соблюсти не захотел! 17 и 18Тобой отвергнут Мой закон,
Мое презрел ты поученье!
Зришь вора — тотчас с ним в общенье
И в блуд преступный погружен! 19 и 20С безстыдной наглостью речей.
Поносишь брата клеветою;
Покрыл позора срамотою
Ты сына матери твоей! 21Я видел и молчал… Слепой,
Ты мнил, потворствуя молчу Я!
Но темный грех твой обличу Я: —
Гляди! он весь перед тобой! 22Уразумей, лукавый род,
Предавший Господа забвенью!
Есть казнь, — конец долготерпенью,
И где ж заступник? кто придет?..23От вас не жертвы фимиам —
Одной молитвы жду усердной; —
Раскайтеся! и Милосердный
Открою путь к спасенью вам! Год написания: без даты
Поэзия — мечты в действительность стремленье,
Гармония страстей в хао́се бытия;
Поэзия — небес земное отраженье,
Поэзия — всех чувств и мыслей выраженье;
Пусть близится мой путь в загробные края, —
Я знал поэзию, она была — моя!..
За облака взбегают горы;
И водопады, и леса;
И видят, близко видят взоры
Обитель Бога — небеса…
Там дремлет мысль, но сердце слышит,
Что мир поэзии с ним дышит!
При тусклой лампе, под землею,
Стальною киркой камень бьет
Работник шахты и с тоскою
Одну и ту же песнь поет;
Пред ним в мечтах семья родная,
А с ней — поэзия живая!..
В пороховом дыму поляны,
За лесом город — весь в огне.
Там башни падают титаны,
Там смерть гарцует на коне,
Там пули сыплют знойным градом,
Там бьет поэзия каскадом!..
Плывет корабль… В глубоком трюме
Попарно скован груз живой…
Застыло море в тяжкой думе…
Чу, плеск разда́лся роковой:
Двумя рабами меньше стало!
И здесь — поэзия витала…
Скалистый остров в море дальнем;
Могила… В ней — колосс земли,
Умерший странником опальным…
Проходят мимо корабли…
И этот остров, эти волны —
Поэзии высокой по́лны!..
Когда любовь твою оценит,
Когда мечты твои поймет
Она — чье сердце не изменит,
Кого своей твое зовет, —
Когда она без слов все скажет.
Тебя поэзия с ней свяжет!..
Когда твой лучший друг забвенью
Предаст заветы лучших дней
И в жертву чуждому глумленью
Отдаст цветы весны твоей,
И дружба холодом повеет —
Тебя поэзия согреет!..
Ребенка грезы, тихий ропот
Старухи-памяти седой,
Разбитой жизни горький опыт,
Очаг с покинутой женой
В кругу детей… Семьи руины…
Во всем — поэзии картины!..
А звуки музыки, а пляска,
А знойной молодости хмель!
А зрелых лет живая ласка,
Могила — дней преклонных цель!..
Вся жизнь и все ее стремленья
Несут поэзии волненья!..
Я чувствовал себя и сильным, и свободным,
Душа моя плела из радостей венец…
Пусть радостям земли, живым и благородным,
Как листьям и цветам под вихрем дней холодным,
В дни осени моей — безрадостный конец, —
Всю жизнь мою согрел поэзией Творец!..
Прекрасны звезды золотые,
Когда по синим небесам
Они лиют в часы ночные
Лучи алмазно-огневые;
Прекрасен блещущий сапфир
В короне пышного султана;
Прекрасно небо Персистана —
Темно-лазуревый эфир;
Милей божественные взгляды
Елены — чуда красоты;
Она жива — как лет мечты,
Как бег пленяющей Наяды,
Мила — как чистая любовь;
Власы, как лен, заря — ланиты;
Заныла грудь, зажглася кровь —
И брат и горе позабыты...
Зачем ее увидел ты,
О сын неопытный природы?..
И за неверные мечты
Отдал все счастие свободы?
Зачем души своей покой
Сменил на рой надежд игривых,
Живых, пленительных, — но лживых?
И юной пламенной душой
Навек отдался неизвестной?
Зачем?.. но поздно . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечернею оделись мглою
И лес и чистые поля,
И предана давно земля
Ее урочному покою.
Предвестник ночи, в небесах
Алмазный Веспер появился,
Рубины в пламенных лучах
Рассыпались — и озарился
Огнями ночи небосклон.
