Вот, открыл я магазин игрушек:
Ленты, куклы, маски, мишура…
Я заморских плюшевых зверушек
Завожу в витрине с раннего утра.
И с утра толпятся у окошка
Старички, старушки, детвора…
Весело — и грустно мне немножко:
День за днем, сегодня — как вчера,
Заяц лапкой бьет по барабану,
Бойко пляшут мыши впятером.
Этот мир любить не перестану,
Хорошо мне в сумраке земном!
Хлопья снега вьются за витриной
В жгучем свете желтых фонарей…
Зимний вечер, длинный, длинный, длинный!
Милый отблеск вечности моей!
Ночь настанет — магазин закрою,
Сосчитаю деньги (я ведь не спешу!)
И, накрыв игрушки лёгкой кисеею,
Все огни спокойно погашу.
Долгий день припомнив, спать улягусь мирно,
В колпаке заветном, — а в последнем сне
Сквозь узорный полог, в высоте сапфирной
Ангел златокрылый пусть приснится мне.
Под душистою веткой сирени
Пред тобой я упал на колени.
Ты откинула кудри на плечи,
Ты шептала мне страстные речи,
Ты склонила стыдливо ресницы...
А в кустах заливалися птицы,
Стрекотали немолчно цикады...
Слив уста, и обятья, и взгляды,
До зари мы с тобою сидели
И так сладко-мучительно млели...
А когда золотистое утро
Показалось в лучах перламутра,
Ты сказала, открыв свои очи:
«Милый, вновь я приду к полуночи,
Вновь мы сядем под ветку сирени,
Ты опять упадешь на колени,
Я закину вновь кудри за плечи
И шептать буду страстные речи,
Опущу я стыдливо ресницы,
И в кустах защебечут вновь птицы...
Просидим мы, о милый мой, снова
До утра, до утра золотого...
И когда золотистое утро
Вновь заблещет в лучах перламутра,
Я скажу, заглянув тебе в очи:
Милый, вновь я приду к полуночи,
Вновь мы сядем под веткой сирени...»
И так далее, без конца.
Уж утра свежее дыханье
В окно прохладой веет мне.
На озаренное созданье
Смотрю в волшебной тишине:
На главах смоляного бора,
Вдаля лежащего венцом,
Восток пурпуровым ковром
Зажгла стыдливая Аврора;
И, с блеском алым на водах,
Между рядами черных елей,
Залив почиет в берегах,
Как спит младенец в колыбели;
А там, вкруг холма, где шумит
По ветру мельница крылами,
Ручей алмазными водами
Вкруг яркой озими бежит…
Как темен свод дерев ветвистых!
Как зелен бархат луговой!
Как сладок дух от сосн смолистых
И от черемухи младой!
О други! в поле! Силой дивной
Мне утро грудь животворит…
Чу! в роще голос заунывный
Весенней иволги гремит!
Утро! вот утро! Едва над холмами
Красное солнце взыграет лучами,
Холод осеннего, светлого дня,
Холод веселый разбудит меня.
Выйду я… небо смеется мне в очи;
С сердца сбегают лобзания ночи…
Блестки крутятся на солнце; мороз
Выбелил хрупкие сучья берез…
Светлое небо, здоровье да воля —
Здравствуй, раздолье широкого поля!
Вновь не дождаться подобного дня.
Дайте ружье мне! седлайте коня!
Вот он… по членам его благородным
Ветер промчался дыханьем холодным,
Ржет он и шею сгибает дугой…
Доски хрустят под упругой ногой;
Гуси проходят с испугом и криком;
Прыгает пес мой в восторге великом;
Ясно звучит его радостный лай…
Ну же, скорей мне коня подавай!
Забывчивый охотник на привале
Не разметал, не растоптал костра.
Он в лес ушел, а ветки догорали
И нехотя чадили до утра.
А утром ветер разогнал туманы,
И ожил потухающий костер
И, сыпля искры, посреди поляны
Багровые лохмотья распростер.
Он всю траву с цветами вместе выжег,
Кусты спалил, в зеленый лес вошел.
