У Престола Красоты
Все лазоревы цветы,
А еще есть белы,
А еще есть белы.
Тайно в сердце поглядим,
Там мы путь определим
В вышние пределы,
В вышние пределы.
Ко Престолу Красоты,
До высокой высоты,
Я дойду, и ты, и ты.
Братья, будем смелы,
Братья, будем смелы.
В каждом сердце — тайный храм,
Там иди по ступеням
В сумраки безбрежны,
В сумраки безбрежны.
Темны горницы пройдешь,
Светлы горницы найдешь,
Светлы, безмятежны,
Светлы, безмятежны.
Ввысь, по лестницам крутым,
Все вперед неукротим,
Луч увидишь, ты за ним,
Сестры, будем нежны,
Сестры, будем нежны.
Тот, кто первый кончит путь,
Может руку протянуть
В вышние пределы,
В вышние пределы.
А за ним, рука с рукой,
В высь взойдет еще другой,
Брат с сестрою белой,
Брат с сестрою белой.
Вместе все, и я, и ты,
Ко Престолу Красоты,
Как на яблоне цветы,
Души, будьте смелы,
Души, будьте смелы.
Я хочу быть твоею милой.
Я хочу быть твоею силой,
свежим ветром, насущным хлебом,
над тобою летящим небом.
Если ты собьешься с дороги,
брошусь тропкой тебе под ноги
без оглядки иди по ней.
Если ты устанешь от жажды,
я ручьем обернусь однажды, —
подойди, наклонись, испей.
Если ты отдохнуть захочешь
посредине кромешной ночи,
все равно — в горах ли, в лесах ли, —
встану дымом над кровлей сакли,
вспыхну теплым цветком огня,
чтобы ты увидал меня.
Всем, что любо тебе на свете,
обернуться готова я.
Подойди к окну на рассвете
и во всем угадай меня.
Это я, вступив в поединок
с целым войском сухих травинок,
встала лютиком у плетня,
чтобы ты пожалел меня.
Это я обернулась птицей,
переливчатою синицей,
и пою у истока дня,
чтобы ты услыхал меня.
Это я в оборотном свисте
соловья. Распустились листья,
в лепестках — роса. Это — я.
Это — я. Облака над садом…
Хорошо тебе? Значит, рядом,
над тобою — любовь моя!
Я узнала тебя из многих,
нераздельны наши дороги,
понимаешь, мой человек?
Где б ты ни был, меня ты встретишь
все равно ты меня заметишь
и полюбишь меня навек.
Там, где небо встретилось с землёй,
Горизонт родился молодой.
Я бегу, желанием гоним.
Горизонт отходит. Я за ним.
Вон он за горой, a вот — за морем.
Ладно, ладно, мы ещё поспорим!
Я и погоне этой не устану,
Мне здоровья своего не жаль,
Будь я проклят, если не достану
Эту убегающую даль!
Все деревья заберу оттуда,
Где живёт непойманное чудо,
Всех зверей мгновенно приручу…
Это будет, если я хочу!
Я пущусь на хитрость, на обман,
Сбоку подкрадусь… Но как обидно —
На пути моём встаёт туман,
И опять мне ничего не видно.
Я взнуздал отличного коня —
Горизонт уходит от меня.
Я перескочил в автомобиль —
Горизонта нет, а только пыль.
Я купил билет на самолёт.
Он теперь, наверно, не уйдёт!
Ровно, преданно гудят моторы.
Горизонта нет, но есть просторы!
Есть поля, готовые для хлеба,
Есть ещё не узнанное небо,
Есть желание! И будь благословенна
Этой каждой дали перемена!..
Горизонт мой! Ты опять далёк?
Ну ещё, ещё, ещё рывок!
Как преступник среди бела дня,
Горизонт уходит от меня!
Горизонт мой… Я ищу твой след,
Я ловлю обманчивый изгиб.
Может быть, тебя и вовсе нет?
Может быть, ты на войне погиб?
Мы — мои товарищи и я —
Открываем новые края.
С горечью я чувствую теперь,
Сколько было на пути потерь!
И пускай поднялись обелиски
Над людьми, погибшими в пути, —
Всё далёкое ты сделай близким,
Чтоб опять к далёкому идти!
Вними, о небо! что реку,
Земля, услышь мои глаголы:
Как дождь на ниву потеку,
И как роса, на злачны долы;
Прольюсь и в мрак я преисподний
Петь имя, чудеса Господни.
Бог истина — и все дела,
И все пути Его суть правы;
Он благость весь и нет в Нем зла;
Всяк мерзок путь Ему лукавый.
О род строптивый, род развратный,
Неблагодарный, святотатный!
Ты так ли воздаешь Творцу
За все Его благодеянья,
Когда б к Нему ты, как к Отцу,
Припасть в сердечном воздыханьи
Был должен и принесть моленья
За все твои, ах! — согрешенья!
Ты ж, буй,— зришь на других людей,
Забыв, что Он твой предводитель,
Господь твоих, источник дней,
Творец, питатель, покровитель,
И ты пред Ним толь стал злокознен,
Ему враждебен, непокорен!
…Спроси отца, гробов в тени,
Да скажет ада из средины,
Когда Бог разделил народы
Адамлих чад на стольки роды.
<1810-е>
Перевод Анны Ахматовой
О, перо! Пусть горе сгинет, светом радости свети!
Помоги, пойдем с тобою мы по верному пути!
Нас, в невежестве погрязших, нас, лентяев с давних пор,
Поведи к разумной цели, — тяжек долгий наш позор!
Ты возвысила Европу до небесной высоты,
От чего же нас, взлосчастных, опустила низко ты?
Неужели быть такими мы навек обречены
И впостылом униженьи жизнь свою влачить должны?
Призови народ к ученью, пусть лучи твои горят!
Объясни глупцам, как вреден беспросветья черный яд!
Сделай так, чтобы считали черным черное у нас!
Чтобы белое признали только белым — без прикрас!
Презирай обиды глупых, презирай проклятья их!
Думай о народном благе, думай о друзьях своих!
Слава наших дней грядущих, о перо, — подарок твой.
И, удвоив силу зренья, мы вперед пойдем с тобой.
Пусть не длятся наши годы в царстве косности и тьмы!
Пусть из мрака преисподней в царство света выйдем мы!
Всех краев магометане охают из года в год:
«О, за что судьбою черной был наказан наш народ?!»
О, перо, опорой нашей и величьем нашим будь!
Пусть исчезнет безвозвратно нищеты и горя путь!
На прибытие государя императора в Одессу и северный Севастополь
Лети, орел! Младые крылья
Расправь: широк твой в мире путь!
Твоей породе без усилья
На юг от севера взмахнуть.
Лети!—И вот от стран полночных
Поднялся он на крыльях мочных,
Никем не видим в облаках;
И, неожиданный страною,
Взвился над ратью, жадной к бою:
Ура! гремит в ее полках!
Ура! единым появленьем
Ты рать свою одушевил!
Прекрасен самоотверженьем
Явился ты средь бранных сил!
Как не забыть Одессе раны!
Как Севастополь наш, избранный
На жертву Божиим судом,
Не встанет из крови и праха?
Врагам твой путь—раздумье страха!
Нам—светлым радости лучем!
Там силы Руси боевые
Ты обозрел и учредил;
Там вновь окопы городские
Бойниц чертою оградил;
Там посетил страдальцев славы
И язвы их за честь державы
Целил отеческой слезой,
И храбрых крест, награду боя,
С своей груди на грудь героя
Надел державною рукой!
О сколь велика наша сила,
Монархи Руси, над землей!
По царству вам даны и крила,
И широтой, и быстротой!
В Европе—только ваше слово,
И все встревожиться готово:
Всех очи, слух чего-то ждут!
Здесь,—только ваше появленье,
И все придет в одушевленье,
И силы новые растут!
Ночь темна, ветер в улице дует широкой,
Тускло светит фонарь, снег мешает идти.
Я устал, а до дому еще так далеко…
Дай к столбу прислонюсь, отдохну на пути.
Что за домик печально стоит предо мною!
Полуночники люди в нем, видно, не спят;
Есть огонь, заболтались, знать, поздней порою!..
Вон две свечки на столике дружно горят.
А за столиком сидя, старушка гадает…
И об чем бы гадать ей на старости дней?..-
Возле женщина тихо младенца качает;
Видно, мать! Сколько нежности в взоре у ней!
И как мил этот ангел, малютка прелестный!
Он с улыбкой заснул у нее на руках;
Может, сон ему снится веселый, чудесный,
Может, любо ему в его детских мечтах.
Но старушка встает, на часы заглянула,
С удивленьем потом потрясла головой,
Вот целуется, крестит и будто вздохнула…
И пошла шаг за шагом дрожащей стопой.
Свечки гасят, и в доме темно уже стало,
И фонарь на столбе догорел и погас…
Видно, в путь уж пора, ночь глухая настала.
Как на улице страшно в полуночный час!
А старушка недолго побудет на свете,
И для матери будет седин череда,
Развернется младенец в пленительном свете,—
Ах, бог весть, я и сам жив ли буду тогда.
1840
Над кем судьбина не шутила,
И кто проказ ее не раб?
Слепая приговор скрепила —
И с бала я попал в ухаб!
В ухабе сидя, как в берлоге,
Я на досуге рассуждал
И в свете, как и на дороге,
Ухабов много насчитал.
Ухабист путь к столице счастья,
Но случай будь на облучке —
Ни ям не бойся, ни ненастья!
Засни — проснешься, сон в руке!
Тебя до места, друг убогий,
Достоинство не довезет:
Наедет случай — и с дороги
Как раз в ухаб тебя столкнет.
Чем груза более в поклаже,
Чем выше ход твоих саней,
Тем путь опасней! Яма та же
В смиренных розвальнях сносней!
Рифмач! Когда в тебе есть совесть,
В чужие сани не садись:
Ты Фаэтона вспомни повесть
И сесть в ухаб поберегись!
Иной по Липецкому тракту
Доехать к Талии хотел,
Но с первого он сбился акту,
В ухаб попался и — засел.
Ты непостижная — как сон,
Моя любовь, любовь.
Твой голос эхом повторен,
И вновь к любви — любовь.
Я не могу в душе найти
Сравнений для очей,
Что стали звездами в пути,
И манят в мир лучей.
Я не могу постичь очей,
Исчерпать этот взгляд,
В них излучение ночей,
В них звезды говорят.
В них океанская волна,
Фиалки цвет лесной,
Глубин небесных тишина,
Что спит — перед грозой.
В них зов к морям без берегов,
И без пути назад,
Напевность рун в стране врагов,
Светящийся агат.
В них глубь таинственных криниц,
Где спит неспетый стих,
В них рой веков, в них крылья птиц,
И взмах ресниц густых.
В них тайный свет со всех могил,
В них всей Земли стезя.
Но что бы я ни говорил,
Их рассказать нельзя.
И что бы я ни помянул,
В душе прорвется вновь,
Как бы снегов нагорных гул,
Любовь — одна Любовь.
Тернистою, но славною дорогой
Ты в жизни шел—шел много, много лет,
С решимостью неколебимо строгой,
Неся в душе неугасимый свет.
Он был тебе звездою путеводной,
Он был оплот пытливаго ума
В часы, когда вокруг стези свободной
Сгущалася враждующая тьма.