И царь их — светлый месяц юный,
Вперен в таинственные думы,
На огненно-прозрачный трон
С немым величием восходит,
Плывет в эфир от выси гор
И на землю сребристый взор
С безмолвной грустию наводит.
Едва катит струи поток,
Едва душистый ветерок
Листы шиповника колышет,
И воздух ароматом дышит.
Вот чуть приметною стопой,
Елена по росе сребристой
Идет в раздумье, . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не белы снега по-над Доном
Заметали степь синим звоном.
Под крутой горой, что ль под тыном,
Расставалась мать с верным сыном.
«Ты прощай, мой сын, прощай, чадо,
Знать, пришла пора, ехать надо!
Захирел наш дол по-над Доном,
Под пятой Москвы, под полоном».
То не водный звон за путиной —
Бьет копытом конь под осиной.
Под красневу дремь, под сугредок
Отвечал ей сын напоследок:
«Ты не стой, не плачь на дорогу,
Зажигай свечу, молись богу.
Соберу я Дон, вскручу вихорь,
Полоню царя, сниму лихо».
Не река в бугор била пеной —
Вынимал он нож с подколена,
Отрезал с губы ус чернявый,
Говорил слова над дубравой:
«Уж ты, мать моя, голубица,
Сбереги ты ус на божнице;
Окропи его красным звоном,
Положи его под икону!»
Гикал-ухал он под туманом,
Подымалась пыль за курганом.
А она в ответ, как не рада:
«Уж ты сын ли мой, мое чадо!»
*
На крутой горе, под Калугой,
Повенчался Ус с синей вьюгой.
Лежит он на снегу под елью,
С весела-разгула, с похмелья.
Перед ним все знать да бояры,
В руках золотые чары.
«Не гнушайся ты, Ус, не злобуй,
Подымись, хоть пригубь, попробуй!
Нацедили мы вин красносоких
Из грудей из твоих из высоких.
Как пьяна с них твоя супруга,
Белокосая девица-вьюга!»
Молчит Ус, не кинет взгляда, —
Ничего ему от земли не надо.
О другой он земле гадает,
О других небесах вздыхает…
*
Заждалася сына дряхлая вдовица,
День и ночь горюя, сидя под божницей.
Вот прошло-проплыло уж второе лето,
Снова снег на поле, а его все нету.
Подошла, взглянула в мутное окошко…
«Не одна ты в поле катишься, дорожка!»
Свищет сокол-ветер, бредит тихим Доном.
«Хорошо б прижаться к золотым иконам…»
Села и прижалась, смотрит кротко-кротко…
«На кого ж похож ты, светлоглазый отрок?..
А! — сверкнули слезы над увядшим усом. —
Это ты, о сын мой, смотришь Иисусом!»
Радостью светит она из угла.
Песню запела и гребень взяла.
Лик ее старческий ласков и строг.
Встанет, присядет за печь, на порог.
Вечер морозный, как волк, темно-бур…
Кличет цыплят и нахохленных кур:
«Цыпушки-цыпы, свет-петушок!..»
Крепок в руке роговой гребешок.
Стала, уставилась лбом в темноту,
Чешет волосья младенцу Христу.
Томит предчувствием болезненный покой…
Давным-давно ко мне не приходила Муза;
К чему мне звать ее!.. К чему искать союза
Усталого ума с красавицей мечтой!
Как бесприютные, как нищие, скитались
Те песни, что от нас на Божий свет рождались,
И те, которые любили им внимать,
Как отголоску их стремлений идеальных,
Дремотно ждут конца или ушли — витать
С тенями между ив и камней погребальных;
А те, что родились позднее нас, идут
За призраком давно потухшей в нас надежды,
Они для нас, а мы для них невежды,
У них свои певцы, они свое поют…
И пусть они поют… и пусть я им внимаю И радуюсь, что я их слезы понимаю,
И, чуя в их сердцах моей богини тень,
Молю бессмертную благословить тот день,
Когда мы на земле сошлись для песен бедных,
Не побеждаемых, хотя и не победных.
Томит предчувствием болезненный покой…
Давным-давно ко мне не приходила Муза;
К чему мне звать ее!.. К чему искать союза
Усталого ума с красавицей мечтой!