Как вспугнутая стая белок рыжих,
Он заметался со ствола на ствол.
И лес гудел от огненной метели,
С морозным треском падали стволы,
И, как снежинки, искры с них летели
Над серыми сугробами золы.
Огонь настиг охотника — и, мучась,
Тот задыхался в огненном плену;
Он сам себе готовил эту участь, —
Но как он искупил свою вину!..
Не такова ли совесть?
Временами
Мне снится сон средь тишины ночной,
Что где-то мной костер забыт, а пламя
Уже гудит, уже идет за мной…
Смерть, души успокоенье!
Наяву или во сне
С милой жизнью разлученье
Обявить слетишь ко мне?
Днем ли, ночью ли задуешь
Бренный пламенник ты мой
И в обмен его даруешь
Мне твой светоч неземной?
Утром вечного союза
Ты со мной не заключай!
По утрам со мною муза,
С ней пишу я — не мешай!
И к обеду не зову я:
Что пугать друзей моих;
Их люблю, как есть люблю я
Иль как свой счастливый стих.
Вечер тоже отдан мною
Музам, Вакху и друзьям;
Но ночною тишиною
Сединиться можно нам:
На одре один в молчаньи
О любви тоскую я,
И в напрасном ожиданьи
Протекает ночь моя.
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачные желтела,
И ты печальная сидела —
А нынче… погляди в окно:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?
Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня
И навестим поля пустые,
Леса, недавно столь густые,
И берег, милый для меня.
Я знаю этот свет, неутомимо-четкий,
И слишком резкий стук пролетки в тишине,
Пред окнами контор железные решетки,
Пустынность улицы, не дышащей во сне.
Ночь канула в года, свободно и безумно.
Еще горят огни всех вдохновенных сил.
Но свежий утренник мне веет в грудь бесшумно,
Недвижные дома — как тысячи могил.
Там люди-трупы спят, вдвоем и одиноко,
То навзничь, рот открыв, то ниц — на животе,
Но небо надо мной глубоко и высоко,
И даль торжественна в открытой наготе!
Два равных мира есть, две равные стихии:
Мир дня и ночи мир, безумства и ума,
Но тяжки грани их — часы полуночные,
Когда не властен свет и расточилась тьма.
Я знаю этот свет, неумолимо четкий,
И слишком резкий стук пролетки в тишине,
Пред окнами контор железные решетки,
Пустынность улицы, не дышащей во сне.
Ночь канула в года, свободно и безумно.
Еще горят огни всех вдохновенных сил;
Но свежий утренник мне веет в грудь бесшумно,
Недвижные дома — как тысячи могил.
Там люди-трупы спят, вдвоем и одиноко,
То навзничь, рот открыв, то ниц — на животе
Но небо надо мной глубоко и высоко,
И даль торжественна в открытой наготе!
Два равных мира есть, две равные стихии:
Мир дня и ночи мир, безумства и ума,
Но тяжки грани их — часы полуночные,
Когда не властен свет и расточилась тьма.
С последним чаяньем, свою мечту ночную
Душа стремится влить в пустые формы дня,
Но тщетно я борюсь, и тщетно я колдую:
Ты, день, могучий враг, вновь покоришь меня!
Небо висит надо мною, прозрачно и сине;
Ходят внизу облака…
Слава осеннему утру на горной вершине!
С сердца спадает тоска.Вижу далекие горы, долины, озера,
Птиц подо мною полет;
Чую, что за растущею силою взора
Сила и духа растет.Крепнет решимость — расстаться с привычкою горя,
Волю воздвигнуть мою;
Мыслью спокойной я жизнь, не ропща и не споря,
Как она есть признаю.Холодно, мрачно, пустынно без милого друга;
Нет ее нежной любви…
Что же! Быть с ласковой жизнью в ладу — не заслуга.
Жизнью скорбящих живи! Горные выси внезапную бодрость мне дали…
Друг мой, любивший меня,
Ты, чья душа мне светила в дни бед и печали
Пылом святого огня, —Благословеньем своим и теперь помоги же
Другу в духовной борьбе!
