Под окном чулок старушка
Вяжет в комнатке уютной
И в очки свои большие
Смотрит в угол поминутно.
А в углу кудрявый мальчик
Молча к стенке прислонился;
На лице его забота,
Взгляд на что-то устремился.
Зачем не увядаем мы,
Когда час смерти наступает,
Как с приближением зимы
Цветок спокойно умирает?
К нему природы благ закон,
Ему природа — мать родная:
Еще благоухает он,
Еще красив и увядая.
Как весенней теплою порою
Из-под утренней белой зорюшки,
Что из лесу, из лесу из дремучего
Выходила медведиха
Со милыми детушками медвежатами
Погулять, посмотреть, себя показать.
Села медведиха под белой березою;
Стали медвежата промеж собой играть,
По муравушке валятися,
Боротися, кувыркатися.
Огромные
зеленеют столы.
Поляны такие.
И —
по стенам,
с боков у стола —
стволы,
называемые —
«кии́».
Подходят двое.
Письмо к Вертумну, книга моя, кажешься и к Яну
Смотреть, хочется тебе, сиречь, показаться
Чиста и украшена у Сосиев в лавке,
Ненавидишь ты замок и печати, кои
Смирным приятны детям. Скучаешь немногим
Быть показана, и над всем площадь почитаешь.
Не к таким воспитана от меня ты нравам;
Ин пойди, беги, куды тянет тебя воля, —
Выпущенной, уж тебе возврату не будет.
«Что я, бедна, сделала? что, — скажешь, — желала?»,
Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней — немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это вовсе, не тот и не та, Что лабазники врут про ошибки Христа,
Что пока ещё в грунт не влежалась плита.
Триста лет под татарами — жизнь ещё та:
Маета трёхсотлетняя и нищета.Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один — против ста.
{Пот} намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачёвщина, кровь и опять — нищета… Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Я здесь бывала. Всё мне здесь знакомо.
И всё же через грохот заводской
меня ведёт товарищ из завкома
и откровенно сетует с тоской: — Вот, вроде бы, и вы не виноваты,
и мы, опять же, тоже ни при чем.
Людей, конечно, будет маловато:
стихи!
Не понимают нипочём!.. Завод гудел. Дышал единым духом.
Вздымались трубы в огненной пыли.
А он всё шёл и всё бубнил над ухом,
В стране роскошной, благодатной,
Где Евротейский древний ток
Среди долины ароматной
Катится светел и широк;
Вдоль брега Леда молодая,
Еще не мысля, но мечтая,
Стопами тихими брела.
Уж близок полдень; небо знойно;
Кругом все пусто, все спокойно;
Река прохладна и светла;
Дитя и семь нянек.
Сказка.
Жена богатаго степнаго дворянина
Рожала каждый год, но только дочерей,
А ей иметь хотелось сына,
Желанье общее отцов и матерей.
Все средства к этому она употребляла:
Платила щедрою рукой ворожеям,
Молилась, ездила по всем монастырям.
Ея молитва не пропала;
Толпа ли девочек крикливая, живая,
На фабрику сучить сигары поспешая,
Шумит по улице; иль добрый наш сосед,
Окончив чтение сегодняшних газет,
Уже глядит в окно и тихо созерцает,
Как близ него кузнец подковы подшивает
Корове иль ослу; иль пара дюжих псов
Тележку, полную капусты иль бобов,
Тащит по мостовой, работая всей силой;
Служанка ль, красота, развившаяся мило,
На склоне дней, больной, гонимый злой судьбою,
Забытый близкими, не знал я, что начать, —
И, обессиленный неравною борьбою,
В тупом отчаяньи стал музу призывать.
И вот она вошла ко мне с потусклым взором,
В печали, без венца и крылья опустив,
И седины мои отметила позором,
В тревожной памяти былое пробудив:
«Отвержена тобой, тебе я не подруга!
Ох, много, мои матушки,
И слез я пролила,
И знала горя горького,
И нужд перенесла!
Тут Бог послал безвременье —
Овин у нас сгорел,
Тут, эдак через полгода,
Вдруг муж мой заболел.
Пора была рабочая —
И кинуть жаль его,
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
Иносказание
Первый дух
Ты весь — крылатое стремленье,
Сдержи свой огненный полет,
К тебе крадется Привиденье, —
Уж ночь идет!
Как чудно-светел мир надзвездный,
Как нежно ветер там поет,
Но нам нельзя скользить над бездной, —
Уж ночь идет!
Ключ и Море это — двое,
Хор и голос это — два.
Звук — один, но все слова
В Море льются хоровое.
Хор запевает,
Голос молчит.
«Как Небеса распростертые,
Крылья раскинуты птиц
Кавказ освещается полной луной;
Аул и станица на горном покате
Соседние спят; лишь казак молодой,
Без сна, одинокий, сидит в своей хате.Напрасно, казак, ты задумчив сидишь,
И сердца биеньем минуты считаешь;
Напрасно в окно на ручей ты глядишь,
Где тайного с милой свидания чаешь.Желанный свидания час наступил,
Но нет у ручья кабардинки прекрасной,
Где счастлив он первым свиданием был
И первой любовию девы, им страстной; Где, страстию к деве он сам ослеплен,
На мшистом берегу морском
Один, вечернею зарею,
Сидишь ты в сумраке ночном,
Сидишь — и пылкою душою
Стремишься вдаль: на свод небес,
Мерцающий в тени сребристой,
На взморье, на прибрежный лес
С его поляною душистой,
На своенравных облаков
Летящий хоровод эфирный,
Юрию ГагаринуЧтоб осознать всё богатство события,
Надо в пилоте представить с е б я:
Это ты,
читатель,
из ритма обычая
Вырвался, пламенем всех ослепя; Это ты, экономя в скафандре дыхание,
Звёзды вокруг ощущаешь, как вещи,
Это ты, это ты раздвинул заранее
Грани психики человечьей; Ты — утратив чувство весомости,
Ангелом над телефоном паришь,
Вот и Качалов лесок,
Вот и пригорок последний.
