Тот мадонне шлет моленья,
А другой — Петру и Павлу.
Я же лишь твое прославлю,
Солнце, дивное явленье.
Дай любви, благоволенья,
Грей сияньем благосклонным,
Солнце всех девушек без исключенья,
Девушка всех милей под солнцем.
Лилею и розу, голубку и солнца сиянье
Когда-то любил я в блаженном любовном страданье;
Теперь не люблю их; люблю я одну не на шутку —
Одну, грациозную, чистую, чудо-малютку.
Она — всех любовных восторгов слиянье —
Лился и роза, голубка и солнца сиянье.
Иные молятся Мадонне,
Иные Павлу и Петру,
А я, прекрасное ты солнце,
Тебе лишь в ночь и поутру.
Дай поцелуев, дай блаженства,
Гони свою холодность, гнев,
Меж дев прекраснейшее солнце,
Под солнцем лучшая из дев!
Солнце уже над горами, и звонок
Стада овечьего дальний гул.
Мой светик, мой цветик, мой милый ягненок
Еще бы раз на тебя я взглянул!
С окна не свожу пытливого взора.
«Прощай, дитя! Я с тобой расстаюсь!»
Напрасно. Не шевельнется штора.
Она еще спит, — не я ли ей снюсь?
Пред солнцем роскошным склонилась
Лилея, печали полна,
Головкою тихо поникла
И в грезах ждет ночи она.
И месяц — лилеи любовник,
Ее пробуждает лучом,
И смотрит она, улыбаясь,
На месяц цветущим лицом.
Цветет, и пылает, и блещет,
И на небо смотрит она;
Трепещет, и пахнет, и плачет,
Любовных томлений полна.
Солнце уже поднялось над горами,
В стаде овечки звонками звучат…
Друг мой, овечка моя, мое солнце и радость, —
Как я еще раз взглянуть на тебя был бы рад!..
С жадным томленьем гляжу я в окошко…
«Друг мой! Прощай! Я иду от тебя!»
Нет, все, как прежде, опущены шторы…
Спит еще все… и во сне еще грежусь ей я…
Как чудно блестит заходящее солнце,
Но блеск твоих глаз даже солнца чудесней…
Смотрю на закат и глаза твои, друг мой,
И им откликаюсь печальною песней.
Румяный закат предвещает разлуку,
Сердечную ночь и сердечное горе…
Меж сердцем моим и тобой скоро ляжет
Безбрежное, темное море.
От солнца все прячется лотос,
Хоть блеск свой оно ему льет;
Печально склонивши головку,
Он ночи мечтательно ждет.
Луна — вот о ком он мечтает!
Лишь только луна заблестит,
Цветок раскрывается тихо,
И нежною лаской горит.
Горит он, цветет, и пылает,
И хочет обняться с луной,
И плачет, и в неге трепещет
Любовью и сладкой тоской.
И липы цвели, и гремел соловей,
И солнце рвалось веселее блеснуть, —
А ты обнимала меня горячей,
И знойно лобзала, и льнула на грудь.
Но глянула осень… уж лист упадал,
Послало и солнце прощальный привет, —
Тогда я «прощайте» учтиво сказал,
А ты мне учтиво присела в ответ.
Пышно липа цвела; заливался в кустах соловей;
Солнце смехом приветным смеялось;
Ты, целуя меня, обнимала рукою своей,
Полной грудью ко мне прижималась.
Но опали листы, глухо ворон в лесу прокричал,
Солнце мертвенным взором смотрело,
И друг другу «прости» без волнения каждый сказал,
И превежливо мне ты присела.
Соловьи в то время дни и ночи пели.
Солнце улыбалось, рощи зеленели.
Ты меня в то время сладко целовала,
Крепко ручкой белой к груди прижимала.
Падал лист с деревьев, солнце крылось в тучи;
Мы прощались, полны злобой кипучей
Ты в то время важно, с миною серьезной
Сделала мне книксен очень грациозной.
Солнце близко; на востоке
Небо ярко и румяно.
Вправо, влево тонут горы
В море белого тумана.
Сапоги бы скороходы!
Я бы в них с волшебной силой
Зашагал чрез эти горы —
И примчался к дому милой.
Спит: я тихо распахнул бы
Белый полог над кроваткой;
Целовать бы стал ей тихо
Глазки, щечки, ротик сладкой…
И еще бы тише молвил
На ушко: «Не верь обману!
Я с тобой, с тобой, как прежде
И любить не перестану!»