Кажется мне, в это утро, что к небу я ближе,
Ближе я также к тебе.
Он ко мне безстыдно прикоснулся…
Это было на заре вечерней.
Он ко мне безстыдно прикоснулся…
Сердце вечерами легковерней.
Снились мне всю ночь мужския ласки
На безгрешной, девичьей постели.
Снились мне всю ночь мужския ласки
И от ласк мои колени млели.
Утром я проснулась истомленной
От неясных, сладких ожиданий.
Утром я проснулась истомленной,
И весь день глаза мои в тумане.
Он желал, чтоб вечером пришла я,
(Этот голос слышу я повсюду!)
Он сказал, чтоб вечером пришла я
Вновь, в беседку липовую, к пруду.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Мне улыбкой милой улыбнется.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Вновь ко мне так странно прикоснется!
Скрой меня, бурная ночь! заметай следы мои, вьюга,
Ветер холодный, бушуй вкруг хаты Лилеты прекрасной,
Месяц свети не свети, а дорогу наверно любовник
К робкой подруге найдет.
Тихо, дверь, отворись! о Лилета, твой милый с тобою,
Нежной, лилейной рукой ты к сердцу его прижимаешь;
Что же с перстом на устах, боязливая, смотришь на друга?
Или твой Аргус не спит?
Бог-утешитель, Морфей, будь хранителем тайн Амура!
Сны, готовые нас разлучить до скучного утра,
Роем тяжелым скорей опуститесь на хладное ложе
Аргуса милой моей.
Нам ли страшиться любви! счастливец, мои поцелуи
Сладко ее усыпят под шумом порывистым ветра;
Тихо пробудит ее с предвестницей юного утра
Пламенный мой поцелуй!
Он ко мне бесстыдно прикоснулся…
Это было на заре вечерней.
Он ко мне бесстыдно прикоснулся…
Сердце вечерами легковерней.
Снились мне всю ночь мужские ласки
На безгрешной, девичьей постели.
Снились мне всю ночь мужские ласки
И от ласк мои колени млели.
Утром я проснулась истомленной
От неясных, сладких ожиданий.
Утром я проснулась истомленной,
И весь день глаза мои в тумане.
Он желал, чтоб вечером пришла я,
(Этот голос слышу я повсюду!)
Он сказал, чтоб вечером пришла я
Вновь, в беседку липовую, к пруду.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Мне улыбкой милой улыбнется.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Вновь ко мне так странно прикоснется!
Муж мой стар и очень занят, все заботы и труды,
Ну, а мне-то что за дело, что на фраке три звезды!
Только пасынок порою сердце мне развеселит,
Стройный, ласковый и нежный, скромный мальчик Ипполит.
Я вчера была печальна, но пришел любезный гость,
Я все горе позабыла, утопила в смехе злость.
Что со мной случилось ночью, слышал только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
Утром, сладостно мечтая, я в мой светлый сад вошла,
И соседа молодого я в беседку позвала.
Что со мной случилось утром, видел только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
В полдень, где найти прохладу? Только там, где есть вода.
Покатать меня на лодке Ипполиту нет труда.
Что со мной случилось в полдень, знает только Ипполит.
Но, конечно, эту тайну скромный мальчик сохранит.
Новое Солнце, Новое Утро, Новый Месяц, и Новый Год,
Пламя из тучи, утро из ночи, серп серебристый, целующий рот.
Новое Солнце сегодняшней жизни, Новое Утро текущего дня,
Краешек мига — до краешка мига, Солнцу возженье земного огня.
Новое Солнце отметится светом Нового Года и Новой Луны.
Богу стелите безгрешные волны белой сотканной льняной пелены.
Новое Солнце, и Сириус с Солнцем утренней в небе восходит звездой,
Слезы Изиды, что пали алмазом, Нил отмечает растущей чертой.
Новое Солнце из кладезя Неба ринуло долу шумящий разлив,
В улье небесном гудящие пчелы нам возвещают шуршание нив.
Новое Солнце взманило побеги, цвет изумруда из мертвых темнот,
К колосу колос, и сердце до сердца, новой спиралью закрученный год.