Тяжелый путь!.. То светлыя поляны
В цветах весны, и свежесть, и простор;
То мрачный лес, зловещие туманы;
То луч надежд; то гибель и позор…
В след за тобой шли смелые собратья;
Но не один, лишившись сил в борьбе,
Пал с воплями унынья и проклятья,
С отчаяньем и в людях, и в себе.
А ты, боец под знаменем науки,
С пером-мечом ты продолжал идти,
На миг один не опуская руки,
На шаг один не совратясь с пути.
Ты был силен той силой убежденья,
Что искони творила чудеса,
Той верой в суд и кару Провиденья,
Что в мир земной низводит небеса…
И вот, когда уж пристань показалась
Невдалеке, когда заветный час
Уж начал бить—из-за угла подкралась
Коварно смерть—и ты ушел от нас!..
Нелепая игра существованья!
Жестокая насмешка естества!
Жить—в радостях и муках упованья,
И умереть—в минуту торжества!..
На воле — в лазури нежной
Прохладный день онемел…
Судьба —
Чтоб станок прилежный
Под ловкой рукою пел…
И песня —
Любви не ждите,
Сияющий мир далек…
За нитями вьются нити,
В основе снует челнок…
Ткачи —
Наступает осень,
Сентябрьский звездопад,
Но тихо скрипят колеса —
И нити летят, летят.
Шерстинка дрожит —
И снова,
Наматываясь, поет…
На воле дорогой новой
Сияющий мир идет.
На воле — огонь и ветер,
Тревога и барабан…
Полей и заводов дети
Тяжелый смыкают стан…
И встали ткачи, чтоб снова
Принять в свои руки власть,
Чтобы канат суровый
Для капитала спрясть…
Как тяжек на повороте
Их ткацких колес раскат —
Из жил и рабочей плоти
Они прядут канат.
Он натуго будет связан,
Упрямый и дикий враг, —
И заполощет разом
Обрызганный кровью флаг…
Из Дрездена недалеко
И до Берлина дойти.
Дойдем…
А там широко
Раскинулись пути.
Теперь мы узнаем, кто ты?
Как руки твои ловки?
На улицу — пулеметы,
На крышу лезьте стрелки…
Отрите же лбы от пота,
Пусть радостным будет лик.
За взводом взвод,
И рота
К сраженью готова вмиг…
Из Дрездена недалеко
И до Берлина дойти.
Дойдем…
А там широко
Раскинулись пути.
Везёт
на фронт
мальчика
товарищ военный врач.
Мама моя,
мамочка,
не гладь меня,
не плачь!
На мне военная форма –
не гладь меня при других!
На мне военная форма,
на мне
твои сапоги.
Не плачь!
Мне уже двенадцать,
я взрослый
почти…
Двоятся,
двоятся,
двоятся
рельсовые пути.
В кармане моём документы –
печать войсковая строга.
В кармане моём документы,
по которым
я — сын полка.
Прославленного,
гвардейского,
проверенного в огне.
Я еду на фронт.
Я надеюсь,
что браунинг выдадут мне.
Что я в атаке
не струшу,
что время моё пришло…
Завидев меня,
старухи
охают тяжело:
«Сыночек…
Солдатик маленький…
Вот ведь
настали дни…»
Мама моя,
мамочка!
Скорей им всё объясни!
Скажи,
чего это ради
они надо мной ревут?
Зачем
они меня гладят?
Зачем сыночком
зовут?
И что-то шепчут невнятно,
и тёмный суют калач…
Россия моя,
не надо!
Не гладь меня!
И не плачь!
Не гладь меня!
Я просто
будущий сын полка.
И никакого геройства
я не совершил
пока!
И даже тебе не ясно,
что у меня впереди…
Двоятся,
двоятся,
двоятся
рельсовые пути.
Поезд идёт размеренно,
раскачиваясь нелепо, -
длинный
и очень медленный
как очередь
за хлебом…
Нет, нет — наш путь иной… И дик, и страшен вам,
Чернильных жарких битв копеечным бойцам,
Подъятый факел Немезиды;
Вам низость по душе, вам смех страшнее зла,
Вы сердцем любите лишь лай из-за угла
Да бой петуший за обиды!
И где же вам любить, и где же вам страдать
Страданием любви распятого за братий?
И где же вам чело бестрепетно подъять
Пред взмахом топора общественных понятий?
Нет, нет — наш путь иной, и крест не вам нести:
Тяжел, не по плечам, и вы па полпути
Сробеете пред общим криком,
Зане на трапезе божественной любви
Вы не причастники, не ратоборцы вы
О благородном и великом.
И жребий жалкий ваш, до пошлости смешной,
Пророки ваши вам воспели…
За сплетни праздные, за эгоизм больной,
В скотском бесстрастии и с гордостью немой,
Без сожаления и цели,
Безумно погибать и завещать друзьям
Всю пустоту души и весь печальный хлам
Пустых и детских грез, да шаткое безверье;
Иль целый век звонить досужим языком
О чуждом вовсе вам великом и святом
С богохуленьем лицемерья!..
Нет, нет — наш путь иной! Вы не видали их,
Египта древнего живущих изваянии,
С очами тихими, недвижных и немых,
С челом, сияющим от царственных венчаний.
Вы не видали их, — в недвижных их чертах
Вы жизни страшных тайн бесстрашного сознанья
С надеждой не прочли: им книга упованья
По воле вечного начертана в звездах.
Но вы не зрели их, не видели меж нами
И теми сфинксами таинственную связь…
Иль, если б видели, — нечистыми руками
С подножий совлекли б, чтоб уравнять их с вами,
В демагогическую грязь!
Сей жизни нашея довольно долог путь,
На нем четырежды нам должно отдохнуть.
