В ожидании дел невиданных
из чужой страны
в сапогах, под Берлином выданных,
я пришел с войны.Огляделся.
Над белым бережком
бегут облака.
Горожанки проносят бережно
куски молока.И скользят,
на глаза на самые
натянув платок.
И скрежещут полозья санные,
и звенит ледок.Очень белое все
и светлое —
ах, как снег слепит!
Начинаю житье оседлое —
позабытый быт.Пыль очищена,
грязь соскоблена —
и конец войне.
Ничего у меня не скоплено,
все мое — на мне.Я себя в этом мире пробую,
я вхожу в права —
то с ведерком стою над прорубью,
то колю дрова.Растолку картофель отваренный —
и обед готов.
Скудно карточки отоварены
хлебом тех годов.Но шинелка на мне починена,
нигде ни пятна.
Ребятишки глядят почтительно
на мои ордена.И пока я гремлю,
орудуя
кочергой в печи,
все им чудится:
бьют орудия,
трубят трубачи.Но снежинок ночных кружение,
заоконный свет —
словно полное отрешение
от прошедших лет.Ходят ходики полусонные,
и стоят у стены
сапоги мои, привезенные
из чужой страны.
Мы пололи снег морозный,
Воск топили золотой
И веселою гурьбой
Провожали вечер звездный.
Пропустила я меж рук
Шутки, песни подруг.
Я — одна. Свеча горит.
Полотенцем стол накрыт.Ну, крещенское гаданье,
Ты, гляди, не обмани!
Сердце, сердце, страх гони –
Ведь постыло ожиданье.
Светлый месяц всплыл давно,
Смотрит, ясный, в окно…
Серебрится санный путь…
Страшно в зеркало взглянуть! Вдруг подкрадется, заглянет
Домовой из-за плеча!
Черный ворон, не крича,
Пролетит в ночном тумане…
Черный ворон — знак худой.
Страшно мне, молодой, —
Не отмолишься потом,
Если суженый с хвостом! Будь что будет! Замирая,
Робко глянула в стекло.
В круглом зеркале — светло
Вьется дымка золотая…
Сквозь лазоревый туман
Словно бьет барабан,
Да идут из-за леска
Со знаменем войска! Вижу — суженый в шинели,
С перевязанной рукой.
Ну и молодец какой –
Не боялся, знать, шрапнели:
Белый крестик на груди…
Милый, шибче иди!
Я ждала тебя давно,
Заживем, как суждено!
Две бортами сдвинутых трехтонки,
Плащ-палаток зыбкая волна,
А за ними струнный рокот тонкий,
Как преддверье сказочного сна.На снегу весеннем полукругом
В полушубках, в шапках до бровей,
С автоматом, неразлучным другом,
Сотня ожидающих парней.Вот выходят Азии слепящей
Гости в тюбетейках и парче,
С тонкой флейтой и домброй звенящей,
С длинною трубою на плече.И в струистом облаке халата,
Как джейран, уже летит она…
Из шелков руки ее крылатой
Всходит бубен — черная луна.Пальцами слегка перебирая,
Косы вихрем отпустив вразлет,
Кружится на месте — золотая —
И ладонью в тонкий бубен бьет.То сверкнет в полете, как стрекозы,
То растет, как стебель, не дыша,
И как будто рассыпает розы
Шелком шелестящая душа.Кто тебя в трясины и болота
Бросил, неожиданный цветок?
Кто очарованием полета,
Как костер, в снегах тебя зажег? Многие припомнят на привале
Иль в снегах, ползя в ночной дозор,
Этот угольком в болотной дали
Черный разгорающийся взор.Даже мне, как вешних гроз похмелье,
В шалаше, на вереске сыром,
Будут сниться косы, ожерелье
И бровей сверкающий излом… Там, в груди, уже не гаснет рана,
И забыть никак я не могу
Золотой тюльпан Таджикистана,
Выросший на мартовском снегу.
На самом шумном перекрёстке,
у входа в город Сталинград,
стоят каштаны и берёзки
и ели стройные стоят.
Как ни ищи — ты их не встретишь
в лесах заволжской стороны,
и, говорят, деревья эти
издалека принесены.
А было так: война когда-то
была на волжском берегу.
На перекрёстке три солдата
сидели рядом на снегу.
Стоял январь. И ветер хлёсткий
позёмку в кольца завивал.
Горел костер на перекрёстке —
солдатам руки согревал.
Что будет бой — солдаты знали.
И перед боем с полчаса
они, наверно, вспоминали
свои далекие леса.
