1Летит, мой друг, крылатый век,
В бездонну вечность все валится,
Уж день сей, час и миг протек,
И вспять ничто не возвратится
Никогда.Краса и молодость увяли,
Покрылись белизной власы, -
Где ныне сладостны часы,
Что дух и тело чаровали
Завсегда? 2Твой поступь был непреткновен,
Гордящася глава вздымалась;
Ты все жива, Земля, смела? Таишь весну?
Не чересчур ли ты смела?
Ты все еще спешишь вперед, как в старину?
Сияньем утренним светла,
Из стада звездного последней, как была?
А! Ты спешишь, как в старину?
Но движется ли труп, когда без духа он,
Ты двинешься ль, когда погиб Наполеон?
Как, сердце у тебя не оковалось льдом?
По западной зыби приди издалека,
Дух Ночи, скорей!
Из дымно-туманной пещеры востока,
Где днем, притаившись от ярких лучей,
Сплетаешь ты сны из улыбок и страха,
Ты, страшная, нежная к детищам праха, —
Покров свой развей!
В нем яркие звезды: звезда оттеняет
Живую звезду!
С вралями слов не трать, коль их по ветру веют;
Речь все, а свет ума не многие имеют.
Не думай, что другой в могилу ляжет прежде;
Жизнь всех хлипка, и вся в сомнительной надежде.
Не оценяй людей по ласковому слову;
Обманывать легко птиц дудкой птицелову.
Чти малое большим и малым чти большое,
Какое явленье? Не рушится ль мир?
Взорвалась земля, расседается камень;
Из области мрака на гибельный пир
Взвивается люто синеющий пламень,
И стелется клубом удушливый пар,
Колеблются зданья, и рыщет пожар. Не рушится мир, но Мессина дрожит:
Под ней свирепеют подземные силы.
Владения жизни природа громит,
Стремяся расширить владенья могилы.
Смотрите, как лавы струи потекли
…Вот я снова пишу на далекую Каму,
Ставлю дату: двадцатое декабря.
Как я счастлива,
что горячо и упрямо
штемпеля Ленинграда
на конверте горят.
Штемпеля Ленинграда! Это надо понять.
Все защитники города понимают меня.Ленинградец, товарищ, оглянись-ка назад,
в полугодье войны, изумляясь себе:
мы ведь смерти самой поглядели в глаза.
От славословий ангельского сброда,
Толпящегося за твоей спиной,
О Петербург семнадцатого года,
Ты косолапой двинулся стопой.
И что тебе прохладный шелест крыл ни,
Коль выстрелы мигают на углах,
Коль дождь сечет, коль в ночь автомобили
На нетопырьих мечутся крылах.
Нам нужен мир! Простора мало, мало!
И прямо к звездам, в посвист ветровой,
Вопрос
Меня пленяет все: и свет, и тени,
И тучи мрак, и красота цветка,
Упорный труд, и нега тихой лени,
И бурный гром, и шепот ручейка.
И быстрый бег обманчивых мгновений,
И цепь событий, длящихся века;
Во всем следы таинственных велений,
Во всем видна Создателя рука.
Лишь одного постичь мой ум не может: —
(Из дневника)
…В те дни будет такая скорбь,
какой не было от начала творения,
которое сотворил Бог, даже доныне,
и не будет. И если бы Господь не
сократил тех дней, то не спаслась
бы никакая плоть.
(Ев. Марка, гл. XIII, 19, 20).
У нее были косы густые
И струились до пят, развитые,
Точно колос полей, золотые.
Голос фей, но странней и нежней,
И ресницы казались у ней
От зеленого блеска черней.
Но ему, когда конь мимо пашен
Мчался, нежной добычей украшен,
Sи j'étaиs diеu…
Будь всемогущим я, смерть—ужас бытия
Добычи не нашла-б; не ведая разлуки,
Мы были-бы добры; вокруг—лишь счастья звуки,
Лишь слезы радости… будь всемогущим я.
Будь всемогущим я, безвкусною корою
Я-б не покрыл плодов; не скрылась-бы змея
Тогда в цветах; труд был-бы лишь игрою,
Лишь пробой сил… будь всемогущим я.
Будь всемогущим я, и сильною рукою
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.Товарищи его трудов,
Побед и громозвучной славы,
Среди раскинутых шатров
Ежели будеш ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся;
Кто мила, я верен той.
Вечно я большо не пленюся,
Ни какою красотой.Верь ты мне, и не ставь.того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Когда багрянцем пламенея
Над морем вечер тихо гас,
Мы шли по берегу. Аллея
Из буков осеняла нас.
Луна из полных туч сияла,
Звучали трели соловья,
Вздыхая томно, ты молчала,
А за тобой молчал и я.
Минуты счастья молчаливы,
Восторг влюбленных нежно тих,
Но где же сердце? — В шахте Смерти.
… И с края жизни, там, у срыва,
Я заглянул на дно обрыва, —
Слежу за сердцем в шахте Смерти.
Там тишина, — недвижный ужас…
Как глыба льда — о, эта стужа! —
Луна над шахтой выплывает,
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет — и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией косою блещет,
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых когтей,
ПРЕДАНИЕ
Нет, на Руси бывали чудеса,
Не меньшие, чем в отдаленных странах.
К нам также благосклонны Небеса,
Есть и для нас мерцания в туманах.
Я расскажу о чуде старых дней,
Когда, опустошая нивы, долы,
Врываясь в села шайками теней,
Терзали нас бесчинные монголы.
1 мая, 1857 г.
С душой мечтателя, художник по натуре,
Он безконечною печалью удручен,
Не зная даже сам, о чем тоскует он:
Сегодня—потому, что быть наверно буре,
А завтра—оттого, что ясен небосклон.