Как бесприютные, как нищие, скитались
Те песни, что от нас на Божий свет рождались,
И те, которые любили им внимать,
Как отголоску их стремлений идеальных,
Дремотно ждут конца или ушли — витать
С тенями между ив и камней погребальных;
А те, что родились позднее нас, идут
За призраком давно потухшей в нас надежды,
Они для нас, а мы для них невежды,
У них свои певцы, они свое поют…
И пусть они поют… и пусть я им внимаю
И радуюсь, что я их слезы понимаю,
И, чуя в их сердцах моей богини тень,
Молю бессмертную благословить тот день,
Когда мы на земле сошлись для песен бедных,
Не побеждаемых, хотя и не победных.
(Посвящается К. П. П<обедоносцеву>)
Он кликнул клич: «Мои народы!
Вы все рабы, я — господин,
И пусть отсель из рода в роды
Над нами будет бог один.
В равнину Дуры вас зову я.
Бросайте всяк богов своих
И поклоняйтесь, торжествуя,
Сему созданью рук моих».
Толпы несметные кишели;
Был слышен мусикийский гром;
Жрецы послушно гимны пели,
Склонясь пред новым алтарем.
И от Египта до Памира
На зов сошлись князья земли,
И рукотворного Кумира
Владыкой Жизни нарекли.
Он был велик, тяжел и страшен,
С лица как бык, спиной — дракон,
Над грудой жертвенною брашен
Кадильным дымом окружен.
И перед идолом на троне,
Держа в руке священный шар
И в семиярусной короне,
Явился Небукаднецар.
Он говорил: «Мои народы!
Я царь царей, я бог земной.
Везде топтал я стяг свободы, —
Земля умолкла предо мной.
Но видел я, что дерзновенно
Другим молились вы богам,
Забыв, что только царь вселенной
Мог дать богов своим рабам.
Теперь вам бог дается новый!
Его святил мой царский меч,
А для ослушников готовы
Кресты и пламенная печь».
И по равнине диким стоном
Пронесся клич: «Ты бог богов!»,
Сливаясь с мусикийским звоном
И с гласом трепетных жрецов.
В сей день безумья и позора
Я крепко к Господу воззвал,
И громче мерзостного хора
Мой голос в небе прозвучал.
И от высот Нахараима
Дохнуло бурною зимой,
Как пламя жертвенника, зрима,
Твердь расступилась надо мной.
И белоснежные метели,
Мешаясь с градом и дождем,
Корою льдистою одели
Равнину Дурскую кругом.
Он пал в падении великом
И опрокинутый лежал,
А от него в смятенье диком
Народ испуганный бежал.
Где жил вчера владыка мира,
Я ныне видел пастухов:
Они творца того кумира
Пасли среди его скотов.
Начало ноября 1891
Молись! Дает молитва крылья
Душе, прикованной к земле,
И высекает ключ обилья
В заросшей тернием скале.
Она — покров нам от бессилья.
Она — звезда в юдольной мгле.
На жертву чистого моленья —
Души нетленный фимиам,
Из недоступного селенья
Слетает светлый ангел к нам
С прохладной чашей утоленья
Палимым жаждою сердцам.
Молись, когда змеей холодной
Тоска в твою проникнет грудь;
Молись, когда в степи бесплодной
Мечтам твоим проложен путь,
И сердцу, сироте безродной,
Приюта нет, где отдохнуть.
Молись, когда глухим потоком
Кипит в тебе страстей борьба;
Молись, когда пред мощным роком
Ты безоружна и слаба;
Молись, когда приветным оком
Тебя обрадует судьба.
Молись, молись! Души все силы
В молитву жаркую излей,
Когда твой ангел златокрылый,
Сорвав покров с твоих очей,
Укажет им на образ милый,
Уж снившийся душе твоей.
И в ясный день и под грозою,
Навстречу счастья иль беды,
И пронесется ль над тобою
Тень облака иль луч звезды.
Молись! Молитвою святою
В нас зреют тайные плоды.
Все зыбко в жизни сей проточной.
Все тленью дань должно принесть.
И радость быть должна непрочной,
И роза каждая отцвесть.
Что будет, — то в дали заочной,
И ненадежно то, что есть.
Одни молитвы не обманут
И тайну жизни изрекут,
И слезы, что с молитвой канут
В отверстый благостью сосуд,
Живыми перлами воспрянут
И душу блеском обовьют.
