Ох, дым папирос!
Ох, дым папирос!
Ты старую тайну
С собою принес:
О домике том,
Где когда-то я жил,
О дворике том,
Где спят гаражи.Ты, дым папирос,
Надо мной не кружи.
Ты старою песенкой
Не ворожи.
Поэт — это физик,
Который один
Знает, что сердце —
У всех господин.Не верю, что истина —
В дальних краях,
Не верю, что истина —
Дальний маяк.
Дальний маяк —
Это ближний маяк,
Но мы его ищем
В дальних краях.Прислушайся: истина
Рядом живет.
Прислушайся: истина
Рядом поет.
Рядом живет,
Рядом поет
И ждет все, когда же
Откроют ее.Ведь если не истина —
Кто же тогда
Целует спящих детей
Иногда?
Ведь если не истина —
Кто же тогда
Плакать поэтам
Велит иногда?
«Эй, кто там крикнул «ай-ай-ай?» — «Ну я! Я, Кролик Белый». —
«Опять спешишь?» — «Прости, Додо, так много важных дел!
У нас в Стране Чудес попробуй что-то не доделай…
Вот и ношусь я взад-вперёд как заяц угорелый —
За два кило пути я на два метра похудел.Зачем, зачем, сограждане, зачем я Кролик — белый?
Когда бы был я серым — я б не бегал, а сидел.
Все ждут меня, всем нужен я — и всем визиты делай,
А я <не>
Установить бы кроликам какой-нибудь предел!» —«Но почему дрожите вы и почему вы белый?» —>
«Да потому что — ай-ай-ай! — таков уж мой удел.
Ах, как опаздываю я — почти что на день целый!
Бегу, бегу…» — «Но говорят, он в детстве не был белый,
Но опоздать боялся — и от страха поседел». —
«Да, я опоздать боялся, я от страха поседел».
Он был поэт: беспечными глазами
Глядел на мир и миру был чужой;
Он сладостно беседовал с друзьями;
Он красоту боготворил душой;
Он воспевал счастливыми стихами
Харит, вино, и дружбу, и покой.Блажен, кто знал разумное веселье!
Чья жизнь была свободна и чиста,
Кто с музами делил свое безделье,
Кому любви прохладные уста
Свевали с вежд недолгое похмелье,
И с ним — его довольная мечта! И в честь ему на будущие лета
Не худо бы сей учредить обряд:
Порою звезд и месячного света
Мы сходимся в благоуханный сад
И там поем любимый гимн поэта,
И до утра фиалы прозвенят! Пусть видит мир, как наших поминают,
Как иногда свирели звук простой
Да скромный хмель и мирт переживают
Победный гром и памятник златой,
И многие, уж заодно, познают,
Что называть мирскою суетой.
Выходи,
Выходи, разголося́
песни,
песни, смех
песни, смех и галдеж,
партийный
партийный и беспартийный —
партийный и беспартийный — вся
рабочая молодежь!
Дойди,
Дойди, комсомольской колонны вершина,
до места —
до места — самого сорного.
Что б не было
Что б не было ни одной
Что б не было ни одной беспризорной машины,
ни одного
ни одного мальчугана беспризорного!
С этого
С этого понедельника
ни одного бездельника,
и воскресение
и воскресение и суббота
понедельничная работа.
Чините
Чините пути
Чините пути на субботнике!
Грузите
Грузите вагоны порожненькие!
Сегодня —
Сегодня — все плотники,
все
все железнодорожники.
Бодрей
Бодрей в ряды,
Бодрей в ряды, молодежь
комсомола,
комсомола, киркой орудующего.
Сегодня
Сегодня новый
Сегодня новый кладешь
камень
камень в здание будущего.
Из глухих притонов Барселоны
На асфальт парижских площадей
Принесли Вы эти песни-звоны
Изумрудной родины своей.
И из скромной девочки-певуньи,
Тихой и простой, как василек,
Расцвели в таинственный и лунный,
Никому не ведомый цветок.
И теперь от принца до апаша,
От cartier Latin до Sacre Coeur —
Все в Париже знают имя Ваше,
Весь Париж влюблен в Ракель Меллер.
Вами бредят в Лондоне и Вене,
Вами пьян Мадрид и Сан-Суси.
Это Ваши светлые колени
Вдохновили гений Дебюсси.
И, забыв свой строгий стиль латинский,
Перепутав грозные слова,
Из-за Вас епископ лотарингский
Уронил в причастье кружева.