И смех и песни! и солнца блеск!
Челнок наш легкий качают волны;
Я в нем с друзьями, веселья полный,
Плыву беспечно… Вдруг слышен треск.
И разлетелся в куски челнок —
Друзья пловцами плохими были,
Родные волны их поглотили,
Меня ж далеко умчал поток.
И вот сработал в чужой стране
Другой челнок я; но бьют сурово
Чужие волны в челнок мой новый;
Мой край далеко! как грустно мне!
Друзья иные теперь со мной!
И снова песни! Но воют бури,
И гаснут звезды в ночной лазури…
Прости навеки мой край родной!
Не радует вешнее солнце
Смущенную душу мою;
У старых развалин, под липой,
Один я печален стою.
Как ярко блестит под горою
Лазоревой гладью река!
Плывет по ней лодка; далеко
Разносится песнь рыбака.
А там, за рекою, пестреют
Под ясной улыбкой небес
Сады и беседки, и дачи,
И люди, и стадо, и лес.
Вон девушки берегом идут
К зыбучему плоту с бельем;
Вон мельница шумно трудится —
И сыплет алмазным дождем.
Вон древняя ветхая башня
И будка у старых ворот;
Солдатик в нарядном мундире
Там ходит и взад и вперед.
Играет ружьем он — и ярко
Сверкает на солнце ружье…
«На плѐ—чо! На кра̀—ул!» Солдатик!
Прицелься ты в сердце мое!
Как серна робкая, она
Летела предо мною,
По скалам прыгая легко,
С распущеной косою.
Ее догнал я на краю
Крутой скалы прибрежной;
Там сердце гордое ее
Смягчил я речью нежной.
Сидели мы, как в небесах,
Высо́ко и блаженно;
Под нами солнце в бездне волн
Толкнуло постепенно.
И потонуло в бездне воли
Прекрасное светило,
И море шумное над ним
Восторженно бурлило.
Не плачь о солнце! Никакой
Беды с ним не случилось:
Оно со всем своим огнем
В груди моей укрылось.
Легче серны и пугливей,
По уступам диких скал,
От меня она бежала,
Ветер кудри ей взвевал.
Где утес нагнулся к морю,
Я ее остановил;
Словом кротким, словом нежным
Сердце гордое смягчил.
И на береге высоком
С нею сел я, счастья полн,
Мы смотрели, как тонуло
Солнце тихо в мраке волн.
Глубже, глубже все тонуло
Лучезарное оно;
И исчезло вдруг в пучине,
Морем злым поглощено.
O! не плачь, дитя! ведь солнце
Не погибло там на дне;
Но с теплом своим и светом
В сердце спряталось ко мне.
Тишь и солнце! Свет горячий
Обнял водные равнины,
И корабль златую влагу
Режет следом изумрудным.
У руля лежит на брюхе
И храпит усталый боцман;
Парус штопая, у мачты
Приютился грязный юнга.
Щеки пышут из-под грязи;
Рот широкий, как от боли,
Стиснут; кажется, слезами
Брызнут вдруг глаза большие.
Капитан его ругает,
Страшно топая ногами…
«Как ты смел — скажи, каналья!
Как ты смел стянуть селедку?»
Тишь и гладь! Со дна всплывает
Рыбка-умница; на солнце
Греет яркую головку
И играет резвым плесом.
Но стрелой из поднебесья
Чайка падает на рыбку —
И с добычей в жадном клюве
Снова в небе исчезает.
Тишь и солнце! Свет горячий
Обнял водныя равнины,
И корабль златую влагу
Режет следом изумрудным.
У руля лежит на брюхе
И храпит усталый боцман;
Парус штопая, у мачты
Приютился грязный юнга.
Щеки пышут из-под грязи;
Рот широкий, как от боли,
Стиснут; кажется, слезами
Брызнут вдруг глаза большие.
Капитан его ругает,
Страшно топая ногами…
«Как ты смел — скажи, каналья!
Как ты смел стянуть селедку?»
Тишь и гладь! Со дна всплывает
Рыбка-умница; на солнце
Греет яркую головку,
И играет резвым плесом.
Но стрелой из поднебесья
Чайка падает на рыбку —
И с добычей в жадном клюве
Снова в небе исчезает.
Тишь и солнце! спят пучины,
Чуть волною шевеля;
Изумрудные морщины
Вкруг бегут от корабля.
В штиль о море не тревожась,
Спит, как мертвый, рулевой.
Весь в дегтю, у мачты сежась,
Мальчик чинит холст худой.
