Ежели будеш ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся;
Кто мила, я верен той.
Вечно я большо не пленюся,
Ни какою красотой.Верь ты мне, и не ставь.того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Жар мой, которой в сердце слышу,
Воздух, которым ныне дышу,
Вы скажите ей:
Он не лицемерен,
И в любви своей
Вечно будеш веренъ!
Я не ложно говорю.
Пламень сей во крови чрезмерен,
В коем ныне я горю.В то время, смерть когда мне даст удар,
В то время мой к тебе застынет жар.
Естьли я получу злы муки,
Горестной от тебя отлуки;
Строгой чась кляни,
И разлуки бремя,
И воспомяни
То протедше время,
Как в утехе дни текли,
К радостям и ко красоте мя
Взоры ласковы влекли.Можеш ли ты сурова столько быть,
Чтобы ты мя когда могла забыть?
Быстрыя струй прозрачных воды,
Рощейки, все красы природы,
И со мягких трав,
Нежны Купидоны!
Вы моих забав
Зрели милионы,
И моей любезной власть:
Видели вы в минуты оны,
И мою к ней жарку страсть.В то время, смерть когда мне даст удар,
В то время мой к тебе застынет жарь.
Дух вображеньем восхищаю,
Мыслию действо ощущаю.
Ты со мной, иль нет,
Купно я с тобою,
И тебя мой свет,
Вижу пред собою.
Зрак твой не отходит прочь.
Щастливо тронуто судьбою
Сердце тает день и ночь.Верь ты мне и не ставь того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Ежели будешь ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся.
Кто мила, я верен той.
Жили-были в Индии с самой старины
Дикие огромные серые слоны —
Слоны слонялись в джунглях без маршрута,
Один из них был белый почему-то.Добрым глазом, тихим нравом отличался он,
И умом, и мастью благородной,
Средь своих собратьев серых белый слон
Был, конечно, белою вороной.И владыка Индии — были времена —
Мне из уважения подарил слона.
«Зачем мне слон?» — спросил я иноверца.
А он сказал: «В слоне — большое сердце…»Слон мне сделал реверанс, а я ему — поклон,
Речь моя была незлой и тихой,
Потому что этот самый белый слон
Был к тому же белою слонихой.Я прекрасно выглядел, сидя на слоне,
Ездил я по Индии — сказочной стране.
Ах, где мы только вместе не скитались!
И в тесноте отлично уживались.И, бывало, шли мы петь под чей-нибудь балкон —
Дамы так и прыгали из спален…
Надо вам сказать, что этот белый слон
Был необычайно музыкален.Карту мира видели вы наверняка —
Знаете, что в Индии тоже есть река.
Мой слон и я питались соком манго
И как-то потерялись в дебрях Ганга.Я метался по реке, забыв еду и сон,
Безвозвратно подорвал здоровье…
А потом сказали мне: «Твой белый слон
Встретил стадо белое слоновье…»Долго был в обиде я, только — вот те на! —
Мне владыка Индии вновь прислал слона
В виде украшения для трости —
Белый слон, но из слоновой кости.Говорят, что семь слонов иметь — хороший тон.
На шкафу, как средство от напастей…
Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон —
Пусть он лучше не приносит счастья!
(Степаннос, XVII в.)
Нежная! милая! злая! скажи,
Черные очи, яр! черные очи!
Что, хоть бы раз, не придешь ты ко мне
В сумраке ночи, яр! в сумраке ночи!
Много тоски я и слез перенес,
Полон любови, яр! полон любови!
Лоб у тебя белоснежен, дугой
Черные брови, яр! черные брови!
Взоры твои — словно море! а я —
Кормщик несчастный, яр! кормщик несчастный!
Вот я в тревоге путей не найду
К пристани ясной, яр! к пристани ясной!
Ночью и днем утомленных очей
Я не смыкаю, яр! я не смыкаю.
Выслушай, злая! тебя, как твой раб,
Я умоляю, яр! я умоляю!
Все говорят ты — целитель души…
Вылечи раны, яр! вылечи раны!
Больше не в силах я этот сносить
Пламень багряный, яр! пламень багряный!
Ночью и днем, от любви, все — к тебе,
В горести слез я, яр! в горести слез я!
Злая, подумай: не камень же я!
Что перенес я, яр! что перенес я!
Сна не найти мне, напрасно хочу
Сном позабыться, яр! сном позабыться!
Плача, брожу и назад прихожу —
Снова томиться, яр! снова томиться!
Ночью и днем от тоски по тебе
Горько вздыхаю, яр! горько вздыхаю!
Имя твое порываюсь назвать, —
И замолкаю, яр! я замолкаю!
Более скрытно я жить не могу,
Произнесу я, яр! произнесу я!.
Злая, подумай: не камень же я!
Гибну, тоскуя, яр! гибну, тоскуя!
Ах, Степаннос! думал ты, что умен, —
Все же другим занялся ты, как видно!
Бога оставил и девой пленен…
Будет на Страшном суде тебе стыдно!
1
Дай мне вечер, дай мне отдых,
Солнце, к богу уходя.
Тяжкий труд мой долог, долог,
Вечеров нет для меня.
А — а — а — а — а— а — а!
Черный Змей на камне в море
Мелет белую муку:
Хлеб для тех господ суровых,
Что влекут меня к труду.
У — у — у — у — у — у— у!
Солнце в лодочке вечерней
Поздно едет на покой,
Поутру нам рано светит,
Челн покинув золотой.
О — о — о — о — о — о— о!
Что сегодня поздно встало?
Где гостил твой ясный лик?
— Там, за синими горами,
Грея пасынков моих.
И — и — и — и — и — и— и!
2
Листья бледные кружатся,
С ветром осени шуршат.
Тихо, тихо речка льется
И о зимнем грезит сне.
Дети Дуба, дочки Липы
Завели с рекой игру:
Дубы желуди бросают,
Липы — легкие венки.
Наряжайтесь, дети Дуба,
В блеклый липовый венок;
Надевайте бусы, Липы,
Из дубовых желудей!
Ах, увяли листья Липы
На пустынном берегу;
Дуба желуди застынут
Подо льдом, на дне реки.
Щука синяя, зеленая,
Приходи играть со мной}
У тебя вода глубокая,
У меня дубовый челн.
Брошу в море сети частые,
Белый парус подыму.
Челн несется в даль блестящую,
Белый парус ветром полн.
Челн несется в даль блестящую,
К дальней Северной стране.
Ах, прекрасна дева Севера,
На нее взглянуть плыву.
— К нам приехал ты напрасно,
За тебя я не пойду:
Дома лучше по грязи ходить,
Чем по гатям на чужбине.
(В альбом А. А. Воейковой)
Мы бились мечами на чуждых полях,
Когда горделивый и смелый, как деды,
С дружиной героев искал я победы
И чести жить славой в грядущих веках.
Мы бились жестоко: враги перед нами,
Как нива пред бурей, ложилися в прах;
Мы грады и села губили огнями,
И скальды нас пели на чуждых полях.
Мы бились мечами в тот день роковой,
Когда, победивши морские пучины,
Мы вышли на берег Гензинской долины,
И встречены грозной, нежданной войной,
Мы бились жестоко: как мы, удалые,
Враги к нам летели толпа за толпой;
Их кровью намокли поля боевые,
И мы победили в тот день роковой.
Мы бились мечами, полночи сыны,
Когда я, отважный потомок Одина,
Принес ему в жертву врага-исполина,
При громе оружий, при свете луны.
Мы бились жестоко: секирой стальною
Разил меня дикий питомец войны;
Но я разрубил ему шлем с головою,—
И мы победили, полночи сыны!
Мы бились мечами. На память сынам
Оставлю я броню и щит мой широкой,
И бранное знамя, и шлем мой высокой,
И меч мой, ужасный далеким странам.
Мы бились жестоко — и гордые нами
Потомки, отвагой подобные нам,
Развесят кольчуги с щитами, с мечами,
В чертогах отцовских на память сынам.