Хоть всюду черные там кипарисы зрятся,
Но странники на нем и в день и ночь теснятся.
Покорствуя во всем велениям судьбы,
Не внемля голосу слезящия мольбы,
Избранный смертию возница грубый — время
Влечет по оному несчастно смертных племя.
Родился человек, увидел только свет,
Уже собратиям течет не медля вслед.
Храня обычаи средь малых попечений,
Он должен завтракать в дому предрассуждений.
В полдневный час любовь с улыбкой при пути
Не медлит звать его обедать к ней зайти.
Хозяйка ласкова! коль милы разговоры!
Но средства нет ему расстаться с ней без ссоры.
День к вечеру... и он, чтоб скуки избежать
И мысли мрачные беседой разогнать,
Чтоб лестных для себя исполниться мечтаний,
Он скачет наскоро в гостиницу познаний.
Там видит тысящи противников себе;
Они, все вдруг крича в словесной с ним борьбе,
Угрюмы, пасмурны, хотят с ним вечно драться,
Чтоб лавровый листок не мог ему достаться.
Жалея праведно о глупых сих столпах
И о потерянных для распри той часах,
Он покидает их и вдаль в свой путь стремится,
И в доме дружества он ужинать садится.
Беседу мирную в сем месте полюбя,
Он только что начнет развеселять себя,
Жестокий вдруг к нему возница приступает,
Велит оставить все, в дорогу понуждает.
Свершилось все, и он, досадуя, смущен,
Под тягостию бедств умучен и согбен,
Приходит — видит одр себе успокоенья.
Друзья! то смертный гроб — конец его мученья.
Итак, беспечного досуга
Отвергнув сладостный покой,
Уж ты в мечтах покинул друга,
И новый путь перед тобой.
Настанет скоро день желанной,
И воин мой, противным страх,
Надвинув шлем, с мечем в руках
Летит на голос славы бранной.
Иди! — воинственный наряд
Приличен юности отважной:
Люблю я пушек гул протяжной,
Люблю красивый вахтпарад,
Люблю питомцев шумной славы.
Смотри — сомкнулись в бранный строй —
Идут! — блестящей полосой
Горят их шлемы величавы.
Идут! — вскипел кровавый бой. —
Люблю их видеть в битве шумной,
Летящих в пламень роковой
Толпой отважной и безумной.
И вот под тению шатров
Дружина ветреных героев
Поет за чашей славу боев
И стыд низложенных врагов.
Спеши же к ним, любовник брани,
Ступай, служи богине бед,
И к ней с мольбою твой Поэт
Подымет трепетные длани.
Зовут! лети в опасный путь,
Да идет мимо Рок-губитель!
Люби, рубись и вечно будь
В любви и в брани победитель!
1
О Русь! в тоске изнемогая,
Тебе слагаю гимны я.
Милее нет на свете края,
О родина моя!
Твоих равнин немые дали
Полны томительной печали,
Тоскою дышат небеса,
Среди болот, в бессилье хилом,
Цветком поникшим и унылым,
Восходит бледная краса.
Твои суровые просторы
Томят тоскующие взоры
И души, полные тоской.
Но и в отчаянье есть сладость.
Тебе, отчизна, стон и радость,
И безнадежность, и покой.
Милее нет на свете края,
О Русь, о родина моя.
Тебе, в тоске изнемогая,
Слагаю гимны я.
2
Люблю я грусть твоих просторов,
Мой милый край, святая Русь.
Судьбы унылых приговоров
Я не боюсь и не стыжусь.
И все твои пути мне милы,
И пусть грозит безумный путь
И тьмой, и холодом могилы,
Я не хочу с него свернуть.
Не заклинаю духа злого,
И, как молитву наизусть,
Твержу всё те ж четыре слова:
«Какой простор! Какая грусть!»
3
Печалью, бессмертной печалью,
Родимая дышит страна.
За далью, за синею далью,
Земля весела и красна.
Свобода победы ликует
В чужой лучезарной дали,
Но русское сердце тоскует
Вдали от родимой земли.
В безумных, напрасных томленьях
Томясь, как заклятая тень,
Тоскует о скудных селеньях,
О дыме родных деревень.
Графу Ивану Матвеевичу Толстому *).
Владыка станций без дорог,
Дозволь, Зевес многопочтовый,
Чтоб сочинитель русский мог
К тебе явиться с просьбой новой.
Той просьбе повод вот каков:
Тебе известен город Псков,
Где, ради конницы разгонной,
Живет смотритель станционный?
Живет он тихо, в службе он
Исправен, вежлив, осторожен
И по путям со всех сторон
Ведет разсчеты подорожен.
Тут пища сердцу и уму;
Чего же больше бы ему?
Какого ждать еще блаженства?
Но нет ни в чем здесь совершенства.
Он, честолюбием томим,
Не чужд он русскаго стремленья,
Везде упорно перед ним,
Мелькает призрак повышенья.
Его смотрителем, увы,
Народ, по говору молвы,
Совсем напрасно величает,
Он только должность исправляет,
Он—самозванец, он—мечта,
Себе он видит в том безчестье;
У всех товарищей места,
А у него—одно предместье,
В грядущем звание его,
Теперь он ровно ничего.
А, между тем, томит забота
Из ничего возникнуть что-то.
Внемли же пламенной мольбе,
Даруй скорбящему отраду!
Того, царь-почта, не забудь,
Что у тебя один лишь путь,
Век без ухабных колебаний,
То светлый путь благодеяний.
Тебе лишь имя подписать,
И будет скромный мой проситель
В себе с восторгом сознавать,
Что настоящий он смотритель.
Прославит благость он твою,
А я, случайный гость столицы,
Как некогда певец Фелицы,
Настрою лиру вновь свою,
И твой поступок воспою.