С грязных щек румянец пышет;
Рот, готовый всхлипнуть, сжат;
Грудь все чаще, чаще дышит,
Лоб наморщен, поднят взгляд,
Перед ним, багров от водки,
Капитан стоит, вопя:
«Негодяй! ты — красть селедки!
Вот я вышколю тебя!»
Тишь и солнце!.. В влаге чистой
Рыбка прыгает; кольцом
Вьет свой хвостик серебристый,
Шутит с солнечным лучом.
Вдруг по небесам пустынным
Свищет чайка как стрела,
И, нырнувши клювом длинным,
С рыбкой в небо поплыла.
Не пойду я один, дорогая моя —
Нет, должна ты со мною идти,
В милую, старую, страшную келью,
В безотрадный, холодный мой дом, в подземелье;
Там моя мать на пороге сидит,
Ждет сынка, не дождется, грустит.
«Отступись, отойди, мрачный ты человек!
Я нисколько тебя не звала.
Ты весь дышишь огнем, и рука холодна,
И сверкает твой взор, и щека так бледна!
Я хочу веселиться, где роза цветет
И где солнце сияние льет».
Брось ты розы и яркие солнца лучи,
Ты, моя дорогая,
Повяжись белоснежной вуалью своей,
Да потом заиграй на гитаре скорей,
Да веселую брачную песню запой,
А напев пусть просвищет нам ветер ночной.
Огненно-красное солнце уходит
В далеко волнами шумящее,
Серебром окаймленное море;
Воздушные тучки, прозрачны и алы,
Несутся за ним; а напротив,
Из хмурых осенних облачных груд,
Грустным и мертвенно-бледным лицом
Смотрит луна; а за нею,
Словно мелкие искры,
В дали туманной
Мерцают звезды.
Некогда в небе сияли,
В брачном союзе,
Луна-богиня и Солнце-бог;
А вкруг их роились звезды,
Невинные дети-малютки.
Но злым языком клевета зашипела,
И разделилась враждебно
В небе чета лучезарная.
И нынче днем в одиноком величии
Ходит по́ небу солнце,
За гордый свой блеск
Много молимое, много воспетое
Гордыми, счастьем богатыми смертными.
А ночью
По небу бродит луна,
Бедная мать,
Со своими сиротками-звездами,
Нема и печальна…
И девушки любящим сердцем
И кроткой душою поэты
Ее встречают
И ей посвящают
Слезы и песни.
Женским незлобивым сердцем
Все еще любит луна
Красавца мужа
И под вечер часто,
Дрожащая, бледная,
Глядит потихоньку из тучек прозрачных,
И скорбным взглядом своим провожает
Уходящее солнце,
И, кажется, хочет
Крикнуть ему: «Погоди!
Дети зовут тебя!»
Но упрямое солнце
При виде богини
Вспыхнет багровым румянцем
Скорби и гнева
И беспощадно уйдет на свое одинокое
Влажно-холодное ложе.
Так-то шипящая злоба
Скорбь и погибель вселила
Даже средь вечных богов,
И бедные боги
Грустно проходят по не́бу
Свой путь безутешный
И бесконечный,
И смерти им нет, и влачат они вечно
Свое лучезарное горе.
Так мне ль — человеку,
Низко поставленному,
Смертью одаренному, —
Мне ли роптать на судьбу?
Прекрасное солнце
Спокойно склонилось в море,
Зыбкие волны окрасила
Темная ночь,
И только заря осыпает их
Золотыми лучами;
И шумная сила прилива
Белые волны теснит к берегам,
И волны скачут в поспешном веселье,
Как стада белорунных овец,
Что вечером к дому
Гонит пастух, распевая.
«Как солнце прекрасно!» —
Сказал мне по долгом молчанье мой друг,
Со мною у моря бродивший...
И полугрустно, полушутливо
Он стал уверять меня,
Будто солнце — прекрасная женщина,
Которой пришлось поневоле
Выйти замуж за старого бога морей...
И днем она радостно по небу ходит
В пурпурной одежде,
Блистая алмазами,
И все ее любят, и всей ей дивятся —
Все земные созданья,
И всех созданий земных утешает
Свет и тепло ее взгляда;
А вечером грустно-невольно
Она возвращается
Во влажный дворец, на холодную грудь
Седого мужа.
«Поверь мне! — прибавил мой друг…
А сам смеялся,
Потом вздыхал — и снова смеялся... —
Это одно из нежнейших супружеств!
