Злая ведьма чашу яда
Подаёт, — и шепчет мне:
«Есть великая отрада
В затаённом там огне.
Если ты боишься боли,
Чашу дивную разлей, —
Не боишься? так по воле
Пей её или не пей.
Будут боли, вопли, корчи,
Но не бойся, не умрёшь,
Не оставит даже порчи
Изнурительная дрожь.
Встанешь с пола худ и зелен
Под конец другого дня.
В путь пойдёшь, который велен
Духом скрытого огня.
Кое-что умрёт, конечно,
У тебя внутри, — так что ж?
Что имеешь, ты навечно
Всё равно не сбережёшь.
Но зато смертельным ядом
Весь пропитан, будешь ты
Поражать змеиным взглядом
Неразумные цветы.
Будешь мёртвыми устами
Ты метать потоки стрел,
И широкими путями
Умертвлять ничтожность дел».
Так, смеясь над чашей яда,
Злая ведьма шепчет мне,
Что бессмертная отрада
Есть в отравленном огне.
Березка любая в губернии
Горько сгорблена грузом веков,
Но не тех, что, в Беарне ли, в Берне ли,
Гнули спину иных мужиков.Русский говор — всеянный, вгребленный
В память — ропщет, не липы ль в бреду?
Что нам звоны латыни серебряной:
Плавим в золото нашу руду! Путь широк по векам! Ничего ему,
Если всем — к тем же вехам, на пир;
Где-то в Пушкинской глуби по-своему
Отражен, склон звездистый, Шекспир.А кошмар, всё, что мыкали, путь держа
С тьмы Батыя до первой зари,
Бьет буруном, в мечтах (не до удержа!):
Мономахи, монахи, цари! Пусть не кровью здоровой из вен Земля:
То над ней алый стяг — трезвый Труд!..
Но с пристрастий извечного вензеля
Зовы воль в день один не сотрут! Давних далей сбываньем тревожимы,
Все ж мы ждем у былых берегов,
В красоте наших нив над Поволжьями,
Нежных весен и синих снегов!
Пыхом клубит пар
Пароход-малец,
Волны вбег бегут от колес.
На сто тысяч верст
Небеса да лес,
Да с версту подо мной откос.Прет звериный дух
От лесных застех,
Где-то рядом гудит гроза.
Дует в спину мне
Ветерок-пострел,
Заметая пути назад.Надоело мне
У чужих окон
Счастья ждать под чужой мотив.
Тошно, зная жизнь
С четырех сторон,
По окольным путям идти.К черту всех мужей! —
Всухомятку жить.
Я любовником на игру
Выхожу, ножом
Расписав межи, —
Все равно мне: что пан, что труп.Я смеюсь — ха-ха! —
Над своей судьбой,
Я плюю на свою печаль.
Эй, судьба! Еще
Разговор с тобой
Вперехлест поведу сплеча.Далеко внизу
Эха хохот смолк.
Там дымучий пучит туман.
Там цветком отцвел
Флага алый шелк:
Пароходик ушел за лиман.
Верьте мне, обманутые люди,
Я, как вы, ходил по всем путям.
Наша жизнь есть чудо в вечном Чуде,
Наша жизнь — и здесь, и вечно там.
Я знаком с безмерностью страданий,
Я узнал, где правда, где обман.
Яркий ужас наших испытаний
Нам не для насмешки плоской дан.
Верьте мне, неверящие братья,
Вы меня поймете через день.
Нашей вольной жизни нет проклятья,
Мы избрали сами светотень.
Мы избрали Зло как путь познанья,
И законом сделали борьбу.
Уходя в тяжелое изгнанье,
Мы живем, чтоб кончить жизнь в гробу.
Но, когда с застывшими чертами,
Мертвые, торжественно мы спим,
Он, Незримый, дышит рядом с нами,
И, молясь, беседуем мы с Ним.
И душе таинственно понятно,
В этот миг беседы роковой,
Что в пути, пройденном безвозвратно,
Рок ее был выбран ей самой.
Но, стремясь, греша, страдая, плача,
Дух наш вольный был всегда храним.
Жизнь была решенная задача,
Смерть пришла как радость встречи с Ним.Год написания: без даты
Какие песни, милый мой,
Когда вокруг лишь ненависти крики,
А в сердце скорбь о глупости людской,
Которою, как некой тьмой,
Ослеплены и малый и великий?
Какие песни в той стране,
Где старики, как язву, мысль бичуют
И с целой армией в бронях и на коне
Противу мальчиков воюют?
В стране, где эта мысль, лишась прямых путей,
По закоулкам татем бродит,
От грубых прячась сторожей,
И в детях лишь себе защитников находит?