Потом был бой… И три солдата
навек остались на снегу.
Но перекрёсток Сталинграда
они не отдали врагу.
И вот теперь на перекрёстке,
на месте гибели солдат,
стоят каштаны и берёзки,
и ели стройные стоят.
Шумят нездешними листами,
дождём умытые с утра,
и обжигают нашу память
огнём солдатского костра.
Вот с крыши первые потеки
При наступлении весны!
Они — что писанные строки
В снегах великой белизны.
В них начинают проявляться
Весенней юности черты,
Которым быстро развиваться
В тепле и в царстве красоты.
В них пробуждение под спудом
Еще не я́вленных мощей,
Что день — то будет новым чудом
За чудодействием ночей.
Все струйки маленьких потеков —
Безумцы и бунтовщики,
Они замерзнут у истоков,
Не добежать им до реки...
Но скоро, скоро дни настанут,
Освобожденные от тьмы!
Тогда бунтовщиками станут
Следы осиленной зимы;
Последней вьюги злые стоны,
Последний лед... А по полям
Победно глянут анемоны,
Все в серебре — назло снегам.
Лежат холодные туманы,
Горят багровые костры.
Душа морозная Светланы
В мечтах таинственной игры.
Скрипнет снег — сердца́ займутся —
Снова тихая луна.
За воротами смеются,
Дальше — улица темна.
Дай взгляну на праздник смеха,
Вниз сойду, покрыв лицо!
Ленты красные — помеха,
Милый глянет на крыльцо…
Но туман не шелохнется,
Жду полуночной поры.
Кто-то шепчет и смеется,
И горят, горят костры…
Скрипнет снег — в морозной да́ли
Тихий, кра́дущийся свет.
Чьи-то санки пробежали…
«Ваше имя?» — Смех в ответ.
Вот подня́лся вихорь снежный,
Побелело все крыльцо…
И смеющийся, и нежный
Закрывает мне лицо…
Лежат холодные туманы,
Бледнея, кра́дется луна.
Душа задумчивой Светланы
Мечтой чудесной смущена…
В час, как в звонах, и светло,
Солнце в первый раз взошло,
Чудо-Древо возросло.
Свод листвы его широк,
Каждый новый день — цветок,
Ал — расцвет, но краток — срок.
В час, как Солнце в первый раз
Засветилося для нас,
Вспыхнул мрак, и вновь погас,
И от света отойдя,
Тучей стал, гнездом дождя,
Бродит, небо бороздя.
Ходит, бродит, часа ждет,
Сеет дождь, и сыплет лед,
Снегом долы обоймет.
Но, рассыпав снег и град,
Дождевой сплетя наряд,
Мрак уходит в пышный сад.
Сад — Закат, цветок — Восток,
В каждой зоре — уголек.
Вечен свежих зорь поток.
Зори к зорям — берега,
Изумруд морей — луга,
Дождь — живые жемчуга.
Лед — сияющий алмаз,
Снег — опал, пуховый час,
Зори — в зори вводят нас.
Восстань, пророк, и виждь, и внемли.
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли.
Глаголом жги сердца людей.
А.С. Пушкин
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку.
Но и теперь еще сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
«Восстань! Исполнись волею моей!»
И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей.
Еще пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.
Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели.
Как птицы замерзая на лету.
Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая.
Бросая в снег ненужное зерно?
Ну что ж… Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Все переплавит в сталь святой огонь.
Было девушке двадцать…
Ей казалось, что много.
Что дурачиться поздно,
Смеяться грешно.
И старалась казаться
При всех она строгой,
Непомерно серьезной.
А было смешно.
Потому что я помню,
Как эта девчонка
Прошлым утром морозным
В кругу детворы
Грела снегом ладони,
Кричала о чем-то
И совсем несерьезно
Каталась с горы.
И смеялась — я слышал —
Ребятам вдогонку,
И кидалась снежками,
И падала в снег.
Я навстречу не вышел,
(Не смущать же девчонку),
Но оставил на память
Тот искренний смех.
Потому что известно,
Что в юности ранней
Всем взрослей, вероятно,
Не терпится стать.
Ох, девчонка смешная,
Ты сердце мне ранишь.
Я хотел бы обратно
Нашу юность позвать.
Хоть бы на день вернулась.
Ей тоже до срока
Убежать не терпелось,
Прибавить года…
Будь же счастлива, юность,
Что вышла в дорогу,
Что серьезна, как зрелость,
И так молода.
Не белый цвет и черный цвет
Зимы сухой и спелой —
Тот день апрельский был одет
Одной лишь краской — серой.
Она ложилась на снега,
На березняк сторукий,
На серой морде битюга
Лежала серой скукой.
Лишь черный тополь был один
Весенний, черный, влажный.
И черный ворон, нелюдим,
Сидел на ветке, важный.
Стекали ветки как струи,
К стволу сбегали сучья,
Как будто черные ручьи,
Рожденные под тучей.
Подобен тополь был к тому ж
И молнии застывшей,
От серых туч до серых луж
Весь город пригвоздившей.
Им оттенялась белизна
На этом сером фоне.
И вдруг, почуяв, что весна,
Тревожно ржали кони.
И было все на волоске,
И думало, и ждало,
И, словно жилка на виске,
Чуть слышно трепетало —
И талый снег, и серый цвет,
И той весны начало.
Приснилось мне, приснилось мне —
Снегами полон шар земной.
Кричит метель в моем окне
И нет тебя со мной.
Приснилось мне, что нет весны,
Вокруг зима, зима, зима.
Глаза домов темным-темны,
В метель ушли дома.
А где весна? И как же так, не быть весне!
Она в тебе, она звенит во мне.
Такого сна ночной поре я не прощу.
Люблю тебя и наяву ищу!..
Приснилось мне: в такую рань
Стучится в дверь, гудит пурга.
Идет январь, потом февраль
Несет свои снега.
Приснилось мне, что нет весны,
Сказала мгла: весне не быть!
Сказала мгла, что мы должны
Любовь свою убить!..
А где весна? И как же так, не быть весне!
Она в тебе, она звенит во мне.
Такого сна ночной поре я не прощу.
Люблю тебя и наяву ищу!..
Когда на улице мороз,
а в комнате пылает печь,
Когда на улице так больно щиплет нос,
и снег спешит на шапку лечь.
И под ногами снег хрустит
и падает за воротник,
и белый снег в лицо летит,
и человек весь белый в миг.
Тогда мы все бежим бегом
на зимнюю площадку, —
Кто свитр подпоясывает кушаком,
кто второпях натягивает теплую перчатку.
Вожатый дышит на морозе паром
и раздает нам лыжи.
Мы надеваем лыжи и становимся по парам.
Вперед становится кто ростом ниже,
а сзади тот, кто ростом выше. И вот:
Вожатый сам на лыжи влез,
он поднял руку, крикнул: «в ход!»,
и мы бежим на лыжах в лес.
Бежим на лыжах с снежных гор,
мы по полю бежим,
с холмов бежим во весь опор,
хохочем и визжим.
И снег летит нам прямо в рот,
И Петька, самый младший пионер, кидается снежком.
Кричит вожатый: «Поворот!»,
Но круто поворачиваться мы
на лыжах не умеем и
поворачиваемся пешком.
Вот мы в лесу, в лесу сосновом
Бежим на лыжах мы гуськом. И снег визжит,
Вот пень с дуплом — уютное жилище совам,
Вот дерево поваленное ветром поперек пути лежит,
Вот белка пролетела в воздухе над нами,
Вот галка села на сосну и с ветки снег упал,
«Глядите, заяц!» — крикнул Петька, замахав руками
И верно, заяц проскакал.
Мы бегаем в лесу, кричим «ау»,
хватаем снег в охапку,
Мы бегаем в лесу поодиночке
и гуськом и в ряд.
Мелькают между сосен наши шапки
И щеки наши разгорелись и горят.
И мы несемся там и тут
И силы наши все растут.
Мы сквозь кусты и чащи лупим.
Мы комсомольцам не уступим!
Гравюра изображает снежную метель в пустынной горной местности; полузасыпанный снегом, лежит труп человека в медвежьей шубе, а поблизости умирающий орел со стрелой в груди.
Пропел протяжный стон стрелы;
Метнулись в яркий день орлы,
Владыки круч, жильцы скалы,
Далеко слышен гул полета;
Как эхо гор, в ответ из мглы
Жестоким смехом вторит кто-то.
Стрелок, одет в медвежий мех,
Выходит, стал у черных вех.
Смолк шум орлов; смолк злобный смех;
Белеет снег; в тиши ни звука…
Стрелок, продлить спеша успех,
Вновь быстро гнет упругость лука.
Но чу! вновь стоп стрелы второй.
Враг, стоя за крутой горой,
Нацелил в грудь стрелка, — и строй
Орлов опять метнулся дико.
Стрелок упал; он, как герой,
Встречает смерть без слов, без крика.