Они или спят, иль бранятся —
Так бранятся, что море высоко вскипает,
И в шуме волн мореходы
Слышат, как старый жену осыпает
Страшною бранью:
«Круглая ты потаскушка вселенной!
Лучеблудница!
Целый ты день горяча для других;
А ночью,
Для меня — холодна ты, устала!»
После таких увещаний постельных, конечно,
Ударяется в слезы
Гордое солнце — и рок свой клянет...
Клянет так долго и горько,
Что бог морской
С отчаянья прочь из постели кидается
И поскорее наверх выплывает —
Воздухом свежим дохнуть, освежиться.
Я сам его видел прошедшею ночью:
По пояс вынырнул он из воды
В байковой желтой фуфайке,
В белом как снег ночном колпаке,
Нависшем над старым,
Истощенным лицом».
Уж солнца круг, краснея и пылая,
К земле спускался, и в пурпурном свете
Цветы, деревья и поток далекий
Безмолвно и недвижимо стояли.
«Смотри, смотри! — воскликнула Мария, —
Как плавает то золотое око
В волнах лазурных!» — «Тише, бедный друг!» —
Сказал я ей — и чудное движенье
Увидел я в дрожащем полусвете.
Там образы туманные вставали,
Сплетаясь бледными, прозрачными руками;
С тоскою нежною глядели там фиалки,
И лилия над лилией склонялась;
И розы, и гвоздики трепетали
И пламенели в жарком наслажденье;
Цветы все плавали в блаженном аромате
И слезы тихого восторга проливали,
И восклицали все: любовь, любовь!
Порхали бабочки, и песню эльфов
Жужжали тонко светлые жуки.
Вечерний ветер шелестел, шумели
Дубы, и заливался соловей.
И в этом шуме, шепоте и пенье
Беззвучно, холодно и тускло раздавалась
Речь дикая моей подруги бедной:
«Я знаю, что творится по ночам
Там в замке — этот длинный призрак
Не зол — он кланяется только и кивает
На все, что ни скажи ему, — тот синий —
Он ангел! но зато вот этот красный,
С мечом блестящим, — твой смертельный враг».
И много странных и чудесных слов
Спешила насказать она и села,
Усталая, на мшистую скамью,
Под старым, широковетвистым дубом.
И там сидели мы, задумчиво и тихо,
Смотрели друг на друга, и печаль
В нас все сильнее становилась.
Предсмертным вздохом шелестел нам дуб,
И соловей мучительно так пел,
Но красные лучи прошли сквозь листья,
Марии бледный облик озарили
И очи неподвижные зажгли,
И прежним сладким голосом сказала
Она мне: «Как ты знал, что я несчастна?
В твоих стихах об этом я прочла».
Мороз сжал сердце мне, я ужаснулся
Безумью моему, перед которым
Грядущее явилося так ясно.
Мой мозг сотрясся, вдруг все потемнело,
И в ужасе я пробудился.
Талатта! Талатта!
Тысячи раз лой привет тебе, вечное море!
Сердце ликует в восторге великом —
Так тебе древле привет посылали
Тысячи Греков,
В бою побежденных и к родине милой идущих,
Светом прославленных Греков…
Волнуются воды,
Журча и сверкая
На солнце, что весело с неба
Розовых, ясных лучей проливает потоки.
Стаи испуганных чаек
С громкими криками вдаль улетают,
Топают гордые кони,
Всадники звонко в щиты ударяют
И далеко раздается, как песня победы:
Талатта! Талатта!
Здравствуй, вечное море!
Как звуки родные на дальней чужбине
Журчание волн твоих радует сердце!
Как грезы волшебный детства сверкают оне предо мною
И старое вновь воскресает
В образах чудных, любимых игрушек,
Пестрых подарков, огнями сияющих елок,
Коралловых красных деревьев,
Корабликов, золотом блещущих, перлов и раковин дивных,
Которые ты так таинственно скрыло
В светлых, прохладных чертогах пучины кристальной….
Как я томился на дальней чужбине!
Так увядающий, бледный цветочик томится
В душной, стеклянной теплице…
Словно сидел я в холодную, долгую зиму,
Мучимый тяжкой болезнью,
В комнате темной и скучной
И словно вдруг вышел на воздух:
О, как ослепительно блещет в глаза мне своими лучами
Весна изумрудная, солнцем воззванная к жизни!
Деревья белеют, покрытые цветом, как снегом.