И ты, так радостно блистая
Зарей надежд и красоты,
В те дни, когда душа младая —
Святыня девственной мечты, —
Земным цветам земного рая
Не слишком доверяйся ты.
Но веруй с детской простотою
Тому, что нам не от земли,
Что для ума покрыто тьмою,
Но сердцу видимо вдали,
И к светлым таинствам мольбою
Свои надежды окрыли.
И в осени своя есть прелесть. Блещет день.
Прозрачны небеса и воздух. Рощи сень
Роскошно залита и пурпуром и златом;
Как день перед своим торжественным закатом,
Пожаром чудным грань небес воспламеня,
На свой вечерний одр бросает ткань огня, —
Так в осень теплую, в сей поздний вечер года,
Пред тем, чтоб опочить, усталая природа,
Лобзанием любви прощаяся с землей,
Остаток благ дарит ей щедрою рукой.
Там каждый светлый день нежданная отрада.
Последней зеленью благоуханий сада,
Последней прелестью в нем уцелевших роз
Любуется душа с улыбкой, полной слез.
Миг каждый дорог нам; природы лаской каждой
Мы упиваемся с неутолимой жаждой.
Убрав в богатый блеск и рощи, и поля,
Прощальный пир дают нам небо и земля.
Все празднично глядит, а вместе с тем и грустно,
И так и хочется, душевно и изустно,
Избыток смутных чувств, теснящихся в груди,
Любовь и страх о том, что ждет нас впереди,
Когда нам истина предстанет без покрова, —
Излить в созвучия рыдающего слова,
В молитвенную песнь, в последнее прости,
В надгробный плач тому, что в гроб должно сойти.
Видали, верно, вы красавицу младую,
Которую недуг в добычу роковую
Таинственно обрек себе. Цвет жизни в ней,
Роскошным знаменьем ее весенних дней,
Казалось, так живущ в младом своем уборе:
Румянец на щеках, огонь в блестящем взоре.
Но был лукав сей блеск румяного лица;
Зловещий признак он ей близкого конца;
Ни скорби, ни врачу не отвратить удара.
Но пламень глаз ее был зарево пожара,
Которым грудь ее сгорала в тишине.
Любуясь на нее в молчанье, вам и мне
Так было сладостно, так ненаглядно-грустно,
Так и хотелось нам, душевно и изустно,
Пропеть прощальный гимн красавице младой,
Еще прекрасней нам предсмертной красотой!
РУДОKОПЫ.
Среди могильных ям, среди угрюмых сводов —
Отвесных, мрачных скал над нашей головой,
Среди холодных шахт, чернеющих проходов,
Среди миазмоз злых, царящих под землей,
Оторваны от всех и от всего живого,
Чтоб тешить праздный час чужих для нас людей,
Мы заживо во тьме погребены сурово,
Копатели и гор и черных пропастей!
Мы роем целый день, мы жадно ищем клада
Сокровищ и богатств, мы—жалкие, как стадо!
Для вас, собрание земных богов, тот клад
Железа, серебра и с яркими лучами
Каменьев дорогих, что блеск огней затмят;
Для вас одних земля, одетая цветами,
Театры и пиры, веселье с красотой
Безпечность праздная и увлечений смены,
И радость вечная пред новою мечтой!
Для нас нет ни луча, ни неба,—только стены, —
Ни веянья любви, ни жизни чистоты,
Ни ласки теплых слов, ни дружескаго взора,
Но мука вечная средь вечной темноты!
Не люди разве мы? Всю тяжесть приговора
Кто возложил на нас, кто муки нам принес?
И если есть Господь и приходил Христос,
За что присуждены в жестокий ад живые?
Кто знает,—роем мы, но уж близка пора,
Когда захватят грудь и дух пары гнилые,
Огонь поглотит нас иль разобьет гора…
Глядите!—Смотрит смерть с коварным приговором!..
Мы роем глубь земли, копаем ряд могил
Для нас, богатых всех и скорбью и позором, —
И, кажется, в нас нет уже ни капли сил!
Копаем, роем мы губителям-тиранам!..
Гремите, черныя машины, молотки,
Стучите яростно от злобы и тоски, —
Пусть шахты мрачныя разверзнутся вулканом,
Раскроют тьму могил сияющим лучам!