О родина моя! Ужели никогда
Без роковых преград, без пропастей глубоких,
Как реки плавные равнин твоих широких,
Ты не пойдешь путем разумного труда?
И будет вечно мысль не там, где сила,
А сила будет век темна
И безответна, как могила,
И, как могила, холодна?
А мысль… ужель она средь тысячи шпионов,
Как дичь для травли злых невежд…
Когда, случается, бранят тебя глупцы—
Иди своим путем без гнева и тревоги.
Час поздний, спит село, но вот среди дороги
Явился караван: с товарами купцы.
Ступают медленно усталые верблюды;
И тут, почуявши товаров редких груды,
Вдруг поднимают лай десятки глупых псов:
И гам, и лай, и вой собачьих голосов…
До полной хрипоты, привязанные к дому,
Готовы лаять псы во след добру чужому.
Но мерно всадники качаются в седле,
Верблюды медленно ступают по земле,
Никто швырнуть в собак и палкой не желает:
Пес остается псом. Что ж если он и лает,
Когда среди песков, сквозь жизненный туман—
На Мекку держит путь твой ценный караван!
Мы бродим в неконченом здании
По шатким, дрожащим лесам,
В каком-то тупом ожидании,
Не веря вечерним часам.
Бессвязные, странные лопасти
Нам путь отрезают… мы ждем.
Мы видим бездонные пропасти
За нашим неверным путем.
Оконные встретив пробоины,
Мы робко в пространства глядим:
Над крышами крыши надстроены,
Безмолвие, холод и дым.
Нам страшны размеры громадные
Безвестной растущей тюрьмы.
Над безднами, жалкие, жадные,
Стоим, зачарованы, мы.
Но первые плотные лестницы,
Ведущие к балкам, во мрак,
Встают как безмолвные вестницы,
Встают как таинственный знак!
Здесь будут проходы и комнаты!
Здесь стены задвинутся сплошь!
О думы упорные, вспомните!
Вы только забыли чертеж!
Свершится, что вами замыслено.
Громада до неба взойдет
И в глуби, разумно расчисленной.
Замкнет человеческий род.
И вот почему — в ожидании
Не верим мы темным часам:
Мы бродим в неконченом здании,
Мы бродим по шатким лесам!
Дрожит, дымится пароход,
Знак подан в дальний путь!
Кипит сребром равнина вод,
Кипит тоскою грудь! О чём грущу невольно я?
Ужель пугает даль?
Отчизна милая моя,
Тебя покинуть жаль! Гляжу, как тонет берег твой
В лазуревых волнах,
Гляжу, поникши головой,
С слезами на очах… Зачем, ребёнок милый мой,
Так жмёшься ты ко мне?
Иль сердце просится домой —
К родимой стороне? Но там никто тебя не ждёт
Из дальнего пути,
Никто, рыдая, не прижмёт
К трепещущей груди! Была б она!.. Она б ждала!..
Родной давно уж нет!..
В могилу хладную легла,
Легла во цвете лет! Нет, крепче жмись к моей груди —
Родная в ней живёт!
Прости, о родина, прости!
Лети, мой пароход! Неси меня скорее вдаль,
Чужбины к берегам!
Мою глубокую печаль
Сложу, быть может, там!
По темному саду брожу я в тоске,
Следя за вечерней зарею,
И мыслю об ясном моем огоньке,
Что путь озарял мне порою.
Теперь он угас навсегда и во мгле
Туманной, таинственной скрылся,
Оставив лишь память о строгом челе,
Где страсти восторг притаился.
Он, помню я, све? тил в морозной ночи,
Средь шумного города све? тил…
Не знал я, несчастный, что так горячи
Объятья, — и ей не ответил…
Она, распаленная страсти огнем,
Мне сердце расплавить хотела
И жгла меня ночью, светила мне днем,
Любовным желаньем кипела!
Но мыслью холодной я ум полонил,
И, только минутами, жарко
Я верил, я жаждал, — так страстно любил,
И страсть разгоралась так ярко!.. По темному саду брожу я в тоске,
Следя за вечерней зарею,
И мыслю об ясном моем огоньке,
Что путь озарял мне порою… Июнь 189
8.
Шахматово
Как ты придешь ко мне, когда седою
Мать покачивает скорбно головой?
Как ты придешь, когда твоей сестрою
Не одобряется поступок твой?
Как ты придешь ко мне? Что скажешь брату
На взор его участливый: «Куда?»
Я обречен на новую утрату:
Не отыскать желанного следа.
Мы не соседи, чтобы мимолетно
Встречаться нам и часто и легко.
Хотела бы… О, верю я охотно,
Но, близкая, живешь ты далеко!
Поля, леса и речки с ручейками
Разъединяют наши две судьбы.