1
Земля моя златая!
Осенний светлый храм!
Гусей крикливых стая
Несется к облакам.
То душ преображенных
Несчислимая рать,
С озер поднявшись сонных,
Летит в небесный сад.
А впереди их лебедь.
В глазах, как роща, грусть.
Не ты ль так плачешь в небе,
Отчалившая Русь?
Лети, лети, не бейся,
Всему есть час и брег.
Ветра стекают в песню,
А песня канет в век.
2
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя — родина,
Я — большевик.
Ради вселенского
Братства людей
Радуюся песней я
Смерти твоей.
Крепкий и сильный,
На гибель твою
В колокол синий
Я месяцем бью.
Братья-миряне,
Вам моя песнь.
Слышу в тумане я
Светлую весть.
3
Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.
Снова зарею клубится
Мой луговой Иордань.
Славлю тебя, голубая,
Звездами вбитая высь.
Снова до отчего рая
Руки мои поднялись.
Вижу вас, злачные нивы,
С стадом буланых коней.
С дудкой пастушеской в ивах
Бродит апостол Андрей.
И, полная боли и гнева,
Там, на окрайне села,
Мати пречистая дева
Розгой стегает осла.
4
Братья мои, люди, люди!
Все мы, все когда-нибудь
В тех благих селеньях будем,
Где протоптан Млечный Путь.
Не жалейте же ушедших,
Уходящих каждый час, —
Там на ландышах расцветших
Лучше, чем в полях у нас.
Страж любви — судьба-мздоимец
Счастье пестует не век.
Кто сегодня был любимец —
Завтра нищий человек.
5
О новый, новый, новый,
Прорезавший тучи день!
Отроком солнцеголовым
Сядь ты ко мне под плетень.
Дай мне твои волосья
Гребнем луны расчесать.
Этим обычаем гостя
Мы научились встречать.
Древняя тень Маврикии
Родственна нашим холмам,
Дождиком в нивы златые
Нас посетил Авраам.
Сядь ты ко мне на крылечко,
Тихо склонись ко плечу.
Синюю звездочку свечкой
Я пред тобой засвечу.
Буду тебе я молиться,
Славить твою Иордань…
Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.
1
Я жил над школой музыкальной,
По коридорам, подо мной,
То скрипки плавно и печально,
Как рыбы, плыли под водой,
То, словно утром непогожим,
Дождь, ударявший в желоба,
Вопила все одно и то же,
Одно и то же все — труба.
Потом играли на рояле:
До-си! Си-до! Туда-сюда!
Как будто чью-то выбивали
Из тела душу навсегда.
2
Когда изобразить я в пьесе захочу
Тоску, которая, к несчастью, не подвластна
Ни нашему армейскому врачу,
Ни женщине, что нас лечить согласна,
Ни даже той, что вдалеке от нас,
Казалось бы, понять и прилететь могла бы,
Ту самую тоску, что третий день сейчас
Так властно на меня накладывает лапы, —
Моя ремарка будет коротка:
Семь нот эпиграфом поставивши вначале,
Я просто напишу: «Тоска,
Внизу играют на рояле».
3
Три дня живу в пустом немецком доме,
Пишу статью, как будто воз везу,
И нету никого со мною, кроме
Моей тоски да музыки внизу.
Идут дожди. Затишье. Где-то там
Раз в день лениво вспыхнет канонада,
Шофер за мною ходит по пятам:
— Машина не нужна? — Пока не надо.
Шофер скучает тоже. Там, внизу,
Он на рояль накладывает руки
И выжимает каждый день слезу
Одной и той же песенкой — разлуки.
Он предлагал, по дружбе, — перестать:
— Раз грусть берет, так в пол бы постучали.
Но эта песня мне сейчас под стать
Своей жестокой простотой печали.
Уж, видно, так родились мы на свет,
Берет за сердце самое простое.
Для человека — университет
В минуты эти ничего не стоит.
Он слушает расстроенный рояль
И пение попутчика-солдата.
Ему себя до слез, ужасно жаль.
И кажется, что счастлив был когда-то.
И кажется ему, что он умрет,
Что все, как в песне, непременно будет,
И пуля прямо в сердце попадет,
И верная жена его забудет.
Нет, я не попрошу здесь: «Замолчи!»
Здесь власть твоя. Услышь из страшной дали
И там сама тихонько постучи,
Чтоб здесь играть мне песню перестали.
Говорила о нем так, что даже чесался язык.
Не артист знаменитый, конечно, но очень похожий.
Молодой, холостой, в общем, с виду хороший мужик.
Только как же: мужик ведь — какой он хороший?
Он к утру приходил на рогах и клонился, как штык.
А она, уходя по утрам, укрывала рогожей.
И сегодня, шагая с работы, сказала: — Хороший мужик.
— Ой, да брось ты, мужик ведь — откуда хороший?
И пила свою чашу и горькую стопку до дна.
Только тем и ломила хребты с недоноскою ношей.
— Не сердись, ты хороший мужик, — утешала она.
И он думал: — Гляди-ка, мужик я, а все же хороший.
И на бранное ложе сходила, как на пьедестал.
Лишь слегка задыхалась. Да нет же! — дышала, как юная лошадь.
Ну, а он еще спал. Жаль, конечно. Да, видно, устал.
— Ну, а ты как хотела? Мужик ведь — и сразу хороший?
Подметала свой пол белой ниткой да прям сквозь толстый ватин.
Чтоб не лечь натощак, до рассвета на кухне курила.
— Ты хороший мужик, — кружевами его паутин
Перепутала все, говорила и боготворила.
И однажды, сорвав ее швы да с изнанки судьбы —
Да клочками резина и вата, да клочьями кожа —
Он схватил и понес на руках, — как на дыбу, поставил ее на дыбы.
Только крикнуть успела: — Мужик-то и вправду хороший!
Не Варвара-краса, да не курица-Ряба.
Не артистка, конечно, но тоже совсем не проста.
Да Яга не Яга, лишь бы только хорошая баба.
И под мышку к ней влез и уснул, как за пазухой у Христа.
Холостые патроны да жены про всех заряжены.
Он по ней, как по вишне, поет над кудрявой ольхой.
Так и поняли все, что мужик он хороший, груженый.
Ну, а вы как хотели? Мужик ведь — с чего бы плохой?
По рисунку палеша́нина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В чёрной бурке на коне.
Тёзка мой и зависть тайная,
Сердце горем горячи́!
Зависть тайная, «летальная», —
Как сказали бы врачи.
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера́ да ме́нтики, их, соколы-орлы,
Кому ж вы в сердце метили, лепажевы стволы!
А беда явилась за́ полночь,
Но не пулею в висок.
Просто — в путь, в ночную за́волочь
Важно тронулся возок.
И не спеть, не выпить водочки,
Не держать в руке бокал!
Едут трое, сам в серёдочке,
Два жандарма по бокам.
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера да ментики, пора бы выйти в знать,
Но этой арифметики поэтам не узнать,
Ни прошлым и ни будущим поэтам не узнать.
Где ж друзья, твои ровесники?
Некому тебя спасать!
Началось всё дело с песенки,
А потом — пошла писать!
И по мукам, как по лезвию…
Размышляй теперь о том,
То ли броситься в поэзию,
То ли сразу — в жёлтый дом…
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера да ментики, возвышенная речь!
А всё-таки наветики страшнее, чем картечь!
Доносы и наветики страшнее, чем картечь!
По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В чёрной бурке на коне.
Но оставь, художник, вымысел,
Нас в герои не крои,
Нам не знамя жребий вывесил,
Носовой платок в крови…
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера да ментики, нерукотворный стяг!
И дело тут не в метрике, столетие — пустяк!
Столетие, столетие, столетие — пустяк…
1Целый день одна забота:
Сеть вязать не уставая,
Слушать, как у ног уютно
Кот мурлычет и поет.
Сердце ж девушки — пушинка:
Под дыханием случайным
Подымается, кружится,
Тает в небе голубом.
Так и сердце бедной Дженни:
Майкель дунул — закружилось
Сердце легкое и с ветром
Над заливом понеслось.
Над заливом ходит ветер,
Шляпу с Майкеля срывает,
Щеки смуглые румянит,
Брызжет пеной и поет.
И как голубь сизокрылый,
Сердце трепетное Дженни
Вслед за Майкелем несется
По всклокоченным волнам.
И когда, взойдя над морем,
Месяц пламя разливает, —
Майкель знает: это сердце
Радостью благовестит!
И когда росой холодной
По утрам покрыты кудри,
Майкель знает — это сердце
По любви своей грустит!
Целый день — одна забота:
Сеть вязать не уставая,
Слушать, как у ног уютно
Кот мурлычет и поет.2Ах, у Майкеля в котомке
Много вкусных есть вещей:
Две лепешки просяные,
Фляжка доброго вина.
Третий день, как, бросив школу,
Он в родной поплыл залив,
Шумные считает волны
И смеется невзначай.
Майкель, Майкель, ты покинул
В скучном маленьком поселке
Девушку с косою русой —
Дочь трактирщика она.
Дженни, Дженни, надо ль плакать,
Если Майкель вышел в море,
Если Майкель смотрит в небо
И смеется невзначай?
Тр-стий день в трактир приходит
Рыжий Джек из Бирмингама, —
Новая на нем зюйдвестка,
Блещут салом сапоги.
Требует он кружку пива,
С шиллинга не просит сдачи —
И глядит, глядит на Дженни,
Крутит ус и щурит глаз.
Дженни, Дженни, надо ль плакать,
Если Майкель вышел в море,
Если Майкель смотрит в небо
И смеется невзначай!
На горе в избушке бедной,
Рудокоп живет седой;
Там сосна шумит уныло,
Светит месяц золотой.
В чистой комнатке поставлен
Мягкий стул, с резьбой края.
Кто сидит на нем, тот счастлив,
И счастливец этот — я!
Вот малютка на скамейке
У моих садится ног;
Глазки — звезды голубые,
Ротик — пу́рпурный цветок.
Эти звезды будто с неба
Смотрят мне в лицо, блестя;
Робко пальчик приложила
К губкам розовым дитя.
«Будь спокойна! задремала
Мать над прялкой в тишине,
А отец сидит с гитарой,
Да поет о старине».
Нас не слышут! И малютка
Начинает свой рассказ.
Много тайн она заветных
Мне открыла в этот час.
«Ах, не стало старой тетки!
Не ходить нам больше к ней,
В этот город, где так много
Протекло счастливых дней.
Здесь же дни идут уныло,
Как в могиле — тишина;
А зимой избушка наша
Снегом вся занесена.
И порой, как на ребенка,
На меня находит страх;
Я слыхала, бродят духи
Ночью позднею в горах!»
Вдруг малютка замолчала,
Испугавшись слов своих…
Быстро глазки опустила
И рукой закрыла их.
А сосна шумит уныло,
И глядит луна в окно;
Рудокоп все тянет песню,
И жужжит веретено.
Не страшися духов горных,
Песня старая звучит,
День и ночь тебя, малютка,
Божий Ангел сторожит!
Отбросив прочь свой деревянный посох,
Упав на снег и полежав ничком,
Я встал и сел в погибель на колёсах,
Презрев передвижение пешком.Я не предполагал играть судьбою,
Не собирался спирт в огонь подлить —
Я просто этой быстрою ездою
Намеревался жизнь себе продлить.Подошвами своих спортивных чешек
Топтал я прежде тропы и полы,
И был неуязвим я для насмешек,
И был недосягаем для хулы.Но я в другие перешёл разряды —
Меня не примут в общую кадриль:
Я еду, я ловлю косые взгляды
И на меня, и на автомобиль.Прервав общенье и рукопожатья,
Отворотилась прочь моя среда.
Но кончилось глухое неприятье,
И началась открытая вражда.Я в мир вкатился чуждый нам по духу,
Все правила движения поправ.
Орудовцы мне робко жали руку,
Вручая две квитанции на штраф.Я во вражду включился постепенно,
Я утром зрел плоды ночных атак:
Морским узлом завязана антенна.
То был намёк: с тобою будет так… Прокравшись огородами, полями,
Вонзали шила в шины, как кинжал.
Я ж отбивался целый день рублями,
И не сдавался, и в боях мужал.Безлунными ночами я нередко
Противника в засаде поджидал…
Но у него поставлена разведка,
И он в засаду мне не попадал.И вот, как языка, бесшумно сняли
Передний мост. И унесли во тьму.
Передний мост… Казалось бы — детали,
Но без него и задний ни к чему.Я доставал мосты, рули, колеса
Не за глаза красивые — за мзду.
Но понял я: не одолеть колосса.
Назад! Пока машина на ходу.Назад к моим нетленным пешеходам!
Пусти назад, о отворись, Сезам!
Назад, в метро, к подземным переходам!
Назад! Руль влево и — по тормозам! Восстану я из праха вновь обыден
И улыбнусь, выплёвывая пыль.
Теперь народом я не ненавидим
За то, что у меня автомобиль.
Что ты бздишь, мужичок,
Лежа все на печи,
Хоть теперь и зима, —
Выдь на двор, подрищи!
Ведь от разных скотов
Хлевом стала изба,
Дети бздят наповал,
Прорвало и тебя!
Вонь такая всегда,
Что нигде не найти,
От говна и от сцак
Нету места пройти.
Здесь капуста с водой
Приготовлена впрок,
Бздехом душит она,
Так не бзди ж, мужичок.
Вон Иванька-сынок
В квас потрафил насрать,
Но сцедить решетом
Ты прикрикнул на мать!
Ангел он, говоришь?
Ах ты, дурь-борода!
Да ведь ангелы срать
Не могу́т никогда!
Я пойду до попа,
До земли поклонюсь,
Чтоб тебя поучил,
Со слезами взмолюсь.
Только я заглянул
Лишь в попово жилье,
Обмануло меня
Ожиданье мое.
Та же вонь, та же грязь,
Лишь изба просторне́й,
Да побольше телят,
Птиц, овец и свиней.
Видно, русский мужик
Век с скотами изжил,
Так уж к вони привык
И попов приучил.
Что и в церковь зайдешь,
Хоть и ладан там жгут,
Пробираясь в толпе,
Вонь услышишь и тут.
Вонь повсюду ползет,
Как с плохого куля,
Все проникла она:
Пробралась на поля
И посевам хлебов
Пригодилася впрок,
Любо глянуть вокруг,
Ну, так бзди ж, мужичок!
Труд не страшен тебе,
Добывай серебра!...
Правду мир говорит:
Худа нет без добра!..
Ребята, на ходу — как были
мы в плену
немного о войне поговорим…
В двадцатом году
шел взвод на войну,
а взводным нашим Вася Головин.
Ать, два… И братва басила —
бас не изъян:
— Да здравствует Россия,
Советская Россия,
Россия рабочих и крестьян!
В ближайшем бою к нам идет офицер
(англичане занимают край),
и томми нас берут на прицел,
Офицер говорит: Олл райт…
Ать, два… Это смерти сила
грозит друзьям,
но — здравствует Россия,
Советская Россия,
Россия рабочих и крестьян! Стояли мы под дулами —
не охали, не ахали,
но выступает Вася Головин:
— Ведь мы такие ж пахари,
как вы, такие ж пахари,
давайте о земле поговорим.
Ать, два… Про самое, про это, -
буржуй, замри, -
да здравствует планета,
да здравствует планета,
планета наша, полная земли! Теперь про офицера я…
Каким он ходит пупсиком —
понятно, что с работой
незнаком.
Которые тут пахари —
ударь его по усикам
мозолями набитым кулаком.
Ать, два… Хорошее братание
совсем не изъян —
да здравствует Британия,
да здравствует Британия,
Британия рабочих и крестьян! Офицера пухлого берут на бас,
и в нашу пользу кончен спор.
Мозоли-переводчики промежду нас —
помогают вести разговор,
Ать, два… Нас томми живо поняли —
и песня по кустам…
А как насчет Японии?
Да здравствует Япония,
Япония рабочих и крестьян! Ребята, ну…
как мы шли на войну,
говори — полыхает закат…
Как мы песню одну,
настоящую одну
запевали на всех языках.
Ать, два… Про одно про это
ори друзьям:
— Да здравствует планета.
да здравствует планета,
планета рабочих и крестьян!
Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,
За мною пёс — Судьба моя, беспомощна, больна.
Я гнал её каменьями, но жмётся пёс к колену —
Глядит, глаза навыкате, и с языка — слюна.Морока мне с нею —
Я оком тускнею,
Я ликом грустнею
И чревом урчу,
Нутром коченею,
А горлом немею,
И жить не умею,
И петь не хочу! Должно быть, старею.
Пойти к палачу?
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну,
Но жаль её, голодную, — ласкается, дрожит.
Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну —
Она, когда насытится, всегда подолгу спит.Тогда я гуляю,
Петляю, вихляю,
Я ваньку валяю
И небо копчу.
Но пса охраняю,
Сам вою, сам лаю —
О чём пожелаю,
Когда захочу.Нет, не постарею —
Пойду к палачу,
Пусть вздёрнет скорее,
А я приплачу.Бывают дни — я голову в такое пекло всуну,
Что и Судьба попятится, испуганна, бледна.
Я как-то влил стакан вина
для храбрости в Фортуну —
С тех пор ни дня без стакана,
ещё ворчит она: «Эх, закуски — ни корки!»
Мол, я бы в Нью-Йорке
Ходила бы в норке,
Носила б парчу!..
А я ноги — в опорки,
Судьбу — на закорки:
И в гору, и с горки
Пьянчугу влачу.Когда постарею,
Пойду к палачу —
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком —
Пошла, родимая, вразнос и изменила лик.
Хамила, безобразила и обернулась Роком —
И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.Мне тяжко под нею,
Гляди, я синею,
Уже сатанею,
Кричу на бегу:
«Не надо за шею!
Не надо за шею!
Не над за шею —
Я петь не смогу!!!»Судьбу, коль сумею,
Снесу к палачу —
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу!
Тебе, который с юных дней
Меня хранил от бури света,
Тебе усердный дар беспечного поэта —
Певца забавы и друзей.
Тобою жизни обученный,
Питомец сладкой тишины,
Я пел на лире вдохновенной
Мои пророческие сны, -
И дружба кроткая с улыбкою внимала
Струнам, настроенным свободною мечтой;
Умом разборчивым их звуки поверяла
И просвещала гений мой!
Она мне мир очарованья
В живых восторгах создала, К свободе вечный огнь в душе моей зажгла,
Облагородила желанья,
Учила презирать нелепый суд невежд
И лести суд несправедливый:
Смиряла пылкий жар надежд
И сердца ранние порывы.
И я душой не изменил
Ее спасительным стараньям:
Мой гений чести верен был
И цену знал благодеяньям! Быть может, некогда твой счастливый поэт,
Беседуя мечтой с протекшими веками,
Расскажет стройными стихами
Златые были давних лет;
И, вольный друг воспоминаний,
Он станет петь дела отцов:
Неутомимые их брани
И гибель греческих полков,
Святые битвы за свободу
И первый родины удар
Ее громившему народу,
И казнь ужасную татар.
И оживит он — в песнях славы —
Славян пленительные нравы:
Их доблесть на полях войны,
Их добродушные забавы
И гений русской старины
Торжественный и величавый! А ныне — песни юных лет,
Богини скромной и веселой,
Тебе дарит рукой не смелой
Тобой воспитанный поэт!
Пускай сии листы, в часы уединенья,
Представят памяти твоей
Живую радость прошлых дней,
Неверной жизни оболыценья
И страсти ветренных друзей;
Здесь все, чем занят был счастливый дар поэта, Когда он тишину боготворил душой,
Не рабствовал молве обманчивого света
И пел для дружбы молодой!
Как тебя в картонном царстве
В блеске зрительного зала
Я увидел, ты Джесси́ку,
Дочь Шейлока представляла.
Чист был голос твой холодный,
Лоб такой холодный, чистый,
Ты сияла, словно глетчер,
В красоте своей лучистой.
И еврей лишился дочки,
Ты нашла в крещеном мужа…
Бедный Шейлок! А Лоренцо —
За него я плачу вчуже!
Повстречались мы вторично;
Вспыхнув страстью великой,
Стал твоим я дон Лоренцо,
Стала ты моей Джесси́кой.
Как меня вино пьянило,
Так тебя — любви проказы,
И лобзал твои я очи,
Эти хладные алмазы.
Тут я начал бредить браком,
Точно вдруг рехнулся разом.
Или близость донны Клары
Заморозила мне разум?
После свадьбы очутился
Я в Сибири. Что же это?
Холоднее свежной степи
Ложе брачное поэта.
Я лежал так одиноко
В этих льдах, я мерз все хуже,
И мои продрогли песни
В честь любви — от страшной стужи.
К пылкой груди прижимаю
Я подушку — с снегом льдину,
Купидон стучит зубами,
А жена воротит спину.
***
Будут в свет теперь рождаться,
Отморозив нос, малютки —
Мною сложенные песни,
Остроты мои и шутки.
Получивши насморк, муза
(Музы — нежные творенья)
Молвит: «Я уйду, мой Генрих,
От мороза нет терпенья».
О, из льда Киприды храмы
С освещением грошовым!
Что-ж меня магнитом тянет
В холод к тем серцам суровым?
1.
Черная весна (Тает)Под гулы меди — гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь?..
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь, И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо Черная Весна
Глядела в студень глаз —С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц… О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.
2.
ПризракиИ бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти? Зеленый призрак куста сирени
Прильнул к окну…
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну… Она недвижна, она немая,
С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
В извивах кос… Но и неслышным я верен пеням,
И как в бреду,
На гравий сада я по ступеням
За ней сойду.О бледный призрак, скажи скорее
Мои вины,
Покуда стекла на галерее
Еще черны.Цветы завянут, цветы обманны,
Но я, я — твой!
В тумане холод, в тумане раны
Перед зарей…
3.
ОблакаПережиты ли тяжкие проводы,
Иль глаза мне глядят, неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные! Те не снятся ушедшие грозы вам,
Все бы в небе вам плавать да нежиться,
Только под вечер в облаке розовом
Будто девичье сердце забрезжится… Но не дружны вы с песнями звонкими,
Разойдусь я, так вы затуманитесь,
Безнадежно, полосками тонкими,
Расплываясь, друг к другу все тянетесь… Улетят мои песни пугливые,
В сердце сменится радость раскаяньем,
А вы все надо мною, ревнивые,
Будто плачете дымчатым таяньем…
1
Пропала книга! Уж была
Совсем готова — вдруг пропала!
Бог с ней, когда идее зла
Она потворствовать желала!
Читать маранье праздных дур
И дураков мы недосужны.
Не нужно нам плохих брошюр,
Нам нужен хлеб, нам деньги нужны!
Но может быть, она была
Честна… а так резка, смела?
Две-три страницы роковые…
О, если так, ее мне жаль!
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!
2
Уж напечатана — и нет!..
Не познакомимся мы с нею;
Девица в девятнадцать лет
Не замечтается над нею;
О ней не будут рассуждать
Ни дилетант, ни критик мрачный,
Студент не будит посыпать
Ее листов золой табачной.
Пропала! с ней и труд пропал,
Затрачен даром капитал,
Пропали хлопоты большие…
Мне очень жаль, мне очень жаль,
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!
3
Прощай! горька судьба твоя,
Бедняжка! Как зима настанет,
За чайным столиком семья
Гурьбой читать тебя не станет.
Не занесешь ты новых дум
В глухие, темные селенья,
Где изнывает русский ум
Вдали от центров просвещенья!
О, если ты честна была,
Что за беда, что ты смела?
Так редки книги не пустые…
Мне очень жаль, мне очень жаль,
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!..
Георгию Золотухину — во имя его яркое.
Соловей в долине дальней
Расцветает даль небес.
Трель расстрелится игральней,
Если строен гибкий лес —
Цивь-цинь-вью —
Цивь-цинь-вью —
Чок-й-чок.Перезвучально зовет: Ю.
Наклонилась утром венчально.
Близко слышен полет Ю.
Я и пою:
Стоит на крылечке
И ждет. Люблю.Песневей соловей.
На качелях ветвей
Лей струистую песню поэту.
Звонче лей, соловей,
В наковальне своей
Рассыпай искры истому лету.
Цивь-цинь-ций —
Цивь-цинь-ций —
Чтрррь-юй. Ю.Я отчаянный рыжий поэт
Над долинами-зыбками
Встречаю рассвет
Улыбками
Для.
Пускай для — не все ли равно.
Ветер. Трава.
В шкуре медвежьей мне тепло.
Спокойно.Слушай душу разливную, звонкую.
Мастер я —
Песнебоец —
Из СЛОВ ЗВОН Кую:
Солнцень лью соловью
В зазвучальный ответ,
Нити струнные вью.
Для поэта — поэт.Сердце — ясное, росное,
Звучное, сочное.
Сердце — серны изгибные вздроги.
Сердце — море молочное. Лейся.
Сердце голубя —
Сердце мое. Бейся.Звенит вода хрустальная,
Журчальная вода.
Моя ли жизнь устальная,
Устанет мчать года.
Я жду чудес венчающих,
Я счастье стерегу.
Сижу в ветвях качающих
На звонком берегу.
Цивь-цью-чок.
Чтрррь-йю. Ю.Ведь есть где-то дверца,
Пойду отворю.
Жаркое сердце
Отражает зарю.
Плль-плю-ций.
Ций-тюрьлью.
Солнцень вью.
Утрень вью.
Ярцень вью.
Любишь ты.
Я люблю. Ю.
Ций-йю-чок.
Чок-й-чок.В шелестинных грустинах
Зовы песни звончей.
В перепевных тростинах
Чурлюжурлит журчей.
Чурлю-журль.
Чурлю-журль.В солнцескате костер
Не горит — не потух
Для невест и сестер —
Чу. Свирелит пастух.
Тру-ту-ру.
Тру-ру-у.
Ту-ту-ту.
туру-тру-уВот еще один круг
Проницательный звучно.
Созерцательный друг
Неразлучно.
ТУру-тру-у.
И расстрельная трель.
Ций-вью-й-чок.
Чтрррь-йю, Ю.
И моя небовая свирель.
Лучистая
Чистая
Истая
Стая.Певучий пастух.
Соловей-Солнцелей.
Песневестный поэт.
И еще из деревни перекликный петух.
Рыбаки.
Чудаки.
Песнепьяницы.
Дети на кочке.
Играют.
Катают шар земной.
Поют:
Эль-лле-ле.
Аль-ллю-лю.
Иль-лли-ли.Ясный пастух одинокому солнцу
Над вселенной глубинами
Расточает звучально любовь,
Как и мы над долинами.
Туру-ту-ту.
ТУру-тамрай.
Эй, соловей, полюби пастуха,
Позови его трелью расстрельной.
Я — поэт, для живого стиха.
Опьяню тебя песней свирельной.
Хха-рра-мам —
Иди к нам.В чем судьба — чья.
Голубель сквозь ветвины.
Молчаль.
Все сошлись у журчья,
У на горке рябины,
Закачает качаль.
Расцветится страна,
Если песня стройна,
Если струйна струна,
И разливна звенчаль,
И чеканны дробины.Вот смотри:
На полянах
Босоногая девушка
Собирает святую
Траву Богородицы.
В наклонениях стана,
В изгибности рук —
Будто песня.
И молитву поет она:
Бла — го — ело — ви.
От колыбели я остался
В печальном мире сиротой;
На утре дней моих расстался,
О мать бесценная, с тобой!
И посох странника бросаю
Я в первый раз в углу родном;
И в первый раз я посещаю
Твой тесный, безысходный дом!
И, землю в трепете лобзая
Святую сердцу моему,
Скажу впервое: тень святая,
Мир вечный праху твоему! Как черный крест твой наклонился
К холму, поросшему травой!
Надгробный камень весь покрылся
Песком и мшистой муравой,
И холм с землею поровняло!
Увы! он скоро б был забыт;
Мне скоро б неизвестно стало
И место, где твой прах сокрыт!
И, сын печальный, я бы тщетно
Могилы матери искал;
Ее прошел бы неприметно
И, может быть, ногой попрал!..
Прости! — оставленный тобою,
Я от пелен усыновлен
Суровой мачехой-судьбою.
Она, от берега мой челн
Толкнув, гнала его жестоко
Между бушующих зыбей
И занесла меня далеко
От тихой родины моей.
И лишь теперь волной счастливой
К брегам родным я принесен;
Любовью сирою, тоскливой
К твоей могиле приведен.
На гроб не кипариса лозы,
Но, лучший дар мне от творца,
Я песни приношу и слезы,
Богатство скромное певца.Увы! когда ты испускала
Из уст последний жизни вздох,
Но взор еще на нас кидала,
Я траты чувствовать не мог.
Теперь возросшую со мною
Печаль я изолью в слезах;
Поплачу над землей сырою,
Сокрывшею мне милый прах!
Еще не раз, душой унылый.
Один, в полуночной тиши,
Приду я у твоей могилы
Искать отрады для души.
Приду — и холм, с землей сравненный,
Возвышу свежий над тобой;
И черный крест, к земле склоненный,
Возобновлю моей рукой;
И тризной, в день суббот священных,
Я, ублажая тень твою,
При воскуреньи жертв смиренных
Надгробны песни воспою.
А ты, слух к песням преклоняя,
От звезд к могиле ниспустись,
И, горесть сына утешая,
Тень матери — очам явись!
Узреть мне дай твой лик священный,
Хоть тень свою мне дай обнять,
Чтоб, в мир духов переселенный,
Я мог и там тебя узнать!
О сыне Меркурия милом поведай мне, Муза,
О том козлоногом, двурогом любителе песней,
Который с лесистого Пинда, дев пляшущих хору
Послушный, нисходит, когда от утесов кремнистых
Его призывают, мохнатого пастбищей бога,
Веселого, коему милы и холмы дубравны,
И горные дебри, и хладные кáмней вертепы.
Беспечный, он бродит туда и сюда в крутоярах;
То нежится сладко в прохладе реки среброструйной,
То, с скáлы на скалу шагая над пропастьми, странник
Блуждает, любуясь рассеянным стадом в долине;
Нередко преследует ланей по мшистым вершинам,
Нередко он рыщет по холмам, убийца животных,
Ловец дальновидный. Тогда, усладившись охотой,
При праге пещеры сидя, на свирели играет
Он томные песни... Ах, птица весны многоцветной,
Горюя с любовию, так не поет заунывно!
Ему припевая, любезноречистые нимфы,
И мило резвяся на бреге муравчатом, пляшут,
И горное эхо на глас их ответствует звучно!
А сам он, кружась и кривляясь средь хора, забавный,
Топочет ногами и плещет руками в лад песней.
Поляна играет под ним, испещренная пышно
Цветами прелестными, злаками трав благовонных.
Хвалы же поют всем бессмертным Олимпа, но паче —
Меркурия славят: подлунному миру полезный,
Он воли всевышних быстрейший для нас благовестник.
Аркадия, водообильная матерь стад овчих,
Прияла его на роскошных долинах; там роща
Ему процветает Циленская; тамо, небесный,
Забыв божество, был он стражем коалиного стада,
Служителем смертного мужа... — К чему и бессмертных
Любовь не приводит? — Он страстию таял к Дриопе,
Прекраснейшей деве: родила, прелестная, сына, —
О, чудо! — двурогого, с козьими в шерсти ногами,
Любителя песней, веселого, резвого сына!
Кормилица-матерь от страха бежала, увидев
Мохнатое чадо — уродство игривой природы! —
Но принял Меркурий приветно на отчие длани
Рожденье любезной и в сердце своем веселился! —
Мгновенно несется к Олимпу, лелея на персях
Младенца, покрытого мягкою кожею зайца;
Вступив же в обители светлы великого Зевса,
Богам и богиням его показал, восхитились
Бессмертные; более ж всех любовался им Бахус.
Тут Паном его нарекли; ибо всем был приятен.
Красуйся, царь-пастырь, и к песням склонись безыскусным.
Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей, набат, и гремите, грома, —
Оборвалися цепи насилья,
И разрушена жизни тюрьма!
Широки черноморские степи,
Буйна Волга, Урал златоруд, —
Сгинь, кровавая плаха и цепи,
Каземат и неправедный суд!
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Пролетела над Русью жар-птица,
Ярый гнев зажигая в груди…
Богородица наша Землица, —
Вольный хлеб мужику уроди!
Сбылись думы и давние слухи, —
Пробудился народ-Святогор;
Будет мед на домашней краюхе,
И на скатерти ярок узор.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Хлеб да соль, Костромич и Волынец,
Олончанин, Москвич, Сибиряк!
Наша Волюшка — божий гостинец —
Человечеству светлый маяк!
От Байкала до теплого Крыма
Расплеснется ржаной океан…
Ослепительней риз серафима
Заревой Святогоров кафтан.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!
Знанье — брат и Наука — сестра,
Лик пшеничный, с брадой солнцевласой —
Воплощенье любви и добра!
Оку Спасову сумрак несносен,
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен —
Вот наш рай вожделенный, родной.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Верьте ж, братья, за черным ненастьем
Блещет солнце — господне окно;
Чашу с кровью — всемирным причастьем
Нам испить до конца суждено.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
(Из романтической драмы «Мулат»)
Нет на нем алмазов, не блистает злато,
Повелитель негров убран небогато:
Брошена пантера на нагие плечи…
Он идет с охоты. Для веселой встречи
С кликами и песней двинулся народ.
Жрец, старик степенный, став перед толпою,
Поздравляет князя с первенцем-княжною,
Подает малютку, князь ее ласкает —
На устах улыбка, взор его пылает.
Грохот барабанов, трубный звук растет.
Жизнь княжну встречает светлою улыбкой:
Скоро ей на плечи ляжет пурпур гибкий;
Ей венец из перьев холит страус белый;
«Жемчугом долины» королевич смелый
Назовет любовно княжескую дочь.
Плещется, купаясь, лебедь перед нею, —
И дрожит, и жмется, и сгибает шею…
Новой Афродитой стала дева юга,
Из пустыни знойной ждет она супруга.
Стройного красавца, черного как ночь.
Одинок, покинут лебедь белоснежный:
Кровью и слезами залит склон прибрежный.
Паруса надулись южными ветрами…
Ты плывешь царевна, с черными рабами.
И тебя отчизне не вернет волна!
Ты на поле чуждом станешь вечной жницей,
И покроют плети стан твой багряницей,
Пурпур не покинет молодого тела!
Жни, не уставая, в счастье веруй смело:
Ласкою хозяйской ты награждена!
Князь погиб. К кургану, из чужого края,
Вал бежит приветный, тяжело вздыхая…
Время быль о князе в песне сохранило…
Грузными слонами стопчется могила, —
Догорит в неволе черная княжна.
Я — «Як»,
Истребитель,
Мотор мой звенит.
Небо — моя обитель.
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он — истребитель.
В прошлом бою мною «Юнкерс» сбит, —
Я сделал с ним, что хотел.
Но тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.
Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал,
Но тот, который во мне сидит,
Опять заставляет: в штопор.
Из бомбардировщика бомба несет
Смерть аэродрому,
А кажется, стабилизатор поет:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
Вот сзади заходит ко мне «Мессершмидт».
Уйду — я устал от ран.
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил на таран!
Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..
Но мне не гореть на песке, —
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу из пике.
Я — главный. А сзади, ну чтоб я сгорел!
Где же он, мой ведомый?!
Вот от задымился, кивнул и запел:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
И тот, который в моем черепке,
Остался один — и влип.
Меня в заблуждение он ввел и в пике —
Прямо из мертвой петли.
Он рвет на себя — и нагрузки вдвойне.
Эх, тоже мне летчик — АС!..
Но снова приходится слушаться мне,
Но это в последний раз.
Я больше не буду покорным, клянусь,
Уж лучше лежать в земле.
Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс,
Бензин — моя кровь — на нуле.
Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло.
Но тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.
Убит он, я счастлив, лечу налегке,
Последние силы жгу.
Но что это, что?! я в глубоком пике —
И выйти никак не могу!
Досадно, что сам я немного успел,
Но пусть повезет другому.
Выходит, и я напоследок спел:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
Ехал из ярмарки ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец.
Стал он на двор лошадей покормить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
В красной рубашке, кудряв и румян,
Вышел на улицу весел и пьян.
Собрал он девок-красавиц в кружок,
Выхватил с звонкой казной кошелек.
Потчует старых и малых вином:
«Пей-пропивай! Поживём — наживём!..»
Морщатся девки, до донышка пьют,
Шутят, и пляшут, и песни поют.
Ухарь-купец подпевает-свистит,
Оземь ногой молодецки стучит.
Синее небо, и сумрак, и тишь.
Смотрится в воду зелёный камыш.
Полосы света по речке лежат.
В золоте тучки над лесом горят.
Девичья пляска при зорьке видна,
Девичья песня за речкой слышна,
По лугу льётся, по чаще лесной…
Там услыхал её сторож седой;
Белый как лунь, он под дубом стоит,
Дуб не шелохнется, сторож молчит.
К девке стыдливой купец пристаёт,
Обнял, целует и руки ей жмёт.
Рвётся красотка за девичий круг:
Совестно ей от родных и подруг,
Смотрят подруги — их зависть берёт.
Вот, мол, упрямице счастье идёт.
Девкин отец своё дело смекнул,
Локтем жену торопливо толкнул.
Сед он, и рваная шапка на нём,
Глазом мигнул — и пропал за углом.
Девкина мать расторопна-смела.
С вкрадчивой речью к купцу подошла:
«Полно, касатик, отстань — не балуй!
Девки моей не позорь — не целуй!»
Ухарь-купец позвенел серебром:
«Нет, так не надо… другую найдём!..»
Вырвалась девка, хотела бежать.
Мать ей велела на месте стоять.
Звёздная ночь и ясна и тепла.
Девичья песня давно замерла.
Шепчет нахмуренный лес над водой,
Ветром шатает камыш молодой.
Синяя туча над лесом плывёт,
Тёмную зелень огнём обдаёт.
В крайней избушке не гаснет ночник,
Спит на печи подгулявший старик,
Спит в зипунишке и в старых лаптях,
Рваная шапка комком в головах.
Молится Богу старуха жена,
Плакать бы надо — не плачет она,
Дочь их красавица поздно пришла,
Девичью совесть вином залила.
Что тут за диво! и замуж пойдёт…
То-то, чай, деток на путь наведёт!
Кем ты, люд бедный, на свет порождён?
Кем ты на гибель и срам осуждён?
Тихо запад гасит розы,
Ночь приходит чередой;
Сонно ивы и березы
Нависают над водой.
Лейтесь вольно, лейтесь, слезы!
Этот миг – прощанья миг.
Плачут ивы и березы,
Ветром зыблется тростник.
Но манят грядущим грезы,
Так далекий луч звезды,
Пронизав листву березы,
Ясно блещет из воды.
Ветер злобно тучи гонит,
Плещет дождь среди воды.
"Где же, где же, – ветер стонет, –
Отражение звезды?"
Пруд померкший не ответит,
Глухо шепчут камыши,
И твоя любовь мне светит
В глубине моей души.
Вот тропинкой потаенной
К тростниковым берегам
Пробираюсь я, смущенный,
Вновь отдавшийся мечтам.
В час, когда тростник трепещет
И сливает тени даль,
Кто-то плачет, что-то плещет
Про печаль, мою печаль.
Словно лилий шепот слышен,
Словно ты слова твердишь...
Вечер гаснет, тих и пышен,
Шепчет, шепчется камыш.
Солнечный закат;
Душен и пуглив
Ветерка порыв;
Облака летят.
Молнии блеснут
Сквозь разрывы туч;
Тот мгновенный луч
Отражает пруд.
В этот беглый миг
Мнится: в вихре гроз
Вижу прядь волос,
Вижу милый лик.
В ясном небе без движенья
Месяц бодрствует в тиши,
И во влаге отраженье
Обступили камыши.
По холмам бредут олени,
Смотрят пристально во мрак,
Вызывая мир видений,
Дико птицы прокричат.
Сердцу сладостно молчанье,
И растут безмолвно в нем
О тебе воспоминанья,
Как молитва перед сном.
1
Песчаные зыбкие кручи
обглоданы ветром дотла,
И в небе топорщатся сучья
И тускло горят купола.
И отблеск над скверами алый,
И гаснет закат над Днепром,
И лошадь поводит устало
Расширенным смутным зрачком.
Уже тополя облетели,
Но в воздухе пахнет весной
От серой походной шинели,
От флагов — над головой.
И с красным полотнищем вместе
Шумели в степях ковыли.
Богунцы вступали с предместий
И песней победной росли.
2
Ничего так не радостно в этом
Мире, сотканном из облаков,
Как песчаное жаркое лето
С комариною песней без слов.
Этот лепет кузнечиков близкий,
Островки и каштаны — вдали,
Это солнце, висящее низко,
Убаюкали сонный залив.
Каждый камушек дышит покоем.
Но внезапно из дальних высот
Над распластанным Чертороем
Стрекозой промелькнет самолет.
Он поднимется с облаком вровень,
И тогда, посмотрев в небеса,
Только сердце забьется суровей
И на миг станут зорче глаза.
3
Весь город, словно желтым воском,
Закатом полон до краев.
Дома забрызганы известкой,
И в щебне переплет лесов.
Над разноцветными лотками
Сиропы радугой горят,
И в небо целится ветвями
Огромный Первомайский сад.
Оберегаемый ревниво
Косыми вспышками ракет,
Он замер на краю обрыва
И жадно свесился к реке,
Где отмели у дамбы новой
И видно, как, издалека,
Горит звезда огнем свинцовым
Над белым зданием ЦК.
Люди бегут, суетятся,
Мертвых везут на погост…
Еду кой с кем повидаться
Чрез Николаевский мост.
Пот отирая обильный
С голого лба, стороной —
Вижу — плетется рассыльный,
Старец угрюмый, седой.
С дедушкой этим, Минаем,
Я уж лет тридцать знаком:
Оба мы хлеб добываем
Литературным трудом.
(Молод я прибыл в столицу,
Вирши в редакцию свез,—
Первую эту страницу
Он мне в наборе принес!)
Оба судьбой мы похожи,
Если пошире глядеть:
Век свои мы лезли из кожи,
Чтобы в цензуру поспеть;
Цензор в спокойствии нашем
Равную ролю играл,—
Раньше, бывало, мы ляжем,
Если статью подписал;
Если ж сказал: «Запрещаю!» —
Вновь я садился писать,
Вновь приходилось Минаю
Бегать к нему, поджидать.
Эти волнения были
Сходны в итоге вполне:
Ноги ему подкосили,
Нервы расстроили мне.
Кто поплатился дороже,
Время уж скоро решит,
Впрочем, я вдвое моложе.
Он уж непрочен на вид,
Длинный и тощий, как остов,
Но стариковски пригож…
«Эй! на Васильевский остров
К цензору, что ли, идешь?»
— Баста ходить по цензуре!
Ослобонилась печать,
Авторы наши в натуре
Стали статейки пущать.
К ним да к редактору ныне
Только и носим статьи…
Словно повысились в чине,
Ожили детки мои!
Каждый теперича кроток,
Ну да и нам-то расчет:
На восемь гривен подметок
Меньше износится в год!..—
Не этой песнейА. Жарову
Не этой песней старой
Растоптанного дня,
Интимная гитара,
Ты трогаешь меня.
В смертельные покосы
Я нежил, строг и юн,
Серебряную косу
Волнующихся струн.
Сквозь боевые бури
Пронес я за собой
И женскую фигуру
Гитары дорогой!
Всегда смотрю с любовью
И с нежностью всегда
На политые кровью,
На бранные года.
Мне за былую муку
Покой теперь хорош.
(Простреленную руку
Сильнее бережешь!)
…Над степью плодоносной
Закат всегда богат,
И бронзовые сосны
Пылают на закат…
Ни сена! И ни хлеба!
И фляги все — до дон!
Под изумрудным небом
Томится эскадрон…
…Что пуля? Пуля — дура.
А пуле смерть — сестра.
И сотник белокурый
Склонился у костра.
И вот, что самый юный
(Ему на песню — дар!),
Берет за грудь певунью
Безусый комиссар.
И в грустном эскадроне,
Как от зеленых рек,
Повыпрямились кони
И вырос человек!
…Короткие кварталы —
Летучие года!
И многого не стало,
Простилось навсегда.
Теперь веселым скопом
Не спеть нам, дорогой.
Одни —
Под Перекопом,
Другие —
Под Ургой.
Но стань я самым старым,
Взглянув через плечо,
Военную гитару
Я вспомню горячо.
Сейчас она забыта,
Она ушла в века
От конского копыта,
От шашки казака.
Но если вновь, бушуя,
Придет пора зари, —
Любимая,
Прошу я —
Гитару подари!
Брось на время, Муза, лиру
И прочти со мной указ:
В преступленьях — на смех миру —
Обвиняют нынче нас.
Наступает час расправы,
И должны мы дать ответ.
Больше песен нет для славы!
Для любви их больше нет!
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Мы идем. Лежит дорога
Мимо Луврского дворца:
Там в дни Фронды воли много
Было песенкам певца.
И на оклик часового:
«Кто идет?» — припев звучал:
«Это Франция!» Без слова
Сторож песню пропускал.
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
На другой конец столицы
Через мост изволь идти.
Буало́ лежит гробница,
Между прочим, на пути.
Из обители покоя
Что б воскреснуть вдруг ему?!
Верно, автора «Налоя»
Засадили бы в тюрьму!
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Над Жан-Жаком суд свершился —
И «Эмиль» сожжен был им;
Но, как феникс, возродился
Он из пепла невредим.
Наши песни — невелички;
Но ведь, Муза, враг хитер:
Он и в них отыщет спички,
Чтоб разжечь опять костер.
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Вот и зала заседаний…
Что ж ты, Муза? как, бежать
От напудренных созданий?
Ты же любишь их щелка́ть…
Возвратись: взгляни, вострушка,
Сколько смелости в глупцах,
Взявшись весить погремушку
На Фемидиных весах.
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Но бежит моя буянка…
Я один являюсь в суд.
Угадайте ж, где беглянка
Отыскать могла приют?
С председательской гризеткой,
Смело к столику подсев,
За вином и за котлеткой
Повторяет нараспев:
Муза! в суд
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.
Ласточка, ласточка, как я люблю твои вешние песни!
Милый твой вид я люблю, как весна и живой и веселый!