Багряный ток смочил снега,
Простерты рядом два врага…
Тишь гор угрюма и строга…
Вдали, чуть слышно, взвыла вьюга…
Вей, ветер, заметай луга,
Пусть рядом спят, навек, два друга!
Что на свете выше
Светлых чердаков?
Вижу трубы, крыши
Дальних кабаков.
Путь туда заказан,
И на что — теперь?
Вот — я с ней лишь связан…
Вот — закрыта дверь…
А она не слышит —
Слышит — не глядит,
Тихая — не дышит,
Белая — молчит…
Уж не просит кушать…
Ветер свищет в щель.
Как мне любо слушать
Вьюжную свирель!
Ветер, снежный север,
Давний друг ты мне!
Подари ты веер
Молодой жене!
Подари ей платье
Белое, как ты!
Нанеси в кровать ей
Снежные цветы!
Ты дарил мне горе,
Тучи, да снега…
Подари ей зори,
Бусы, жемчуга!
Чтоб была нарядна
И, как снег, бела!
Чтоб глядел я жадно
Из того угла!..
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!
Чтоб она не встала,
Не скрипи, доска…
Чтоб не испугала
Милого дружка!
Эта область в темноводье —
Хляби хлеба, гроз ведро —
Не дворянское угодье —
Океанское ядро.
Я люблю ее рисунок —
Он на Африку похож.
Дайте свет-прозрачных лунок
На фанере не сочтешь.
— Анна, Россошь и Гремячье, —
Я твержу их имена,
Белизна снегов гагачья
Из вагонного окна.
Я кружил в полях совхозных —
Полон воздуха был рот,
Солнц подсолнечника грозных
Прямо в очи оборот.
Въехал ночью в рукавичный,
Снегом пышущий Тамбов,
Видел Цны — реки обычной —
Белый-белый бел-покров.
Трудодень земли знакомой
Я запомнил навсегда,
Воробьевского райкома
Не забуду никогда.
Где я? Что со мной дурного?
Степь беззимняя гола.
Это мачеха Кольцова,
Шутишь: родина щегла!
Только города немого
В гололедицу обзор,
Только чайника ночного
Сам с собою разговор…
В гуще воздуха степного
Перекличка поездов
Да украинская мова
Их растянутых гудков.
Мы ехали ночью из Гатчины в Пудость
Под ясной улыбкой декабрьской луны.
Нам грезились дивные райские сны.
Мы ехали ночью из Гатчины в Пудость
И видели грустную милую скудость
Природы России, мороза страны.
Мы ехали ночью из Гатчины в Пудость
Под светлой улыбкой декабрьской луны.
Лениво бежала дорогой лошадка,
Скрипели полозья, вонзаяся в снег.
Задумчивость ночи рассеивал бег
Лениво бежавшей убогой лошадки.
А звезды, как символ чудесной загадки,
И в небе горели, и в зеркале рек.
Лениво бежала дорогой лошадка,
Скрипели полозья, вонзаяся в снег.
И все-то в природе казалось загадкой:
И лес, и луна, и мы сами себе —
Лунатики мира в ненужной борьбе.
Да, все-то в природе казалось загадкой!..
Мы Небу вопрос задавали украдкой,
Оно же не вняло душевной мольбе,
И нам, как и прежде, казались загадкой
И Бог, и весь мир, и мы сами себе!..
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачные желтела,
И ты печальная сидела —
А нынче… погляди в окно:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?
Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня
И навестим поля пустые,
Леса, недавно столь густые,
И берег, милый для меня.
Если б мне хотя вина,
Этой огненной воды!
Был бы бочкой я без дна
От звезды и до звезды!
Я бы выпил за снега,
Раз в снегах мне жить дано.
Я бы выпил за врага,
Раз сражаться суждено.
Я бы выпил за себя,
Раз родился я такой.
Винный кузов теребя,
Упивался б день деньской.
А теперь? Я пью лишь кровь,
Да густой, как деготь, жир,
Чтоб идти за зверем вновь,
Обеспечить скучный пир.
Я пьянею лишь тогда,
Как от лунной темноты
И от ветра, иногда,
Мерно пляшет дверь юрты.
И ручной пингвин в тиши
Трется об ноги мои,
И змеиности души
Я качаю в забытьи.
Ты в меня запустила снежком.
Я давно человек уже зрелый.
Как при возрасте этом моем
Шутишь ты так развязно и смело.
Снег забился мне за воротник,
И вода затекает за шею.
Снег мне, кажется, в душу проник,
И от холода я молодею.