Новое Солнце мы новою песней в новых одеждах восславить сошлись,
Лик воскресенья, зерно и цветенье, бог возрождающий, жив Озирис.
«…Омочу бебрян рукав в Каяле реце,
утру князю кровавые его раны на жестоцем теле».
Плач ЯрославныЯ не верю, не верю, милый,
В то, что вы обещали мне,
Это значит, вы не видали
До сих пор меня во сне.И не знаете, что от боли
Потемнели мои глаза.
Не понять вам на бранном поле,
Как бывает горька слеза.Нас рождали для муки крестной,
Как для светлого счастья вас,
Каждый день, что для вас воскресный.
То день страданья для нас.Солнечное утро битвы,
Зов трубы военной — вам,
Но покинутые могилы
Навещать годами нам.Так позвольте теми руками,
Что любили вы целовать,
Перевязывать ваши раны,
Воспаленный лоб освежать.То же делает и ветер,
То же делает и вода,
И не скажет им «не надо»
Одинокий раненый тогда.А когда с победы славной
Вы вернетесь из чуждых сторон,
То бебрян рукав Ярославны
Будет реять среди знамен.
Только утро любви хорошо: хороши
Только первые, робкие речи,
Трепет девственно-чистой, стыдливой души,
Недомолвки и беглые встречи,
Перекрестных намеков и взглядов игра,
То надежда, то ревность слепая;
Незабвенная, полная счастья пора,
На земле — наслаждение рая!..
Поцелуй — первый шаг к охлаждению: мечта
И возможной, и близкою стала;
С поцелуем роняет венок чистота,
И кумир низведен с пьедестала;
Голос сердца чуть слышен, зато говорит
Голос крови и мысль опьяняет:
Любит тот, кто безумней желаньем кипит,
Любит тот, кто безумней лобзает…
Светлый храм в сладострастный гарем обращен.
Смокли звуки священных молений,
И греховно-пылающий жрец распален
Знойной жаждой земных наслаждений.
Взгляд, прикованный прежде к прекрасным очам
И горевший стыдливой мольбою,
Нагло бродит теперь по открытым плечам,
Обнаженным бесстыдной рукою…
Дальше — миг наслаждения, и пышный цветок
Смят и дерзостно сорван, и снова
Не отдаст его жизни кипучий поток,
Беспощадные волны былого…
Праздник чувства окончен… погасли огни,
Сняты маски и смыты румяна;
И томительно тянутся скучные дни
Пошлой прозы, тоски и обмана!..
Утро, раннее утро. Прохлада
Нежит губы в прозрачном тумане,
И душа, истомясь от желаний,
Уходящему холоду рада.
Ведь ты ждешь меня, крошка-Миньона?
Час условный: отец на работе,
Мать на рынке. В притворной дремоте
Ведь ты внемлешь шагам у балкона?
Я войду, — и мы медлить не будем!
Лишний взгляд — и минута пропала!
Я скользну под твое одеяло,
Я прижмусь к разбежавшимся грудям.
Здесь ты ночь провела. Ароматны
Испаренья желанного тела.
Требуй знаками вольно и смело,
Но молчи: все слова непонятны!
Я хочу, чтобы ты отдавалась
Каждым нервом истоме влюбленной,
Чтобы ты, как звезда, истомленной,
Как звезда пред рассветом, осталась.
И когда, после всех упоений,
Мы на солнце посмотрим в тревоге,
Я сожму твои бледные ноги,
Зацелую в томленьи колени.
И, дыша еще слишком неровно,
Ты, раздетая, спрыгнешь с кровати:
Миг последних, прощальных обятий,
Миг улыбки — невинно-греховной!
Блещет солнце. Встречаются люди.
Дребезжа, проезжает телега.
Только в теле палящая нега,
Только в грезах дрожащие груди!
— Где же ты? Тебя мы ищем.
Завтра к новому летим.
— Быть без отдыха — быть нищим.
Что мне новый дым и дым!
— Гей, ты шутишь? Или — или —
Оковаться захотел?