Цветы молодые глядят на меня улыбаясь,
Пестрея на зелени свежей;
Все благоухает, жужжит, и смеется, и дышет,
И птички ноют, пропадая в лазури далекой…
Талатта! Талатта!
Ты, отступавшаго храброе сердце!
Как часто, постыдно, убийственно—часто
Севера злыя дикарки тебя поражали!
Большие глаза, торжествуя жестоко победу,
Сыпали грозныя стрелы;
Слова наточивши, коварно
Дикарки мне грудь разрывали;
Записками клинообразными мозг мой оне поражали,
Бедный, страдающий мозг!
Напрасно щитом я хотел заслониться —
Стрелы шипели, удары трещали
И севера злыя дикарки
Гнали меня вплоть до дальняго, синяго моря…
Свободно вздыхая, приветствую море,
Милое, жизнь мою спасшее море!
Талатта! Таллата!
Ѳалатта! Ѳалатта!
Привет тебе, вечное море!
Привет тебе десять тысяч раз,
От ликующаго сердца —
Такой, как некогда слышало ты
От десяти тысяч
Сердец греческих,
С бедами боровшихся,
По отчизне томившихся,
Всемирно-славных сердец!
Вставали волны —
Вставали, шумели,
И солнце их обливало
Игривым румяным светом.
Стаи вспугнутых чаек
Прочь отлетали с громкими криками;
Били копытами кони; гремели щиты, —
И разносилось далече кличем победным:
Ѳалатта! Ѳалатта!
Привет тебе, вечное море!
Родным языком мне шумят твои воды;
Грезы детства встают предо мной
Над твоим зыбучим простором,
И сызнова мне повторяет
Старая память былые разсказы
О всех дорогих и милых игрушках,
О святочных, пышных подарках,
О красных деревьях коралловых,
О злато-чешуйчатых рыбках,
О жемчуге желтом, о грудах
Раковин пестрых,
Что ты бережливо таишь
В своем прозрачном,
Хрустальном доме.
О! ка́к я в чужбине томился!
Словно увядший цветок
В жестянке ботаника,
Лежало в груди моей сердце.
Мне кажется,
Будто я целую, долгую зиму больной
Был заперт в темном, больничном покое,
И вдруг нежданно его покинул —
И мне ослепительно блещет на встречу
Весна изумрудная,
Солнцем пробужденная,
И молодые цветы
Глядят на меня
Душистыми пестрыми глазками,
И все благовонием дышит,
И все гудит, и живет, и смеется,
И в небе лазурном
Распевают птицы…
Ѳалатта! Ѳалатта!
О, храброе — и в отступлении храброе сердце!
Как часто, как горестно-часто
Тебя теснили
Варварки севера;
Сыпали жгучия стрелы в тебя
Из больших, победительных глаз;
Грозили мне грудь раскроить
Кривыми мечами слов;
Гвоздеобразными письмами
Бедный мой, оглушенный
Мозг разбивали…
Напрасно я крылся щитом;
Стрелы свистали, и падал удар за ударом…
И вот оттеснили меня
Варварки севера к самому морю,
И, полною грудью дыша,
Я море приветствую —
Спасительно-чудное море…
Ѳалатта! Ѳалатта!
Фалатта! Фалатта!
Привет тебе, вечное море!
Привет тебе десять тысяч раз
От ликующего сердца, —
Такой, как некогда слышало ты
От десяти тысяч
Сердец греческих,
С бедами боровшихся,
По отчизне томившихся,
Всемирно-славных сердец!
Вставали волны —
Вставали, шумели,
И солнце их обливало
Игривым румяным светом.
Стаи вспугнутых чаек
Прочь отлетали с громкими криками;
Били копытами кони; гремели щиты, —
И разносилось далече кличем победным:
Фалатта! Фалатта!
Привет тебе, вечное море!
Родным языком мне шумят твои воды;
Грезы детства встают предо мной
Над твоим зыбучим простором,
И сызнова мне повторяет
Старая память былые рассказы
О всех дорогих и милых игрушках,
О святочных, пышных подарках,
О красных деревьях коралловых,
О злато-чешуйчатых рыбках,
О жемчуге желтом, о грудах
Раковин пестрых,
Что ты бережливо таишь
В своем прозрачном,
Хрустальном доме.
О! как я в чужбине томился!
Словно увядший цветок
В жестянке ботаника,
Лежало в груди моей сердце.