Что мы смотрим на снежную гладь?
Мы ее, чего доброго, сглазим.
Не могу своих мыслей собрать.
Ты снежком сбила их наземь.
Седины моей белой кудель
Ты засыпала белой порошей.
Ты попала без промаха в цель
И в восторге забила в ладоши.
Ты хороший стрелок. Ты метка.
Но какой мне лечиться микстурой,
Если ты меня вместо снежка
Поразила стрелою амура?
Что мне возраст и вид пожилой?
Он мне только страданье усилит.
Я дрожащей любовной стрелой
Ранен в бедное сердце навылет.
Ты добилась опять своего,
Лишний раз доказав свою силу,
В миг, когда ни с того ни с сего
Снежным комом в меня угодила.
Чуть мерцает призрачная сцена,
Хоры слабые теней,
Захлестнула шелком Мельпомена
Окна храмины своей.
Черным табором стоят кареты,
На дворе мороз трещит,
Все космато — люди и предметы,
И горячий снег хрустит.
Понемногу челядь разбирает
Шуб медвежьих вороха.
В суматохе бабочка летает.
Розу кутают в меха.
Модной пестряди, кружки и мошки,
Театральный легкий жар,
А на улице мигают плошки
И тяжелый валит пар.
Кучера измаялись от крика,
И храпит и дышит тьма.
Ничего, голубка, Эвридика,
Что у нас студеная зима.
Слаще пенья итальянской речи
Для меня родной язык,
Ибо в нем таинственно лепечет
Чужеземных арф родник.
Пахнет дымом бедная овчина
От сугроба улица черна.
Из блаженного, певучего притина
К нам летит бессмертная весна,
Чтобы вечно ария звучала:
«Ты вернешься на зеленые луга»,
И живая ласточка упала
На горячие снега.
Из окружения, в пургу,
Мы шли по Беларуси.
Сухарь в растопленном снегу,
Конечно, очень вкусен.
Но если только сухари
Дают пять дней подряд,
То это, что ни говори…
— Эй, шире шаг, солдат! —
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!
Семнадцать суток шли мы так,
И не отстала ни на шаг
Я от ребят.
А если падала без сил,
Ты поднимал и говорил:
— Эх ты, солдат!
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!
Мне очень трудно быть одной.
Над умной книгою порой
Я в мир, зовущийся войной,
Ныряю с головой —
И снова «ледяной поход»,
И снова окружённый взвод
Бредёт вперёд.
Я вижу очерк волевой
Тех губ, что повторяли: «Твой»
Мне в счастье и в беде.
Притихший лес в тылу врага
И обожжённые снега…
А за окном — московский день,
Обычный день…
Снега, снега… Но опускается
Огромный желтый шар небес.
И что-то в каждом откликается —
Равно с молитвой или без.Борьба с поэзией… А стоит ли?
И нет ли здесь, друзья, греха?
Ведь небеса закат развесили
И подпускают петуха.О этот город! В этом городе
Метро — до самых Лужников.
Двадцатый век лелеет бороды
И гонит старых должников.Ты весь в космическом сиянии:
Не то заснул, не то горишь —
Передовой, как марсианин,
Провинциальный, как Париж.В кредит не верит и в поэзию,
Ничьим слезам, ничьей беде —
Москва ничьим словам не верит,
А верит всякой ерунде.За сном в музеях и картинами,
За подворотнями в моче,
За окнами и за квартирами
Встает мирок… Но он ничей! Он общий, он для всех открытый,
Он полон пряной мельтешни,
Он словно общее корыто:
Приди и ешь, коль не стошнит! А не стошнит — так, значит, смелый
Попался парень-любодей.
Поэзия такое дело —
Она для правильных людей.
Издалека долго
Течет река Волга,
Течет река Волга —
Конца и края нет…
Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых
Течет моя Волга,
А мне семнадцать лет.Сказала мать: «Бывает все, сынок,
Быть может, ты устанешь от дорог, -
Когда придешь домой в конце пути,
Свои ладони в Волгу опусти».Издалека долго
Течет река Волга,
Течет река Волга —
Конца и края нет…
Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых
Течет моя Волга,
А мне уж тридцать лет.Тот первый взгляд и первый плеск весла…
Все было, только речка унесла…
Я не грущу о той весне былой,
Взамен ее твоя любовь со мной.Издалека долго
Течет река Волга,
Течет река Волга —
Конца и края нет…
Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых
Гляжу в тебя, Волга, -
Седьмой десяток лет.Здесь мой причал, и здесь мои друзья,
Все, без чего на свете жить нельзя.
С далеких плесов в звездной тишине
Другой мальчишка подпевает мне: «Издалека долго
Течет река Волга,
Течет река Волга —
Конца и края нет…
Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых
Течет моя Волга,
А мне семнадцать лет».
И дни и ночи до утра
В степи бураны бушевали,
И вешки снегом заметали,
И заносили хутора.
Они врывались в мертвый дом —
И стекла в рамах дребезжали,
И снег сухой в старинной зале
Кружился в сумраке ночном.
Но был огонь — не угасая,
Светил в пристройке по ночам,
И мать всю ночь ходила там,
Глаз до рассвета не смыкая.
Она мерцавшую свечу
Старинной книгой заслонила
И, положив дитя к плечу,
Все напевала и ходила…
И ночь тянулась без конца…
Порой, дремотой обвевая,
Шумела тише вьюга злая,
Шуршала снегом у крыльца.
Когда ж буран в порыве диком
Внезапным шквалом налетал, —
Казалось ей, что дом дрожал,
Что кто-то слабым, дальним криком
В степи на помощь призывал.
И до утра не раз слезами
Ее усталый взор блестел,
И мальчик вздрагивал, глядел
Большими темными глазами…
Осень
Флейта осени скорбно рыдает
Одиноко в тревоге ночной,
Дрожь деревья насквозь пронимает,
Слезы с неба сбегают струей;
Цвет садов, побледнев, умирает,
Птиц веселых умчался полет
В те поля, где апрель расцветает,
Где он яркую песню поет.
О душа! Ты дрожишь, тебе скучно
По аллее скитаться сырой,
Ты бледна и напрасно все звучной
Ищешь песни, что стала немой;
Те напевы, что нас восхищали
В час осенний, холодный, молчат…
О, дождусь ли, чтоб вновь засияли
Твои взоры, где слезы дрожат.
Перевод Александры Милорадович.
Уныло падает на землю мрак холодный,
Уныло падают на землю хлопья снега.
Куда девалися сухие листья?
— Сухие листья все во власти смерти.
На землю падают лишь мрак и хлопья снега
И, словно злые ангелы, стучатся
В дверные ржавые засовы…
Те ангелы, что муки нам приносят.
Печально по небу ползут седые тучи,
Дома кругом стоят безмолвно, как могилы,
И всюду падает лишь снег да мрак холодный.
Перевод Сергея Мамонтова.
Исходники здесь: http://vеkpеrеvoda.com
Синий туман. Снеговое раздолье,
Тонкий лимонный лунный свет.
Сердцу приятно с тихою болью
Что-нибудь вспомнить из ранних лет.
Снег у крыльца как песок зыбучий.
Вот при такой же луне без слов,
Шапку из кошки на лоб нахлобучив,
Тайно покинул я отчий кров.
Снова вернулся я в край родимый.
Кто меня помнит? Кто позабыл?
Грустно стою я, как странник гонимый, —
Старый хозяин своей избы.
Молча я комкаю новую шапку,
Не по душе мне соболий мех.
Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,
Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.
Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, —
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Вот отчего я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас, —
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз.
Над киностудией свирепствует зима.
Молчат фанерные орудия в снегу.
Поземка ломится в картонные дома.
Растут сугробы на фальшивом берегу.В ночном буфете пьют артисты теплый чай,
Устав от света, как от жизни старики.
По павильону постановщики стучат,
И строят лестницы, дворцы, материки.И лишь пожарник в новых валенках, топ-топ.
Ночной патруль, суровый взгляд из-под руки:
Не загорелись бы, не вспыхнули бы чтоб
Все эти лестницы, дворцы, материки.Не провалился бы к чертям весь этот мир,
И сто дредноутов не сели бы на мель,
Не спи, пожарник, ты хозяин ста квартир,
И добрый гений свежекрашенных земель.Но ты ведь видишь: часовые-то, топ-топ,
Наган у пояса, ах, если б лишь наган.
Да ты ведь слышишь, как ракетам прямо в лоб
Ревут и стонут озверевшие снега.Ракеты с берега, ракеты с корабля,
По тихим улицам, по сонным площадям,
И нет пожарника, и брошена земля…
Лишь два полковника за шашками сидят.
Милый брат! Завечерело.
Чуть слышны колокола.
Над равниной побелело —
Сонноокая прошла.
Проплыла она — и стала,
Незаметная, близка.
И опять нам, как бывало,
Ноша тяжкая легка.
Меж двумя стенами бора
Редкий падает снежок.