— Лебедь белый хочет лилий,
Коршун хочет мертвых тел.
— А не ты ли красовался
В нашей стае лучше всех?
— В утре — день был, мрак качался.
Не смеюсь, коль замер смех.
— Гей, зачахнешь здесь в затоне.
Белый Лебедь, улетим!
— Лучше в собственном быть стоне,
Чем грозой идти к другим.
— Гей, за степи! Бросим, кинем!
Белый Лебедь изменил. —
Скрылись стаи в утре синем.
В Небе синем — звон кадил.
Печаль в груди была остра,
Безумна ночь, —
И мы блуждали до утра,
Искали дочь.
Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.
Чернели тени на огне
Ночных костров.
Звучали в мертвой тишине
Шаги врагов.
Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.
Всю ночь мерещилась нам дочь,
Еще жива,
И нам нашептывала ночь
Ее слова.
По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.
Бросали груды страшных тел
В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
Городовой.
Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, —
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.
Ступени скользкие вели
В сырую мглу, —
Под грудой тел мы дочь нашли
Там, на полу.
Полюби, сказала Фея
В утро майское мечте.
Полюби, шепнул, слабея,
Легкий Ветер в высоте.
И от яблони цветущей
Нежно-белый лепесток
Колыхнулся к мысли ждущей,
И мелькнул ей как намек.
Все кругом как будто пело: —
Утро дней не загуби,
Полюби душою тело,
Телом душу полюби.
Тело, душу, дух свободный
Сочетай в свой светлый Май.
Облик лилии надводной
Сердцем чутким понимай.
Будь как лотос: корни — снизу,
В вязком иле, в тьме, в воде,
Но, взойдя, надел он ризу,
Уподобился звезде.
Вот, цветет, раскрылся, нежный,
Ласку Солнца жадно пьет,
Видит Небо, мир безбрежный,
Воздух вкруг него поет.
Сну цветения послушный,
Лотос с Воздухом слился́.
Полюби мечтой воздушной,
Близки сердцу Небеса.
Проснись,
Приди
И посмотри:
Земля наполнена весною
И красное число зари
Еще горит передо мною.
Следы босых моих подошв
Встречает радостно природа.
Смотри:
Вчера был мутный дождь,
Сегодня —
Трезвая погода.
Поселок спит…
Он здесь рожден,
Чтоб сделать жизнь светлей и выше.
И чисто вымыты дождем
Его чешуйчатые крыши.
Над ним, пойдя на смелый риск,
Антенны вытянулись в нитку.
…Но вот высокий тракторист
Ладонью выдавил калитку.
Еще сквозит ночная лень
В его улыбке угловатой.
Он изучает новый день,
Облокотясь на радиатор,
И курит медленный табак.
Его рубашка — нараспашку;
Чрез полчаса, заправив бак,
Он выйдет в поле на распашку.
Он черный выстелет настил,
Он над землей возьмет опеку,
И двадцать лошадиных сил
Покорны будут человеку.
И смело скажет человек,
Встречая сумерки косые,
Что здесь
Окончила свой век
Однолошадная Россия.
— Мой Бог, вот скука!.. Даже странно,
Какая серая судьба:
Все тот же завтрак у «Контана»,
Все тот же ужин у «Кюба»!..
И каждой ночью, час от часа,
В «Крестовском», в «Буффе», у «Родэ»
Одни и те же ананасы,
Одни и те же декольте!..
В балете же тоска такая,
Что хоть святых вон выноси! ..
Все та-же Павлова 2-ая,
Еt voиla! Еt voиcи!..
Цыгане воют, как гиены,
И пьют, как 32 быка!..
В Английском клубе — неизменно —
Тоска и бридж! Бридж и тоска!..
И, вообще, нелепо-странно
Жить в этом худшем из веков,
Когда, представьте, рестораны
Открыты лишь до трех часов!..
Едва-едва успел одеться, —
Уже, пожалте, спать пора!..
И некуда гусару деться
Всего лишь в 5 часов утра!..
Гусар слезу крюшона вытер,
Одернул с сердцем рукава
И молвил вслух: — «Проклятый Питер!»