О, женщинам с влекущими глазами,
До этих глаз ведь целый день ходьбы!
Ну я пойду, допустим: что мне стоит
Проделать ежедневный солнца путь,
Чтоб выслушать из уст твоих простое,
Улыбчивое: «Хочешь отдохнуть?»
Но ты оберегаема, и будет
Обидно истолкован мой приход
Во вред тебе. И чей-то взор осудит,
И скосится в усмешку чей-то рот.
Налгать — «уехать на три дня к подруге» —
И очутиться у озер в лесу,
Где будут дни насыщенно-упруги
И выявят предельную красу.
Но — как, когда с минуты на минуту
Проехать должен тот, кому родня
Тебя лелеет, всяческую смуту
От дней твоих заботливо гоня?
И вот, разъединенные лесами,
Тоскуем мы и все чего-то ждем.
О, женщина с влекущими глазами,
В чей дом приходят солнечным путем!
Есть старинное преданье,
Что навеки рай земной
Загражден нам в наказанье
Непреклонною судьбой;
Что дверей его хранитель —
Ангел с пламенным мечом;
Что путей в сию обитель
Никогда мы не найдем.Нет, друзья! вы в заблужденье!
Есть на свете Божий рай!
Есть! и любит Провиденье
Сей подобный небу край!
Там невидим грозный мститель —
Ангел с пламенным мечом, -
Там трех ангелов обитель,
Данных миру божеством! Не страшит, но привлекает
Их понятный сердцу взор!
Сколь улыбка их пылает!
Сколь их сладок разговор!
В их приюте неизвестно —
Что порок, что суета!
Непорочностью небесной
Их прекрасна красота! Ты, который здесь уныло
Совершаешь путь земной,
К ним приди — их образ милый
Примирит тебя с судьбой.
Ах! друзья, кто здесь их знает,
Кто им жертвует душой,
Тот отдать не пожелает
За небесный рай — земной!
Нас не призвал посланник божий
В свой час, как братьев, от сетей,
И долго были непохожи
Изгибы наших двух путей.
Ты был безумием и верой
На высь Фавора возведен;
Как Данте, яростной пантерой
Был загнан я на горный склон.
Но на высотах, у стремнины,
Смутясь, мы встретились с тобой.
Со мною был — мой жезл змеиный,
С тобой — твой посох костяной.
И в темный путь пошли мы рядом…
Но кто-то третий близко был.
Палящей страстью, жгучим ядом,
Он нашу, душу опалил.
И — помню — кроя в сердце муку,
Как смертный, впившийся кинжал,
Братоубийственную руку
Я на поэта подымал…
И что ж! на пламени сомненья,
Что злобно зыблила вражда,
Сковались тайной цепи звенья,
Нас съединившей навсегда.
Я, в миги страшные, измерил
Твоих безумий правоту,
И ты, восторженный, поверил
В мою спокойную мечту.
Пойдем ли дальше в путь единый,
Иль каждому — удел иной,
Тебе дарю я жезл змеиный,
Беру твой посох костяной.
День ярко гаснет на откосах,
Клубится сумрак по земле.
Да будет мне твой белый посох
Путеводителем во мгле!
О чем тоска и сокрушенье,
О чем вседневная печаль,
Роптанья, слезы, сожаленье —
Что тратим мы, чего нам жаль? Ужель несчастье жизни краткой
Для нас мучительней всего,
А счастье так полно и сладко,
Что стоит плакать без него?..Пловцов минутных в бурном море
Земное счастье неполно,
И побеждать земное горе
Довольно силы нам дано.Страданье наше, наша мука,
Когда их сносим мы с мольбой,
За счастье прочное порука
В дому другом, в стране святой; Не вечен мир, не вечны люди,
Покинем мы минутный дом,
На волю вылетит из груди
Душа эфирным мотыльком, —И станут перлами все слезы
Сиять в лучах ее венца,
И пусть страданья, мягче розы,
Ей путь устелют в дом отца.Не часто ль ходим мы с отвагой
По топким тундрам и горам,
Когда хоть мир единый блага
Найти за ними мнится нам? Зачем же ропот на страданья,
Зачем по мрачному пути
Мятежной жизни без роптанья,
С отвагой той же не идти; Когда, порою так же трудный,
От бед житейских и забот
Тот путь не к радости минутной,
К блаженству вечному ведет?
Не только здесь, у стен Кремля,
Где сотням тысяч — страшны, странны,
Дни без Вождя! нет, вся земля,
Материки, народы, страны,
От тропиков по пояс льда,
По всем кривым меридианам,
Все роты в армии труда,
Разрозненные океаном, —
В тревоге ждут, что будет впредь,
И, может быть, иной — отчаян:
Кто поведет? Кому гореть,
Путь к новой жизни намечая?