Перед нами — семафора
Зеленеет огонек.
Небо — в зареве лиловом,
Свет лиловый на снегах,
Словно мы — в пространстве новом,
Словно — в новых временах.
Одиноко вскрикнет птица,
Отряхнув крылами ель,
И засыплет нам ресницы
Белоснежная метель…
Издали? — локомотива
Поступь тяжкая слышна…
Скоро Финского залива
Нам откроется страна.
Ты поймешь, как в этом море
Облегчается душа,
И какие гаснут зори
За грядою камыша.
Возвратясь, уютно ляжем
Перед печкой на ковре
И тихонько перескажем
Всё, что видели, сестре…
Кончим. Тихо встанет с кресел,
Молчалива и строга.
Скажет каждому: «Будь весел.
За окном лежат снега.»13 января 1906
Мерцая белым, тихий Призрак явился мне в ночи,
И мне сказал, чтоб перестал я оттачивать мечи,
Что человек на человека устал идти войной,
И повелел мне наслаждаться безгласной белизной.
И я, свое покинув тело как белая душа,
Пошел с ним в горы, и увидел, что высь там хороша,
Вершины в небо восходили громадами снегов,
И были долы в бледном свете тех лунных маяков.
По склонам ландыши белели в недвижности своей,
И много белых роз из снега, и белых орхидей,
Весь мир, одетый в этот лунный и звездный белый свет,
Был как единый исполинский мерцающий букет.
И все дела, и все мечтанья, где не было вражды,
Преобразились в снег, и в иней, и в вырезные льды,
Но сердце светлое не стыло, и знал весь мир со мной,
Что человек на человека устал идти войной.
Когда, чеканный шаг равняя,
идут солдаты на парад —
я замираю, вспоминая,
что был на свете мой солдат.
…Война. И враг под Сталинградом.
И нету писем от отца.
А я — стою себе с солдатом
у заснежённого крыльца.
Ни о любви, ни о разлуке
не говорю я ничего.
И только молча грею руки
в трёхпалых варежках его.
Потом — прощаюсь целый вечер
и возвращаюсь к дому вновь.
И первый снег летит навстречу,
совсем как первая любовь.
Какой он был? Он был весёлый.
В последний год перед войной
он только-только кончил школу
и только встретился со мной.
Он был весёлый, тёмно-русый,
над чубом — красная звезда.
Он в бой пошёл под Старой Руссой
и не вернётся никогда.
Но всё равно — по переулкам
и возле дома моего
идут солдаты шагом гулким,
и все — похожи на него.
Идут, поют, равняя плечи.
Ушанки сдвинуты на бровь.
И первый снег летит навстречу —
и чья-то первая любовь.
Я веселился
С Забавой Белой.
Я опушился,
Как колос спелый.
Смеясь, умылся
Я свежим снегом.
В полях носился
Проворным бегом.
Я в шелк рядился,
И в бархат пышный.
В лесах крутился,
Как дух неслышный.
Я притаился
За косяками.
Я в дом ломился,
Гремя замками.
Я засветился,
Плясал и топал.
О стены бился,
И ставней хлопал.
В трубу укрылся,
Насытясь скачкой.
И там томился,
И ныл заплачкой.
Освободился
От злой неволи.
Оборотился
Я зайцем в поле.
Воронкой вился
В песчинках снега.
И сам дивился,
Что в этом нега.
Скакнул, вонзился
В крыло воронье.
С ней наклонился
В крестопоклонье.
Мечтой влюбился
В верченье круга.
С Забавой слился,
И мчит нас вьюга.
Жужжащий тонкий свист слепня,
То сказка зноя в звенящих крыльях.
Шуршанье шаткаго огня,
То пляска вспышек в их изобильях.
Свист крыльев сокола в ветрах,
Когда за быстрой он мчится цаплей,
Несхож со свистом бурь в горах,
Что сеют каплю за светлой каплей.
И свист есть в старом тростнике,
То Ночь бормочет, свой саван свея,
И свист есть снега вдалеке,
То Смерть, вся в сером, скользит, белея.
Из еле слышимых частиц,
Из крошек звука тот шелест-шопот,
Но мастодонт упал в нем ниц,
Всех грузных чудищ в нем замер топот.
Тот свист, тот посвист тайных струн,
Что тоньше тканей из паутины,—
Придет! Кипи, пока ты юн!
Час приготовит снега и льдины!