Час наступил!—И мы идем навстречу вам--
Мы, жалкие для вас, хотим добиться братства
И встать лицом к лицу с великим наравне!
Мы добыли для вас несметныя богатства,
Что жадная земля скрывала в глубине;
Но, с золотом в руках, жестокою войною
Вы двинулись на нас с позорным торжеством!
Мы драгоценности вам принесли толпою,
A вы, вы развратили нас, измученных трудом,
И из железа нам сковали вы оковы,
И приковали нас навеки к темноте!
Свой образ потеряв, и грязны и суровы,
Мы уголь достаем, дающий жизнь везде,
Дающий только вам тепло и свет и славу!
Ломаем горы мы и в пропасти идем —
На огненный гранит—в удушье и отраву;
Для вас из глубины мы мрамор достаем, —
Но памятники вы возводите героям,
Лишившим хлеба нас, и думаете вы:
Хоть место в петле нам, но мы покорно роем,
Но мы всегда добры, податливы, мертвы…
Патриций, буржуа, мы вас побезпокоим:
Нам окажите честь и выпьем за одно, —
За справедливый труд, за наше пробужденье,
За хлеб, котораго не видим мы давно,
За честь, которой нет y вас со дня рожденья,
За светлый братский мир, роднящий всех людей!
Но что… дрожите вы?—Какое оскорбленье:
В лохмотьях м грязи y ваших мы очей!
Давая чувствоват свое полупрезренье,
Вы корку старую нам бросили скорей…
О трусы жалкие, с угрозой на-готове!
Взгляните: ненависть проснулась, как змея, —
Не хлеба мы хотим, но крови, крови, крови…
И пусть ликует мест—хоть день один ея!
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас —
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!» —
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!
Май наступил, златисто-светлый, нежно
И ароматно веющий, раскинул
Ковер зеленый, сотканный из ярких
Цветов и солнечных лучей, в алмазах
Росы играющих, и, улыбаясь
Голубенькими глазками фиалок,
Он милый род людской в свои обятья
Зовет приветливо. Тупой народ
На первый зов спешит в обятья Мая.
Мужчины светлыя надели брюки
И праздничные фраки с золотыми,
Сверкающими пуговками; дамы
Оделись в цвет невинности; усы
Подвили юноши; девицы дали
Простор груди; поэты городские
Кладут в кармам бумагу, карандаш,
Лорнетку—и пестреющей толпою
Все за город стремятся. Там, на чистом
И вольном воздухе садятся на траву
Душистую, наивно восклицают:
«Как быстро кустики растут!»—цветами
Играют, внемлют щебетанью птичек,
И до небес несутся ликованья.
Май и ко мне пришел, три раза в дверь
Мою он стукнул.—«Отопри, я—Май!
Я за тобой пришел, мечтатель бледный,
Я поцелуем освежу тебя».
Но я не отпер двери. Ты напрасно
Завлечь меня желаешь, гость коварный!
Насквозь тебя я вижу! Вижу я
Насквозь и мироздание, глубоко
Я заглянул, увидел слишком много —
И отлетела радость, скорбь на веки
Запала в сердце мне. Я проникаю взором
Сквозь каменныя стены как домов,
Так и сердец людских, и вижу там
Обман и ложь, и нищету и горе.
Я мысли сокровенныя читаю
На лицах: в целомудренном румянце
Девиц я трепет тайной похоти читаю;
А юношей высокое чело,
Сияющее гордым вдохновеньем,
Покрыто, вижу ясно, колпаком
Дурацким с погремушкой. Я повсюду
Уродливыя только лица вижу,
Да тени хилыя, и я не знаю,
Как мне назвать приличней нашу землю —
Больницей, или домом сумасшедших.
Я вижу сквозь кору земную все
Те ужасы, которые напрасно
Ковром цветущим прикрывает Май.