Товарищи! Но кто был он?
Воль миллионных воплощенье!
Веков закрученный циклон!
Надежд земных осуществленье!
Пусть эти воли не сдадут!
Пусть этот вихрь все так же давит!
Они нас к цели доведут,
С пути не сбиться нас — заставят!
Но не умалим дела дел!
Завета трудного не сузим!
Как он в грядущее глядел,
Так мир сплотим и осоюзим!
Нет «революций», есть — одна:
Преображенная планета!
Мир всех трудящихся! И эта
Задача — им нам задана!
В лицо мне ветром терпким
Задышала
И повторила степь
Мой твердый шаг.
Я наново живу,
Я начал все сначала,
И никогда я не жил
Жадно так.
Я поднял голову.
Мой взор открыт и весел,
Мой каждый мускул
Ртутью нагружен,
И ненависть свою,
Как никогда, я взвесил,
Так жаден я
И так насторожен.
А вдруг врага
Таит степная скрытность?
Следит за мной,
В меня нацелив глаз,
Всем сердцем стережет…
Оно не пощадит нас:
Выслеживает,
В тишине таясь.
И я прижал ружье,
Подстерегая.
И в сердце кровь
Замедлилась на миг.
И крик срывается —
Последний крик…
Так метко во врага
Не целил никогда я!
Путь в гору.
Ясное синеет небо,
Страна вся в зелени, —
В цветеньи кирпичей.
Нет, никогда мой гнев
Таким созревшим не был,
И никогда любви
Не знал я горячей!
Блажен, кто мудрости высокой
Послушен сердцем и умом,
Кто при лампаде одинокой
И при сиянии дневном
Читает книгу ту святую,
Где явен божеский закон:
Он не пойдет в беседу злую,
На путь греха не ступит он.Ему не нужен путь разврата;
Он лишний гость на том пиру,
Где брат обманывает брата,
Сестра клевещет на сестру;
Ему не нужен праздник шумной,
Куда не входят стыд и честь,
Где суесловят вольнодумно
Хула, злоречие и лесть.Блажен!.. как древо у потока
Прозрачных, чистых, светлых вод
Стоит, — и тень его широка
Прохладу страннику дает,
И зеленеет величаво
Оно, красуяся плодом,
И своевременно и здраво
Растет и зреет плод на нем, -Таков он, муж боголюбивый;
Всегда, во всех его делах
Ему успех, а злочестивый…
Тот не таков; он словно прах!..
Но злочестивый прав не будет
Он на суде не устоит,
Зане господь не лестно судит
И беззаконного казнит.
О, как ты пуст и нем!
В осенней полумгле
сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
великим тяготением распада.
О, как ты нем!
Ужель твоя судьба
в моей судьбе угадывает вызов,
и гул плодов, покинувших тебя,
как гул колоколов, тебе не близок?
Великий сад!
Даруй моим словам
стволов круженье, истины круженье,
где я бреду к изогнутым ветвям
в паденье листьев, в сумрак вожделенья.
О, как дожить
до будущей весны
твоим стволам, душе моей печальной,
когда плоды твои унесены,
и только пустота твоя реальна.
Нет, уезжать!
Пускай когда-нибудь
меня влекут громадные вагоны.
Мой дольний путь и твой высокий путь —
теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад!
Надолго ль?.. Навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
великий сад, роняющий года
на горькую идиллию поэта.
Там на море-Океане,
Там на острове-Буяне,
Светит камень-Алатырь,
А кругом и даль и ширь
На огне там есть доска,
На доске лежит тоска,
Не одна тоска, смотри,
Не одна, а тридцать три.
И мечутся тоски,
Кидаются тоски,
И бросаются тоски,
Вдоль дороги, вдоль реки.
Через все пути-дороги,
Через горы крутороги,
Перепутьем и путем,
Мчатся ночью, мчатся днем.
Дева смотрит вдоль реки,
Вы мечитесь к ней, тоски,
К деве киньтесь вы, тоски,
Опрокиньтесь вы, тоски,
Киньтесь в очи, бросьтесь в лик,
Чтобы мир в глазах поник,
И в сахарные уста,
Чтоб страдала красота.
Чтобы молодец был ей
Света белого милей,
Чтобы Солнце ослепил,
Чтобы Месяцем ей был.
Так, не помня ничего,
Чтоб плясала для него,
Чтобы тридцать три тоски
Были в пляске позвонки.
Чтоб кидалася она,
И металася она,
И бросалася она,
И покорна, и нежна.
Как нитка-паутиночка,
Среди других дорог
Бежит, бежит тропиночка,
И путь ее далек.