— «Шофер, на острова!»…
(Строфы)
Городская весна подошла, растопила
Серый снег, побежали упрямо ручьи;
Солнце, утром, кресты колоколен слепило;
Утром криком встречали тепло воробьи.
Утреню года
Служит природа:
С каждой крыши незримые брызжут кропила.
Шум колес неумолчно поет ектеньи.
Вот и солнце выходит, священник всемирный,
Ризы — пурпур и золото; крест из огня.
Храм все небо; торжественен купол сапфирный,
Вместо бледных лампад — светы яркие дня,
Хоры содружных
Тучек жемчужных,
Как на клиросах, в бездне лазури эфирной
Петь готовы псалом восходящего дня!
Лед расколот, лежит, грубо-темная груда;
Мечет грязью авто, режет лужи трамвай;
Гулы, топоты, выкрики, говоры люда.
Там гудок, там звонок, ржанье, щелканье, лай…
Но, в этом шуме
Бедных безумий,
Еле слышным журчаньем приветствуя чудо,
Песнь ручьев говорит, что приблизился Май!
1–2 марта 1918
Еще в полутьме тихо дождик стучит…
Но, словно взрываясь, ложатся лучи
На крыши, на зелень садов.
И утро, в пути зажигая листву,
Уходит на север, на Курск, на Москву,
До мурманских дремлющих льдов.
И где-то за речкой, где зябликов свист,
Где, выключив фары, поет тракторист,
Закрывшись рукой от луча,
Сбегает по склону зеленая рожь.
И ты на прополку с бригадой идешь,
С ватагой ровесниц-девчат.
За гумнами луг от реки голубой
Исхожен, изезжен и мной и тобой,
Он свеж и до боли знаком…
Он в памяти — зеленью солнечных дней,
Порой сенокосной и храпом коней,
Ночным беспокойным костром…
В зеленой косынке, веселой, босой,
Ты ходишь по-прежнему майской росой?
С кем вечером выйдешь, по-детски кружась,
Кто ходит тебя до крыльца провожать,
Счастливец какой из ребят?
Наверно, он лучший в селе агроном,
Наверное, запросто входит в твой дом,
Смеется и шутит легко!
…Мы выросли вместе, расстались, дружа,
И мне в это утро тревожно и жаль,
Что ты от меня далеко…
1
Вы предназначены не мне.
Зачем я видел Вас во сне?
Бывает сон — всю ночь один:
Так видит Даму паладин,
Так раненому снится враг,
Изгнаннику — родной очаг,
И капитану — океан,
И деве — розовый туман…
Но сон мой был иным, иным,
Неизъясним, неповторим,
И если он приснится вновь,
Не возвратится к сердцу кровь…
И сам не знаю, для чего
Сна не скрываю моего,
И слов, и строк, ненужных Вам,
Как мне, — забвенью не предам.
23 октября 19202
Едва в глубоких снах мне снова
Начнет былое воскресать, —
Рука уж вывести готова
Слова, которых не сказать…
Но я руке не позволяю
Писать про виденные сны,
И только книжку посылаю
Царице песен и весны…
В моей душе, как келья, душной
Все эти песни родились.
Я их любил. И равнодушно
Их отпустил. И понеслись…
Неситесь! Буря и тревога
Вам дали легкие крыла,
Но нежной прихоти немного
Иным из вас она дала…23-24 октября 1920
Бело-румяна
Всходит заря
И разгоняет
Блеском своим
Мрачную тьму
Черныя нощи.Феб златозарный,
Лик свой явивши,
Все оживил.
Вся уж природа
Светом оделась
И процвела.Сон встрепенулся
И отлетает
В царство свое.
Грезы, мечтанья,
Рой как пчелиный,
Мчатся за ним.Смертны, вспряните!
С благоговеньем,
С чистой душой,
Пад пред всевышним,
Пламень сердечный
Мы излием.Радужны крылья
Распростирая,
Бабочка пестра
Вьется, кружится
И лобызает
Нежно цветки.Трудолюбива
Пчелка златая
Мчится, жужжит.
Все, что бесплодно,
То оставляет —
К розе спешит.Горлица нежна
Лес наполняет
Стоном своим.
Ах! знать, любезна,
Сердцу драгова,
С ней уже нет! Верна подружка!
Для чего тщетно
В грусти, тоске
Время проводишь?
Рвешь и терзаешь
Сердце свое? Можно ль о благе
Плакать другого?..
Он ведь заснул
И не страшится
Лука и злобы
Хитра стрелка.Жизнь, друг мой, бездна
Слез и страданий…
Счастлив стократ
Тот, кто, достигнув
Мирного брега,
Вечным спит сном.
Когда Сигурд отведал крови
Убитого Фафнира,
Весь Мир ему открылся вновь,
Узнал он утро Мира
Он увидал рожденье грома,
Проник в язык он птиц,
И все, что было так знакомо,
Оделось в блеск зарниц.
Певец, что был лицом прекрасен,
И был в словах разумен,
Узнал, как смысл явлений ясен,
Как хор их многошумен.
Он был избранником для пира,
Прочь то, что нас гневит,
Он звал соперником Фафнира,
Соперник был убит.
Сигурд, Сигурд, ты был властитель,
Возлюбленный Судьбою,
Да будет славен победитель,
Ты взял добычу с бою.
Сигурд, Сигурд, ты звался Чудом,
Ты смело в Мире шел,
Ты видел Землю изумрудом,
И пел тебе орел.
«Возьми», он пел напевом властным,
«Запястья золотые,
В них день горит, с отливом красным,
В них звезды молодые.
Налей свой кубок, в блеске пира,
Забудь, что было встарь,
Тебе открыто утро Мира,
И ты в том Мире — Царь».
Что, ужь поздно?—Да не рано:
Под окном снует народ;
Из морознаго тумана
Солнце весело встает.
Резкий звук дневного шума
Гонит грез пугливый рой,
И одна лишь только дума
Все летает надо мной.
Безпредельной пеленою
Вкруг далекаго села
Над равниною немою
Скатерть снежная легла.
Крепкий наст на солнце рдеет,
Чист и ясен, как хрусталь,
И заманчиво синеет
Ослепительная даль.
В эту даль, мой путник смелый,
Ты летишь теперь мечтой…
Долог путь—да что за дело:
Жизни много пред тобой.
Лишь была бы в сердце вера
Да смекалка в голове,
Да старшие для примера,
А ведь правды-то не две.
Бойся лишь свернуть в сугробы,
Не гляди по сторонам,
Выше будь житейской злобы,
Не спускай себе лишь сам!
Не пугайся мглы туманной:
Будь там вьюга или тишь,
Мчися к цели неустанно —
И наверно долетишь!
Валерий Н. Лясковский.
На голом на плацу, на вахтпараде,
В казарме, на часах — все дни подряд
Безвестный, не представленный к награде,
Справляет службу ратную солдат.И какие бы ни дули
Ураганные ветра,
Он — в дозоре, в карауле
От утра и до утра.«Напра… Нале…
В ружьё! На пле…
Бегом — в расположение!»
А я пою:
Ать-два, ать-два,
Живём мы однова,
А тяжело в учении —
Легко в бою! Если ломит враг — бабы слёзы льют.
Ядра к пушечкам подтаскивай!
Я пред боем тих, я в атаке лют,
Ну, а после боя — ласковый.Меня гоняют до седьмого пота,
Всяк может младшим чином помыкать,
Но всё-таки центральные ворота
Солдату поручают охранять.Как бы в рог его ни гнули,
Распрямится снова он.
Штык — дурак, и дуры — пули,
Ежели солдат умён.«В штыки! К ноги!
Равняйсь! Беги!
Ползком — в расположение!»
А я — пою.
«Коли! Руби!»
To be or not to be?
Но тяжело в учении —
Легко в бою! Если враг бежит и гремит салют —
Зелена вина подтаскивай!
Я пред боем тих, я в атаке лют,
Ну, а после боя — ласковый.
Она на двор — он со двора:
Такая уж любовь у них.
А он работает с утра,
Всегда с утра работает.
Её и знать никто не знал,
А он считал пропащею,
А он носился и страдал
Идеею навязчивой,
Что, мол, у ней отец — полковником,
А у него — пожарником,
Он, в общем, ей не ровня был,
Но вёл себя охальником.
Роман случился просто так,
Роман так странно начался:
Он предложил ей четвертак —
Она давай артачиться…
А чёрный дым всё шёл и шёл,
А чёрный дым взвивался вверх…
И так им было хорошо —
Любить её он клялся век.
А клёны длинные росли —
Считались колокольнями,
А люди шли, а люди шли,
Путями шли окольными…
Какие странные дела
У нас в России лепятся!
А как она ему дала,
Расскажут — не поверится…
А после дела тёмного,
А после дела крупного
Искал места укромные,
Искал места уютные.
И если б наша власть была
Для нас для всех понятная,
То счастие б она нашла.
А нынче жизнь — проклятая!..
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь! —
Вкус поцелуя на шинели.
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю… ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
1
Грядой пурпурной
проходят облачка все той же сменой.
В них дышит пламень.
Отхлынет прочь волна, разбившись бурной
шипучей пеной
о камень.
Из чащи вышедший погреться, фавн лесной,
смешной
и бородатый,
копытом бьет
на валуне
Поет
в волынку гимн весне,
наморщив лоб рогатый.
У ног его вздохнет
волна и моется
Он вдаль бросает взгляды.
То плечи, то рука играющей наяды
меж волн блеснет
и скроется…
2
В небе туча горит янтарем.
Мглой курится.
На туманном утесе забила крылом
белоснежная птица.
Водяная поет.
Волоса распускает.
Скоро солнце взойдет,
и она, будто сказка, растает.
И невольно грустит.
И в алмазах ресницы.
Кто-то, милый, кричит.
Это голос восторженной птицы.
Над морскими сапфирами рыбьим хвостом
старец старый трясет, грозовой и сердитый.
Скоро весь он рассеется призрачным сном,
желто-розовой пеной покрытый.
Солнце тучу перстом
огнезарным пронзило.
И опять серебристым крылом
эта птица забила.
Н. Л. ЧистяковуПорой он был ворчливым оттого,
что полшага до старости осталось.
Что, верно, часто мучила его
нелегкая военная усталость.Но молодой и беспокойный жар
его хранил от мыслей одиноких —
он столько жизней бережно держал
в своих ладонях, умных и широких.И не один, на белый стол ложась,
когда терпеть и покоряться надо,
узнал почти божественную власть
спокойных рук и греющего взгляда.Вдыхал эфир, слабел и, наконец,
спеша в лицо неясное вглядеться,
припоминал, что, кажется, отец
смотрел вот так когда-то в раннем детстве.А тот и в самом деле был отцом
и не однажды с жадностью бессонной
искал и ждал похожего лицом
в молочном свете операционной.Своей тоски ничем не выдал он,
никто не знает, как случилось это, -
в какое утро был он извещен
о смерти сына под Одессой где-то… Не в то ли утро, с ветром и пургой,
когда, немного бледный и усталый,
он паренька с раздробленной ногой
сынком назвал, совсем не по уставу.
На самом крае света,
Где красный пламень, Солнце,
Из синей Бездны всходит,
Как утренний цветок, —
Есть терем златоверхий,
На нем четыре башни,
На башне по оконцу,
У каждой есть глазок.
Одно оконце красно,
Как красная калина,
Другое голубое,
Как утром небеса,
И третье белоснежно,
Как самый белый бархат,
Четвертое златое,
Как осенью леса.
И под оконцем белым
Есть пташка первозимья,
Снегирь там красногрудый,
Он оттепель зовет.
И над оконцем синим
Там жаворонок звонкий,
Пред золотым — синица,
А в красном — кровь течет.
В том красном — все чудно́е,
Петух поет про утро,
Огонь поет про счастье,
Придет, мол, в должный срок.
И из того оконца
Пожаром рвутся птицы,
И Солнце, пламень красный,
Возносит свой цветок.