Я вижу под землею мертвецов
В могилах темных: сложены их руки,
Глаза открыты, лица сини, черви
Из уст их выползают. На отцовской
Могиле сын с развратницей уселся;
Кругом их трели соловьев каким-то
Злорадным смехом льются, и цветы
Могильные насмешливо кивают
Головками. Отец в своем гробу
Зашевелился, дрогнула земля
Болезненно… О, мать земля, я вижу
Твои страдания, я вижу огнь,
Палящий грудь твою; я вижу,
Как раны древния твои раскрылись
И как из них и кровь, и дым, и пламя
Струею бьет. Я вижу дерзновенных
Сынов твоих, Титанов. Из подземных,
Глубоких бездн поднявшись, до небес
Нагромоздивши скалы, потрясая
Кровавым факелом, они стремятся
С неудержимой яростью на небо;
И стаи черных карликов вослед
Ползут за ними. С треском гаснут звезды
Небесныя. Рукою дерзновенной
Они срывают занавес с престола
Владыки Зевса; с воплем пали ниц,
Обяты страхом, сонмы светлых духов.
Весь бледный на своем престоле, Зевс
Сорвал с себя корону; растрепались
Седые волосы. Со смехом диким
Титаны поджигают свод небесный,
А карлики бичами огневыми
По спинам хлещут гениев; от боли
Те, корчась, изгибаются. В пространство
Их низвергают демоны, схватив
За кудри светлыя. И вижу я
И своего там гения с кудрями
Златистыми и вечною любовью
В очах его лазурных. Вижу я,
Как черный, страшно безобразный демон
Схватил его в обятия свои
И, скаля зубы, сладострастно смотрит
На красоту его и крепче, крепче
В обятиях сжимает. Побледнел
Мой бедный гений… Вдруг из края в край
Вселенной вопль пронзительный пронесся,
И рухнули столпы, и свод небесный
Обрушился на землю, и над миром
Погибшим воцарился первобытный мрак.
Допустим, трезвость. Культура, допустим,
Но здесь провинция, здесь захолустье,
Сюда сквозь жару, сквозь огромное лето
Едва добраться может газета.
Здесь скупостью землю покрыло пространство,
Здесь четверть недели идет на пьянство,
На скуку, на сплетни, ругань и прочее
Уходит часов остальных многоточие.
Школьный учитель, прохожий чудак —
Я, агроном, председатель Совета,
Мы выпиваем сегодня за «так»,
И, между прочим, за лето.
Льется вино по жилам тугим,
И вот, когда пьянеют двуногие,
Со всех концов в махорочный дым
Лезет из них психология.
И, агронома толкая в бок,
Бородач поднимается фактором,
Мыча: — Агроном, какой в те толк,
Ежели ты без трактора?
Побольше бы хлеба, побольше соломы,
На лешего нам тогда агрономы. —
Но тут и гвалт, и шум, и спор,
Своей достигая вершины,
Переходят в особого рода спорт,
Именуемый матерщиной.
И учитель кричит: — У нас в стране,
Как в сундуке, нам рыться ли,
Эпоха представляется нынче мне
Эпохой скупого рыцаря.
Мы государству взаймы даем,
Чтоб стройку нести скорее,
Но ведь это не жизнь, а сплошной заем.
Не стройка, а лотерея. —
И он стакан за стаканом пьет,
Глотать успевая еле,
Как будто внутри у него не живот,
А пустота Торричелли.
Он пьян, конечно, конечно, неправ,
Он путаник между деревьев и трав.
И когда надоедает мне шум и спор
Или в дыму сутулиться,
Я выхожу из избы на двор,
Чтоб подышать на улице.
Звездами выткан вечерний воздух,
Но что такое, в сущности, звезды?
В принципе я за земной простор,
За то, чтоб земля была устроена,
За то, чтобы этот пьяный спор
Нам повернуть по-своему.
За то, чтобы как можно скорее город
Добрался до самых глухих провинций
И чтоб всю эту бестолочь без оговорок
Смыл коллективный принцип.
Ноябрь, зимы посол, подчас лихой старик
И очень страшный в гневе,
Но милостивый к нам, напудрил свой парик
И вас уже встречать готовится в Белеве;
Уж в Долбине давно,
В двойное мы смотря окно
На обнаженную природу,
Молились, чтоб седой Борей
Прислал к нам поскорей
Сестру свою метель и беглую бы воду
В оковы льдяные сковал;
Борей услышал наш молебен: уж крошится
На землю мелкий снег с небес;
Ощипанный белеет лес,
Прозрачная река уж боле не струится,
И растопорщивши оглобли, сани ждут,
Когда их запрягут.
Иному будет жаль дней ясных, —
А я жду не дождусь холодных и ненастных.
Милей мне светлого природы мрачный вид!