Как-то шумлив и легок
Дождь начинается летний,
И по дороге моей,
Светлые, словно из стали,
Тысячи мелких гвоздей
Шляпками вниз поскакали —
Скучная пыль улеглась…
Благодарение богу,
Поутру вчера дождь
В стекла окон стучал,
Над землею туман
Облаками вставал.
Веял холод в лицо
От угрюмых небес,
И, Бог знает о чем,
Плакал сумрачный лес.
Мы — солидные люди,
Комсомольцы двадцатого года.
Моль уже проедает
Походные наши шинели…
Мы с детства знакомы
С украинской нашей природой,
Мы знаем,
Как выглядит тополь
После дождя и шрапнели. На минуту представьте себе
Вечера близ Диканьки,
Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.
А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.
Ветры, Стрибоговы внуки,
Проносясь по безмерным степям,
Разметали захватисто, цепкие, меж трав шелестящие,
Кому-то грозящие,
Бледные руки,
Стонут, хохочут, свистят шелестят, шепчут соблазны
Громам.
Где же вы, громы?
Судьбы нам разны.
Уде вы там громы? Вам незнакомы
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В обятьях сладкой тишины,
И уж Отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Тебе, наш царь, благодаренье!
Ты сам нас, юных, сединил
И в сем святом уединенье
На службу музам посвятил.
Прими ж теперь не тех веселых
Забрезжил день, сырой, холодный темный…
Седой туман окутывает реи…
Спит гавань… Лишь на палубе огромной
Движение становится живее.
Все чувства напряглись. С последней шлюпки
На трап последнего подняли пассажира.
Я жду, в волнении застыв на рубке:
Плыть к берегам неведомого мира.
Мгла расступилась.—Вот платком кому-то
Все машут в знак последнего привета…
Уж солнца круг, краснея и пылая,
К земле спускался, и в пурпурном свете
Цветы, деревья и поток далекий
Безмолвно и недвижимо стояли.
«Смотри, смотри! — воскликнула Мария, —
Как плавает то золотое око
В волнах лазурных!» — «Тише, бедный друг!» —
Сказал я ей — и чудное движенье
Увидел я в дрожащем полусвете.
Там образы туманные вставали,
Ужель свирепства все ты, рок, на мя пустил?
Ужель ты злобу всю с несчастным совершил?
Престанешь ли меня теперь уж ты терзати?
Чем грудь мою тебе осталось поражати?
Лишил уж ты меня именья моего,
Лишил уж ты меня и счастия всего,
Лишил, я говорю, и — что всего дороже —
(Какая может быть сей злобы злоба строже?)
Невинность разрушил! Я в роскошах забав
Испортил уже мой и непорочный нрав,
Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив.
(ОД. II, Когда б измена красу губила,
Моя Барина, когда бы трогать
То зубы тушью она любила,
То гладкий ноготь, Тебе б я верил, но ты божбою
Коварной, дева, неуязвима,
Лишь ярче блещешь, и за тобою
Хвостом пол-Рима.Недаром клятвой ты поносила
Родимой пепел, и хор безгласный
Светил, и вышних, над кем невластна
Аида сила… Расцвел улыбкой Киприды пламень
Все переменилось, что теперь ни вижу,
Жизнь иным порядком днесь течет,
Я места прекрасны здешны ненавижу,
В них моей любезной больше нет,
Вся моя забава слезы проливати,
Плачу, лишь о ней воспомяну,
И пустые тени в мыслях представляти
Жалко все, на что я ни взгляну.
О места драгия, чаял ли я прежде,
Старик садить сбирался деревцо.
«Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,
Когда уж смотришь вон из света!»
Так, Старику смеясь в лицо,
Три взрослых юноши соседних рассуждали.
«Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,
То надобно, чтоб ты два века жил.
Неужли будешь ты второй Мафусаил?
Оставь, старинушка, свои работы:
Тебе ли затевать толь дальние расчеты?
Костер, что где-нибудь в лесу,
Ночуя, путник палит, —
И тот повысушит росу,
Траву вокруг обвялит.Пожар начнет с одной беды,
Но только в силу вступит —
Он через улицу сады
Соседние погубит.А этот жар — он землю жег,
Броню стальную плавил,
Он за сто верст касался щек
И брови кучерявил.Он с ветром несся на восток,
Ночь и непогодь. Избушка
Плохо топлена.
Нитки бедная старушка
Сучит у окна.
Уж грозы ль она боится,
Скучно ли, — сидит,
Спать ложилась, да не спится,
Сердце все щемит.
И трещит, трещит лучина,
Свет на пряху льет.
Баллада
Двенадцать лет граф Адальберт фон Крани
Вестей не шлет;
Быть может, труп его на поле брани
Уже гниет?..
Графиня Юлия тоскует в Божьем храме,
Как тень бледна;
Но вдруг взглянула грустными очами —
И смущена.
Кругом весь храм в лучах зари пылает,
В память г. БенедиктовуС сердцем грустным, с сердцем полным,
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.То был плаватель могучий,
Крутобедрый гений вод,
Трехмачтовый град пловучий,
Стосаженный скороход.
Он, как конь донской породы,
Шею вытянув вперед,
Грудью сильной режет воды,