Крестьянский дом в Пасанаури.
Ночлега доброго уют.
…Вдали играют на чонгури
и песню юноши поют.Щебечут девушки, как птицы,
на галерейке, о своем…
В ущелье тесном ночь клубится,
и тонет в ней крестьянский дом.В нем все уже уснули, кроме
одной меня, меня одной.
И жизнь моя и в этом доме
идет обычной чередой.Иные шелесты и шумы
меж мирно спящих черных гор
моей не нарушают думы
и мой не разрешают спор.И мне все по тому же следу
брести впотьмах, брести всю ночь.
Я завтра на заре уеду
из этого ущелья прочь.Но на Крестовом перевале
и у Дарьяльской крутизны
уже придут ко мне едва ли
иные помыслы и сны.Мне от самой себя вовеки
уже не скрыться никуда.
Пускай гремят чужие реки,
шумят чужие города.О, странствие мое земное!
Крутой, непроторенный путь.
Мой мир во мне, мой мир со мною.
Не убежать, не отдохнуть.Но я судьбу свою, как ношу,
с отяжелевшего плеча,
не бойся, бедный мой, не сброшу
и не обижу сгоряча.Мне больше нет пути иного.
Мне неоткуда ждать чудес.
Не бойся, мы вернемся снова
в наш подмосковный милый лес, где нынче миновало лето
без пышности и торжества…
Где опаленная листва
шумит, шумит… И нет ответа.
В теченье семнадцати долгих веков,
От синих морей до сыпучих песков,
С усильем влача утомленные ноги,
Везде исходил он пути и дороги.
Пустынею дикой, во мраке пещер,
Гонимый проклятьем, бежал Агасфер.
Своим появленьем прохожих пугая,
Весь мир обошел он, от края до края,
Не зная покоя, не ведая сна.
На севере диком, где плещет волна,
Однажды, печальные очи понуря,
Он шел по сугробам, и снежная буря,
Казалось, ему повторяла: — Иди!
И вырвался вопль из усталой груди.
— О, если б найти мне для отдыха ложе
Меж этих утесов! Поведай, о Боже!
Что должен я сделать, чтоб тягостный путь
Навеки окончить и в мире уснуть? —
Покуда молил он о жалости небо,
Старик, не имеющий крова и хлеба,
Шел мимо, — и, чувствуя жалость к нему,
Он нищему отдал свой плащ и суму.
И это исполнив, он в тоже мгновенье
Почувствовал ясно конца приближенье,
И кроткая смерть улыбнулась ему.
А мы и не ходили
Просить кого-нибудь.
А мы и не просили,
Болела очень грудь.
Бог в правде, а не в силе.
Мы ждем. Есть путь. Есть путь.
Хоть долог путь терпенья,
Пробитым тем путем
Придет освобожденье.
Земли! Землицы ждем.
Нам виделось виденье.
Привыкли мы притом.
К нам голод то и дело,
Сказали — недород.
Совсем мы спали с тела,
Кривится, просит рот.
Просить-то нам несмело,
Такой уж мы народ.
Идет к нам лихорадка,
Ползет к нам оспа, тиф.
И так живем. Не сладко.
Домишко кос и крив.
Но ждем. Придет разгадка.
Наш разум терпелив.
Измаялась старуха: —
Дошло, хоть в гроб клади.
Серчает молодуха: —
Что будет впереди?
Но бьется сердце глухо: —
Придут к нам. Погоди.
Пришли. Пришло. Недаром
Мы ждали сто годов.
Пришел к нам Бес — с пожаром.
Прислали — казаков.
Потешились над старым: —
Ложись. Ты что? Готов?
Готов, мои кормильцы.
И телом и душой.
Готов, мои поильцы.
Вот гроб, старуха, твой.
Готов, мои кормильцы.
Молодка, песню спой.
Мол, сердце не обманет: —
Готов так уж готов.
Темно? Так Солнце глянет.
Темно? А свет громов!
Светло повсюду станет
От красных петухов.
Пропой, что их раденье —
Нам ласка, в добрый час.
Мы видели виденье,
И верен вещий глаз.
Придет освобожденье
Для нас — и через нас!
Со властью в сердце путь открывши
Заразой прелестей твоих
И хладну кровь воспламенивши
Прелестным взором глаз драгих,
Скажи, стенании внимая,
Могу ль, желанныя, драгая,
За страсть себе награды ждать?
Иль в век, пленившися тобою,
Лишась свободы и покою,
Без пользы слезы проливать?
Я страстию к тебе пылаю,
Твои оковы я ношу,
Тебя люблю и обожаю
И сердце в жертву приношу.
А ты, владея сердцем страстным,
Не хочешь сжалиться с несчастным
И вздохи томны прекратить;
Моей смягченна быть тоскою;
Не хочешь дать ты мне покою
И жар любовью заплатить.
Прерви теперь мое стенанье,
Смягчи мой рок мне, в страсти сей,
Не мучь и прекрати терзанье,
Скажи, ты мил душе моей.
Ужель ты жалость ощущаешь
Над сердцем, коим обладаешь,
И, жар ты в нем сама вспаля;
Зри страсть, любовь, мое мученье,
Зри слезы, вздохи, огорченье,
Ты сжалься и не мучь меня.
Что пользы мне, хоть ты ласкаешь
Всегда приятностью меня;
Лишь больше грудь мою терзаешь,
Словами нежными маня.
Пылай равно, как я пылаю,
И страсть, котору ощущаю,
Равно в груди твоей питай;
Скажи лишенному покою,
Скажи, — владею я тобою,
Ты мной взаимно обладай.
1776
Коль часто служит в пользу нам,
Что мы вредом себе считаем!
Коль часто на судьбу богам
Неправой жалобой скучаем!