Пой, весны провозвестница, пой и кружись надо мною;
Может быть, сладкие песни и мне напоешь ты на душу.Птица, любезная людям! ты любишь сама человека;
Ты лишь одна из пернатых свободных гостишь в его доме;
Днями чистейшей любви под его наслаждаешься кровлей;
Дружбе его и свой маленький дом и семейство вверяешь,
И, зимы лишь бежа, оставляешь дом человека.
С первым паденьем листов улетаешь ты, милая гостья!
Но куда? за какие моря, за какие пределы
Странствуешь ты, чтоб искать обновления жизни прекрасной,
Песней искать и любви, без которых жить ты не можешь?
Кто по пустыням воздушным, досель не отгаданный нами,
Путь для тебя указует, чтоб снова пред нами являться?
С первым дыханьем весны ты являешься снова, как с неба,
Песнями нас привечать с воскресеньем бессмертной природы.
Хату и пышный чертог избираешь ты, вольная птица,
Домом себе; но ни хаты жилец, ни чертога владыка
Дерзкой рукою не может гнезда твоего прикоснуться,
Если он счастия дома с тобой потерять не страшится.
Счастье приносишь ты в дом, где приют нетревожный находишь,
Божия птица, как набожный пахарь тебя называет:
Он как священную птицу тебя почитает и любит
(Так песнопевцев народы в века благочестия чтили).
Кто ж, нечестивый, посмеет гнезда твоего прикоснуться —
Дом ты его покидаешь, как бы говоря человеку:
«Будь покровителем мне, но свободы моей не касайся!»Птица любови и мира, всех птиц ненавидишь ты хищных.
Первая, криком тревожным — домашним ты птицам смиренным
Весть подаешь о налете погибельном коршуна злого,
Криком встречаешь его и до облак преследуешь криком,
Часто крылатого хищника умысл кровавый ничтожа.Чистая птица, на прахе земном ты ног не покоишь,
Разве на миг, чтоб пищу восхитить, садишься на землю.
Целую жизнь, и поя и гуляя, ты плаваешь в небе,
Так же легко и свободно, как мощный дельфин в океане.
Часто с высот поднебесных ты смотришь на бедную землю;
Горы, леса, города и все гордые здания смертных
Кажутся взорам твоим не выше долин и потоков, —
Так для взоров поэта земля и всё, что земное,
В шар единый сливается, свыше лучом озаренный.Пой, легкокрылая ласточка, пой и кружись надо мною!
Может быть, песнь не последнюю ты мне на душу напела.
(Из Барбье)
Как грустно только зла следить одне деянья,
Все песни напевать на страшный тон стенанья,
Среди сиянья дня на тверди голубой
Отыскивать полет лишь тучи громовой
И на челе младом, в красе его цветущей.
След находить тоски сокрытой и гнетущей.
О, счастлив, тот, кому другой здесь дан удел!
Счастливее сто крат, кто отыскать умел
Одну лишь сторону прекрасную искусства.
Да, да, порукой в том мне тайный голос чувства,
Что если б в музы мне послал суровый рок
Созданье нежное, в шестнадцать лет цветок
И белокурое, как в поле зрелый колос:
Другия б песни пел мой заунывный голос
И на челе моем подернутом тоской
Порой отрадных снов мелькал бы светлый рой;
И часто бы тогда; луг с яркими цветами
В вечерний час измят моими был ногами
И весело б весна сияла надо мной;
Но голос из души мне слышится другой,
Что каждый человек, как вол в ярме упорный
Печатью заклеймен, иль белою, иль черной.
Что каждому своя здесь роль дана судьбой,
Что хочешь, или нет, за тучей громовой
Ты должен следовать дорогой незнакомой
С поникшей головой, с мучительной истомой,
Безвестность, слава ли твой осеняют путь,
Не ведая кому здесь руку протянуть.
Таков мне жребий дан моей судьбою темной.
Весь мир мне кажется больницею огромной,
Где у одра больных, снимая с них покров,
Чтоб язвы гнойныя очистить—я готов,
Как лазаретный страж, судьбой на то избранный,
Рукою трепетной касаться каждой раны….
Н. ГРЕКОВ.
1
Когда
Когдая стану
Когда я станустариком,
Мой сын
Мой сынпридет
Мой сын придети спросит:
«Скажи мне,
«Скажи мне,где,
«Скажи мне, где,отец,
«Скажи мне, где, отец,при ком
Ты был
Ты былсемнадцатую осень?»
— «Мой сын,
— «Мой сын,я дрейфить
— «Мой сын, я дрейфитьне привык,
Я вел
Я велна Смольный
Я вел на Смольныйброневик…»
2
Когда
Когдая стану
Когда я станустариком, —
Перебирая
Перебираядаты,
Сын спросит:
Сын спросит:«Где, скажи,
Сын спросит: «Где, скажи,при ком
Ты был, отец,
Ты был, отец,в двадцатом?»
— «Мой сын,
— «Мой сын,мне домом
— «Мой сын, мне домомбыл окоп,
Мы с Фрунзе
Мы с Фрунзебрали
Мы с Фрунзе бралиПерекоп».
3
Когда
Когдая стану
Когда я станустариком,
Сын спросит:
Сын спросит:«А постой-ка,
Скажи мне,
Скажи мне,где, отец,
Скажи мне, где, отец,при ком
Ты был
Ты былна штурмах
Ты был на штурмахстройки?»
— «Для нас
— «Для насбыл все
— «Для нас был всефабричный дым:
Я был
Я былрабочим
Я был рабочимрядовым…»
4
И спросит
И спроситсын меня
И спросит сын менятогда,
Окинув
Окинувстарость
Окинув старостьвзглядом:
«Скажи,
«Скажи,а где ж
«Скажи, а где жза все года,
Отец,
Отец,твоя
Отец, твоянаграда?..»
— «Ты — сын,
— «Ты — сын,ты — новый человек,
Ты оправдал
Ты оправдалмой труд,
Ты оправдал мой труд,мой век…»
Гроза фиолетовым языком
Лижет с шипеньем мокрые тучи.
И кулаком стопудовым гром
Струи, звенящие серебром,
Вбивает в газоны, сады и кручи.
И в шуме пенистой кутерьмы
С крыш, словно с гор, тугие потоки
Смывают в звонкие водостоки
Остатки холода и зимы.
Но ветер уж вбил упругие клинья
В сплетения туч. И усталый гром
С ворчаньем прячется под мостом,
А небо смеется умытой синью.
В лужах здания колыхаются,
Смешные, раскосые, как японцы.
Падают капли. И каждая кажется
Крохотным, с неба летящим солнцем.
Рухлядь выносится с чердаков,
Забор покрывается свежей краской,
Вскрываются окна, летит замазка.
Пыль выбивается из ковров.
Весна даже с душ шелуху снимает
И горечь, и злость, что темны, как ночь,
Мир будто кожу сейчас меняет.
В нем все хорошее прорастает,
А все, что не нужно, долой и прочь!
И в этой солнечной карусели
Ветер мне крикнул, замедлив бег:
— Что же ты, что же ты в самом деле,
В щебете птичьем, в звоне капели
О чем пригорюнился, человек?!
О чем? И действительно, я ли это?
Так ли я в прошлые зимы жил?
С теми ли спорил порой до рассвета?
С теми ли сердце свое делил?
А радость-то — вот она — рядом носится,
Скворцом заливается на окне.
Она одобряет, смеется, просится:
— Брось ерунду и шагни ко мне!
И я (наплевать, если будет странным)
Почти по-мальчишески хохочу.
Я верю! И жить в холодах туманных,
Средь дел нелепых и слов обманных.
Хоть режьте, не буду и не хочу!
Ты слышишь, весна? С непогодой — точка!
А вот будто кто-то разбил ледок, —
Это в душе моей лопнула почка,
И к солнцу выпрямился росток.
Весна! Горделивые свечи сирени,
Солнечный сноп посреди двора,
Пора пробуждений и обновлений —
Великолепнейшая пора!