В своих младенческих слезах —
Что в ризе ценной,
Благословенна ты в женах!
— Благословенна!
У раздорожного креста
Раскрыл глазочки.
(Ведь тот был тоже сирота, —
Сынок безотчий).
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега, — никого.
Называл бы, право, я вас
Не БрОня, а бронЯ:
Неприступная такая, что не
Победить вас, знаю.
…Через два часа
Тихо стало над снегами неоглядными,
По-первобытному безмолвны леса,
Изрытые воронками снарядными.
Залив — как шахматная доска,
…Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе,
Где вечные сумерки
И вечные колокола.
И в маленькой деревенской гостинице —
Тонкий звон
Старинных часов — как капельки времени.
И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды —
Флейта,
И сам флейтист в окне.
Снега нет в полях тоскливых,
И опять, уйдя с полей,
Память роется в архивах
Пожелтевших тополей.
Кто просил тебя и нанял —
Ногтем по сердцу скребя, —
Грустный труд воспоминаний
Взять сегодня на себя?
О, как я жду тебя! Как долго, долго жду я!..
Затихло все… Должно быть, близок ты…
Я ветер позвала. Дыханьем смерти дуя,
Он солнце погасил и, злясь и негодуя,
Прогнал докучных птиц и оборвал цветы.
О, дай мне грез твоих бестрепетных и чистых!
Пусть будет сон мой сладок и глубок…
Над цепью туч тоскующих и мглистых
Небесных ландышей воздушных и пушистых
Шесть золотистых мраморных колонн,
Безбрежная зеленая долина,
Ливан в снегу и неба синий склон.Я видел Нил и Сфинкса-исполина,
Я видел пирамиды: ты сильней,
Прекрасней, допотопная руина! Там глыбы желто-пепельных камней,
Забытые могилы в океане
Нагих песков. Здесь радость юных дней.Патриархально-царственные ткани —
Снегов и скал продольные ряды —
Лежат, как пестрый талес на Ливане.Под ним луга, зеленые сады
И сладостный, как горная прохлада,
Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.
Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.
По сугробам снега, по обледенелым,
Повествуя в полночь про какой-то день,
От небес ложится отблеском несмелым
Северных сияний золотая тень...
В совести глухие, по сердцам усталым,
Только помышлекью видимый едва,
На мирскую бледность, осененьем алым,
От небес ложится отблеск Рождества.
Какое блаженство, что блещут снега,
что холод окреп, а с утра моросило,
что дико и нежно сверкает фольга
на каждом углу и в окне магазина.
Пока серпантин, мишура, канитель
восходят над скукою прочих имуществ,
томительность предновогодних недель
терпеть и сносить — что за дивная участь!
Лунный дьявол, бледно-матовые,
Наклонил к земле рога.
Взоры, призрачно-агатовые,
Смотрят с неба на снега,
Словно тихо мир захватывая
В сети хитрого врага.
Руки, тонкой сетью сдавленные,
Без надежд упали ниц,
Реют тени новоявленные,
Словно стаи пестрых птиц.
Божий кузнец,
Дороги и реки кует,
Зиме изо льда он готовит ларец,
Алмазы вбивает в холодный венец,
Рассыпавши снег, разукрасивши лед,
Звонко кует,
Белая кузница — мир,
Весь оковал,
В иней не раз и не два одевал
Поле и лес,
Ах, если алым стал бы я,
Твоим кораллом стал бы я,
Тебя лобзал бы день и ночь
И снегом талым стал бы я!
Я стал бы алым
Кораллом, лалом,
И снегом талым стал бы я…
Ах, если шалью стал бы я,
Твоей вуалью стал бы я,
Тебя лобзал бы каждый день,
Мощь северных лесов в сугробах и наносах,
В прозрачной темени, одетой в снег хвои́,
Как явствуют в тебе, в безгласности великой,
Могучей жизненности ранние струи!
Да, только здесь, у нас, где смерть леса обяла
На долгий, долгий срок, где нет иной судьбы,
В февральском холоде, во мгле, уже заметен
Пушистый бархатец проснувшейся вербы́!
Она была чиста, как снег зимой.
В грязь соболя! Иди по ним — по праву…
Но вот мне руки жжёт ея письмо —
Я узнаю мучительную правду…
Не ведал я: смиренье — только маска,
И маскарад закончится сейчас.
Да, в этот раз я потерпел фиаско —
Надеюсь, это был последний раз.
Уж я топчу верховный снег
Алмазной девственной пустыни
Под синью траурной святыни;
Ты, в знойной мгле, где дух полыни, —
Сбираешь яды горьких нег.В бесплотный облак и в эфир
Глубокий мир внизу истаял…
А ты — себя еще не чаял
И вещей пыткой не изваял
Свой окончательный кумир.Как День, ты новой мукой молод;
Как Ночь, стара моя печаль.
Разгорается высь,
тает снег на горе.
Пробудись, отзовись,
говори о заре.
Тает снег на горе
пред пещерой моей,
и вся даль в серебре
осторожных лучей.
Повторяй мне, душа,
что сегодня весна,
Поет, поет…
Поет и ходит возле дома…
И грусть, и нежность, и истома,
Как прежде, за сердце берет…
Нетяжко бремя,
Всей жизни бремя прожитой,
И песнью длинной и простой
Баюкает и нежит время…
Так древни мы,
Так древен мира
Опять ночная тишина
Лежит в равнине омертвелой.