Но, безгрешней мертвой туберозы,
Вы строги, печальны и нежны.
Ваших песен светлые наркозы
Укачали сердце до весны.
И сквозь строй мужчин, как сквозь горилл,
Вы прошли с улыбкой антиквара,
И мужской любви упрямый пыл
В Вашем сердце не зажег пожара!
На асфальт парижских площадей
Вы, смеясь, швырнули сердца стоны —
Золотые песни Барселоны,
Изумрудной родины своей.
Ты припомни, Россия,
Как все это было:
Как полжизни ушло
У тебя на бои,
Как под песни твои
Прошагало полмира,
Пролетело полвека
По рельсам твоим.
И сто тысяч надежд
И руин раскаленных,
И сто тысяч салютов,
И стон проводов,
И свирепая нежность
Твоих батальонов
Уместились в твои
Полсотни годов.
На твоих рубежах
Полыхали пожары.
Каждый год — словно храм,
Уцелевший в огне.
Каждый год — как межа
Между новым и старым.
Каждый год — как ребенок,
Спешащий ко мне.
На краю городском,
Где дома-новостройки,
На холодном ветру
Распахну пальтецо,
Чтоб летящие к звездам
Московские тройки
Мне морозную пыль
Уронили в лицо.
Только что там зима —
Ведь проклюнулось лето!
И, навеки прощаясь
Со старой тоской,
Скорлупу разбивает
Старуха-планета —
Молодая выходит
Из пены морской.
Я люблю и смеюсь,
Ни о чем не жалею.
Я сражался и жил,
Как умел — по мечте.
Ты прости, если лучше
Пропеть не умею.
Припадаю, Россия,
К твоей красоте!
Свершилось! Рок неумолимый
Нам грянул тяжкою бедой!..
Полночной музы жрец любимый
Сражен безжалостной судьбой.
В разгаре светлых вдохновений
Исполнен творчества и сил
На ранний гроб наш милый гений
Чело цветущее склонил.
Давно-ль звездою лучезарной
На русской славы небосклон
Явился он, пришлец избранный,
Высокой доле обречен?
Давно-ль на лире сладкогласной,
Как ропот волжския струи,
Он пел роскошно и прекрасно
Нам песни дивныя свои!
Давно-ль? И вот могильный камень —
В печальном образе креста, —
Под ним угас небесный пламень
И смолкли вещия уста.
И нет певца! В пыли могилы
Цевница сирая молчит,
И звукь ея—звук сердцу милый
К нам боле в грудь не залетит:
Но мы внимали дивным звукам,
Мы ими нежили сердца,
Так сохраним же нашим внукам
Дар незабвеннаго певца.
Дар светлый, песни вдохновенной —
Поэт в тех песнях не умрет:
За них ему венец нетленный
Венец безсмертья даст народ!
Пел смычок — в садах горели
Огоньки — сновал народ —
Только ветер спал, да темен
Был ночной небесный свод;
Темен был и пруд зеленый
И густые камыши,
Где томился бедный лебедь,
Притаясь в ночной тиши.
Умирая, не видал он —
Прирученный нелюдим, —
Как над ним взвилась ракета
И рассыпалась над ним;
Не слыхал, как струйка билась,
Как журчал прибрежный ключ, —
Он глаза смыкал и грезил
О полете выше туч:
Как простор небес высоко
Унесет его полет
И какую там он песню
Вдохновенную споет!
Как на все, на все святое,
Что таил он от людей,
Там откликнутся родные
Стаи белых лебедей.
И уж грезит он: минута, —
Вздох — и крылья зашумят,
И его свободной песни
Звуки утро возвестят. —
Но крыло не шевелилось,
Песня путалась в уме:
Без полета и без пенья
Умирал он в полутьме.
Сквозь камыш, шурша по листьям,
Пробирался ветерок…
А кругом в садах горели
Огоньки и пел смычок.
Зря ты, Ванечка, бредёшь
Вдоль оврага.
На пути — каменья сплошь,
Резвы ножки обобьёшь,
Бедолага! Тело в эдакой ходьбе
Ты измучил,
А и, кажется, себе
Сам наскучил.Стал на беглого похож
Аль на странничка.
Может, сядешь, отдохнёшь,
Ваня-Ванечка?!
Ваня! Что, Ванюша, путь трудней?
Хворь напала?
Вьётся тропка меж корней,
До конца пройти по ней —
Жизни мало.Славно, коль судьбу узнал
Распрекрасну,
Ну, а вдруг коней загнал
Понапрасну?! Али вольное житьё
Слаще пряничка?
Ах ты, горюшко моё,
Ваня-Ванечка!
Ваня! Ходят слухи, будто сник
Да бедуешь,
Кудри сбросил — как без них?
Сыт ли ты или привык —
Голодуешь! Хорошо ли бобылём
Да без крова?
Это, Ваня, не путём —
Непутёво! Горемычный мой, дошёл
Ты до краюшка!
Тополь твой уже отцвёл,
Ваня-Ванюшка!
Ваня!
Николаю Ильичу Стороженко
Брызнули первые искры рассвета,
Дымкой туманной покрылся ручей.
В утренний час его рокот звончей.
Ночь умирает… И вот уж одета
В нерукотворные ткани из света,
В поясе пышном из ярких лучей,
Мчится Заря благовонного лета
Из-за лесов и морей,
Медлит на вы́сях обрывистых гор,
Смотрится в зеркало синих озер,
Мчится Богиня Рассвета.
Следом за ней
Легкой гирляндою эльфы несутся,
Хором поют: «Пробудилась Заря!»
Эхом стократным их песни везде отдаются,
Листья друг к другу с безмолвною ласкою жмутся,
В небе — и блеск изумруда, и блеск янтаря,
Нежных малиновок песни кристальные льются:
«Кончилась Ночь! Пробудилась Заря!»
Долголь жить мне в сих напастях,
Долголи тонуть в слезах,
Кто в уме моем всечасно,
Тово нет в моих глазах:
Там рок жить не допускает,
Где надежда дух питает,
И где мысль моя живет.Дорогая нет надежды,
Мне увидеться с тобой,
И последней нет утехи,
Чтоб вздохнуть перед тобой,
Как я стражду ты не знаешь;
Чтож везде мной обладаешь,
То известно уж тебе.Зло, влюбясь вздыхать напрасно,
Зло и страсть в любви таить,
Но всево зляе на свете,
Без тебя в несчастье жить,
При тебе мои печали,
Сносны тем всегда бывали,
Что тебя часто видал.Зрак твой здесь из моих мыслей
Не выходит никогда,
И имя мне твое любезно,
Во устах моих всегда,
Называя удивляюсь,
Чем в конец я истреблюсь,
То миляе мне всево.
Здравствуй, мама!
Опять мне снится песня твоя.
Здравствуй, мама!
Светла, как память, нежность твоя.
Этот мир не от солнца такой золотой —
Он наполнен до края твоей добротой.
На земле хороших людей немало,
Сердечных людей немало.
И все-таки лучше всех на земле —
Мама. Моя мама. Здравствуй, мама!
Ты слабеешь — в меня уходят силы твоя.
Ты стареешь — в меня уходят годы твои.
Все равно, несмотря на любые года,
Будешь ты для меня молодой навсегда.
Натрудились на десять жизней руки твои,
Народились под этим небом внуки твои.
Ты опять колыбельную песню поешь
И во внучке своей вдруг себя узнаешь.
На земле хороших людей немало,
Сердечных людей немало.
И все-таки лучше всех на земле —
Мама. Моя мама. Здравствуй, мама!
Каховка, Каховка — родная винтовка —
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза…
Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, по наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Я замучил себя.
И тебя я замучаю.
И не будет — потом — Новодевичьей гордости.
Все друзьям на потеху, от случая к случаю,
В ожидании благ и в предчувствии горести.
И врага у нас нет.
И не ищем союзника.
У житейских невзгод — ни размеров, ни мощности.
Но, как птичий полет, начинается музыка
Ощущеньем внезапного чуда возможности!
Значит — можно!
И это ничуть не придумано,
Это просто вернулось из детства, из прошлости.
И не надо Равеля…. А Шумана, Шумана, —
Чтоб не сметь отличить гениальность от пошлости!
Значит — можно — в полет — по листве и по наледи,
Только ветра глотнули — и вот уже начато!
И плевать, что актеров не вызовут на люди, —
Эта сцена всегда исполняется начерно!..
Что с того нам, что век в непотребностях множится?!
Вот шагнул он к роялю походкою узника,
И теплеет в руке мандаринная кожица.
И теперь я молчу.
Начинается музыка!
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Ее равнины снеговые,
Ее цыгане кочевые, -
Ах, им ли радость не дана?
Ее порывы огневые,
Ее мечты передовые,
Ее писатели живые,
Постигшие ее до дна!
Ее разбойники святые,
Ее полеты голубые
И наше солнце и луна!
И эти земли неземные,
И эти бунты удалые,
И вся их, вся их глубина!
И соловьи ее ночные,
И ночи пламно-ледяные,
И браги древние хмельные,
И кубки, полные вина!
И тройки бешено степные,
И эти спицы расписные,
И эти сбруи золотые,
И крыльчатые пристяжные,
Их шей лебяжья крутизна!
И наши бабы избяные,
И сарафаны их цветные,
И голоса девиц грудные,
Такие русские, родные,
И молодые, как весна,
И разливные, как волна,
И песни, песни разрывные,
Какими наша грудь полна,
И вся она, и вся она —
Моя ползучая Россия,
Крылатая моя страна!
Куда мне голову склонить?
Покинут я и сир;
Хотел бы весело хоть раз
Взглянуть на божий мир.И я в семье моих родных
Когда-то счастлив был;
Но горе спутник мой с тех пор,
Как я их схоронил.Я вижу замки богачей
И их сады кругом…
Моя ж дорога мимо их
С заботой и трудом.Но я счастливых не дичусь;
Моя печаль в тиши;
Я всем веселым рад сказать:
Бог помочь! от души.О щедрый бог, не вовсе ж я
Тобою позабыт;
Источник милости твоей
Для всех равно открыт.В селенье каждом есть твой храм
С сияющим крестом,
С молитвой сладкой и с твоим
Доступным алтарем.Мне светит солнце и луна;
Любуюсь на зарю;
И, слыша благовест, с тобой,
Создатель, говорю.И знаю: будет добрым пир
В небесной стороне;
Там буду праздновать и я;
Там место есть и мне.
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги —
Значит скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.И ещё будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
О войне будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, —
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!..
Что же мы себя мучаем?
Мы ведь жизнью научены…
Разве мы расстаемся навек? А ведь были же сладости
В каждом горе и радости,
Что когда-то делили с тобой.
Все, что сердце заполнило,
Мне сегодня напомнила
Эта песня, пропетая мной.Я всегда был с причудинкой,
И тебе, моей худенькой,
Я достаточно горя принес.
Не одну сжег я ноченьку
И тебя, мою доченьку,
Доводил, обижая, до слез.И, звеня погремушкою,
Был я только игрушкою
У жестокой судьбы на пути.
Расплатились наличными
И остались приличными,
А теперь, если можешь, прости.Все пройдет, все прокатиться.
Вынь же новое платьице
И надень к нему шапочку в тон.
Мы возьмем нашу сучечку
И друг друга под ручечку,
И поедем в Буа де Булонь.Будем снова веселыми,
А за днями тяжелыми
Только песня помчится, звеня.
Разве ты не любимая?
Разве ты не единая?
Разве ты не жена у меня?
Обворожительных имений,
Рек, деревень, садов и сел
На свете много; тем не меней, —
Кто где всю жизнь свою провел,
Иль только юность, только детство, —
Свой славословит уголок,
Поет, не разбирая средства,
Его, от прочих мест далек.
Неподражаемых поэтов,
Художников, артистов и
Музыкотворцев много, в этом
Уж убедиться вы могли.
Однако же, у всяких вкусов
Излюбленный искусник свой:
Одним — мил Дебюсси и Брюсов,
Другим — Серов и А. Толстой.
Очаровательных созданий
Немало между разных рас:
Блондинок цвета шерсти ланей,
Брюнеток с васильками глаз.
И редко тот, кто любит шведку,
Японкой будет увлечен.
Лишь соловей, вспорхнув на ветку,
И я, такой же, как и он.
Поем равно все то, что видим,
И славословим всех равно.
Мы никого не ненавидим
Да и не любим заодно!
Прекрасны твои песнопенья живые,
И сильны, и чисты, и звонки они:
Да будут же годы твои молодые
Прекрасны, как ясные вешние дни!
Беги ты далече от шумного света,
Не знай вавилонских работ и забот;
Живи ты высокою жизнью поэта
И пой, как дубравная птица поет
На воле; и если тебя очарует
Красавица-роза — не бойся любви;
Пускай она нежит, томит и волнует
Глубоко все юные силы твои:
В груди благородной любовь пробуждает
Высокие чувства — и ею полна,
Светло, сладкозвучно бежит и сверкает
Сердечного слова живая волна,
Беспечно и смело любви предавайся,
Поэт! И без умолку пой ты об ней
Счастливые песни, и весь выпевайся,
Красавице-розе, певец-соловей!
И бури и грозы чтоб век не взрывали
Тех сеней, где счастье себе ты нашел,
И песням твоим чтобы там не мешали
Ни кошка-цензура, ни критик-осел.
Утратив то, что было мило,
Напрасно вновь к себе зову;
Напрасно тень подруги милой
Хочу я видеть наяву.
Теперь с тобой одно свиданье
Какой ценою б ни купил;
Я за твое существованье
Земною б жизнью заплатил!
За нежный поцелуй, за встречу,
За блеск приветливых очей,
За жар любви, за звук речей
Я б голову понес на сечу.
Но нет, вовек не возвратить,
Что было так душой любимо!
Вовек и тень с страны незримой
К призывам друга не слетит.
О, лейтесь, лейтесь же ручьями,
Горючи слезы из очей!
Без ней нет жизни меж людями —
Нет сердцу радостей без ней.
Темненька ночь, хоть выколи
Глаза себе — темнешенька!
Тепло ль тебе, хорошенький?
Мы горюшко размыкали
Ладком, да милым шепотом,
Да пением, да хохотом.
Светло в избе огонь горит,
Светлей в душе любовь моя,
А ночь темна, — как зверь, вопит,
Как зверь, вопит вблизи жилья.
Прижмись ко мне — согрей меня,
Забудемся до нова дня.
Не спится мне — боюся я…
В руке твоей пусть русая
Коса моя, что лен в мотке,
Что лен дрожит в твоей руке.
В щеках моих огонь задуй!
Усни, склонись к плечам моим…
Целуй меня… еще целуй! —
Я здесь одна — с тобой одним!
Неуютная жидкая лунность
И тоска бесконечных равнин, —
Вот что видел я в резвую юность,
Что, любя, проклинал не один.
По дорогам усохшие вербы
И тележная песня колес…
Ни за что не хотел я теперь бы,
Чтоб мне слушать ее привелось.
Равнодушен я стал к лачугам,
И очажный огонь мне не мил.
Даже яблонь весеннюю вьюгу
Я за бедность полей разлюбил.
Мне теперь по душе иное…
И в чахоточном свете луны
Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны.
Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И березам и тополям.
Я не знаю, что будет со мною…
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.
И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колес.
Эльбский сорванец тревогу,
Братцы, снова начал бить.
Но уже в Париж дорогу
Нам не надо находить:
Лишь пошире двинем ногу —
То и в наших он руках.
Нынешни его затеи
Будут каверз всех концом.
Он и прочие злодеи,
С ним поднявшие содом,
На свои спесивы шеи
Топоры теперь куют.
В этой речи нет обмана,
Верьте, что сам бог за нас.
Мы взведем на казнь тирана,
Близок сей великий час!
Близок! — и вселенной рана
Станет скоро заживать.
Порадеемте же, братцы,
Выполнить приказ царей.
Подвиг наш запишут в святцы
На хвалу богатырей.
И в потомстве наше дело
Прогремит сто тысяч лет!
Очаровательный удел,
Овитый горестною дрожью…
Мой конь стремительно взлетел
На мировое бездорожье,
Во мглу земного бытия,
И мгла с востока задрожала.
И слава юная моя
На перекрестках отставала.Но муза мчалася за мной
То путеводною звездою,
Сиявшей горней глубиной,
То спутницею молодою,
Врачуя влагою речей
Приоткрывавшиеся раны
От неоправданных мечей
Среди коварного тумана.И годы быстрые цвели
Прозрачной белизной черёмух…
Мы песни звонкие несли
Среди окраин незнакомых;
В ещё незнаемой земле
Переходили хляби моря;
На вечереющем челе
Горели ветреные зори.Облитый светом заревым,
В томленьи сладостном и строгом,
Венчанный хмелем огневым —
Я подошёл к твоим чертогам.Не изменила, муза, ты,
Путеводительная муза,
Венцом нетленной чистоты
Чело отрадного союза
Благословенно оплела,
Разлившись песней величаво.
И только тут к нам подошла
Отставшая в дороге слава.
Я не рожден святыню славословить,
Мой слабый глас не взыдет до небес;
Но должен я вас ныне приготовить
К услышанью Йоанниных чудес.
Она спасла французские лилеи.
В боях ее девической рукой
Поражены заморские злодеи.
Могучею блистая красотой,
Она была под юбкою герой.