Все кажется ему и злым, и некрасивым,
И пенье соловья находит он фальшивым.
Душой подобен он увядшему цветку
Молчит томительно глубоко-спящий мир.
Лунатик страждущий, тяжелым сном обята,
По тьме полуночной проносится Геката;
За нею в полчищах — и ящер, и вампир,
И сфинкс таинственный с лицом жены открытым,
И боги мрачных снов на тучах черных крыл,
И в пурпурном плаще, как пламенем облитом,
Богиня смерти Кер, владычица могил.
Вдруг искра яркая с плеча ее скатилась,
Ничтожество — пустой призра̀к,
Не жажду твоего покрова.
А. Пушкин.
Всесильное ничто — бездушный мрак, — могила
Бездонная всего, что движется, — что было,
И есть, и будет — смерть смертей!..
Я не могу без содроганья
Ни мыслить о тебе, ни — о судьбе людей,
Прильнувших, в вихре мирозданья,
К земле на миг, чтоб быть игралищем страстей,
Там, где картинно обгибая
Брега, одетые в гранит,
Нева, как небо голубая.
Широководная шумит,
Жил был поэт. В соблазны мира
Не увлеклась душа его;
Шелом и царская порфира
Пред ним сияли: он кумира
Не замечал ни одного:
Свободомыслящая лира
За круглый стол однажды сел
Седой король Артур.
Певец о славе предков пел,
Но старца взор был хмур.
Из всех сидевших за столом,
Кто трону был оплот,
Прекрасней всех других лицом
Был рыцарь Ланцелот.
Король Артур, подняв бокал,
Сказал: «Пусть пьет со мной,
Какой-то Всадник так Коня себе нашколил,
Что делал из него все, что́ изволил;
Не шевеля почти и поводов,
Конь слушался его лишь слов.
«Таких коней и взнуздывать напрасно»,
Хозяин некогда сказал:
«Ну, право, вздумал я прекрасно!»
И, в поле выехав, узду с Коня он снял.
Почувствуя свободу,
Сначала Конь прибавил только ходу
Друзья, вы говорили о героях,
Глядевших смерти и свинцу в глаза.
Я помню мост,
сраженье над рекою,
Бойцов, склонившихся над раненой сестрою.
Я вам хочу о ней сегодня рассказать.
Как описать ее?
Обычная такая.
Запомнилась лишь глаз голубизна.
Веселая, спокойная, простая,
Могучий хор устал за длинною обедней…
Пропели мы обряд богатых похорон,
Под сводами гремя, растаял звук последний,
И медленно гудит унылый перезвон.
С печальным пением пошли мы по дороге.
За нами катафалк торжественно плывет.
В снегу, иззябшие, скользят и вязнут ноги,
И мрачно мы поем, толпой идя вперед.
Вождь смелый, ратным друг, победы сын любимый!
Склони свой слух к словам свободного певца:
Я правду говорю у твоего лица,
Не лестию водимый;
К поэзии в себе питая смелый жар,
Восторгом вдохновенный,
Природою мне данный дар
Тебе я приношу, как дар определенный
Для славы юного певца;
Пусть струны скромныя цевницы
— Не стало Пушкина!
Давно, как гул набата,
Весть эта пронеслась, но, словно в первый день,
Такой же свежею нам кажется утрата
Незаменимая, и чтится так же свято
Твоя страдальческая тень…
Полвека минуло с тех пор, как ты кровавой
Окончил смертию великую борьбу,
И юноша поэт восстал для мести правой
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
Нет табаку, нет хлеба, нет вина, —
Так что же есть тогда на этом свете?!
Чье нераденье, леность, чья вина
Поймали нас в невидимые сети?
Надолго ль это? близок ли исход?
Как будет реагировать народ? —
Вопросы, что тоскуют об ответе.
Вопросы, что тоскуют об ответе,
И даль, что за туманом не видна…
Не знаю, как в народе, но в поэте
Мечты! — повсюду вы меня сопровождали
И мрачный жизни путь цветами устилали!
Как сладко я мечтал на Гейльсбергских полях.
Когда весь стан дремал в покое
И ратник, опершись на копие стальное,
Смотрел в туманну даль! Луна на небесах
Во всем величии блистала
И низкий мой шалаш сквозь ветви освещала;
Аль светлый чуть струю ленивую катил
И в зеркальных водах являл весь стан и рощи;
Цветок смиренный полевой!
Не в добрый час ты встречен мной:
Как вел я плуг, твой стебелек
Был на пути.
Краса долины! я не мог
Тебя спасти.
Не будешь пташки ты живой,
Своей соседки молодой,
Поутру, только дрогнет тень,
1 мая, 1857 г.
С душой мечтателя, художник по натуре,
Он бесконечною печалью удручен,
Не зная даже сам, о чем тоскует он:
Сегодня — потому, что быть наверно буре,
А завтра — оттого, что ясен небосклон.
Все кажется ему и злым, и некрасивым,
И пенье соловья находит он фальшивым.
Душой подобен он увядшему цветку
Смерть меня кличет, моя дорогая!
О! для чего, умирая —
О! для чего, умирая, любя,
Я не в лесу покидаю тебя?..
В темном лесу, где погибель таится
Неотразимо грозна:
Волк завывает, коршун гнездится,
С бешеным хрюканьем бродит веприца,
Бурого вепря жена.
Квартальный был — стал участковый,
А в общем, та же благодать:
Несли квартальному целковый,
А участковому — дай пять! * * *Синее море, волнуясь, шумит,
У синего моря урядник стоит,
И злоба урядника гложет,
Что шума унять он не может.* * *Цесаревич Николай,
Если царствовать придется,
Никогда не забывай,
Что полиция дерется.* * *В России две напасти: