1Через Красные ворота я пройду
Чуть протоптанной тропинкою к пруду.Спят богини, охраняющие сад,
В мерзлых досках заколоченные, спят.Сумрак плавает в деревьях. Снег идет.
На пруду, за «Эрмитажем», поворот.Чутко слушая поскрипыванье лыж,
Пахнет елкою и снегом эта тишьИ плывет над отраженною звездой
В темной проруби с качнувшейся водой.
19212Бросая к небу колкий иней
И стряхивая белый хмель,
Шатаясь, в сумрак мутно-синий
Брела усталая метель.В полукольце колонн забыта,
Куда тропа еще тиха,
Покорно стыла Афродита,
Раскинув снежные меха.И мраморная грудь богини
Приподнималась горячо,
Но пчелы северной пустыни
Кололи девичье плечо.А песни пьяного Борея,
Взмывая, падали опять,
Ни пощадить ее не смея,
Ни сразу сердце разорвать.
19163Если колкой вьюгой, ветром встречным
Дрогнувшую память обожгло,
Хоть во сне, хоть мальчиком беспечным
Возврати мне Царское Село! Бронзовый мечтатель за Лицеем
Посмотрел сквозь падающий снег,
Ветер заклубился по аллеям,
Звонких лыж опередив разбег.И бегу я в лунный дым по следу
Под горбатым мостиком, туда,
Где над черным лебедем и Ледой
Дрогнула зеленая звезда.Не вздохнуть косматым, мутным светом,
Это звезды по снегу текут,
Это за турецким минаретом
В снежной шубе разметался пруд.Вот твой теплый, твой пушистый голос
Издали зовет — вперегонки!
Вот и варежка у лыжных полос
Бережет всю теплоту руки.Дальше, дальше!.. Только б не проснуться,
Только бы успеть — скорей! скорей! -
Губ ее снежинками коснуться,
Песнею растаять вместе с ней! Разве ты не можешь, Вдохновенье,
Легкокрылой бабочки крыло,
Хоть во сне, хоть на одно мгновенье
Возвратить мне Царское Село!
19224Сквозь падающий снег над будкой с инвалидом
Согнул бессмертный лук чугунный Кифаред.
О, Царское Село, великолепный бред,
Который некогда был ведом аонидам! Рожденный в сих садах, я древних тайн не выдам.
(Умолкнул голос муз, и Анненского нет…)
Я только и могу, как строгий тот поэт,
На звезды посмотреть и «всё простить обидам».Воспоминаньями и рифмами томим,
Над круглым озером метется лунный дым,
В лиловых сумерках уже сквозит аллея, И вьюга шепчет мне сквозь легкий лыжный свист,
О чем задумался, отбросив Апулея,
На бронзовой скамье кудрявый лицеист.
Декабрь 1921
Затекшие пальцы болят,
И веки болят на опухших глазах…
Швея в своем жалком отрепье сидит
С шитьем и иголкой в руках…
Шьет — шьет — шьет,
В грязи, в нищете, голодна,
И жалобно горькую песню поет —
Поет о рубашке она.
«Работай! работай! работай,
Едва петухи прокричат!
Работай! работай! работай,
Хоть звезды сквозь кровлю глядят!
Ах, лучше бы мне пропадать
В неволе у злых басурман!
Там нечего женщине душу спасать,
Как надо у нас христиан.
Работай! работай! работай,
Пока не сожмет головы как в тисках!
Работай! работай! работай,
Пока не померкнет в глазах!
Строчку — ластовку — во́рот —
Во́рот — ластовку — строчку…
Повалит ли сон над шитьем — и во сне
Строчишь все да рубишь сорочку.
О братья любимых сестер!
Опора любимых супруг, матерей!
Не холст на рубашках вы носите — нет! —
А жизнь безотрадную швей.
Шей! шей! шей!..
В грязи, в нищете, голодна,
Рубашку и саван одною иглой
Я шью из того ж полотна!
Но что мне до смерти? Ее не боюсь,
И сердце не дрогнет мое,
Хоть тотчас костлявая гостья приди.
Я стала похожа сама на нее.
Похожа от голоду я на нее…
Здоровье не явится вновь.
О Боже! зачем это дорог так хлеб,
Так дешевы тело и кровь?
Работай! работай! работай!
Мой труд бесконечный жесток.
А плата? Отрепье, солома в углу
Да черствого хлеба кусок.
Скамейка да стол — голый пол —
Убогая кровля сквозится…
И то́ любо мне, как на серой стене
Порой моя тень отразится.
Работай! работай! работай
От боя до боя часов!
Работай! работай! работай,
Как каторжник в тьме рудников!
Строчка — ластовка — во́рот —
Во́рот — строчка — рубец…
Застелет глаза, онемеет рука,
И сердце замрет под конец.
Работай! работай! работай,
Когда леденеет в окошке стекло!
Работай! работай! работай,
Когда и светло и тепло —
И ласточки, к выступам кровли лепясь,
Щебечут в сиянии дня,
И кажут мне яркие спинки свои,
И дразнят весною меня.
О! только бы раз подышать
Дыханьем лугов, полевыми цветами!
Вверху только небо одно,
Трава и цветы под ногами.
О! только бы час лишь пожить
Блаженством младенческих лет,
Когда я не знала, что буду ценить
Дороже прогулки обед!
О! только бы час лишь один!
Лишь миг!.. чтоб душа ожила…
Любовь и надежда! и мига вам нет:
Все время печаль отняла.
Поплакать бы — легче бы сердцу от слез…
Нет, слезы мои! не теките!
Иголке моей не мешайте вы шить!
Шитья моего не мочите!»
Затекшие пальцы болят,
И веки болят на опухших глазах…
Швея в своем жалком отрепье сидит
С шитьем и иголкой в руках…
Шьет — шьет — шьет,
В грязи, в нищете, голодна,
И жалобно горькую песню поет…
Иль песня та к вам, богачи, не дойдет?..
Поет о рубашке она.
Грозою освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист! Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон? Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать.)
Над тобой склоняется
Плачущая мать: Валенька, Валюша!
Тягостно в избе.
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты,
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.На щеке помятой
Длинная слеза…
А в больничных окнах
Движется гроза.Открывает Валя
Смутные глаза.От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.А внизу, склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных
Губ не освежить —
Валентине больше
Не придется жить.— Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла, -
Чтоб было приданое,
Крепкое, недраное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.Пусть звучат постылые,
Скудные слова —
Не погибла молодость,
Молодость жива! Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.Валя, Валентина,
Видишь — на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!» —
Восклицает гром.В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.«Я всегда готова!» —
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.И, припав к постели.
Изнывает мать.За оградой пеночкам
Нынче благодать.Вот и все! Но песня
Не согласна ждать.Возникает песня
В болтовне ребят.Подымает песню
На голос отряд.И выходит песня
С топотом шаговВ мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
Песней сладостных Царица,
Мать восторга, Каллиопа!
Из небеснаго чертога
Преклонись к моленью сына!
Он, тобою вдохновенный,
Принял лиру златострунну
От тебя перед престолом
Добродетели небесной —
Принял с тем, чтобы, в восторге,
Петь небесну добродетель —
Ты сама его учила
Прославлять святую правду,
Велелепие Природы,
И в Природе чтима Бога.
Слух ко мне склони, Богиня!
Иль посли мою мне лиру
На крылах послушных ветров;
Иль сама ко мне явися,
На брега сойди Непрядвы!
Здесь цветы благоухают;
Здесь желтеет всюду жатва;
Здесь смеется луг зеленый!
Ждет тебя сама Диана;
Уклонясь под сень дубравы,
В гроте сладостной прохлады,
На одре роскошной неги
В полдень жаркой отдыхает
Звероловная Богиня;
Тщетно ждет приятных песней;
Нимфы здешния безмолвны
Ищут фавнов по дубравам! —
Кто Прекрасную утешит?…
Сниди, сниди Каллиопа!..
Ждут тебя Помона, Флора,
Ореады, Нереиды,
Дщери резвыя, младыя
Тихоплещущаго Дона.
Ждут тебя… приди, Богиня!
Храм оставь твой златоверхий,
И явленьем благодатным
Благовонный сад при-Донский
Обрати в сады Парнасса!
Научен тобой—с тобою,
На твоей волшебной лир
Буду петь поля и рощи,
Славить прелести Природы;
Иль под сумраком вечерним,
Пробужденный к восхищенью
Шумом легкаго зефира,
Возпален делами Славных,
Воспою… и бранны тени
Наших прадедов-героев
В светлом месяца блистаньи
Тихо спустятся к Непрядве:
Зазвенят мечи, и стрелы
Засвистят под облаками,
Вздрогнут гробы побежденных,
И Димитрий в сонме бранных
С тучи взглянет на Непрядву,
„Здесь—речет—я мстил за Россов,
„Здесь низринул в ад Мамая!“
Россы, глас его услышав,
Вновь о памяти Героя
Вновь душей возвеселятся!..
Так я буду петь, Богиня,
От любви склоняясь к брани,
И от брани к мирным сеням
Сельской жизни благодатной,
Нимфы песнь мою услышат,
И приникнув к тихой урне,
Дон, венчанный осокою,
Легким струй своих плесканьем
Будет вторить звукам лиры,
И тогда, когда в туман
Тень моя носится будет
Над моим безмолвным гробом,
И тогда моя здесь память
Громозвучным водопадом,
Потрясающим утесы,
Для потомства сохранится;
И тогда, к громам Героев
Приобыкшее здесь Эхо
Не забудет древних песней
Их воспевшаго Поэта!
A теперь моя награда —
Поцелуй моей Надины,
И венок, ея руками
Для меня вчера сплетенный!
Симеоном крещен, по прозванью Валек,
И певун, и плясун, и на шутки ходок,
Залихватский ямщик в тарантасе дремал…
Вдоль речных камышей его путь убегал.
Под высокой дугой колокольчик чуть-чуть
Свою песню, ленясь, неохотно звенел.
Этой песне в ответ извивавшийся путь
Под ногами коней, осердяся, гудел.
Тихо месяц всплывал и верста за верстой
Тройка мерила путь в перевалку рысцой…
Чуя близкий покой, ржал гнедой коренник,
Но не слышал коня утомленный ямщик.
Вдруг плеснуло в реке… к камышам пробежал
По зеркальной воде зазмеившийся вал.
Раздались камыши и, сияя красой, —
Дочь студеной реки замерла над водой.
Тройку страх обуял от русалочьих глаз,
Осадила она, подвернув тарантас,
Поджимаясь, храпя, сбила на бок дугу
И топталась, дрожа и косясь на реку.
«Аль впервой на пути, али что невдомек».
Закричал на коней, просыпаясь, Валек.
И возжами тряхнул молодецкой рукой,
Но в оглоблях присел и уперся гнедой…
«Что неволишь коней, удалой молодец!
Погоди, загубил ты немало сердец,
Но русалки речной не изведал любви:
Подойди! я зажгу тебе пламя в крови.»
На русалку взглянул, как безумный Валек,
Бросил возжи коням и на мокрый песок,
Подбежав, перед ней на колени упал;
И за руки русалку, за белыя взял.
Притянул, обхватил и , от страсти горя́,
В ея алые губы губами впился,
Жадно в очи глядел, не разслышав в тиши,
Как, ломаясь, звенят и трещат камыши.
И по пояс в воде — не заметил Валек,
Как чешуйчатый хвост захлестнулся вкруг ног
И все ближе к лицу подступала река…
... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
К берегам, разбегались, волнуясь круги,
На песке под покровом студеной реки
За русалки любовь без креста схоронен,
Разметавшись, лежит Божий раб Симеон.
Из «Макбета» Ф. Шиллера
Первая
Попался мне один рыбак:
Чинил он, весел, сети!
Как будто в рубище бедняк
Имел златые горы!
И с песнью день и ночи мрак
Встречал беспечный мой рыбак.
Я ж поклялась ему давно,
Что все сердит меня одно…
Однажды рыбу он ловил,
И клад ему попался.
Клад блеском очи ослепил,
Яд черный в нем скрывался.
Он взял его к себе на двор:
И песен не было с тех пор!
Другие две
Он взял врага к себе на двор:
И песен не было с тех пор!
Первая
И вот где он, там пир горой,
Толпа увеселений —
И прочь, как с крыльями, покой
Быстрей умчался тени.
Не знал безумец молодой,
Что деньги ведьмы — прах пустой!
Вторая и третья
Не знал, глупец, средь тех минут,
Что наши деньги в ад ведут!..
Первая
Но бедность скоро вновь бежит,
Друзья исчезли ложны;
Он прибегал, чтоб скрыть свой стыд,
К врагу людей, безбожный!
И на дороге уж большой
Творил убийство и разбой…
Я ныне близ реки иду
Свободною минутой, —
Там он сидел на берегу,
Терзаясь мукой лютой!..
Он говорил: «Мне жизнь пуста!
Вы отвращений полны,
Блаженства, злата!.. вы мечта!..»
И забелели волны.
Из «Макбета» Ф. Шиллера
Первая
Попался мне один рыбак:
Чинил он, весел, сети!
Как будто в рубище бедняк
Имел златые горы!
И с песнью день и ночи мрак
Встречал беспечный мой рыбак.
Я ж поклялась ему давно,
Что все сердит меня одно…
Однажды рыбу он ловил,
И клад ему попался.
Клад блеском очи ослепил,
Яд черный в нем скрывался.
Он взял его к себе на двор:
И песен не было с тех пор!
Другие две
Он взял врага к себе на двор:
И песен не было с тех пор!
Первая
И вот где он, там пир горой,
Толпа увеселений —
И прочь, как с крыльями, покой
Быстрей умчался тени.
Не знал безумец молодой,
Что деньги ведьмы — прах пустой!
Вторая и третья
Не знал, глупец, средь тех минут,
Что наши деньги в ад ведут!..
Первая
Но бедность скоро вновь бежит,
Друзья исчезли ложны;
Он прибегал, чтоб скрыть свой стыд,
К врагу людей, безбожный!
И на дороге уж большой
Творил убийство и разбой…
Я ныне близ реки иду
Свободною минутой, —
Там он сидел на берегу,
Терзаясь мукой лютой!..
Он говорил: «Мне жизнь пуста!
Вы отвращений полны,
Блаженства, злата!.. вы мечта!..»
И забелели волны.
Ну, ребята,
Чур — молчок:
Будет сказка
про ВОЛЧОК!
I
Дело было в старину —
По старинке и начну:
Жил да был
Серый Волк.
Выл да выл
Серый Волк
Дни и ночи напролет
(Сам он думал,
Что поет).
Песню пел одну и ту же
Нет ее на свете хуже:
— Ухвачу-уу-у!
Укушу-у-у!
Утащу-у-у!
Удушу-у-у!
И — съем!
Волк — скажу вам наперед —
Хоть фальшивит,
Но не врет:
Тех, кто песню слушает,
Он охотно скушает.
Так представьте, каково
Слушать пение его!
Каково лесным зверятам
Жить
С таким артистом
Рядом!
До того он надоел
Всем, кого он недоел, —
Впору тоже
Волком взвыть!..
Стали думать —
Как тут быть…
И
ПРИДУМАЛИ!
II
Как-то утром
Волк проснулся,
Потянулся,
Облизнулся,
Спел любимую свою
(«Укушу да разжую!»)
И пустился — чин по чину —
На обед искать дичину.
Бегал-бегал…
Что за притча?!
«Где же, — думает, — добыча?
Нет ни пуха, ни пера,
Ни зайчишки, ни бобра,
Ни мышонка, ни лягушки,
Ни неведомой зверушки!»
А с верхушки старой ели
Две пичужки засвистели:
— Серый! Вся твоя еда
Разбежалась кто куда!
III
Да,
Зайцы убежали,
Птицы улетели,
Мышата-лягушата —
И те усвиристели,
И легкие, как тени,
Умчались прочь олени.
IV
И пришлось,
Ребята,
Волку
Зубы положить на полку
А на полку зубы класть
Это небольшая сласть!
…Серый Волк
Дня два крепился,
Все терпел невольный пост.
А на третий день
Вцепился
В свой же
Серый волчий хвост!
Так вцепился он в беднягу,
Что охотно дал бы тягу
(Убежал бы) —
Да шалишь:
От себя не убежишь!
И не в силах бедный хвост
Проглотить,
И не в силах вкусный хвост
Отпустить —
Вслед за собственным
Серым хвостом
Серый Волк
Завертелся винтом!
Он вертелся,
Он кружился,
Он крутился,
Он вращался,
И — само собой понятно!
Он
В кого-то
Превращался!
А когда он
Встал торчком —
Было поздно:
Стал Волчком!
Не сердитым,
Не голодным,
Развеселым,
Беззаботным,
Пестрым,
Звонким и блестящим —
Словом, самым настоящим
Замечательным волчком!
Сам
Мечтаю о таком!
V
Уж теперь он никого
Не обижает,
И его за это каждый
Уважает!
И поет теперь он песенку
Иную:
Развеселую,
Смешную,
Заводную:
— Жу-жу-жу, жу-жу-жу
Кого хочешь закружу!
Жу-жу-жу, жу-жу-жу —
Я с ребятами дружу!
То-то!
Край, обиженный Богом, унылый,
Где томится несчастный народ,
С нетерпеньем певца себе ждет;
Да! Ирландец, подавленный, хилый —
Жертва жгучих и грозных тревог —
От деревни до шумной столицы,
Истощенный, больной, желтолицый,
Дать бы темы богатые мог!
С Музой родину мы изучали!..
Стоны деток голодных слыхали,
Все волнуясь тревожной душой, —
В этом сумрачном царстве печали,
В этом царстве нужды роковой!
Посвятить свою гневную лиру
На служение жалкому миру
Нищеты—я с восторгом готов,
Озлобленный поэт земляков.
Их ужасная жизнь мне знакома,
Я в изнывшей Ирландии—дома!
Приучился глядеть я на муки
Обойденных судьбою людей,
С диким воплем ломающих руки: —
Не смутят меня грубые звуки
Дикой брани во мраке ночей.
О, соотчичи, милые дети!
Как заботливый, нежный отец,
Для измученных ваших сердец,
Право, сделать я рад все на свете —
Я желал бы вам страстно помочь,
Отогнавши все недуги прочь!
Ты велико, святое призванье,
Но сулишь мне гоненье, страданье; —
Ты опасно: за сына-раба
С Альбионом,—врагом «просвещенным,
В золотого кумира влюбленным», —
Неизбежною станет борьба!
Только бодрая Муза готова
Встретить смело тирана тупого
Гимном воле и мести: она
Каждый раз вдохновенья полна, —
Как, с проклятьем идя нам на встречу
Неприятель бросается в сечу!
Он не властен над мыслью нетленной
И над грезой крылатой: всегда —
Гордым мощью своей неизменной —
Не найдется приют без труда!
Устремив свое вещее око,
Мы и в дальнем грядущем, порой,
Много скрытых глубоко-глубоко,
Видим дивных картин пред собой!..
То не сны, а действительность! Ныне
Трудно верить, конечно, в нее: —
Но и странник в суровой пустыне
Может вдруг набрести на жилье; —
Чуть влачась по жаре нестерпимой,
Беспощадною жаждой томимый,
Под древесною тенью в пути
Может чистый ручей он найти!
Так и ты, о, сторонка родная,
Ни довольства, ни мира не зная,
Жгучим горем обята, живешь,
Но покой даже ты обретешь,
И твои унесутся невзгоды
В светлый праздник желанной свободы!
Под ее золотыми лучами
Будет в целой Ирландии пир,
Славный гимн запоют на весь мир
Люди с полными веры сердцами.
Жаль, что я там не буду,—в могиле
Вековечным окутанный сном, —
Но пока я не умер и в силе,
Угнетенной отчизны певцом
Заявить себя всюду сумею
С непокорною Музой моею!..
Созрела мысль, проект составлен,
И вот он вышел,— я погиб!
Я разорен, я обесславлен!
Дух века и меня подшиб!
Условья прессы подцензурной
Поняв практическим умом,
Плохой товар литературный
Умел я продавать лицом,
Провидя смелые затеи,
Читатель упивался всласть,
И дерзновенные идеи
Во мне подозревала власть.
Как я умел казаться новым,
Являясь тот же каждый день,
Твердя с унынием суровым
Одну и ту же дребедень!
Как я почтенных либералов,
Моих подписчиков пленял,
Каких высоких идеалов
Я перспективы им казал!
Я, впрочем, говорил не много,
Я только говорил: «Друзья!
Всегда останусь верен строго…»
Чему? Тут точки ставил я…
О точки! тонкие намеки!
О недомолвки и тире!
Умней казались с вами строки!
Как не жалеть о той поре?..
Прилично сдержан, строго важен,
Как бы невольно молчалив,
Я был бездействуя отважен,
Безмолвствуя — красноречив!
Являлся я живой картиной —
Гляди, любуйся, изучай!
Реке, запруженной плотиной,
Готовой хлынуть через край,
Готовой бешеным потоком
Сорвать мосты, разбить суда,
В моем бездействии жестоком
Я был подобен, господа!
Теперь — как быть?.. «Толковой строчки
В твоем изданье,— скажут,— нет!»
В ответ бы им поставить точки,
Но точки — будут ли ответ?
Заговорят: «Давай идею!»
Но что ж могу ответить им?
Одну идею я имею,
Что все идеи эти — дым!
Что в свете деньги только важны,
Что надо их копить, копить…
Что те лишь люди не продажны,
Которых некому купить!
Созрела мысль, проект составлен,
И вот он вышел,— я погиб!
Я разорен, я обесславлен…
Дух века и меня подшиб!
Еще не может быть исчислен
Убыток, по грозит беда:
Я больше не глубокомыслен,
Не радикал я, господа!
Не корифей литературы,
Теперь я жалкий паразит,
С уничтожением цензуры
Мгновенно рухнул мой кредит!
По кухне и счастьеН. А. Гнуни
Молчи, скрывайся и таи.
Молчи, скрывайсяТютчев
По кухне и счастье усвоено…
Я нежен,
А щеточник — тих:
Он волосы
Он волосыпонял по-своему,
Он делает
Щетки из них.
А мне они —
А мне они —целью и знаменем.
Я знаменем сделать
Я знаменем сделатьготов
И волосы
И волосычерного пламени,
И пламя
И пламягражданских трудов!..
Теперь я
Теперь япочувствовал это.
Теперь я
Теперь япрекрасно пойму.
Зимою —
Зимою —мерещится лето,
А летом —
А летом —лелеешь зиму…
Я предал военную
Я предал военнуюмолодость
Смиренью высоких забот,
И видишь,
И видишь,крылатые волосы
Жемчужная изморозь жжет…
Все к лучшему,
Все к лучшему,к лучшему,
Все к лучшему, к лучшему,к лучшему.
И осень,
И осень,и проседь забот.
Так яблоня
Так яблоняголыми сучьями
Плоды налитые несет.
Все к лучшему,
Все к лучшему,к лучшему,
Все к лучшему, к лучшему,к лучшему.
Но в двадцать четыре мои,
Подумай!
Подумай!Совсем — как по Тютчеву
Скрывайся…
Скрывайся…Молчи…
Скрывайся… Молчи…И таи…
Бубновое небо,
Бубновое небо,бубновое.
Но звезд
Но звездне достать и с горы.
Идеи-то, видишь ли,
Идеи-то, видишь ли,новые,
Да люди
Да людиуж очень
Да люди уж оченьстары.
Но трогай!
Но трогай!
Но трогай!
Качай, бесколесая жизнь!
И если лежать…
У порога —
Конем запаленным
Ложись!
Ах, милая,
Ах, милая,милая,
Ах, милая, милая,милая,
Мы камень еще подожжем
Моей поэтической силою
И черным
И черныматласным огнем!
Так пусть мне —
И целью
И цельюи знаменем,
Я знаменем
Я знаменемсделать готов
И волосы
И волосычерного пламени,
И пламя
И пламягражданских трудов!..
…А ты,
…А ты,мой соседушка
…А ты, мой соседушкаскромненький,
Ты руки
Ты рукитруди и труди,
От щетки —
От щетки —приветливей в комнате,
От песни —
От песни —светлей на груди.
О песня! Ты звезде подобна яркой,
Что льет свой блеск в глубокой тьме ночной…
Осенним днем однажды увидал
Я в тесной клетке маленькую птичку.
Я подошел к ней ближе и нежданно
Был зрелищем печальным поражен:
В ее головке, вместо бойких глаз,
Две впадины глубокие чернели.
Ослеплена была она. Невольно
Я отступил! И стало за нее
Мне в этот миг так тяжело и больно.
«Бедняжка, — я подумал, — для тебя
Уж нет весны! С высот лазурных неба
Не будешь ты смотреть на божий мир!
Вершины гор, покрытые лесами,
Колосья нив, цветущие луга
И ручейков блестящие извивы…
Погибло все для взора твоего!
И никогда, хотя бы сквозь решетку
Тюрьмы своей, тебе не увидать
Ни кроткого румяного заката,
Ни утренних торжественных лучей.
Как от меня, навеки отлетели
От птички бедной радость и весна…
А где их нет, и песня не слышна!»
Так сожалел о птичке я, но вдруг
Как бы журчанье бьющего фонтана
Иль треск ракет, что к темным небесам
Взвились и там рассыпались звездами,
Я услыхал: то зазвенела трель,
А вслед за ней и песня раздалася.
Но песня та не грустная была,
Не жалоба в ней горькая звучала.
Нет! Из груди затворницы слепой
Ликующие, радостные звуки
С неудержимой силою лились.
То был привет весне благоуханной,
То счастья был восторженный порыв!
А между тем седой туман осенний
Уныло в окна тусклые глядел,
По небесам холодным плыли тучи,
И блеклый лист с нагих ветвей летел!
Невольно я сквозь слезы улыбнулся.
«Откуда, — говорил я, — у тебя
Взялись такие звуки? Из чего
Узоры песен сотканы тобою?
Как ты могла веселые напевы
Найти в своей безрадостной ночи?
Найти весну средь осени глубокой?
Как ты поешь еще, когда вокруг
Давно твои подруги уж замолкли,
Хотя их глаз не застилает мрак?»
Был светлый май. Листвой оделись рощи,
Цвели фиалки, ландыши цвели,
Ручьи, звеня, меж зелени бежали,
И по ночам уж пели соловьи.
Тогда и эта маленькая птичка
Встречала песнью радостной весну;
Но чьей-то вдруг безжалостной рукою
Была навеки света лишена.
И вот теперь слепая, в узкой клетке,
Сидит она, но все еще поет,
Поет свой гимн торжественный и светлый,
Не ведая, что дни весны умчались,
Что пронеслось и лето им вослед;
Что лес, клубами серого тумана
Окутанный, безмолвствует давно.
Все тот же май, с своим теплом и блеском,
В ее душе по-прежнему живет!
Все, что когда-то в грудь ее запало
При виде вешних солнечных лучей,
И зелени, и неба голубого,
Сказалось в звуках тех. И до конца
В них изливать она не перестанет
Сокровищ, в сердце собранных у ней!
От этих ярких грез не отрезвиться
Ей, упоенной нектаром весны.
Рассеять их блестящей вереницы
Действительности грустной не дано!
Да! у тебя могли похитить зренье,
Но не могли лишить тебя весны;
Она твоя, тебе принадлежит —
И более, чем всякому другому.
Тебе лететь не нужно за моря
Искать ее, ушедшую отсюда;
Она всегда в душе твоей цветет,
Твоей весны метели не прогонят,
Не страшно ей дыханье непогод!
О! лучше быть слепым, но в звуках страстных
Излиться, чем, смотря на мир цветущий
И красотой блистающий, пройти
В молчаньи мимо… Во сто крат несчастней
Очей, навек лишенных света, — сердце,
Которому возвышенное чуждо!
Не увядает, песня, твой венок!
Когда вокруг все блекнет и тускнеет
И гибели на всем лежит печать —
Он все цветет и памятником служит
Нам лучших дней, грядущего залогом,
Как радуга в далеких облаках.
Пусть радостей не ведает избранник,
Волнующий нам песнями сердца;
Но все ж ему удел сужден завидный.
Прекрасна песен яркая звезда,
Хотя она блистает одиноко
Во тьме ночей, бросая чудный блеск
На этот мир пустынный и печальный.
О лучших днях дай сердцу волю петь!
Прекрасное так быстро исчезает —
Так пусть оно хоть в песнях будет жить!
Не умолкайте ж, песни, и высоко
Звучите над печальною землей:
Среди цветов поблекших и развалин
Вы памятник прекрасного живой!
Давайте заступ, грабли, лом,
Заставьте ниву жать серпом,
Вот руки вам: и в сад, и в поле —
Я всюду с радостью пойду,
Они приучены к труду
В его суровой долгой школе.
Плетень заплесть, канавы рыть,
Свалить в стога сухое сено,
Принесть тяжелое полено
И наколоть и нарубить —
Я все готов, и на работе
Мой трут *) в кармане не найдете:
Я не сожгу вас; я не враг…
Я рад бы только свой очаг
Зажечь, чтоб в сумрак дней холодных
Согреть детей своих голодных,
Согреть их, слабеньких и хилых,
Чтоб в зимний вечер камелек
На бледных щечках, в глазках милых
Разлил веселый огонек…
Не я, а Тот, Кто наши нивы
И изсушает и живит,
Кто тиной в вешние разливы
Долины наши затопит, —
Пусть Он стрелу грозы направит
На кровлю скряги, в барский лес —
И в красном зареве небес
Свой гнев карающий проявит!
Давайте заступ, грабли, лом,
Заставьте ниву жать серпом,
Не бойтесь тружеников бедных:
Давайте только нам труда, —
Я вашей дичи никогда
Не трону в рощах заповедных;
Я не вломлюсь, как вор ночной,
К его сиятельству в покой
Из-за корысти и из лени;
Не буду ваших егерей
Душить во рву из-за грошей,
Не трону графскаго оленя…
Я не хочу мирскаго хлеба,
Билета нищих и калек;
Я сын земли, я человек,
Рожден и я под этим небом!
Я буду требовать везде
Себе дневного пропитанья,
Труда, участия в труде,
А не людского подаянья!..
Мне, люди, также как и вам,
Был прародителем Адам,
Хоть только случаем рожденья
Я обречен на все лишенья
И рад, когда в семье своей
Могу немного посвободней
Вздохнуть по милости Господней,
А не по милости людей.
Давайте заступ, грабли, лом,
Заставьте ниву жать серпом,
Давайте кирку и лопату —
На все готов и силен я,
И горе тем, кто у меня
Отнимет трудовую плату,
Кто беднякам дает разсчет,
За все штрафуя безсердечно,
А после в кружку грош кладет,
На тех, кого он грабит вечно…
Ведь этот шиллинг роковой
Найдет меня же—у могилы,
Когда не станет больше силы, —
Или в тюрьме, или с сумой!
Иван Бунин.
Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты,
Свет ослепительный солнца скользит по широким уступам
Гор меловых, будто снегом нетающим плотно покрытых.
В зелени яркой садов, под горою, белеются хаты.
Бродят лениво вдоль луга стада, — и по пыльной дороге
Тянется длинный обоз; подгоняя волов утомленных,
Тихо идут чумаки, и один черномазый хохленок
Спит крепким сном на возу, беззаботно раскинувши руки.
Но поглядите налево: о Боже, какая картина!
Влага прозрачная, кажется, дышит, разлившись широко!
Синее небо и белые, тихо плывущие тучки,
Берега желтый песок, неподвижного леса вершины,
Тонкий пушистый камыш и рыбак, опускающий сети, —
Все отразилось в стекле этой влаги так живо и ясно,
Так сохранило всю чудную прелесть и тени и света, —
Что вдохновенный художник с своею волшебною кистью,
Смелый поэт с своим словом послушным сознали б здесь оба
Жалкую бедность искусства пред жизнию вечной природы!..
С первого взгляда все кажется просто, но сколько тут силы,
Жизни, величия, новых предметов для песен и думы!
Слышишь ли эти немолчные звуки серебряной влаги?
Что она хочет сказать? не разгула ли просит и воли?
Иль на своем языке непонятном и годы и веки
Вторит свободно торжественный гимн вездесущему Богу?
Есть ли таинственный смысл в этом говоре ветра с листами?
Я ли один созерцаю присутствие Бога в творенье,
Иль надо мною здесь духи витают незримой толпою,
Жизнию, мне незнакомой, живут, и доступен им лучший,
Полный прекрасного, мир с его тайнами, силой и славой?
Видно, не чужд он и мне: будто что-то родное я слышу
В шепоте ветра с травою и в говоре волн под ногами.
Вижу на каждом шагу своем тайны; но сладко мне думать:
В царстве природы не лишний я гость с моей думой и песней.
Мерцает по стене заката отблеск рдяный,
Как уголь искряся на раме золотой…
Мне дорог этот час. Соседка за стеной
Садится в сумерки порой за фортепьяно,
И я слежу за ней внимательной мечтой.
В фантазии ее любимая есть дума:
Долина, сельского исполненная шума,
Пастушеский рожок… домой стада идут…
Утихли… разошлись… земные звуки мрут
То в беглом говоре, то в песне одинокой, —
И в плавном шествии гармонии широкой
Я ночи, сыплющей звездами, слышу ход…
Всё днем незримое таинственно встает
В сияньи месяца, при запахе фиалок,
В волшебных образах каких-то чудных грез —
То фей порхающих, то плещущих русалок
Вкруг остановленных на мельнице колес…
Но вот торжественной гармонии разливы
Сливаются в одну мелодию, и в ней
Мне сердца слышатся горячие порывы,
И звуки говорят страстям души моей.
Crescendo… вот мольбы, борьба и шепот страстный,
Вот крик пронзительный и — ряд аккордов ясный,
И всё сливается, как сладкий говор струй,
В один томительный и долгий поцелуй.
Но замиравшие опять яснеют звуки…
И в песни страстные вторгается струей
Один тоскливый звук, молящий, полный муки…
Растет он, всё растет и льется уж рекой…
Уж сладкий гимн любви в одном воспоминанье
Далёко трелится… но каменной стопой
Неумолимое идет, идет страданье,
И каждый шаг его грохочет надо мной…
Один какой-то вопль в пустыне беспредельной
Звучит, зовет к себе… Увы! надежды нет!..
Он ноет… И среди громов ему в ответ
Лишь жалобный напев пробился колыбельной…
Пустая комната… убогая постель…
Рыдающая мать лежит, полуживая,
И бледною рукой качает колыбель,
И «баюшки-баю» поет, изнемогая…
А вкруг гроза и ночь… Вдали под этот вой
То колокол во тьме гудит и призывает,
То, бурей вырванный, из мрака залетает
Вакхический напев и танец удалой…
Несется оргия, кружася в вальсе диком,
И вот страдалица ему отозвалась
Внезапно бешеным и судорожным криком
И в пляску кинулась, безумно веселясь…
Порой сквозь буйный вальс звучит чуть слышным эхом,
Как вопль утопшего, потерянный в волнах,
И «баюшки-баю», и песнь о лучших днях,
Но тонет эта песнь под кликами и смехом
В раскате ярких гамм, где каждая струна
Как веселящийся хохочет сатана, —
И только колокол в пустыне бесконечной
Гудит над падшею глаголом кары вечной…
О, как, должно быть, было это Утро
Единственно в величии своем,
Когда в рубинах, в неге перламутра,
Зажглось ты первым творческим лучом.
Над Хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Вo всем была живая полносложность,
Все было «Да», не возникало «Нет».
В ликующем и пьяном Океане
Тьмы тем очей глубоких ты зажгло,
И не было нигде для счастья грани,
Любились все, так жадно и светло.
Действительность была равна с мечтою,
И так же близь была светла, как даль.
Чтоб песни трепетали красотою,
Не надо было в них влагать печаль.
Все было многолико и едино,
Все не́жило и чаровало взгляд,
Когда из перламутра и рубина
В то Утро ты соткало свой наряд.
Потом, вспоив столетья, миллионы
Горячих, огнецветных, страстных дней,
Ты жизнь вело чрез выси и уклоны,
Но в каждый взор вливало блеск огней.
И много раз лик Мира изменялся,
И много протекло могучих рек,
Но громко голос Солнца раздавался,
И песню крови слышал человек.
«О, дети Солнца, как они прекрасны!» —
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта.
То в Мексике, где в таинствах жестоких
Цвели так страшно красные цветы, —
То в Индии, где в душах светлооких
Сложился блеск ума и красоты, —
То там, где Апис, весь согретый кровью,
Склонив чело, на нем являл звезду,
И, с ним любя бесстрашною любовью,
Лобзались люди в храмах, как в бреду, —
То между снов пластической Эллады,
Где Дионис царил и Аполлон, —
Везде ты лило блеск в людские взгляды,
И разум Мира в Солнце был влюблен.
Как не любить светило золотое,
Надежду запредельную Земли.
О, вечное, высокое, святое,
Созвучью нежных строк моих внемли!
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Поле выпашется само,
Рожь поднимется без плуга.
Солнце в полдень будет жгучим,
Ближе к вечеру прохладным.
Ты же, опытом научен,
Будешь белым и могучим
С медным крестиком квадратным
Спать во гробе аккуратном».«Смерть, хозяина не трогай, —
Отвечает ей мужик. —
Ради старости убогой
Пощади меня на миг.
Дай мне малую отсрочку,
Отпусти меня. А там
Я единственную дочку
За труды тебе отдам».
Смерть не плачет, не смеется,
В руки девицу берет
И, как полымя, несется,
И трава под нею гнется
От избушки до ворот.
Холмик во поле стоит,
Дева в холмике шумит:
«Тяжело лежать во гробе,
Почернели ручки обе,
Стали волосы как пыль,
Из грудей растет ковыль.
Тяжело лежать в могиле,
Губки тоненькие сгнили,
Вместо глазок — два кружка,
Нету милого дружка!»Смерть над холмиком летает
И хохочет, и грустит,
Из ружья в него стреляет
И, склоняясь говорит:
«Ну, малютка, полно врать,
Полно глотку в гробе драть!
Мир над миром существует,
Вылезай из гроба прочь!
Слышишь, ветер в поле дует,
Наступает снова ночь.
Караваны сонных звезд
Пролетели, пронеслись.
Кончен твой подземный пост,
Ну, попробуй, поднимись!»Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть:
«Баю, баюшки, баю,
Баю девочку мою!
Ветер в поле улетел,
Месяц в небе побелел.
Мужики по избам спят,
У них много есть котят.
А у каждого кота
Были красны ворота,
Шубки синеньки у них,
Все в сапожках золотых,
Все в сапожках золотых,
Очень, очень дорогих…»
В разцвете сил, ума и вдохновенья,
С неконченною песней на устах,
Могучий сын больнаго поколенья —
Он пал в борьбе, он был низвергнут в прах.
Орлиныя его погасли очи,
Горевшия в потьмах духовной ночи,
Как мысли путеводные огни;
Замолк поэт—и гром великой славы,
Как праздный шум наскучившей забавы,
В толпе утих…
И понеслися дни.
Сменялись имена, событья, лица,
То спешной, то ленивой чередой
Пред вечно изумленною толпой
Их пестрая влеклася вереница.
Прошедшему вершился быстрый суд
Средь похорон и празднеств новоселья;
И редко лишь сквозь шум житейских смут,
Тревог и дел, потехи и безделья
Звук имени священнаго порой
Вновь пролетал печально над отчизной,
То с робкою, оглядчивой хвалой,
То с громкою и дерзкой укоризной!
Но светлых дум и чудных песень клад,
Безценный клад, толпою позабытый,
В холодный склеп минувшаго сокрытый, —
В нем не истлел! Годов пронесся ряд,
Час миновал урочнаго отлива.
И, как на глас знакомаго призыва,
В обратный бег, раскаянья полна,
Вновь понеслась народная волна!
Красы, добра и правды идеалы
Блеснули вновь, как утра чистый свет,
И помянул народ—в борьбе усталый,
Заблудший в тьме и духом обнищалый--
Что у него великий есть поэт.
И захотел (народ) перед собою
Его могучий образ воскресить,
Почтить певца безсмертною хвалою,
Его вознесть высоко над толпою
И памятник ему соорудить.
Он захотел прозреть и обновиться,
Прочь отогнать печальной ночи сны,
Забытым кладом вновь обогатиться,
Его красе нетленной поклониться,
Как свету возвратившейся весны!
И день настал—исполнилось желанье:
Стоит пред нами Пушкин, как живой!
Вокруг него народа ликованье
И славное гремит именованье
Его, как гром над русскою землей!
Вновь расцвели земли родной просторы-
Веселье, плеск и песни без конца!
Гремит весна, гремят живые хоры
Прилетных птиц на празднике певца,
A он стоит и смотрит с возвышенья
С приветом жизни, с гордостью в очах,
Как будто снова полный вдохновенья,
Как будто с песней новой на устах!
Он смотрит вдаль и видит пред собою
Сквозь многих дней таинственный туман,
Как движется пучиною живою
Грядущаго безбрежный океан.
И знает он, что плещущия воды
К его стопам покорно притекут,
Что всей Руси языки и народы
Ему дань славы вечной принесут!
Барабаны, полно! Прочь отсюда! Мимо
Моего приюта мирной тишины.
Красноречье палок мне непостижимо;
В палочных порядках бедствие страны.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Чуть вдали заслышит дробные раскаты,
Муза моя крылья расправляет вдруг…
Тщетно. Я зову к ней, говорю: «Куда ты?»
Песни заглушает глупых палок стук.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Только вот надежду подает природа
На благополучный в поле урожай,
Вдруг команда: «Палки!» И прощай свобода!
Палки застучали — мирный труд, прощай.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Видя для народа близость лучшей доли,
Прославлял я в песнях братство и любовь;
Барабан ударил — и на бранном поле
Всех враждебных партий побраталась кровь,
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Барабан владеет Франциею милой:
При Наполеоне он был так силен,
Что немолчной дробью гений оглушило,
Заглушен был разум и народный стон.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Приглядевшись к нравам вверенного стада,
Властелин могучий, нации кумир,
Твердо знает, сколько шкур ослиных надо,
Чтобы поголовно оглупел весь мир.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Всех начал начало — палка барабана;
Каждого событья вестник — барабан;
С барабанным боем пляшет обезьяна,
С барабанным боем скачет шарлатан.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Барабаны в доме, барабаны в храме,
И последним гимном суеты людской —
Впереди подушек мягких с орденами,
Мертвым льстит в гробах их барабанный бой.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Барабанных песен не забудешь скоро;
С барабаном крепок нации союз.
Хоть республиканец — но тамбурмажора,
Смотришь, в президенты выберет француз.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Золотых наших дней
Уж немного осталось,
А бессонных ночей
Половина промчалась.
Припев:
Проведемте ж, друзья,
Эту ночь веселей,
Пусть студентов семья
Соберется тесней!
Наша жизнь коротка,
Все уносит с собой,
Наша юность, друзья,
Пронесется стрелой.
Не два века нам жить,
А полвека всего.
Так тужить да грустить,
Друг мой, право, смешно.
В голове удалой
Много сладостных дум;
Буря в жизни и вой
Не заглушат их шум.
Пусть на небе гроза,
А во тьме для меня
Моей милой глаза
Блещут ярче огня.
Не любить — загубить
Значит жизнь молодую.
В жизни (мире) рай — выбирай
Себе деву любую!
В обятиях девы,
Как ангел прекрасной,
Забудем же, други,
Все горе свое.
И счастия полны,
С улыбкою страстной,
Умрем, забывая
Весь мир, за нее.
