Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра, и меда.
Шелестят вековые деревья пустынного сада,
И звенят колокольчики мимо идущего стада,
И молочный туман проползает по низкой долине…
Этот вечер, однажды, уже пламенел в Палестине.
Так же небо синело и травы дымились сырые
В час, когда пробиралась с младенцем в Египет Мария.
Смуглый детский румянец, и ослик, и кисть винограда…
Колокольчики мимо идущего звякали стада.
Тесовые крыши и злые собаки.
Весеннее солнце и лень золотая.
У домиков белых — кусты и деревья,
И каждое дерево как семисвечник.И каждая ветка — весенняя свечка,
И каждая почка — зеленое пламя,
И синяя речка, блестя чешуею,
Ползет за домами по яркому лугу.А в низеньких окнах — жестянка с геранью,
А в низеньких окнах — с наливкой бутыли.
И всё в ожиданье цветущего мая –
От уличной пыли до ясного солнца.О, светлая зелень далеких прогулок
Червонный горн, врачующий лучами,
Закатишься… наступят ночь и мрак;
Но много солнц мерцает вечерами;
Весь мир — мечта, и пышен Зодиак.Созвучье — свет; созвездия над нами
Дружны, как рать; и знаку светит знак.
Как с Герой Зевс и как цветы с цветками,
Звезда с звездой вступает в тайный брак.Проходит ночь. Свежо, и снова ясно.
Светило дня над нами полновластно.
На стенах свет рисунки уж чертит;
Мечта и кисть работают согласно;
Звени, Солнце! Копья светлые мечи,
лей на Землю жизнедатные лучи.
Звени, знойный, краснощекий,
ясный-ясный день!
Звенидень!
Звенидень!
Пойте, птицы! Пойте, люди!
Пой, Земля!
Побегу я на веселые поля.
Звени, знойный, черноземный,
И это небо голубое,
И эта выспренная тишь!
И кажется, — дитя ночное,
К земле стремительно летишь,
И радостные взоры клонишь
На безнадежную юдоль,
Где так мучительно застонешь,
Паденья ощутивши боль.
За моим окном опять светит
солнце. В радугу оделись все
былинки. По стенам развеваются
блестящие знамена света. От радости
трепещет бодрый воздух. Отчего
ты неспокоен, дух мой? Устрашился
тем — чего не знаешь. Для тебя
закрылось солнце тьмою. И поникли
танцы радостных былинок.
Но вчера ты знал, мой дух,
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов — за белой стеною — погост.
И на песке вереница соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд…
Старая баба — посыпанный крупною солью
Черный ломоть у калитки жует и жует.
В небе благость, в небе радость, Солнце льет живую
сладость, Солнцу — верность, Солнцу —
вздох!
Но листок родного клена, прежде сочный и зеленый,
наклонился и засох.
В небе снова ясность мая, облака уходят, тая,
в завлекательную даль,
Но часы тепла короче, холодней сырые ночи,
отлетевших птичек жаль!
Ах! где тихо ропщут воды, вновь составить хороводы
Когда твердят, что солнце — красно,
Что море — сине, что весна
Всегда зеленая, — мне ясно,
Что пошлая звучит струна…
Мне ясно, что назвавший солнце
Не и́наче, как красным, туп;
Что рифму истолчет: «оконце»,
Взяв пестик трафаретных ступ…
Пробегают грустные, но милые картины,
Сотни раз увиденный аксаковский пейзаж.
Ах, на свете все из той же самой глины,
И природа здесь всегда одна и та ж!
Может быть, скучает сердце в смене повторений,
Только что же наша скука? Пусть печалит, пусть!
Каждый день кидает солнце сети теней,
И на розовом закате тишь и грусть.
Вместе с жизнью всю ее докучность я приемлю,
Эти речки и проселки я навек избрал,
— Полоняночка, не плачь.
Светоглазочка, засмейся.
Ну, засмейся, змейкой вейся.
Все, что хочешь, обозначь.
Полоняночка, скажи.
Хочешь серьги ты? Запястья?
Все, что хочешь. Только б счастья.
Поле счастья — без межи.