Коль часто счастие несчастием зовем
И благо истинно, считая злом, клянем!
Мы вечно умствуем и вечно заблуждаем.
Крестьянин некакий путем-дорогой шел
И ношу на плечах имел,
Которая его так много тяготила,
Что на пути пристановила.
«Провал бы эту ношу взял! —
Крестьянин проворчал. —
Я эту ношу
Сброшу,
И налегке без ноши я пойду,
Добра я этого везде, куда приду,
Найду».
А ноша та была кошель, набитый сеном,
Но мужику она казалась горьким хреном.
Стал наш крестьянин в пень, не знает, что начать,
Однако вздумал отдыхать,
И мыслит: «Отдохнув немного, поплетуся;
Авось-либо дойду,
Хоть с ношею пойду;
Быть так, добро, пущуся».
Пошел крестьянин в путь и ношу взял с собой;
Но надобно здесь знать, что было то зимой,
Когда лишь только реки стали
И снеги льда еще не покрывали.
Лежит крестьянину дорога через лед.
Крестьянин ничего не думавши идет;
Вдруг, поскользнувшись, он свалился,
Однако же упал на ношу без вреда.
Близка была беда!
Крестьянин, верно б ты убился,
Когда бы ношу взять с собою поленился.
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Сквозь пустыню и над бездной
Ты провёл свои пути,
Чтоб не рвущейся, железной
Нитью землю оплести.
В древних, вольных Океанах,
Где играли лишь киты,
На стальных левиафанах
Пробежал державно ты.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты, беспощадно,
Неустанный зверолов.
И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
Царь несытый и упрямый
Четырёх подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств; —
Но, отважный, со стихией
После бьёшься с грудью грудь,
Чтоб ещё над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
Над землёй ряды ветрил.
Ты по прихоти направишь
Бег в пространстве, меж светил.
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересёк,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
Сколь часто служит в пользу нам,
Что мы вредом себе считаем!
Сколь часто на судьбу богам
Не правой жалобой скучаем!
Сколь часто счастие несчастием зовем,
И благо истинно считая злом клянем!
Мы вечно умствуем и вечно заблуждаем.
Крестьянин некакой путем дорогой шел,
И ношу на плечах имел,
Которая ево уж так отяготила,
Что на пути пристановила.
Провал бы эту ношу взял,
Крестьянин проворчал:
Я эту ношу
Сброшу,
И налегке без ноши я пойду;
Добра я этова везде куда приду
Найду. —
А ноша та была кошель набитой сеном;
Но мужику она казалась горьким хреном.
Стал наш крестьянин в пень, не знает что начать;
Однако вздумал отдыхать,
И мыслит: отдохнув немного, поплетуся;
Авось-либо дойду,
Хоть с ношею пойду;
Быть так, добро, пущуся. —
Пошел крестьянин в путь и ношу взял с собой.
А надобно здесь знать, что было то зимой,
Когда лишь только реки стали,
И снеги льда еще не покрывали.
Лежит крестьянину дорога через лед.
Крестьянин ничего не думавши идет:
Вдруг подскользнувшись он свалился;
Однако же упал на ношу без вреда.
Близка была беда!
Крестьянин! верно б ты убился,
Когда бы ношу взять с собою поленился.
Прекрасная пальма высокой вершиной
В стеклянную крышу стучит;
Пробито стекло, изогнулось железо,
И путь на свободу открыт.
И отпрыск от пальмы султаном зеленым
Поднялся в пробоину ту;
Над сводом прозрачным, под небом лазурным
Он гордо глядит в высоту.
И жажда свободы его утолилась:
Он видит небесный простор,
И солнце ласкает (холодное солнце!)
Его изумрудный убор.
Средь чуждой природы, средь странных собратий,
Средь сосен, берез и елей,
Он грустно поникнул, как будто бы вспомнил
О небе отчизны своей;
Отчизны, где вечно природа пирует,
Где теплые реки текут,
Где нет ни стекла, ни решеток железных,
Где пальмы на воле растут.
Но вот он замечен; его преступленье
Садовник исправить велел, —
И скоро над бедной прекрасною пальмой
Безжалостный нож заблестел.
От дерева царский венец отделили,
Оно содрогнулось стволом,
И трепетом шумным ответили дружно
Товарищи-пальмы кругом.
И снова заделали путь на свободу,
И стекла узорчатых рам
Стоят на дороге к холодному солнцу
И бледным чужим небесам.
«Проснися, рыцарь, путь далек
До царского турнира,
Луч солнца жарок, взнуздан конь,
Нас ждет владыка мира!»
— «Оставь меня! Пусть долог путь
До царского турнира,
Пусть солнце жжет, пусть ждет иных
К себе владыка мира!»
— «Проснися, рыцарь, пробудись!
Сон по трудам — услада;
Спеши к столице! Царска дочь
Храбрейшему награда!»
— «Что мне до дочери царя?
Мне почестей не надо!
Пусть их лишусь, оставь мне сон,
Мне только в нем отрада!
Имел я друга — друга нет,
Имел супругу — тоже!
Их взял Создатель! Я ж молюсь:
К ним и меня, мой Боже!
Ложусь в молитве, сон едва
Глаза покроет — что же?
Они со мной, всю ночь мое
Не покидают ложе.
Меня ласкают, говорят
О царстве Божьем, нежно
Мне улыбаются, манят
Меня рукою снежной!
Куда? За ними! Но привстать
Нет сил! Что сплю я, знаю!
Но с ними жить и в сне я рад
И в сне их зреть желаю!»
Был глух и печален простой рассказ
(Мы в горе многое познаем)
Про смерть, что черной грозой пронеслась
Над тихой деревней ее.