Бежит, не обрывается,
В густой траве теряется,
Где в гору поднимается,
Где под гору спускается
И путника усталого —
И старого и малого —
Ведет себе, ведет…
В жару такой тропинкою
Идешь, идешь, идешь,
Уморишься, намаешься —
Присядешь, отдохнешь;
Зеленую былиночку
В раздумье пожуешь
И снова на тропиночку
Встаешь.
Тропинка продолжается —
Опять в траве теряется,
Опять в овраг спускается,
Бежит через мосток,
И в поле выбирается,
И в поле вдруг кончается —
В родной большак вливается,
Как в реку ручеек.Асфальтовое, новое,
Через леса сосновые,
Через луга медовые,
Через поля пшеничные,
Полянки земляничные, -
Во всей своей красе, -
Дождем умыто, росами,
Укатано колесами,
Раскинулось шоссе!
Идет оно от города,
Ведет оно до города,
От города до города.
Иди себе, иди,
По сторонам поглядывай,
Названья сел угадывай,
Что будут впереди.Устанешь — место выберешь,
Присядешь отдохнуть,
Глядишь — дорогой дальнею
И катит кто-нибудь.
Привстанешь, чтоб увидели,
Попросишь подвезти.
Эх, только б не обидели
И взяли по пути!.. И старыми и новыми
Колесами, подковами
И тысячами ног
Укатанных, исхоженных,
По всей стране проложенных
Немало их, дорог —
Тропинок и дорог! Веселые, печальные,
То ближние, то дальние,
И легкие, и торные —
Извилистые горные,
Прямые пешеходные,
Воздушные и водные,
Железные пути…
Лети!..
Плыви!..
Кати!..
Мной владеет жар тревоги,
Он ведет мою мечту.
Люди медлят на пороге,
Я сверкаю на лету.
Мной владеет дух тревожный,
Ранит, жалит, гонит прочь.
Миг касанья — праздник ложный,
Тут нельзя душе помочь.
Манит берег неизвестный,
Восхотевший досягнул: —
Мир широк был — стал он тесный.
Замер Моря дальний гул.
В путь, моряк. В иные страны.
Стань, глядящий, у руля.
Сказку ткут в морях туманы.
Свежесть в скрипах корабля.
Это я водил круженья
Финикийских кораблей,
И людские достиженья
Разбросал среди морей.
Скандинавские драконы,
Бороздившие моря,
Я, презревший все законы,
Вел, как день ведет заря.
Мной живут в Океани́и
Вырезные острова,
Мной живут пути морские,
Только мною жизнь жива.
Куда ни посмотришь — под липой, в тени,
С подружкою паренек;
А я-то — господь, спаси, сохрани! —
Один как перст, одинок.
Увижу таких вот счастливцев двоих —
И тоской сжимается грудь:
И я ведь любимой моей жених,
Да только не близкий к ней путь.
Терпел я разлуку как только мог,
Но больше не в силах ждать.
Я вырежу трость, увяжу узелок,
Отправлюсь но свету блуждать.
Пройдет в пути и день и другой,
И город увижу я вдруг;
Стоит он в устье, над рекой,
Три грозных башни вокруг.
Вот тут-то конец тревоге моей,
Настанут светлые дни;
Вот тут-то бродить мне с подружкою, с ней,
Под липами, в тени.
Ровное, чистое,
Поле путистое,
Путь убегает — куда?
К недостижимому,
Счастью любимому.
Счастье, блеснешь ли когда?
Только пойдешь к тебе,
Только речешь Судьбе
Дай же мне, дай мне мой Рай, —
Поле меняется,
Путь затрудняется,
Рытвины, вот, примечай.
Темные пропасти,
Страшные лопасти
Жадно-разъятых цветов,
Дьяволом сеянных,
Ведьмой взлелеянных,
Ведьмой повторности снов.
Тех же все тающих,
Ум ослепляющих,
В омут ведущих, во рвы
Сонными чарами,
Чадом, кошмарами
Дышат все стебли травы.
И засыпаешь ты,
Сонно блуждаешь ты,
Падаешь, тянешься ввысь
Ты изуродован,
Весь обнародован,
Явность ты, липкость, и склизь.
Сыты ли лопасти?
Полны ли пропасти?
Кто их наполнит, и чем?
В снах повторительных,
Вечно-мучительных,
Слей ты, и глух ты, и нем.
Вдруг все окончено
То, что утончено,
Рвется, бледнеет — и вот
Снова на воле ты,
Снова на поле ты,
Снова дорога — зовет
Разжигатель неуемный —
Я кочую по фронтам.
Мой вагон дырявый, темный
Нынче здесь, а завтра там.Плут иль трус — моя добыча:
Опозорю, засмею.