День и ночь златой печатью
Навсегда закреплены,
Знаком роста и зачатья,
Кругом солнца и луны!.. День смешал цветок с мозолью,
Тень морщин с улыбкой губ,
И, смешавши радость с болью,
Он и радостен и груб!.. Одинаково на солнце
Зреют нивы у реки
И на пальцах заусенцы
От лопаты и кирки!.. Расточивши к каждой хате
‘Экое диво! Клим Сидорыч! Глянь из оконца!
В полдень стемнело, ей-богу! Ведь убыло солнца.
В небе ни тучки, ни-ни. . то есть — пятнышка нету, —
Ради чего ж недоимка господнего свету? ’
— ‘Эх, голова, голова! Ничего-то не знает.
Временем это затменье такое бывает’.
— ‘Эва! — А кто ж там на солнце потемки наводит? ’
— ‘Это, по книгам, вишь — солнце за месяц заходит’.
— ‘Полно, Клим Сидорыч! Эк ты неладно ответил!
Солнце ведь — светлое солнце, и месяц-то светел, —
Пробужденное ото сна,
Солнце встало, рассеяв тьму.
Запылала вдали сосна,
Ветви все устремив к нему.
Говорят, будто та сосна
Раньше в роще росла глухой,
Где зеленая тишина
Вся пропахла насквозь смолой.
Где, как сумерки, дни темны
Над негромкой печалью трав.
Вот и мне узнать пришлось
Солнце, Ветер, и Мороз.
Шел дорогой я один,
Вижу: Солнце, Божий сын.
Вижу: Ветер, Божий брат,
И Мороз, идущий в Ад.
На дороге на одной
Трое все передо мной.
В пояс кланяюсь я им,
Трем могучим мировым.
Растаял снег, луга зазеленели,
Телеги вновь грохочут по мосту,
И воробьи от солнца опьянели,
И яблони качаются в цвету.
По всем дворам — где надо и не надо —
С утра идет веселый перестук,
И на лужайке принимает стадо
Еще зимою нанятый пастух.
За селом на полной воле
Веет ветер-самолет.
Там картофельное поле
Все лиловеньким цветет.
А за полем, где рябинка
Вечно с ветром не в ладу,
Сквозь дубняк бежит тропинка
Вниз, к студеному пруду.
Травка всюду зеленеет
Чуть заметна, чуть видна́!
Солнце блещет! Вдруг — белеет
Снова снега пелена!
В крупных хлопьях выпадает
Снег. Но блещет неба высь!
Будто их лазурь роняет...
И откуда вдруг взялись?
Ни в каких не в стихах, а взаправду,
ноет сердце — лечи не лечи,
даже ветру и солнцу не радо…
А вчера воротились грачи.
Не до солнца мне,
не до веселья.
В книгах,
в рощах,
в поверьях,
в душе
Белый полдень, жар несносный,
Мох, песок, шелюг да сосны…
Но от сосен тени нет,
Облака легки, высоки,
Солнце в бледной поволоке —
Всюду знойный белый свет.
Там, за хижиной помора,
За песками косогора,
От Солнца до Солнца иду я,
От Ночи до Ночи я жду.
Внимая, тоскуя, ликуя,
В душе засвечаю звезду.
Мне Сириус дал златоцветность,
Мечту он увлек за собой.
И, в сердце лелея ответность,
Увидел я Нил Голубой.
Погаснет Солнце в зримой вышине,
И звезд не будет в воздухе незримом,
Весь мир густым затянут будет дымом,
Все громы смолкнут в вечной тишине, —
На черной и невидимой Луне
Внутри возникнет зной костром палимым,
И по тропа́м, вове́к неизследимым,
Вся жизнь уйдет к безвестной стороне, —
Он отсиял — луч солнца золотого,
Он отгорел — твой лучезарный день!
И жизнь грустна, как тяжкий бред больного
И жизнь мрачна, как гробовая сень.
Зачем же вновь встает неумолимо
Минувшее, как призрак пред тобой?
Оно прошло, оно невозвратимо,
Со всем его блаженством и тоской,
А за окном была весна…
Сарьян смотрел в окно и плакал.
И жилка билась у виска.
И горы отливали лаком.Год или сутки суеты.
Как мало жить ему осталось!
В его руках была усталость.
Печаль просилась на холсты.А солнце наполняло дом.
Оно лилось в окно лавиной,
как будто шло к нему с повинной
за то, что будет жить ПОТОМ.Потом, когда его не будет.
Опять оповещает веретенцо
Безчисленно журчащих ручейков,
Что весело рождаться из снегов
По прихоти колдующаго Солнца.
Пчела, проснувшись, смотрит из оконца,
На вербе ей душистый пир готов,
Оставлен темный улей для цветов,
Что тонкое развили волоконце.
Снега растаяли, весна права,
Я теперь все стерплю.
Опять по-новому звучат слова
Я тебя люблю! Ты судьба!
Я без милости и щедрости твоей,
Как тень без солнца и береза без ветвей.
Но ты без меня —
Очаг без огня.
Моя судьба! Войду я солнышком в твое окно,
Сто веков жить велю.
Из финала пьесы «Дети Солнца»Милый мой идет среди пустыни
В знойном море красного песка…
Знаю я, в дали туманно-синей
Ждет его пустыня и тоска… Солнце, точно чье-то злое око,
Молча смотрит с неба жгучим взглядом…
Я приду и встану с милым рядом —
Трудно ему там и одиноко! Мой милый строен и высок,
А я — красива и легка,
И оба мы, как два цветка,
На красный брошены песок… И вдвоем, объяты жгучим зноем.
Заиграли лучи в киоте,
Пробежали по древку креста,
И зардели раны Христа…
Вновь пылают глаза и уста
У икон в запыленном киоте.Золотая блистает парча,
Складни алой медью сияют,
Скорбные мечты расцветают
В пламени рдяном луча.
Золотая блистает парча.Раскрываясь, пылает розан,
Запыленная воскресла обитель…
Жаждешь узреть — это необходимо —
(необходимо? зачем? почему?) —
жаждешь узреть и собрать воедино
все, что известно уму твоему.Жаждешь, торопишься, путаешь, боже,
вот сколько нужно: глаза, голоса,
горе… а радости? Радости тоже!
Радости, шалости и чудеса! Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли?
Вечер в Риони, клонящий к слезам
солнцем и свадьбою: «Лиде»… «Макрули»…
И Алазань? Как забыть Алазань? Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге,
Мокрый снег поутру выпал,
Каплет с крыши у окна.
На оконницу насыпал
Дед поутру толокна…
Толокно объяло пламя,
Толокно петух клюет
И в окно стучит крылами,
И, нахохлившись, поет.
Ленту алую вплетая,
Села Лада у окна:
Опять оповещает веретенце
Бесчисленно журчащих ручейков,
Что весело рождаться из снегов
По прихоти колдующего Солнца.
Пчела, проснувшись, смотрит из оконца,
На вербе ей душистый пир готов,
Оставлен темный улей для цветов,
Что тонкое развили волоконце.
Циа-цинц-цвилью-ций —
Цвилью-ций-ций-тюрль-ю —
День-деньской по березнику звонкому
Как у божиих райских дверей
Или как у источника радостей,
Слышны пташек лесных голоса.
Цвилью-ций-ций-тюрль-ю!
Сквозь густых зеленистых кудрей
Голубеют глаза-небеса.
Я лежу на траве. Ничего не таю,
В чьи очи явственно взглянула
Живая Тайна естества;
Над кем вселенская листва
С плодами звездными нагнула
Колеблемую Духом сень;
Кто видел елисейский день
И кипарис, как тополь, белый;
Кто — схимой Солнца облечен —
На жертву Солнцу обречен,
Как дуб, опутанный омелой, —
Царь сказал своему полководцу: «Могучий,
Ты высок, точно слон дагомейских лесов,
Но ты все-таки ниже торжественной кучи
Отсеченных тобой человечьих голов.«И, как доблесть твоя, о, испытанный воин,
Так и милость моя не имеет конца.
Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоин
Быть слугой моего золотого отца».Барабаны забили, защелкали бубны,
Преклоненные люди завыли вокруг,
Амазонки запели протяжно, и трубный
Прокатился по морю от берега звук.Полководец царю поклонился в молчаньи
Скоро па платформе
Прозвучит свисток.
Уезжает девушка
На Дальний Восток.
Девушка хорошая —
Лучше не сыскать,
Девушка любимая —
Жалко отпускать.На веселой станции,
Солнцем залитой,
С девушкой прощается