…Немало дорог нам пришлось пройти,
Мы поняли цену войне.
Кто, встретив женщину на пути,
О милой не вспомнит жене?
…Она стояла, к стене прислонясь,
В промерзших худых башмаках.
Большими глазами смотрел на нас
Сын на ее руках.
«Германец хату мою поджег.
С сынишкой загнал в окоп.
Никто на улицу выйти не мог:
Появишься — пуля в лоб.
Пять месяцев солнца не видели мы.
И только ночью, ползком,
Из липкой копоти, грязи и тьмы
Мы выбирались тайком.
Пусть знает сын мой и видит сам,
Что этот разбитый дом,
Студеные звезды, луну, леса
Родиной мы зовем!
Я верила — вы придете назад.
Я верила, я ждала…»
И медленно навернулась слеза,
По бледной щеке потекла…
Над трупами немцев кружит воронье.
На запад лежит наш путь.
О женщине этой, о сыне ее,
Товарищ мой, не забудь!
В нашей жизни, когда порошею
Заметает нам вьюга путь,
Я прошу тебя: будь хорошею,
Самой доброй на свете будь!
Чтоб все лучшее сохранить,
Не скупись в беде на улыбки,
Научись прощать за ошибки
И за мелочи не корить.
Посмотри, сколько там и сям
Лжи и всяческих унижений,
Сколько мелких и крупных драм
И предательских отношений!
Вот поэтому страшно хочется
Совершенно иначе жить,
Ведь любовь — это тоже творчество,
Даже высшее, может быть!
Предлагаю, сердец не мучая,
Даже в мыслях ни в чем не лгать
И, друг другу даря все лучшее,
Все до донышка раскрывать.
В спорах мыслями не виляя,
В бурях совести не губя,
Сам себя я тебе вручаю.
Так вручи же и ты себя!
Я хочу, чтоб в минуты злые
Среди стрел любых и огней,
Как земля моя, как Россия,
Ты бы силой была моей.
Не терпи никакого плена,
Чтоб сквозь всякую страсть и сласть
Даже крохотная измена
В нашем доме не завелась.
А еще, это важно очень,
Чтоб твой голос сквозь все года
Не застенчиво-одиночен,
А уверенно тверд и прочен
Был бы рядом со мной всегда.
И какою бы злой порошею
Ни стелила нам вьюга путь,
Я прошу тебя, будь хорошею,
Обязательно будь хорошею,
Самой доброй на свете будь!
Наш старый дом, что мог он ждать?
Что видел он, мой терем дивный?
Покой снегов,
Тоску дождя,
Побои бешеного ливня.
И думалося — будут дуть
Печаль и ветер бесконечно
В его березовую грудь,
В его развинченную печку.
Но этот день
Совсем иной,
Еще невиданный доныне,
Он сделал осень нам — весной
И холод сделал нам теплынью!
В сыром углу,
Сырой стеной —
Где только мыши были прежде —
Величественно предо мной
Прошли возможные надежды.
И в этот день
Больная мать
Впервые, кажется, забыла
Чужих и близких проклинать,
Чужим и нам
Просить могилы.
Наш старый дом, что мог он ждать?
Что видел он, мой терем дивный?
Покой снегов,
Тоску дождя,
Побои бешеного ливня.
В перчатках счастье — не берут.
Закрытым ртом — не пообедать.
Был путь мой строг,
Был путь мой крут,
И тяжела была победа.
Но в прошлом рытвины преград.
И слышал я,
Соседки ныне
Моей старушке говорят
Об умном и хорошем сыне.
Миг, лишь миг быть Земле в данной точке вселенной!
Путь верша, ей сюда возвратиться ль, и как?
Звездной вязи, в уме ложью глаз впечатленной,
Не найдет он, грядущий, там, в новых веках.
Время, время, стой здесь! полосатый шлагбаум
В череп мысли влепи! не скачи, сломя дни!
Гвоздь со шнуром в «теперь» вбить бы нам, и в забаву
Миллионам веков дать приказ: отдохни!
Эх! пусть фильму Эйнштейн волочит по Европе!
Строф не трать на обстрел: дроби праздный извод!
Все ж из «прежде» в «потом» кувыркаться! и в тропе
Гераклита — все истины: жизнь — смена вод.
Есть, быть может, ждут, будут — Гольфштрем, Куро-Сиву
На путях, где нас Солнце влечет, как сатрап,
Чтоб лучи, звуки, запахи, краски — красивы
Стали все, всем, везде, или — соком отрав;
Есть, быть может, ждут, будут — огни дальних станций
Там, где шаг человечества врежет свой след,
Чтоб в Коммуне Всемирной жить в музыке, в танце,
В песне, славила радость предсказанных лет;
Но и там все — лишь миг, но и там все — что дребезг
Невозможных полнот, тех, что взор осязать
Мог бы лишь не как взор, чей на смертном одре блеск
Будет бред, будет цель — с мигом вечность связать.
* * *
Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет, — мне минет тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.
И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий.
Когда познаю гнет властительной Судьбы.
И что мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастие? О, нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистым бед.
И тем путем идя, быть может, падать стану.
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И, — что всего страшней, — быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.
Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья —
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье.
Хочу я отереть хотя одну слезу!
Мы на паре горячих буланых
Норовистых ее лошадей,
В чарах вечера благоуханных,
Возвращались домой из гостей.
Утрамбованный путь был извилист,
Пролегавший полями меж гор.
Вдалеке небеса озарились —
То зажег фонари Морибор.
Ночь, в разгаре словенского лета,
Упояла прохладным теплом,
С колокольни Святая Марьэта
За своим наблюдала селом.
Чуть шуршала в тиши кукуруза,
Дальний замок стоял на горе,
Где из «Тоски» — умерший Карузо
В граммофоне брал верхнее «ре».