Пусть вьюга на поле кипит
И снег в нас шапками бросает,
Пускай нас за носы хватает
Мороз, зимы сердитой кум.
Сквозь страшный вихрей шум
Мне голос сладостный взывает:
„Увидишь скоро их! сей час недалеко!
И будет на душе легко!“
Ах! то знакомый глас надежды неименной!..
Как часто вьюгою несчастья окруженной,
С дороги сбившися, пришлец земной,
Пути не видя пред собой
(Передний путь во мгле, покрыт обратный мглой),
Робеет, света ждет, дождется ли, не знает,
И в нетерпенье унывает...
И вдруг... надежды глас!.. душа ободрена!
Стал веселее мрак ужасной,
И уж незримая дорога не страшна!..
Он верит, что она проложена
Вождем всезнающим и к куще безопасной,
И с милым ангелом-надеждой он идет,
И, не дойдя еще, уж счастлив ожиданьем
Того, что в пристани обетованной ждет!
Так для меня своим волшебным обещаньем
Надежда и зиме красу весны дает!
О! жизнь моя верна, и цель моя прекрасна,
И неизвестность мне нимало не ужасна,
Когда все милое со мной!..
Но вот и утро встало!
О, радость! на земле из снега одеяло!
Друзья, домой!
Стучат колеса на селе.
Струятся и хрустят колосья.
Далёко, на другой земле
Рыдает пес, обезголосев.Село в серебряном плену
Горит белками хат потухших,
И брешет пес, и бьет в луну
Цепной, кудлатой колотушкой.Мигают вишни, спят волы,
Внизу спросонок пруд маячит,
И кукурузные стволы
За пазухой початки прячут.А над кишеньем всех естеств,
Согбенных бременем налива,
Костлявой мельницы крестец,
Как крепость, высится ворчливо.Плакучий Харьковский уезд,
Русалочьи начесы лени,
И ветел, и плетней, и звезд,
Как сизых свечек, шевеленье.Как губы, — шепчут; как руки, — вяжут;
Как вздох, — невнятны, как кисти, — дряхлы.
И кто узнает, и кто расскажет,
Чем тут когда-то дело пахло? И кто отважится и кто осмелится
Из сонной одури хоть палец высвободить,
Когда и ветряные мельницы
Окоченели на лунной исповеди? Им ветер был роздан, как звездам — свет.
Он выпущен в воздух, а нового нет.
А только, как судна, земле вопреки,
Воздушною ссудой живут ветряки.Ключицы сутуля, крыла разбросав,
Парят на ходулях, степей паруса.
И сохнут на срубах, висят на горбах
Рубахи из луба, порты — короба.Когда же беснуются куры и стружки,
И дым коромыслом, и пыль столбом,
И падают капли медяшками в кружки,
И ночь подплывает во всем голубом, И рвутся оборки настурций, и буря,
Баллоном раздув полотно панталон,
Вбегает и видит, как тополь, зажмурясь,
Нашествием снега слепит небосклон, -Тогда просыпаются мельничные тени.
Их мысли ворочаются, как жернова.
И они огромны, как мысли гениев,
И несоразмерны, как их права.Теперь перед ними всей жизни умолот.
Все помыслы степи и все слова,
Какие жара в горах придумала,
Охапками падают в их постава.Завидевши их, паровозы тотчас же
Врезаются в кашу, стремя к ветрякам,
И хлопают паром по тьме клокочущей,
И мечут из топок во мрак потроха.А рядом, весь в пеклеванных выкликах,
Захлебываясь кулешом подков,
Подводит шлях, в пыли по щиколку,
Под них свой сусличий подкоп.Они ж, уставая от далей, пожалованных
Валам несчастной шестерни,
Меловые обвалы пространств обмалывают
И судьбы, и сердца, и дни.И они перемалывают царства проглоченные,
И, вращая белками, пылят облака,
И, быть может, нигде не найдется вотчины,
Чтоб бездонным мозгам их была велика.Но они и не жалуются на каторгу.
Наливаясь в грядущем и тлея в былом,
Неизвестные зарева, как элеваторы,
Преисполняют их теплом.
В те дни, как не росла еще кокоа,
Змеящаяся пальма островов,
Когда яйцо могучей птицы моа
Вмещало емкость двух людских голов,
Жил Мауи, первотворец Самоа,
Певец, колдун, рыбак и зверолов.