И чем больше и злей
Будет гром громыхать,
Тем отраднее с «ней»
Будем мы пировать.
Наша жизнь коротка,
Все уносит с собой.
Пусть разгульна, легка
Мчится юность стрелой!
На разгульном пиру
Пусть вино нам отрада,
Пусть и песня веселья
Всем горям преграда.
Пойте, ликуйте
Беспечно, друзья,
А песня польется
Как влаги струя.
Пусть ликует твой враг,
Твои силы губя,
Только было б светло
На душе у тебя.
И чтоб в дом твой друзья,
Люди честные шли,
И на смену отцов
Нам младенцы росли.
И чтоб мог ты врагу
В очи смело глядеть
И пред смертью своей
Не дрожать, не бледнеть.
Не боюсь я судьбы,
Не боюсь я врагов:
Силы есть для борьбы,
Руки есть для трудов!
Кто из нас победит. —
Эта речь впереди;
А покуда кипит
Жажда жизни в груди.
Выпьем, братцы, теперь
Мы за русский народ,
Чтобы грамоту знал,
Чтобы шел все вперед!
<1860-е годы>
За здоровье того,
Кто «Что делать?» писал
И кто жизнью своей
Воплотил идеал.
1
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.
Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.
Как совиные глазки за ветками,
Смотрят в шали пурги огоньки.
И стоят за дубровными сетками,
Словно нечисть лесная, пеньки.
Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь — везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На березках висят галуны.
2
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что — разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.
Загорятся, как черна смородина,
Угли-очи в подковах бровей.
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.
3
Понакаркали черные вороны
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.
Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб и слез,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.
4
Затомилась деревня невесточкой —
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой, —
Не погибли ли в жарком бою?
В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно-негаданно
С дальней волости груды вестей.
Сберегли по ним пахари памятку,
С потом вывели всем по письму.
Подхватили тут ро́дные грамотку,
За ветловую сели тесьму.
Собралися над четницей Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.
5
Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.
Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам, грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.
Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.
Разгадал я их думы несметные,
Не спугнет их ни гром и ни тьма.
За сохою под песни заветные
Не причудится смерть и тюрьма.
Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождем.
А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами веселый покос.
Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
Кто веслом так ловко правит
Через аир и купырь?
Это тот Попович славный,
Тот Алеша-богатырь! За плечами видны гусли,
А в ногах червленый щит,
Супротив его царевна
Полоненная сидит.Под себя поджала ножки,
Летник свой подобрала
И считает робко взмахи
Богатырского весла.«Ты почто меня, Алеша,
В лодку песней заманил?
У меня жених есть дома,
Ты ж, похитчик, мне не мил!»Но, смеясь, Попович молвит:
«Не похитчик я тебе!
Ты взошла своею волей,
Покорись своей судьбе! Ты не первая попалась
В лодку, девица, мою:
Знаменитым птицеловом
Я слыву в моем краю! Без силков и без приманок
Я не раз меж камышей
Голубых очеретянок
Песней лавливал моей! Но в плену, кого поймаю,
Без нужды я не морю;
Покорися же, царевна,
Сдайся мне, богатырю!»Но она к нему: «Алеша,
Тесно в лодке нам вдвоем,
Тяжела ей будет ноша,
Вместе ко дну мы пойдем!»Он же к ней: «Смотри, царевна,
Видишь там, где тот откос,
Как на солнце быстро блещут
Стаи легкие стрекоз? На лозу когда бы сели,
Не погнули бы лозы;
Ты же в лодке не тяжеле
Легкокрылой стрекозы».И душистый гнет он аир,
И, скользя очеретом,
Стебли длинные купавок
Рвет сверкающим веслом.Много певников нарядных
В лодку с берега глядит,
Но Поповичу царевна,
Озираясь, говорит: «Птицелов ты беспощадный,
Иль тебе меня не жаль?
Отпусти меня на волю,
Лодку к берегу причаль!»Он же, в берег упираясь
И осокою шурша,
Повторяет только: «Сдайся,
Сдайся, девица-душа! Я люблю тебя, царевна,
Я хочу тебя добыть!
Вольной волей иль неволей
Ты должна меня любить!»Он весло свое бросает,
Гусли звонкие берет —
Дивным пением дрожащий
Огласился очерет.Звуки льются, звуки тают…
То не ветер ли во ржи?
Не крылами ль задевают
Медный колокол стрижи? Иль в тени журчат дубравной
Однозвучные ключи?
Иль ковшей то звон заздравный?
Иль мечи бьют о мечи? Пламя ль блещет? Дождь ли льется?
Буря ль встала, пыль крутя?
Конь ли по полю несется?
Мать ли пестует дитя? Или то воспоминанье,
Отголосок давних лет?
Или счастья обещанье?
Или смерти то привет? Песню кто уразумеет?
Кто поймет ее слова?
Но от звуков сердце млеет
И кружится голова.Их услыша, присмирели
Пташек резвые четы,
На тростник стрекозы сели,
Преклонилися цветы: Погремок, пестрец и шильник,
И болотная заря
К лодке с берега нагнулись
Слушать песнь богатыря.Так с царевной по теченью
Он уносится меж трав,
И она внимает пенью,
Руку белую подняв.Что внезапно в ней свершилось?
Тоскованье ль улеглось?
Сокровенное ль открылось?
Невозможное ль сбылось? Любит он иль лицемерит —
Для нее то все равно,
Этим звукам сердце верит
И дрожит, побеждено.И со всех сторон их лодку
Обняла речная тишь,
И куда ни обернешься, —
Только небо да камыш… Словно давние печали
Разошлися как туман,
Словно все преграды пали
Или были лишь обман! Взором любящим невольно
В лик его она впилась,
Ей и радостно и больно,
Слезы капают из глаз.
Зафна, Лида и толпа греческих девушек.ЗафнаЧто ты стоишь? Пойдем же с нами
Послушать песен старика!
Как, струн касаяся слегка,
Он вдохновенными перстами
Умеет душу волновать
И о любви на лире звучной
С усмешкой страстной напевать.ЛидаОставь меня! Певец докучный,
Как лунь, блистая в сединах,
Поет про негу, славит младость —
Но нежных слов противна сладость
В поблеклых старости устах.ЗафнаТебя не убедишь словами,
Так силой уведем с собой.
(К подругам)
Опутайте ее цветами,
Ведите узницу со мной.——Под ветхим деревом ветвистым
Сидел старик Анакреон:
В честь Вакха лиру строил он.
И полная, с вином душистым,
Обвита свежих роз венцом,
Стояла чаша пред певцом.
Вафил и юный, и прекрасный,
Облокотяся, песни ждал;
И чашу старец сладострастный
Поднес к устам — и забряцал…
Но девушек, с холма сходящих,
Лишь он вдали завидел рой,
И струн, веселием горящих,
Он звонкий переладил строй.ЗафнаПевец наш старый! будь судьею:
К тебе преступницу ведем.
Будь строг в решении своем
И не пленися красотою;
Вот слушай, в чем ее вина:
Мы шли к тебе; ее с собою
Зовем мы, просим; но она
Тебя и видеть не хотела!
Взгляни — вот совести укор:
Как, вдруг вся вспыхнув, покраснела
И в землю потупила взор!
И мало ли что насказала:
Что нежность к старцу не пристала,
Что у тебя остыла кровь!
Так накажи за преступленье:
Спой нежно, сладко про любовь
И в перси ей вдохни томленье.——Старик на Лиду поглядел
С улыбкой, но с улыбкой злою.
И, покачав седой главою,
Он тихо про любовь запел.
Он пел, как грозный сын Киприды
Своих любимцев бережет,
Как мстит харитам за обиды
И льет в них ядовитый мед,
И жалит их, и в них стреляет,
И в сердце гордое влетя,
Строптивых граций покоряет
Вооруженное дитя…
Внимала Лида, и не смела
На старика поднять очей
И сквозь роскошный шелк кудрей
Румянца пламенем горела.
Всё пел приятнее певец,
Всё ярче голос раздавался,
В единый с лирой звук сливался;
И робко Лида, наконец,
В избытке страстных чувств вздохнула,
Приподняла чело, взглянула…
И не поверила очам.
Пылал, юнел старик маститый,
Весь просиял; его ланиты
Цвели как розы; по устам
Любви улыбка пробегала —
Усмешка радостных богов;
Брада седая исчезала,
Из-под серебряных власов
Златые выпадали волны…
И вдруг… рассеялся туман!
И лиру превратя в колчан,
И взор бросая, гнева полный,
Грозя пернатого стрелой,
Прелестен детской красотой,
Взмахнул крылами сын Киприды
И пролетая мимо Лиды,
Ее в уста поцеловал.
Вздрогнула Лида и замлела,
И грудь любовью закипела,
И яд по жилам пробежал.Между 1826 и 1829ст. 2 Послушать песни старика
ст. 39 Вот видишь совести укор
ст. 42 И мало ли что ни сказалаПервоначально: ст. 15 Запутайте ее цветами
ст. 63-64 [И] все приятней [пел] певец,
[И] ярче голос раздавался
ст. 71-73 Старик пылал, лицо юнело,
[В лучах божественных яснело;
По расцветающим] устам.Сын Киприды (ант. миф.) — Амур. Киприда — одно из имен Афродиты, богини красоты и любви.
У меня к тебе дела такого рода,
что уйдёт на разговоры вечер весь, —
затвори свои тесовые ворота
и плотней холстиной окна занавесь.
Чтобы шли подруги мимо, парни мимо,
и гадали бы и пели бы, скорбя:
«Что не вышла под окошко, Серафима?
Серафима, больно скучно без тебя…»
Чтобы самый ни на есть раскучерявый,
рвя по вороту рубахи алый шёлк,
по селу Ивано-Марьину с оравой
мимо окон под гармонику прошел.
Он всё тенором, всё тенором, со злобой
запевал — рука протянута к ножу:
«Ты забудь меня, красавица, попробуй…
я тебе такое покажу…
Если любишь хоть на половину,
подожду тебя у крайнего окна,
постелю тебе пиджак на луговину
довоенного и тонкого сукна…»
А земля дышала, грузная от жиру,
и от омута соминого левей
соловьи сидели молча по ранжиру,
так что справа самый старый соловей.
Перед ним вода — зелёная, живая —
мимо заводей несётся напролом,
он качается на ветке, прикрывая
соловьиху годовалую крылом.
И трава грозой весеннею измята,
дышит грузная и тёплая земля,
голубые ходят в омуте сомята,
пол-аршинными усами шевеля.
А пиявки, раки ползают по илу,
много ужаса вода в себе таит…
Щука — младшая сестрица крокодилу —
неживая возле берега стоит…
Соловьиха в тишине большой и душной…
Вдруг ударил золотистый вдалеке,
видно, злой и молодой и непослушный,
ей запел на соловьином языке:
«По лесам, на пустырях и на равнинах
не найти тебе прекраснее дружка —
принесу тебе яичек муравьиных,
нащиплю в постель я пуху из брюшка.
Мы постелем наше ложе над водою,
где шиповники все в розанах стоят,
мы помчимся над грозою, над бедою
и народим два десятка соловьят.
Не тебе прожить, без радости старея,
ты, залётная, ни разу не цвела,
вылетай же, молодая, поскорее
из-под старого и жесткого крыла».
И молчит она, всё в мире забывая, —
я за песней, как за гибелью, слежу…
Шаль накинута на плечи пуховая…
«Ты куда же, Серафима?» — «Ухожу».
Кисти шали, словно пёрышки, расправя,
влюблена она, красива, нехитра, — улетела.
Я держать её не вправе —
просижу я возле дома до утра.
Подожду, когда заря сверкнёт по стеклам,
золотая сгаснет песня соловья —
пусть придёт она домой с красивым, с тёплым —
меркнут глаз её татарских лезвия.
От неё и от него пахнуло мятой,
он прощается у крайнего окна,
и намок в росе пиджак его измятый
довоенного и тонкого сукна.
I. ВоеннаяНосороги топчут наше дурро,
Обезьяны обрывают смоквы,
Хуже обезьян и носорогов
Белые бродяги итальянцы.Первый флаг забился над Харраром,
Это город раса Маконена,
Вслед за ним проснулся древний Аксум,
И в Тигрэ заухали гиены.По лесам, горам и плоскогорьям
Бегают свирепые убийцы,
Вы, перерывающие горло,
Свежей крови вы напьетесь нынче.От куста к кусту переползайте,
Как ползут к своей добыче змеи,
Прыгайте стремительно с утесов —
Вас прыжкам учили леопарды.Кто добудет в битве больше ружей,
Кто зарежет больше итальянцев,
Люди назовут того ашкером
Самой белой лошади негуса.II. Пять быковЯ служил пять лет у богача,
Я стерег в полях его коней,
И за то мне подарил богач
Пять быков, приученных к ярму.Одного из них зарезал лев,
Я нашел в траве его следы,
Надо лучше охранять крааль,
Надо на ночь зажигать костер.А второй взбесился и бежал,
Звонкою ужаленный осой.
Я блуждал по зарослям пять дней,
Но нигде не мог его найти.Двум другим подсыпал мой сосед
В пойло ядовитой белены,
И они валялись на земле
С высунутым синим языком.Заколол последнего я сам,
Чтобы было чем попировать
В час, когда пылал соседский дом
И вопил в нем связанный сосед.III. НевольничьяПо утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели,
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.Он садится под тенью пальмы,
Обвернув лицо зеленой вуалью,
Ставит рядом с собой бутылку виски
И хлещет ленящихся рабов.Мы должны чистить его вещи,
Мы должны стеречь его мулов,
А вечером есть солонину,
Которая испортилась днем.Слава нашему хозяину-европейцу!
У него такие дальнобойные ружья,
У него такая острая сабля
И так больно хлещущий бич! Слава нашему хозяину-европейцу!
Он храбр, но он недогадлив:
У него такое нежное тело,
Его сладко будет пронзить ножом! IV. Занзибарские девушкиРаз услышал бедный абиссинец,
Что далеко, на севере, в Каире
Занзибарские девушки пляшут
И любовь продают за деньги.А ему давно надоели
Жирные женщины Габеша,
Хитрые и злые сомалийки
И грязные поденщицы Каффы.И отправился бедный абиссинец
На своем единственном муле
Через горы, леса и степи
Далеко, далеко на север.На него нападали воры,
Он убил четверых и скрылся,
А в густых лесах Сенаара
Слон-отшельник растоптал его мула.Двадцать раз обновлялся месяц,
Пока он дошел до Каира,
И вспомнил, что у него нет денег,
И пошел назад той же дорогой.
1
Страна облачается в траур —
Великий поэт опочил…
И замер от горя преемник,
Чей гений певец отличил.
Театры беззвучны, как склепы;
На зданиях — черный кумач;
Притихли людей разговоры;
Бесслезен их искренний плач.
Лишилась держава пророка,
Устала святая звезда,
Светившая темному миру
Путь мысли, любви и труда.
Унылы холодные зори,
И мглисты бесцветные дни,
А ночи, как горе, глубоки,
Как злоба, жестоки они.
Рыдают воспетые ветры,
Поют панихиду моря,
Листву осыпают деревья
В июне, как в дни сентября.
2
Сияет торжественно лавра,
Но сумрачны лики икон;
Выходит старейший епископ
Из врат алтаря на амвон.
Выходит за ним духовенство, —
Оно в золоченой парче.
Кадило пылает в лампаде,
Лампада мерцает в свече.
Толпой окруженный народа,
Подходит к собору кортэж;
Но где же стенанья и слезы,
И скорбные возгласы где ж?
В толпе и природе затишье —
Ни жалоб, ни воплей, ни слез:
Когда умирают поэты,
Земное под чарами грез.
Несут светлоокие люди
Таинственный гроб к алтарю,
И славят церковные хоры
Загробного мира зарю.
Над гробом склонился преемник —
Безмолвен, как строгий гранит —
С негреющим солнцем во взоре
И лунною сенью ланит.
Он смотрит на первую маску:
Смерть шутит жестоко и зло…
Он видит — как лилии руки,
Он видит — как мрамор чело.
3
Что смолкли церковные хоры?
Что, в диве, склонилась толпа? —
С небес светозарною дымкой
Сквозь купол струится тропа.
По этой тропе лучезарной
Снисходит поющий эдем;
То звуки нездешних мелодий!
То строфы нездешних поэм!
Очнулся скорбящий наследник,
Он вещую руку простер;
И солнце зажглося во взоре,
И вспыхнула речь, как костер.
— Живи! — он воскликнул; и тотчас
Поднялся из гроба поэт;
Он был — весь восторг вдохновенья,
Он был — весь величье и свет!
Он принял от ангела лиру
И молвил, отбросив аккорд,
Земною кончиною счастлив,
Загробным рождением горд:
— О, люди друг другу не верят…
Но лгать им не станет мертвец:
Я песней тебя короную,
И ты — мой наследник, певец!..
4
Когда же расплылось виденье, —
Как жизнь, неразгаданный гроб
Хранил в себе прах, еще юный,
И ждал его червь-землекоп.
От чар пробужденная лавра
Не знала, — то чудо иль сон?..
То знал коронованный песней,
Но тайну не вытаит он.
Бряцала ли лира в соборе,
Спускался ль заоблачный мир,
И кто был преемник поэта —
Пророк или просто факир?..
Эльзи! Красавица горной Шотландии!
Я люблю тебя, Эльзи!
Лунный луч проскользнул через высокое окно.
Лунный лик потерялся за сетью развесистых елей.
Как прекрасен полуночный час!
Как прекрасна любовь в тишине полуночи!
Эльзи, слушай меня.
Я тебе нашепчу мимолетные чувства,
Я тебе нашепчу гармоничные думы,
Каких ты не знала до этой минуты, вдали от меня,
Не знала, когда над тобою шептались,
Родимые сосны далекой Шотландии.
Не дрожи и не бойся меня.
Моя любовь воздушна, как весеннее облачко,
Моя любовь нежна, как колыбельная песня.
Эльзи, как случилось, что мы с тобою вдвоем?
Здесь, среди Скандинавских скал,
Нас ничто не потревожит.
Никто не напомнит мне
О печальной России,
Никто не напомнит тебе
О туманной Шотландии.
В этот час лунных лучей и лунных мечтаний
Мы с тобою похожи на двух бестелесных эльфов,
Мы как будто летим все выше и выше, —
И нет у меня родины, кроме тебя,
И нет у тебя родины, кроме меня.
Как странно спутались пряди
Твоих золотистых волос,
Как странно глядят
Твои глубокие и темные глаза!
Ты молчишь, как русалка.
Но много говорит мне
Твое стыдливое молчание.
Знойные ласки сказали бы меньше.
И зачем нам ласки,
Когда мы переполнены счастьем,
Когда сквозь окно
Для нас горят своими снегами высоты Ронданэ,
И смутное эхо
Вторит далекому говору
Седых водопадов,
И угрюмый горный король
Своей тяжелой стопою будит уснувшие ели.
Я не сжимаю твоей руки в моей руке,
Я не целую твоих губ.
Но мы с тобою два цветка одной и той же ветви,
И наши взоры говорят на таком языке,
Который внятен только нашим душам.
Хочешь, — расскажу тебе старую сагу.
Хочешь, — спою тебе песню.
Здесь, под Северным небом,
Я против воли делаюсь скальдом,
А скальды, — ты знаешь, —
Могли петь свои песни каждый миг.
Будь же моей Торбьерг Кольбрун,
Будь моей вдохновительницей.
Смотри, перед тобою твой — твой певец,
Тормодд Кольбрунарскальд.
Уж я слышу звуки незримых голосов,
Трепетанье струн нездешней арфы
Пусть будет моя песня воздушна, как чувство любви,
Легка как шелест камышей,
И если в ней будет
Хоть капля того яда,
Которым я был когда-то отравлен, —
Да не коснется он тебя
Слушай, Эльзи.
В час ночной, во мгле туманной, где-то там за синей далью,
Убаюканная ветром, озаренная Луной,
Изгибаяся красиво, наклоняяся с печалью,
Шепчет плачущая ива с говорливою волной.
И томительный, и праздный, этот шепот бесконечный,
Этот вздох однообразный над алмазною рекой
Языком своим невнятным, точно жалобой сердечной,
Говорит о невозвратном с непонятною тоской.
Говорит о том, что было, и чего не будет снова,
Что любила, разлюбила охладевшая душа,
И, тая в очах слезинки, полны жаждой неземного,
Белоснежные кувшинки задремали, чуть дыша.
И отравлен скорбью странной, уязвлен немой печалью,
В миг туманный, в миг нежданный, ум опять живет былым,
Гдe-то там, где нет ненастья, где-то там за синей далью,
Полон счастья сладострастья пред виденьем неземным.
Что с тобой, моя Эльзи? Ты спишь?
Нет, не спишь?
Отчего ж ты закрыла глаза?
Что ж ты так побледнела?
Лунный лик засверкал
Из-за сети уснувших развесистых елей.
Лунный луч задрожал
На твоем, побледневшем от страсти, лице.
Эльзи, Эльзи, я здесь, я с тобой!
Я люблю тебя! —
Эльзи!
Небес и земли повелитель,
Творец плодотворного мира
Дал счастье, дал радость всей твари
Цветущих долин Кашемира.И равны все звенья пред Вечным
В цепи непрерывной творенья,
И жизненным трепетом общим
Исполнены чудные звенья.Такая дрожащая бездна
В дыханьи полудня и ночи,
Что ангелы в страхе закрыли
Крылами звездистые очи.Но там же, в саду мирозданья,
Где радость и счастье — привычка,
Забыты, отвергнуты счастьем
Кустарник и серая птичка.Листов, окаймленных пилами,
Побегов, скрывающих спицы,
Боятся летучие гости,
Чуждаются певчие птицы.Безгласная серая птичка
Одна не пугается терний,
И любят друг друга, — но счастья —
Ни в утренний час, ни в вечерний.И по небу веки проходят,
Как волны безбрежного моря;
Никто не узнает их страсти,
Никто не увидит их горя.Однажды сияющий ангел,
Купаяся в безднах эфира,
Узрел и кустарник, и птичку
В долине ночной Кашемира.И нежному ангелу стало
Их видеть так грустно и больно,
Что с неба слезу огневую
На них уронил он невольно.И к утру свершилося чудо:
Краснея и млея сквозь слезы,
Склонилася к ветке упругой
Головка душистая розы.И к ночи с безгласною птичкой
Еще перемена чудесней:
И листья и звезды трепещут
Ее упоительной песней.ОНРая вечного изгнанник,
Вешний гость я, певчий странник;
Мне чужие здесь цветы;
Страшны искры мне мороза.
Друг мой, роза, дева-роза,
Я б не пел, когда б не ты.ОНАПолночь — мать моя родная,
Незаметно расцвела я
На заре весны;
Для тебя ж у бедной розы
Аромат, краса и слезы,
Заревые сны.ОНТы так нежна, как утренние розы,
Что пред зарей несет земле восток;
Ты так светла, что поневоле слезы
Туманят мне внимательный зрачок; Ты так чиста, что помыслы земные
Невольно мрут в груди перед тобой;
Ты так свята, что ангелы святые
Зовут тебя их смертною сестрой.ОНАТы поешь, когда дремлю я,
Я цвету, когда ты спишь;
Я горю без поцелуя,
Без ответа ты грустишь.Но ни грусти, ни мученья
Ты обманом не зови:
Где же песни без стремленья?
Где же юность без любви? ОНДева-роза, доброй ночи!
Звезды в небесах.
Две звезды горят, как очи,
В голубых лучах; Две звезды горят приветно
Нынче, как вчера;
Сон подкрался незаметно…
Роза, спать пора! ОНАЗацелую тебя, закачаю,
Но боюсь над тобой задремать:
На заре лишь уснешь ты; я знаю,
Что всю ночь будешь петь ты опять.Закрываются милые очи,
Голова у меня на груди.
Ветер, ветер с суровой полночи,
Не тревожь его сна, не буди.Я сама притаила дыханье,
Только вежды закрыл ему сон,
И над спящим склоняюсь в молчаньи:
Всё боюсь, не проснулся бы он.Ветер, ветер лукавый, поди ты,
Я умею сама целовать;
Я устами коснуся ланиты,
И мой милый проснется опять.Просыпайся ж! Заря потухает:
Для певца золотая пора.
Дева-роза тихонько вздыхает,
Отпуская тебя до утра.ОНАх, опять к ночному бденью
Вышел звездный хор…
Эхо ждет завторить пенью…
Ждет лесной простор.Веет ветер над дубровой,
Пышный лист шумит,
У меня в тени кленовой
Дева-роза спит.Хорошо ль ей, сладко ль спится,
Я предузнаю
И звездам, что ей приснится,
Громко пропою.ОНАЯ дремлю, но слышит
Роза соловья;
Ветерок колышет
Сонную меня.Звуки остаются
Все в моих листках;
Слышу, — а проснуться
Не могу никак.Заревые слезы,
Наклоняясь, лью.
Пой у сонной розы
Про любовь мою! * * *И во сне только любит и любит,
И от счастия плачет и спит!
Эти песни она приголубит,
Если эхо о них промолчит.Эти песни земле рассказали
Всё, что розе приснилось во сне,
И глубоко, глубоко запали
Ей в румяное сердце оне.И в ночи под землею коренья
Влагу ночи сосут да сосут,
А у розы слезой умиленья
Бриллиантами слезы текут.Отчего ж под навесом прохлады
Раздается так голос певца?
Роза! песни не знают преграды:
Без конца твои сны, без конца!
Смерть всему конец!—вещали;
Нет за гробом ничего.
Жизни сомкнуты; скрижали.
Век напрасно мы страдали:
Жил наш дух—и нет его.
Слезы радости, печали
Мы напрасно проливали —
Нет за гробом ничего.
Нет поэзии, нет славы:
Безотчетно зло, добро…
Все—пустыя лишь забавы;
Нам надеяться нет права —
Брось, поэт, твое перо.
Сны, мечты твои—отрава.
Случай—жизни всей, держава.
Брось, поэт, твое перо.
Вдохновения порывы,
Сердца жар, восторг души,
Тайных песней переливы!..
Все обманчиво, все лживо —
Лучше вовсе не пиши.
Жить нам нужно торопливо.
Коль за гробом мы, не живы,
Лучше вовсе не пиши.
Добродетели нет цели:
Где же истину найти?
Все идут от колыбели
По истертому пути.
Гроб есть цель—в земле истлели, —
Песнь печальную, пропели!…
Где же истину найти!..
Смерть всему конец—земному;.
Но за гробом—новый мир.
Здесь я беден, слаб и сир;
Но туда, к родному дому,
Я пойду на отчий пир.
Не напрасны слезы, муки:
Дух наш вечен, гений жив;
Будут славить наши внуки
Вдохновения порыв, _
Лиры сладостные звуки,
Светлой; песни перелив…..
Отблеск мира вечной славы,
О Поэзия—ты свет!..
Есть, поверь мне, о Поэт,
Под тенистою дубравой,
Есть отрадный, истый, правый,
Неизгладимый завет,
Есть востока золотистый,
Благотворно теплый луч;
Двери рая, жизни чистой,
Драгоценный он нам ключ.
Есть поверь мне, край незримый,
Есть блаженная страна,…
Где наш дух, неуловимый,
Пробуждается от сна,
Где не знает он преграды,
Где все радость и весна,
Где венец,—венец награды,
Сердцу—мир и тишина.
Там поэт, здесь безнадежный,
Свой откроет идеал.
Мрачный здесь, в тоске мятежной.
Он изгнанником страдал.
Добродетели значенье
Он постигнет в полноте:
Было здесь к добру влеченье,
Там добро—на высоте.
Светозарна в горнем мире
Дивных песней сторона…
Льется там по звучной лире,
Свежей радости полна,
Всей гармонии волна…
Там, в сияющем эфире,
Бедный в хубище—в порфире, —
Справедливость отдана.
Угнетенным есть свобода
И недужному—цвет сил.
Что до знатности? до рода?
До богатства?—Суд решил:
Всех равняет прах могил.
Важно то лишь, кто как жил.
Там любви неодолимой
Пламя чистое горит.
Голос нежный говорит:
"Приходи,, народ любимый,
«Время тяжкое сниму.»
Кроток я, смирен душою,
"Ваши слезы я пойму,
"Вас любовью обойму;
"Иго легкое, благое
«Дам народу моему».
Кто же ты? твой голос мира.
И святой любови полн.
Кто же ты? народов мира
Пред тобой громада волн…
Ты—Судья, равно доступный;
И владыкам, и рабам;
Неизменный, неподкупный,
Ты один—судья всем нам.
Наша жизнь ты—наша слава;
Наш предел ты—наш конец;
Сердца нашего держава,
Духа нашего венец.
Струн коснулся чудный трепет:
Мудрость вечную пою,
Песнь моя—младенца лепет.
Лучше лиру разобью…
Вижу Истину мою.
Ваш Ратник.
Засни, дитя, спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Когда отец твой обольстил
Меня любви своей мечтою,
Как ты, пленял он красотою,
Как ты, он прост, невинен был!
Вверялось сердце без защиты,
Но он неверен; мы забыты.Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Когда покинет легкий сон,
Утешь меня улыбкой милой;
Увы, такой же сладкой силой
Повелевал душе и он.
Но сколь он знал, к моей напасти,
Что всё его покорно власти! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Мое он сердце распалил,
Чтобы сразить его изменой;
Почто с своею переменой
Он и его не изменил?
Моя тоска неутолима;
Люблю, хотя и нелюбима.Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Его краса в твоих чертах;
Открытый вид, живые взоры;
Его услышу разговоры
Я скоро на твоих устах!
Но, ах, красой очарователь,
Мой сын, не будь, как он, предатель! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! В слезах у люльки я твоей —
А ты с улыбкой почиваешь!
О дай, творец, да не узнаешь
Печаль подобную моей!
От милых горе нестерпимо!
Да пройдет страшный жребий мимо! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Навек для нас пустыня свет,
К надежде нам пути закрыты,
Когда единственным забыты,
Нам сердца здесь родного нет,
Не нам веселие земное;
Во всей природе мы лишь двое! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Пойдем, мой сын, путем одним,
Две жертвы рока злополучны.
О, будем в мире неразлучны,
Сносней страдание двоим!
Я нежных лет твоих хранитель,
Ты мне на старость утешитель! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Наполним бокалы, — я жаждой такой
Досель никогда не томился, —
О, выпьем же! Кто не пивал под луной,
За чашей с людьми не мирился?
Все в пестрой сей жизни коварный обман;
Лишь ты без обмана, шипучий стакан!
Всего на пиру я у жизни вкусил;
Душою пред черными таял очами, —
Любил я. О! кто на земле не любил?
Но милыми кто ж обаянный устами,
Всю цену блаженства изведал вполне,
Доколе он страсти томился в огне?
В те годы, когда наш младой идеал
Без крыльев нам дружество кажет,
Ласкал я друзей. Кто своих не ласкал?
Но кто же теперь нам докажет,
Что так ему верны бывали друзья,
Как ты, винограда златая струя?
Любви изменяет нам часто звезда,
Для дружбы душа холодеет.
Лишь ты неизменен, наш нектар, всегда!
Становишься стар ты. И кто ж не стареет?
Но кто же, как ты, похвалиться бы мог,
Что годы сугубят в нем сил кипяток?
Девичьим ли сердцем кто в жизни счастлив —
Соперник уж нашего близок кумира:
И вот мы ревнивы. Но кто ж не ревнив?
В тебе лишь гармония мира!
О чаша, чем больше счастливых тобой,
Тем каждый твой рыцарь довольней судьбой!
Когда с летом жизни для наших сердец
Разгул милых шалостей гибнет,
К бутылке мы рвемся душой наконец,
И вдруг постигаем, — но кто ж не постигнет, —
Что истины яркой теперь, как всегда,
На дне лишь бутылки играет звезда?
Когда отворился Пандоры сундук
И радость исчезла прямая,
Осталась надежда, бальзамом от мук.
Да, да! лишь надежда златая!
Но что нам в ее обольстительном сне:
Рой благ досундучных у чаши на дне!
Да зреет же вечно в садах виноград!
Когда мы с своей распростимся весною,
Вино, постарев, наш утешит закат.
Умрем мы. Но кто ж не умрет под луною?
Тогда на Олимпе нас встретит Зевес
И Геба наполнит фиалы небес!
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну, где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам —
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей,
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь:
«С Советской властью жить нам по нутрю…
Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Иной судьбы, казалось, не желая,
К несбыточному больше не стремясь,
Так медленно, так нехотя жила я,
В чужую жизнь стучаться утомясь.
Ступала от удачи к неудаче,
На близкое смотря издалека,
Когда, мои пути переиначив,
Их повела холодная река.
Так палый лист уносится теченьем
Куда-то в неизвестность. И пришло
То чувство, что зовется отреченьем,
Что холодно, пустынно и светло.
У моря ветром рвало мох и камень,
И приходилось, наклонясь дугой,
Карабкаться, держась за трос руками,
Храня дыханье, сжатое пургой.
И день за днем вставали в сроках твердых
Стремленье ветра, уровень воды,
Путь облаков и в дождемерных ведрах
Сухого снега светлые следы.
Еще в июне льды в заливе стыли
Зеленые, прозрачны и влажны,
А светлая, холодная пустыня
Взыграла всеми красками весны.
На склонах гор, коричнево-лиловых,
Горели мхи и снег сходил на нет;
Большой пустырь куражился в обновах
Болот, у неба отбиравших цвет.
И солнечными длинными ночами,
Держа от солнца руку у бровей,
Бродила я с винтовкой за плечами,
Пугая птиц в оттаявшей траве.
И многократно утверждали скалы,
Катая эхо моего ружья,
Что лишь преддверьем — искусом закала
Была вся жизнь прошедшая моя,
Что было в ней борьбы постыдно мало.
И, отступив в сознании вины,
Молчала я, и снова возникала
Над голым миром песня тишины.
Она в ушах звучала бегом крови,
Разгоряченной редкостной весной,
Она была прекрасней и суровей,
Чем гребни гор и небо надо мной.
Оплетена напевом этим длинным,
Я волю в нем услышала одну:
Огромный зов к застроенным равнинам,
Гораздо раньше встретившим весну.
И стало ясно: от него не скроешь
Себя нигде, и на краю земли
Моя судьба — такого же покроя,
Как судьбы тех — оставшихся вдали.
Мы улью одному готовим соты.
И доказал мне этой песни лад,
Что жизнь друзей и прежняя работа,
Обединясь в усилии, велят
Вернуться к ним, чтоб изменять значенье
Любых вещей по слову своему.
Хвала, о музы! вам, я зрел селенья звездны.
Бесстрашно нисходил в подземны ада бездны;
Дерзаю вновь парить в священный эмпирей,
В пространство вечное лазоревых полей.
Хочу я небо зреть, сей новый мир блаженный,
Светилом золотым согретый, озаренный.
И се я чувствую огонь лучей его;
Но свет угаснул их для взора моего!
Зеницы тусклые во тьме ночной вращаю,
И тщетно средь небес я солнце зреть желаю!
Увы! не просветит оно моих очей;
Мой не увидит взор златых его лучей. —
Но ты, мой верный друг, божественная муза!
Ты не прервешь со мной священного союза;
Не перестанешь глас мой слабый оживлять,
Когда я буду песнь святую воспевать:
Скитаясь по горам, до облак вознесенным,
Среди густых лесов, по берегам зеленым,
Не наслаждаюсь я уже их красотой,
В одном безмолвии беседую с тобой.Места, живившие мой томный дух смущенный,
Гора Сионская и ты, ручей священный,
Что при стопах ее задумчиво журчишь
И светлую лазурь между цветов катишь, —
Вас часто с музою, слепец, я посещаю;
О мужи славные, вас часто призываю!
Слепцы, живущие в бессмертных звуках лир,
Тирезий, Тамирис, божественный Омир!
Одним несчастием я с вами только равен;
Увы! подобно вам почто и я не славен?.Таким мечтанием дух слабый напитав
И силу новую воображенью дав,
Вселенной чудеса я с музой воспеваю
И огнь души моей в сих песнях изливаю, —
Так скромный соловей, в ночной, безмолвный час,
Сокрывшись в мрак лесов, лиет свой сладкий глас
И год, и день, и ночь — всё снова возродится;
Но для очей моих свет дня не возвратится;
Мой взор не отдохнет на зелени холмов:
Весна моя без роз, и лето без плодов.
Увы! я не узрю ни синих вод безмерных;
Ни утренних лучей, ни пурпуров вечерних;
Ни богомужнего и кроткого лица,
В чертах которого блистает лик творца.
Вотще красуются цветов различны роды;
Исчезли для меня все красоты природы;
И небо и земля покрылись страшной тьмой,
И книга дивная закрылась предо мной;
Всё пусто, вечною всё ночью поглотилось,
И солнце для меня навеки закатилось!
Простите навсегда, науки и труды,
Сокровища искусств и мудрости плоды!
Сокровищем искусств я больше не пленюся,
Плодами мудрости уже не наслажуся:
Всё скрыла ночь! — Но ты, любимица небес,
Сойди на помощь мне, расторгни мрак очес;
О муза, просвети меня огнем небесным;
И не останусь я в потомстве неизвестным,
Открыв бестрепетно в священной песне сей
Сокрытое доднесь от смертного очей.
1То не белая купавица
Расцвела над синью вод —
С Красной Горки раскрасавица
Ярью-зеленью идет.Пава павой, поступь ходкая,
На ланитах — маков цвет,
На устах — улыбка кроткая,
Светел-радошен привет.Красота голубоокая, —
Глубже моря ясный взгляд,
Шея — кипень, грудь высокая,
Руса косынька — до пят.Летник — празелень, оборчатый —
Облегает стройный стан;
Голубой под ним, узорчатый
Аксамитный сарафан… За повязку, зернью шитую,
Переброшена фата:
Ото взоров неукрытою
Расцветает красота… Ни запястий, ни мониста нет,
Ожерелий и колец;
И без них-то взглянешь — выстынет
Сердце, выгорит вконец! Следом всюду за девицею —
Ступит красная едва —
Первоцветом, медуницею
Запестреет мурава.Где прошла краса — делянками
Цвет-подснежник зажелтел;
Стелет лес пред ней полянками
Ландыш, руту, чистотел… В темном лесе, на леваде ли,
По садам ли — соловьи
Для нее одной наладили
Песни первые свои… Чу, гремят: «Иди, желанная!
Будь приветлива-ясна!
Здравствуй, гостья богоданная!
Здравствуй, Красная Весна!..»2Знай спешит, идет без роздыху
Раскрасавица вперед:
От нее — волной по воздуху —
Радость светлая плывет.Птичьи песни голосистые
Переливами звенят,
Травы-цветики душистые
Льют медвяный аромат.Сыплет солнце дань богатую —
Злато-серебро лучей —
В землю, жизнью тороватую, —
Ослепляет взор очей; Проникают в глубь подземную.
Чудодейно-горячи, —
Выгоняют подъяремную
Силу вешнюю лучи.Выбивает сила волнами,
Расплывается рекой, —
Силу пригоршнями полными
Черпай смелою рукой! Набирайся мочи на лето
По весне, родимый край!
Всюду силы столько налито, —
Сила плещет через край!.. То не заревом от пламени
Утром пышет даль, горя, —
В зеленеющие рамени
Льются золота моря.Лес дремучий, степь раздольная,
Хлебородные поля, —
Дышит силой вся привольная
Неоглядная земля… Что ни день — то ароматнее
Духовитые цветы;
Что ни пядь — всё необъятнее
Чары вешней красоты… Всё звончей, звончей крылатая
Песня в честь ее слышна:
«Расцветай, красой богатая, —
Царствуй, Красная Весна!..»3В полном цвете раскрасавица,
Заневестилась совсем, —
Всем купавицам — купавица,
Алый розан — розам всем! Закраснелся лес шиповником,
В незабудках — все луга,
Розовеет степь бобовником;
В небе — радуга-дуга.Время к Троице… Далёко ли
Праздник девичий — Семик!
По низинам ли, высоко ли —
Всюду зелен березник… Заплетать венки бы загодя
Красным девушкам себе, —
Уж гадать пора на заводи
О негаданной судьбе! Ветлы — полны черным галочьем;
Возле ветел, в тальнике,
Ночью выкликом русалочьим
Кто-то кличет на реке… Впрямь — русалки по-над водами
Пляс заводят по ночам,
Тешат сердце хороводами
На соблазн людским очам.То они порой вечернею,
Выплывая там и тут,
Над водой, повитой чернию,
Зелень кос своих плетут… Семь ночей — в Семик — положено
Вспоминать былое им, —
Так судьбою наворожено,
А не знахарем мирским! Семь ночей им — в волю вольную
Петь-играть у берегов,
Жизнь посельскую-попольную
Зазывать к себе с лугов… И по логу неоглядному
Семь ночей их песнь слышна:
«Уступай-ка лету страдному
Царство, Красная Весна!»
Степной травы пучок сухой,
Он и сухой благоухает!
И разом степи надо мной
Всё обаянье воскрешает…
Когда в степях, за станом стан,
Бродили орды кочевые,
Был хан Отро́к и хан Сырчан,
Два брата, ба́тыри лихие.
И раз у них шёл пир горой —
Велик полон был взят из Руси!
Певец им славу пел, рекой
Лился кумыс во всём улусе.
Вдруг шум и крик, и стук мечей,
И кровь, и смерть, и нет пощады!
Всё врозь бежит, что лебедей
Ловцами спугнутое стадо.
То с русской силой Мономах
Всёсокрушающий явился;
Сырчан в донских залег мелях,
Отрок в горах кавказских скрылся.
И шли года… Гулял в степях
Лишь буйный ветер на просторе…
Но вот — скончался Мономах,
И по Руси — туга и горе.
Зовёт к себе певца Сырчан
И к брату шлёт его с наказом:
«Он там богат, он царь тех стран,
Владыка надо всем Кавказом, —
Скажи ему, чтоб бросил всё,
Что умер враг, что спали цепи,
Чтоб шёл в наследие своё,
В благоухающие степи!
Ему ты песен наших спой, —
Когда ж на песнь не отзовется,
Свяжи в пучок емшан степной
И дай ему — и он вернётся».
Отрок сидит в златом шатре,
Вкруг — рой абхазянок прекрасных;
На золоте и серебре
Князей он чествует подвластных.
Введён певец. Он говорит,
Чтоб в степи шёл Отрок без страха,
Что путь на Русь кругом открыт,
Что нет уж больше Мономаха!
Отрок молчит, на братнин зов
Одной усмешкой отвечает, —
И пир идёт, и хор рабов
Его что солнце величает.
Встаёт певец, и песни он
Поёт о былях половецких,
Про славу дедовских времён
И их набегов молодецких, —
Отрок угрюмый принял вид
И, на певца не глядя, знаком,
Чтоб увели его, велит
Своим послушливым кунакам.
И взял пучок травы степной
Тогда певец, и подал хану —
И смотрит хан — и, сам не свой,
Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился… Всё глядят:
Он — грозный хан, что ж это значит?
Он, пред которым все дрожат, —
Пучок травы целуя, плачет!
И вдруг, взмахнувши кулаком:
«Не царь я больше вам отныне! —
Воскликнул. — Смерть в краю родном
Милей, чем слава на чужбине!»
Наутро, чуть осел туман
И озлатились гор вершины,
В горах идёт уж караван —
Отрок с немногою дружиной.
Минуя гору за горой,
Всё ждёт он — скоро ль степь родная,
И вдаль глядит, травы степной
Пучок из рук не выпуская.