Но слова, — ими все не расскажешь, —
Приблизительны и далеки.
Вот над нашим блестят экипажем
Пролетающие светляки.
Точно взят из тропической сказки
Этот путь удивительный наш.
На проселок, от гравия вязкий,
Поворачивает экипаж.
Чужд нам город, исчадье азарта,
Узаконенный переполох.
С колокольни Святого Ленарта
Хрипловатый доносится вздох.
За горами Святая Барбара
Откликается глухо ему:
Раз удар и еще два удара
Упадают в душистую тьму.
А за нами, пред нами, над нами,
В отраженьи возникшей реки,
Вьются — в явь превращенные снами
Размечтавшиеся светляки.
Так силы небесные нисходят и всходят,
простирая друг другу золотые бадьи.
Гете
Звенят Весы и клонят коромысла.
Нисходит вниз, возносится бадья…
Часы идут, сменяя в небе числа,
Пути миров чертя вкруг остия.
Струится ночь. Журчит и плачет влага.
Ладья скользит вдоль темных берегов,
И чуток сон в водах Архипелага,
Где в море спят созвездья островов.
Гнездо Гиад… и гроздь огней — Плеяды…
Великий Воз и зоркий Волопас…
Свой правя путь чрез темные Циклады —
Какой пловец в уме не числил вас?
И ваш узор пред взором Одиссея
В иных веках искрился и мерцал,
И ночь текла, златые зерна сея,
Над лоном вод в дрожании зерцал.
И, ставя сеть у древних стен Хавона,
В тиши ночной видали рыбари
Алмазный торс гиганта Ориона,
Ловца зверей, любовника зари.
Когда ж земля бессмертными иссякла,
Лишь глубже стал и ярче небосклон.
И Солнцу путь затмила тень Геракла,
И Зевс воздвиг на небе льдистый трон.
Все имена, все славы, все победы
Сплетались там в мерцаниях огней.
Над головой жемчужной Андромеды
Чертил круги сверкающий Персей.
В себе тая все летописи мира,
В ночах светясь внемирной красотой,
Златыми пчелами расшитая порфира
Струилась с плеч Ионии святой.
Власть советская —
власть России всей:
каждый угол в ней
равно дорог ей.
Сёла в ней стоят,
города стоят,
надо всюду
жизнь
повести на лад.
Лекарей дадут,
коль хрома нога;
если ноги целы,
то хромым помогай.
Это сказ к тому,
что была война.
Больше всех кого
разнесла она?
От войны
никому
удовольствия нет,
но с нее
городам
самый больший вред.
1.
Фронту всё неси,
всё для фронта дай, —
для себя
совсем
не живут города.
2.
Путь железный
жизнь
в городища льет,
по путям
война
городища бьет.
3.
Чтоб дышать,
нужна городам руда.
На руду
война
направляет удар.
4.
Сломан транспорт раз, —
в город хлеб не шлют.
Подкормиться в село
мчит рабочий люд.
5.
Город — к свету путь,
город — в знание дверь.
Дверь закроют
Русь одичает, как зверь.
6.
Много рук
война
отняла от сёл,
взято многое,
но не взято всё.
За селом,
как всегда,
сочный зелен луг.
Батареей
его
не застрелишь вдруг.
7.
За коровою
ходит бык хвостат, —
так же множится
гущь крестьянских стад.
8.
Власть советская
на Россию глядит, —
удивителен
и плачевен вид:
город-голову
искалечил бой,
ноги-сёла
живут,
занимаясь ходьбой.
9.
Как живого
нельзя
пополам разделить,
так и это впредь
невозможно длить.1
0.
Надо взять у одних,
надо дать другим, —
если есть у вас,
было чтоб и им.
Отбирает власть
масло, хлеб и мед
и голодным даст
то, что с вас возьмет.1
1.
Коль у бедных берет,
братцы, верьте ей:
значит, есть
на Руси
те, что вас голодней!
IНеприступный, горами заставленный,
Ты, Кавказ, наш воинственный край, —
Ты, наш город Тифлис знойно-каменный,
Светлой Грузии солнце, прощай! Душу, к битвам житейским готовую,
Я за снежный несу перевал.
Я Казбек миновал, я Крестовую
Миновал — недалеко Дарьял.Слышу Терека волны тревожные
В мутной пене по камням шумят —
Колокольчик звенит — и надежные
Кони юношу к северу мчат.Выси гор, в облака погруженные,
Расступитесь — приволье станиц —
Расстилаются степи зеленые —
Я простору не вижу границ.И душа на простор вырывается
Из-под власти кавказских громад —
Колокольчик звенит-заливается…
Кони юношу к северу мчат.Погоняй! гаснет день за курганами,
С вышек молча глядят казаки —
Красный месяц встает за туманами,
Недалеко дрожат огоньки —В стороне слышу карканье ворона —
Различаю впотьмах труп коня —
Погоняй, погоняй! тень Печорина
По следам догоняет меня…IIТы, с которой так много страдания
Терпеливо я прожил душой,
Без надежды на мир и свидание
Навсегда я простился с тобой.Но боюсь — если путь мой протянется —
Из родимых полей в край чужой —
Одинокое сердце оглянется
И сожмется знакомой тоской. —Вспомнит домик твой — дворик, увешанный
Виноградными лозами — тень —
Где твоим лепетаньем утешенный,
Я вдавался в беспечную лень.Вспомнит роз аромат над канавою,
Бубна звон в поздний вечера час,
Твой личак — и улыбку лукавую
И огонь соблазняющих глаз.Все, что было обманом, изменою,
Что лежало на мне словно цепь,
Все исчезло из памяти с пеною
Горных рек, вытекающих в степь.10 июня 1851