Мне кажется,
Будто я целую долгую зиму, больной,
Был заперт в темном больничном покое
И вдруг нежданно его покинул —
И мне ослепительно блещет навстречу
Весна изумрудная,
Солнцем пробужденная,
И молодые цветы
Глядят на меня
Душистыми пестрыми глазками,
И все благовонием дышит,
И все гудит, и живет, и смеется,
И в небе лазурном
Распевают птицы…
Фалатта! Фалатта!
О храброе — и в отступлении храброе сердце!
Как часто, как горестно-часто
Тебя теснили
Варварки севера;
Сыпали жгучие стрелы в тебя
Из больших, победительных глаз;
Грозили мне грудь раскроить
Кривыми мечами слов;
Гвоздеобразными письмами
Бедный мой, оглушенный
Мозг разбивали…
Напрасно я крылся щитом;
Стрелы свистали, и падал удар за ударом.
И вот оттеснили меня
Варварки севера к самому морю,
И, полною грудью дыша,
Я море приветствую —
Спасительно-чудное море…
Фалатта! Фалатта!
На небе блещут звезды, и солнце, и луна,
И в них Творца величье мир видит издавна́:
Поднявши очи кверху, с любовью неизменной,
Толпа благословляет Создателя вселенной.
Но для чего я буду смотреть на небеса,
Когда кругом я вижу земные чудеса
И на земле встречаю Творца произведенья,
Которые достойны людского изумленья?
Да, мне земля дороже, быть может, потому,
Что есть на ней созданье такое, что ему
Подобного не будет и не было от века;
Великое созданье… То — сердце человека.
Роскошно в небе солнце в игре его лучей,
Мерцанье звезд мы любим в тьме голубых ночей,
Приковывает взоры кометы появленье,
И лунное сиянье полно успокоенья,
Но все светила вместе от солнца до луны
Копеечною свечкой казаться нам должны
В сравнении с тем сердцем, которое трепещет
В людской груди и светом неугасимым блещет.
Оно в миниатюре — весь мир: здесь вся земля,
Здесь горы есть, и реки, и тучные поля,
Пустыни, где нередко зверь дикий тоже воет
И бедненькое сердце грызет и беспокоит.
Здесь родники струятся и дремлют в вешнем сне,
Леса, тропинки вьются по горной крутизне,
Садов цветущих зелень подобна изумруду,
И для ослов, баранов есть пастбище повсюду.
Фонтаны бьют высоко, меж тем в тени ветвей
Неутомимо страстный, несчастный соловей,
Чтоб улыбнулась роза, любви его отрада,
До горловой чахотки поет в затишьи сада.
Здесь жизнь разнообразна, как и природа вся:
Сегодня светит солнце, а завтра, морося,
Неугомонно льется дождь целыми часами,
И стелются туманы над нивой и лесами.
С цветов, вчера цветущих, спадают лепестки,
Бушует ветер, полный убийственной тоски,
Снег хлопьями своими все покрывает скоро,
И замерзают в стужу и реки, и озера.
Тогда зима приходит, а с ней и целый ряд
Забав и развлечений, и — благо маскарад —
Маскированья зная великое искусство,
Кружатся и пьянеют в безумной пляске чувства.
Конечно, в этом вихре веселья иногда
Врасплох их ловят горе, страдание, вражда,
И о погибшем счастье невольно вздохи рвутся,
Хоть все кругом танцуют, резвятся и смеются.
Вдруг что-то затрещало… Не бойся! это лед
Взломало; снова солнце свет благодатный льет,
И таять ледяная кора под солнцем стала,
Что наше сердце долго, как панцирь, окружала.
Должна исчезнуть скоро холодная зима,
Идет, идет — о, прелесть! — навстречу нам сама
Весна, природы праздник и милая обнова,
Любви жезлом волшебным разбуженная снова.
Величье Саваофа, создавшего весь свет,
И на земле, и в небе оставило свой след,
Во всем велик Создатель, и с небывалой силой
Пою я аллилуйя и Господи помилуй!
Божественно, прекрасно Им мир весь сотворен,
А перл Его созданья есть наше сердце. Он
Вдохнул в него бессмертный свой дух — им сердце бьется,
На нашем языке любовью он, зовется.
Прочь, лира древних греков! Я к ней не прикоснусь,
Не нужно прежних песен с беспутной пляской муз!
Благоговейно, скромно, исполненный смиренья,
Хочу я возвеличить Создателя творенье.
Прочь музыка и песни язычников слепых!
Пусть звуки струн Давида, струн набожно простых
Мне будут тихо вторить, когда свою хвалу я
Начну псалмом священным, запевши: аллилуйя!