Из песен было только эхо гула
Морских валов, а из волшебств — огонь,
Лишь рыба-меч да кит да зверь-акула
Давали радость ловли и погонь,
Земля еще потока не плеснула,
В котором носорог и тигр и конь.
Тот Мауи был младший в мире, третий,
Два брата было с ним еще везде,
Огромные, беспечные, как дети,
Они плескались с Мауи в воде,
Крюки имели, но не знали сети,
И удили в размерной череде.
Вот солнцеликий Ра свой крюк закинул
И тянет он канат всей силой плеч,
Он брата Ру, второго, опрокинул,
Тот, ветроликий, хочет остеречь,
«Пусти свой крюк!», но Ра всей мощью двинул,
И выудил со смехом рыбу меч.
Прошло с полгода. Удит Ру, ветрило,
Закинут крюк туда, где темнота.
Вот дрогнуло, пол-моря зарябило,
Не вытащит ли он сейчас кита?
Тянул, тянул, в руках двоилась сила,
Лишь плеск поймал акульего хвоста.
И минул год. Тринадцать лун проплыли.
А Мауи все время колдовал.
И против братьев укрепился в силе,
Велит — и ляжет самый пенный вал.
Пока два брата рыб морских ловили,
На дне морском он тайны открывал.
Закинул крюк он со всего размаха,
И потянул напруженный канат.
Вот дрогнула в глубинах черепаха,
Плавучая громада из громад,
И Ра, и Ру глядят, дрожат от страха, —
То остров был, кораллов круг и скат.
И с той поры плывет в морях каноа,
Певцы поют, и любят рыбаки.
Во мгле земли — скелеты мощных моа,
На небе — ток звездящейся Реки.
За знойным Солнцем нежится Самоа,
И в мелководьи бродят огоньки.
К Джен
Мой лучший друг, мой нежный друг,
Пойдем туда, где зелен луг!
Ты вся светла, как этот День,
Что гонит прочь и скорбь и тень,
И будит почки ото сна,
И говорит: «Пришла Весна!»
Пришла Весна, и светлый Час
Блестит с небес, глядит на нас,
Целует он лицо земли,
И к морю ластится вдали,
И нежит шепчущий ручей,
Чтоб он журчал и пел звончей,
И дышит лаской между гор,
Чтобы смягчить их снежный взор,
И, как предтеча Майских снов,
Раскрыл он чашечки цветов, —
И просиял весь мир кругом,
Обятый светлым торжеством,
Как тот, кому смеешься ты,
Кто видит милые черты.
Уйдем от пыльных городов,
Уйдем с тобою в мир цветов,
Туда, где — мощные леса,
Где ярко искрится роса,
Где новый мир, особый мир
Поет звучнее наших лир,
Где ветерок бежит, спеша,
Где раскрывается душа
И не боится нежной быть,
К другой прильнуть, ее любить,
С Природой жить, и с ней молчать,
И гармонически звучать.
А если кто ко мне придет,
На двери надпись он найдет:
«Прощайте! Я ушел в поля,
Где в нежной зелени земля;
Хочу вкусить блаженный час,
Хочу уйти, уйти от вас;
А ты, Рассудок, погоди,
Здесь у камина посиди,
Тебе подругой будет Грусть,
Читайте с нею наизусть
Свой утомительный рассказ
О том, как я бежал от вас.
За мной, Надежда, не ходи,
Нет слов твоих в моей груди,
Я не хочу грядущим жить,
Хочу мгновению служить,
Я полон весь иной мечты,
Непредвкушенной красоты!»
Сестра лучистых Вешних Дней,
Проснись, пойдем со мной скорей!
Под говор птичьих голосов,
Пойдем в простор густых лесов,
Где стройный ствол сосны могуч,
Где еле светит солнца луч,
Едва дрожит среди теней,
Едва целует сеть ветвей.
Среди прогалин и кустов
Мы встретим сонм живых цветов,
Фиалки нам шепнут привет,
Но мы уйдем, нас нет как нет,
Мы ускользнем от анемон,
Увидим синий небосклон,
Ото всего умчимся прочь,
Забудем день, забудем ночь,
И к нам ручьи, журча, придут,
С собою реки приведут,
Исчезнут рощи и поля,
И с морем встретится земля,
И все потонет, все — в одном,
В безбрежном свете неземном!