Я, повсюду нос свой тыча,
Зря похвал не раздаю.Рожи лодырей малюя,
Их леплю на все углы.
Но когда кого хвалю я,
Значит, стоит он хвалы.Шляхта подлая, тупая
Понапрасну нос дерет.
Отступая, наступая,
Мы идем вперед, вперед.Путь известен: до Варшавы.
Видел место я вчера,
Где наводят переправы
Наши чудо-мастера.Красным штабом самый точный
Обозначен им урок:
«Нужен мост на диво прочный
В срок — кратчайший. Жесткий срок».Молотки стучат задорно.
Топоры звенят-поют.
Средь высоких свай проворно
Чудо-техники снуют.Через Неман на Варшаву
«Шьют» стальную колею.
Всем путейцам нашим славу
Я охотно пропою.Не напрасно путь здесь ляжет.
Красный фронт наш дал зарок:
Чванной шляхте он покажет,
Что такое «жесткий срок».
Придет пора преображенья,
Конец житейского пути,
Предсмертной муки приближенье
Заслышу в ноющей груди,
И снидет ангел к изголовью,
Крестом трикраты осеня,
С неизъяснимою любовью
И грустью взглянет на меня;
Опустит очи и чуть внятно,
Тоскливо скажет: «Решено!
Под солнцем жизнь не беззакатна,
Чрез час ты — мира не звено.
Молись!» — и буду я молиться,
И горько плакать буду я,
И сам со мною прослезится
Он, состраданья не тая.
Меня учить он будет звукам
Доступных господу молитв,
И сердце, преданное мукам,
В груди их глухо повторит.
Назначит смертную минуту
Он, грустно голову склоня,
И робко спрашивать я буду:
Господь простит ли там меня?
Вдруг хлад по жилам заструится,
Он скажет шепотом: «Сейчас!»
Святое таинство свершится,
Воскликнут ближние: «Угас!»
Вдруг… он с мольбой закроет очи,
Слезой зажжет пустую грудь
И в вечный свет иль к вечной ночи
Душе укажет тайный путь…
Зачем меня на части рвете,
Клеймите именем раба?..
Я от костей твоих и плоти,
Остервенелая толпа!
Где логика? Отцы — злодеи,
Низкопоклонники, лакеи,
А в детях видя подлецов,
И негодуют и дивятся,
Как будто от таких отцов
Герои где-нибудь родятся?
Блажен, кто в юности слепой
Погорячится и с размаху
Положит голову на плаху…
Но кто, пощаженный судьбой,
Узнает жизнь, тому дороги
И к честной смерти не найти.
Стоять он будет на пути
В недоумении, в тревоге
И думать: глупо умирать,
Чтоб им яснее доказать,
Что прочен только путь неправый;
Глупей трагедией кровавой
Без всякой пользы тешить их!
Когда являлся сумасшедший,
Навстречу смерти гордо шедший,
Что было в помыслах твоих,
О публика! одну идею
Твоя вмещала голова:
«Посмотрим, как он сломит шею!»
Но жизнь не так же дешева! Не оправданий я ищу,
Я только суд твой отвергаю.
Я жить в позоре не хочу,
Но умереть за что — не знаю.
Царица южная Балькис
Грядет к престолу Соломона
Влекут, влекут его знамена
Царицу южную Балькис!
Ифрит лазурный и Ивлис,
Злой гений, враг святого трона,
Царицу южную Балькис
Влекут к престолу Соломона.
Лазурноокий Гиацинт
Был морем выброшен на скалы,
Когда душа любви искала.
Лазурноокий Гиацинт
Изранен щебнем. Приласкала
Балькис его, дав даже бинт.
Лазурноокий Гиацинт
Был морем выброшен на скалы.
Балькис забыла для него
Свой путь, свой сан, свое значенье.
Чтоб облегчить его мученья,
Она забыла для него.
А он, изведав облегченье,
Ее покинул. Для чего
Она забыла для него
Свой путь, свой сан, свое значенье?
Дальнейший путь ей запрещен
Ифритом, гением лазурным.
Ивлис победой восхищен:
Дальнейший путь ей запрещен.
Тогда, томясь порывом бурным,
Скорбит царица: «Соломон!
Мне путь священный запрещен
Ифритом, гением лазурным…»
Над Гиацинтом правит суд
Балькис, премудрая царица.
Он пойман! вот его ведут!..
Она над ним свершает суд,
Она убить его грозится…
Но грезы вдаль ее несут —
И свой оканчивает суд
Прощеньем мудрая царица.
Спешит лазоревый Ифрит
Направить путь ее к Сарону,
И осеняет ей корону
Крылом лазоревый Ифрит.
Он вдохновенно говорит:
— Готовься в жены Соломона! —
И вновь ликующий Ифрит
Ведет Балькис в поля Сарона.
первый голос
Пора! Завершены все сроки,
мир опьянен и побежден…
Иду туда, где Крест высокий,
и где Безгласный пригвожден.
Там в ликованья исступленном
свершу свой танец у Креста
и обовью венком зеленым
чело терновое Христа.
Свободным тирса мановеньем
мне язвы заживить дано,
моим последним дерзновеньям —
в святой сосуд вмешать вино,
и смех зари, и сумрак хмурый
в единой светотени слить
и леопардовою шкурой
ребро пронзенное укрыть.
второй голос
Иди! Но станешь сам Иуда,
едва в пути промедлишь миг!
Иди! Но нет пути оттуда
тому, кто в тайну тайн проник!
Иди! Мой Крест высок и прям,
на нем Безгрешный и Закланный,
впервые сердце дрогнет там,
и там падешь ты бездыханный!
(ГИПОТЕЗА)
Из вечности музыка вдруг раздалась
И в бесконечность она полилась,
И хаос она на пути захватила,—
И в бездне, как вихрь, закружились светила:
Певучей струной каждый луч их дрожит,
И жизнь, пробужденная этою дрожью,
Лишь только тому и не кажется ложью,
Кто слышит порой эту музыку Божью,
Кто разумом светел,— в ком сердце горит.
(ГИПОТЕЗА)
Из вечности музыка вдруг раздалась
И в бесконечность она полилась,
И хаос она на пути захватила,—
И в бездне, как вихрь, закружились светила:
Певучей струной каждый луч их дрожит,
И жизнь, пробужденная этою дрожью,
Лишь только тому и не кажется ложью,
Кто слышит порой эту музыку Божью,
Кто разумом светел,— в ком сердце горит.
Алкид, Алкмены сын,
Столь славный мужеством и силою чудесной,
Однажды, проходя меж скал и меж стремнин
Опасною стезей и тесной,
Увидел на пути, свернувшись, будто ёж
Лежит, чуть видное, не знает, что такое.
Он раздавить его хотел пятой. И что ж?
Оно раздулося и стало боле вдвое.
От гневу вспыхнув, тут Алкид
Тяжелой палищей своей его разит.
Глядит,
Оно страшней становится лишь с виду:
Толстеет, бухнет и растет,
Застановляет солнца свет,
И заслоняет путь собою весь Алкиду.
Он бросил палицу и перед чудом сим
Стал в удивленьи недвижим.
Тогда ему Афина вдруг предстала.
«Оставь напрасный труд, мой брат!» она сказала:
«Чудовищу сему название Раздор.
Не тронуто, — его едва приметит взор;
Но если кто с ним вздумает сразиться, —
Оно от браней лишь тучнее становится,
И вырастает выше гор».
КНЯЗ. ПЕТРУ АНДРЕЕВИЧУ ВЯЗЕМСКОМУ.
По прочтении его стихотворения: Тому сто лет!
Правдиво, нравне с Пророком,
Быв древле чествуем поэт:
Орлиным созерцает оком
Он тайники минувших лет!
Взлетает мыслью в свод небесный,
Нисходит моря в глубину;
Все вопрошает, лист древесный
И в берег бьющую волну…
Могучих полон вдохновений,
Земных чуждаяся даров,
Поет,—и звуком песнопений
Пленяет избраяник богов!…
Скажите-жь, князь, где краски взяли,
Тот огнь, с которым так тепло
России Вы пересказали
Тому сто лет, что протекло?
Карамзина от колыбели
Вы проследили светлый путь;
Во глубь души его прозрели,
Сумели в сердце заглянуть!
Историк-гражданин пред ими
Воскреснул, свея сон могил,
И нас, певучими словами,
На путь добра благословил!
Волшебной прелестью одели
Вы сердца искренний разсказ!…
И, мнилось нам, когда Вы пели,
Что жемчуг сыпался на нас!
Я предрассудков враг, но я не чужд гаданья
Над тайной участью цветущего созданья,
Вступающего в свет с чувствительной душой
И сердцем трепетным. Что будет? Боже мой!
Что деву юную ждет в этом мире строгом,
Богатом в горестях, а в радостях убогом?
Какой ей в жизни путь судьбой определен?
Кто будет спутник ей? Кто будет этот он?
И мне хотелось бы не пошлые приветы
Ей дать в приданое, но добрые советы,
И на далекий путь снабдить ее притом
Дорожной грамотой, хранительным листом.
«О рок земной! Смягчись, — рукою всемогущей
Созданью нежному дай светлый день грядущий! —
Так с теплой просьбою взываю я к судьбе. —
Не изомни цветка, врученного тебе!
Злой бурей не обидь едва расцветшей розы!»
А там, от тихих просьб переходя в угрозы,
Я повелительно судьбе в глаза смотрю
И, пальцем ей грозя: «Так помни ж!» — говорю,
Как будто бы она должна быть мне послушна,
А та на всё глядит спокойно, равнодушно.
Она идет — вы слышите шаги? —
Распутница из дальнего Толедо.
Ее глаза темны. В них нет ни зги.
В ручном мешке — змея, исчадье бреда.
Та путница нехороша собой:
Суха, желта, румянец нездоровый…
И вьется шарф — отчасти голубой,
Отчасти ослепительно пунцовый…
Ее ненасыщаемая страсть
Непривередлива и небрезглива.
Над кем она распространяет власть,
Тот подчиняется ей торопливо.
Кто б ни был ты: почтенный семьянин,
Распутник зрелых лет, невинный отрок, —
Уж как пути свои ни измени,
Найдет, — и тело с нею распростерто…
И женщинам, и девушкам не скрыть
Тел, обреченных в чувственность трибаде:
Лесбийской ей захочется игры —
Долой напрядывающие пряди!
Когда ж она восхочет всей семьи,
Томит в объятьях всех поочередно
И, из мешка не выпростав змеи,
Изласканных дает ей жалить со дна…
Куда ведет тебя, беспутный путь,
Весь в стружках гробовых из-под рубанка?
К кому из нас ты вздумаешь прильнуть
В своей ужасной нежности, испанка?
Приди, мой добрый, милый Гений,
Приди беседовать со мной!
Мой верный друг в пути мучений,
Единственный хранитель мой! С тобой уйду от всех волнений,
От света убегу с тобой,
От шуму, скуки, принуждений!
О, возврати мне мой покой! Главу с тяжелыми мечтами
Хочу на грудь твою склонить
И на груди твоей слезами
Больную душу облегчить! Не ты, не ты моим страданьем
Меня захочешь упрекать,
Шутить над теплым упованьем
И сердце разумом терзать! Но было время — разделенья
От братии ждал я, от друзей, -
Зачем тоски и наслажденья
Я не берег от их очей! Безмолвный страж моей святыни, -
Я стану жить в одном себе:
О ней я говорю отныне,
Хранитель, одному тебе! О ней! ее я обожаю,
Ей жизнь хотел бы я отдать!
Чего же я, чего желаю?
Чего желать? — любить, страдать! Приди, о ты, мой добрый Гений,
Приди беседовать со мной,
Мой верный друг в пути мучений,
Единственный сопутник мой!
На Восток мы завтра улетаем,
Самолет уходит поутру.
Там течет Амур — река родная
Нашей Волге, нашему Днепру.
Летим мы, товарищ, дорогой высокой,
Наш путь над тайгою пролег.
Байкал мой глубокий,
Амур мой широкий,
Мой Дальний советский Восток!
Там шумит тайги седое море,
Океан гремит в полночный час.
Край ты мой, далекое Приморье,
Как ты близок каждому из нас!
Над тобой шумят ветра и бури,
Только им наш путь не преградить.
Кто хоть раз увидел Приамурье,
Тот его не мог не полюбить!
Край ты наш, могучий и родимый,
Если грянут грозные бои —
Никому тебя не отдадим мы,
Часовые верные твои.
На Восток уходят самолеты,
Танков ход нельзя остановить.
В бой пойдут танкисты и пилоты
На чужой земле врага разбить!
Летим мы, товарищ,
Наш путь над тайгою пролег
Байкал мой глубокий, Амур мой широкий,
Мой Дальний советский Восток!
Были когда-то три страстныя,
Были три вещих Сестры.
Старшую звали Ласкавицей,
Среднюю звали Плясавицей,
Младшую звали Летавицей,
Жили они для игры.
Жили они для веселия,
Взять, заласкать, заплясать.
Что жь, говорят, в самом деле я
Сердце-то буду вязать?
Так говорили. И с каждою
То же все было одно:
Взманят, замучают жаждою,
Бросят на самое дно.
Ум заласкает Ласкавица,
Пляской закружит Плясавица,
В лете, в полете Летавица
Души закрутит в звено.
Но от игранья безпечнаго
Рок им велел отойти.
В Небе, у самаго Млечнаго,
В Вечность потока, Пути,
Светят три звездочки малыя,
Век им быть в месте одном,
Вечно они запоздалыя,
Возле Пути, но не в нем.
Звезды дорогою Млечною
Быстро бегут и бегут,
В новую жизнь, безконечную,
Эти же вечно все тут.
Светятся Сестры-Красавицы,
Да, но на месте одном,
В собственной сети Лукавицы,
Возле Пути, но не в нем.