Обыкновенная луна
Глядит на снег, довольно белый.Опять непраздничен и синь
Простор небесного молчанья,
И в глубине ночных пустынь
Всё те же звездные мерцанья.И я, как прежде, жалкий раб,
Как из моих собратьев каждый,
Всё так же бледен, тих и слаб,
Всё тою же томлюсь я жаждой.Мечтать о дивных чудесах
Пуще чем женщина
В час свиданья!
Лавроиссеченный,
Красной рванью
Исполосованный
В кровь —
Снег.Вот они, тесной стальной когортой,
К самой кремлевской стене приперты,
В ряд
Спят.Лавр — вместо камня
Вам, к небу грузному подятые, громады
Отчаяний, утешных этих зим
И белый холод и — пощады!.. О, пощады!.. —
Туман на руки лиственниц как дым.
Вечерний снег, великое молчанье.
Надменность камня, голоса гранита
И битва сумерек, — здесь старый гром смежил
День, как волчиха, сер,
И ветер воет зло,
Льет дождь, а вместе с тем
И снегу намело.
Пуста степная ширь:
Вот наш унылый дом.
Пристанища нам нет,
Ни кустика кругом.
…Пусть падают листки календаря,
пусть будет долог жизненный твой путь.
Но день двадцать шестого октября,
но первый снег его — забудь.
Совсем забудь. Как не было… Тот мокрый, вьюжный снег,
застывшее движенье городское
и до смерти счастливый человек,
под артогнем бредущий человек
в жилье чужое, но еще людское. Как буйствовала в подворотне мгла,
голодная, в багровых вспышках вьюга!
Разлука уносит любовь…
Кукольник
Ветер. Листья облетели.
И уже недели две
Серебристый шар метели
Куролесит по Москве.
Но пускай заносит зданья
Вьюга, снег… Ты не грусти.
Все равно путей свиданья
(Арутюн Туманьян)
Ах, если алым стал бы я,
Твоим кораллом стал бы я,
Тебя лобзал бы день и ночь
И снегом талым стал бы я!
Я стал бы алым
Кораллом, лалом,
И снегом талым стал бы я…
Ах, если шалью стал бы я,
Твоей вуалью стал бы я,
Среди снегов, залегших, как пустыня,
Среди весенних, радостных ручьев,
Все та же ты, бессмертная святыня,
Все тот же путь, без мыслей и без слов.
В уборе светлом хлопьев белоснежных
И в тайных чарах сладостной весны
Один огонь очей лазурно-нежных,
И те же все заманчивые сны.
Avec un peu de soleil et du sable blond
J’ai fait de l’or.
Fr. Viele GriffinЗолото сделал я, золото —
Из солнца и горсти песку.
Тайна не стоила дорого,
Как игра смешна старику.
Падал песок из рук у меня,
Тихо звеня,
В волны ручья.
Ручей ускользал, как змея,
На хуторе, за выжженным селеньем,
Мы отдыхали перед наступленьем. Всю ночь ворчали мы. Признаться честно,
На земляном полу нам было тесно. Но шире не было в селе хатёнок.
По нашим головам ходил котёнок. И каждый ощущал плечо иль руку,
Тепло соседа — близкую разлуку. В сыром, холодном сумраке рассвета
Вонзилась в небо жёлтая ракета. Был синий день, и красный снег, и грохот,
И гаубица не уставала охать. И трое из соседей по ночлегу
Раскинулись по взорванному снегу. А вечером мы вновь ввалились в хату.
Телефонист прижался к аппарату. А мы легли на пол, сырой и чёрный, —
Но стала хата прежняя просторней. Ночную вьюгу слушали в печали,
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна, на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Безмолвствуют высоты,
Застыли берега.
В безмерности дремоты
Нагорные снега.
Здесь были океаны,
Но где теперь волна?
Остались лишь туманы,
Величье, глубина.
Красивы и усталы,
В недвижности своей,
Горечью сердце напоено,
Ветер свистит в ушах,
Память об этом живет давно,
Кровь горяча в снегах.
Слушай сердец заповедный звон,
Прямо в глаза смотри:
Видишь на золоте икон
Страшный огонь зари?
Путь по снегам. И готов свинец.
Воздух как дым, как гарь,
Ночью в поле снег сыпучий, тишина.
В темном небе, в мягкой туче спит луна.
Тихо в поле. Темный-темный смотрит лес.
Дед Мороз, старик огромный, с елки слез.
Весь он белый, весь в обновах, весь в звездах,
В белой шапке и в пуховых сапогах.
Вся в серебряных сосульках борода.
У него во рту свистулька изо льда.
Выше, выше вырастает Дед Мороз.
И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь — поздний.
Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
Снег осыпается — поздний.
Снег меня будит ночами.
Войны снятся мне ночами.
окончательная редакция:
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна, на утесе горючем
Приглушает птичий гам
тишина еловая,
проплывает по снегам
тень моя лиловая.
На снегах и в облаках
синева прозрачная,
в белых пухлых башлыках
спят домишки дачные.
Тень идет сама собой,
в чащи забирается,