В Кишинёве снег в апреле,
Неожиданный для всех…
Вы чего, Господь, хотели,
Насылая этот снег? Он от Вас весь день слетает,
Сыплет с серых облаков,
Неприятно охлаждает
Тёплый город Кишинёв.И пускай он тут же тает,
Он сгущает серость дня…
Чем, конечно, угнетает
Всех на свете и — меня.Очень странно видеть это —
Снег без счастья, без игры, -
После солнца, после лета,
После света и жары.Холодов терпеть не может
Этот город летних снов.
Как в ущелье, расположен
Он на склонах двух холмов.А сегодня снег в ущелье
И туман на лицах всех…
Вы нам что сказать хотели,
Напуская этот снег? Что пора забыть про ересь?
Вспомнить вновь, как Вы нужны?
Всё смешалось. Давит серость,
Скука давит в дни весны.Всё во мне с тем снегом спорит.
Скука? Серость? — Чепуха!
Я ведь помню — этот город —
Город светлого греха.Здесь — два месяца уж будет —
Без венца (о чем скорблю)
Я живу — простите, люди, -
С той, которую люблю.С той веселой и капризной,
Смех вносящей на порог,
Без которой счастья в жизни
Я не знал и знать не мог.С той, что может быть серьёзной,
Но непрочь и чушь молоть.
С той, к кому Вы сами поздно
Привели меня, Господь.В Кишинёве снег в апреле
Сыплет мрачно, давит всех.
Что напомнить Вы хотели,
Напуская этот снег? Возбуждая эти мысли?
Что у страсти дух в плену?
Что права я все превысил?
Лямку честно не тяну? Зря. И так ознобом бродит
Это всё в крови моей,
От себя меня уводит
И от Вас, и от людей… От всего, чем жил сурово,
Что вдруг стало ни к чему.
И от слова. Даже слову
Я не верю своему… В Кишинёве снег в апреле
Ни за что терзает всех.
Ах, зачем Вам в самом деле
Нынче нужен этот снег? Разве честно мстить за страсти?
Не от Вас ли Дух и Плоть?
Не от Вас ли это счастье,
Что открылось мне, Господь? Так за что вконец измучен
Я лишением души?
Что Вам — вправду было б лучше,
Чтоб и впредь я жил во лжи? Иль случайный приступ злости —
Снег, что с неба к нам слетел?..
Часто кажется, что просто
Удалились Вы от дел, И внезапной власти рады,
С упоением ребят
Небо Ваши бюрократы —
Ваши ангелы — мутят.
Фирвальдштетское озеро — Роза Ветров,
Под ветрами колышутся семь лепестков.
Эта роза сложилась меж царственных гор
В изумрудно-лазурный узор.
Широки лепестки из блистающих вод,
Голубая мечта, в них качаясь, живет.
Под ветрами встает цветовая игра,
Принимая налет серебра.
Для кого расцвела ты, красавица вод?
Этой розы никто никогда не сорвет.
В водяной лепесток — лишь глядится живой,
Этой розе дивясь мировой.
Горы встали кругом, в снеге рады цветам,
Юной Девой одна называется там.
С этой Девой далекой ты слита Судьбой,
Роза-влага, цветок голубой.
Вы равно замечтались о горной весне,
Ваша мысль — в голубом, ваша жизнь — в белизне.
Дева белых снегов, голубых ледников,
Как идет к тебе Роза Ветров!
Все, ей-богу же, было бы проще
и, наверно, добрей и мудрей,
если б я не сорвался на просьбе —
необдуманной просьбе моей.И во мгле, настороженной чутко,
из опавших одежд родилось
это белое лишнее чудо
в грешном облаке темных волос.А когда я на улицу вышел,
то случилось, чего я не ждал,
только снег над собою услышал,
только снег под собой увидал.Было в городе строго и лыжно.
Под сугробами спряталась грязь,
и летели сквозь снег неподвижно
опушенные краны, кренясь.Ну зачем, почему и откуда,
от какой неразумной любви
это новое лишнее чудо
вдруг свалилось на плечи мои? Лучше б, жизнь, ты меня ударяла —
из меня наломала бы дров,
чем бессмысленно так одаряла, —
тяжелее от этих даров.Ты добра, и к тебе не придраться,
но в своей сердобольности зла.
Если б ты не была так прекрасна,
ты бы страшной такой не была.И тот бог, что кричит из-под спуда
где-то там, у меня в глубине,
тоже, может быть, лишнее чудо?
Без него бы спокойнее мне? Так по белым пустым тротуарам,
и казнясь и кого-то казня,
брел и брел я, раздавленный даром
красоты, подкосившей меня…