Я признаюсь — вечернею порой
Милее мне смиренная девица —
Послушная, как агнец полевой;
Йоанна же была душою львица,
Среди трудов и бранных непогод
Являлася всех витязей славнее
И, что всего чудеснее, труднее,
Цвет девственный хранила круглый год.
О ты, певец, сей чудотворной девы,
Седой певец, чьи хриплые напевы,
Нестройный ум и бестолковый вкус
В былые дни бесили нежных муз,
Хотел бы ты, о стихотворец хилый,
Почтить меня скрыпицею своей,
Да не хочу. Отдай ее, мой милый,
Кому-нибудь из модных рифмачей.
Как ударил нас рок злой,
И растался я с тобой,
Я не знал, что мне зачать,
Только должен был стенать.
День и ночь себя крушил,
Часто горьки слезы лил,
И в напасти жизнь губя,
Часто был я вне себя;
Но прошли уж те часы,
Зрю опять твои красы,
Таж видна мне красота,
Только ты уже не та:
Ныне твой дражайшей взгляд
От меня бежит назад,
Только встретится со мной,
Чем я винен пред тобой,
Разве тем тебя гневил,
Что как жизнь свою любил,
Ахъ! И где б ты ни была,
Все в уме моемъжила,
Зрю суровости одни.
Приведи на мысль те дни,
Как любила ты меня,
И расталася стеня:
Вспомни злой разлуки час.
Как ты унеслась из глаз,
Я остался вне ума,
Ты то видела сама.
Зеленая лампа чадит до рассвета,
Шуршит корректура, а дым от сигар
Над редкой бородкой, над плешью поэта
Струит сладковатый неспешный угар.Что жизнь — не глоток ли остывшего чая,
Простуженный день петербургской весны,
Сигары, и карты, и ласка простая
Над той же страницей склоненной жены? Без сна и без отдыха, сумрачный пленник
Цензуры, редакций, медвежьих охот,
Он видит сейчас, разогнув «Современник»,
Что двинулся где-то в полях ледоход.Перо задержалось на рифме к «свободе»,
И слышит он, руки на стол уронив,
Что вот оно, близко, растет половодье
На вольном просторе разбуженных нив… Иссохшим в подушках под бременем муки
Ты, муза, России его передашь.
Крамской нарисует прозрачные руки
И плотно прижатый к губам карандаш.А слава пошлет похоронные ленты,
Венки катафалка, нежданный покой
Да песню, которую хором студенты
Подхватят над Волгой в глуши костромской.И с этою песней пойдут поколенья
По мерзлым этапам, под звон кандалов
В якутскую вьюгу, в снега поселений,
В остроги российских глухих городов.И вырастет гневная песня в проклятье
Надменному трону, родной нищете,
И песню услышат далекие братья
В великой и страстной ее простоте.
_______________
Стихи Николая Некрасова
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб.
Пуст мой сад,
И дом мой пуст, как прежде.
Слеп мой сад,
И дом мой слеп.
Мне давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
Да, в такой ли траурной одежде —
Песни петь,
Плясать ту-степ?!
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб…
_____
На Восток покоем многоводья
Ветер водит дымные суда…
Нет, не ветер!
Это уголь водит,
Это воля —
Моего труда.
О, страна величия и торга!
Чтоб и нам плоды твои постичь,
Хорошо бы пятому Георгу
С бородой
И голову остричь!
Нам давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
Но тогда припомнили б мы снова
Старой песни мудрые слова.
Время ждет.
Но будь готова,
Коронованная голова!
Многи лета, многи лета,
Православный Русский Царь!
Дружно, громко песня эта
Пелась прадедами встарь.
Дружно, громко песню эту
И теперь вся Русь твердит;
С ней по целому полсвету
Имя царское гремит.
Ей повсюду отвечая,
Мчится Русское ура —
От Кавказа до Алтая,
От Амура до Днепра.
С ней во дни Петровы шведу
Русский путь загородил,
И за Нарвскую победу
Днем Полтавы отплатил.
С ней во дни Екатерины
Славен стал наш Русский штык,
И Кагульские дружины,
И Суворовский Рымник.
С нею грозно запылала
Венценосная Москва,
И небесной карой пала
На врагов ее глава.
В наши дни перешагнула
С нею рать Балканов грань,
Потрясла врата Стамбула,
Повалила Эривань.
Прогреми ж до граней света,
И по всем сердцам ударь,
Наша песня: многи лета,
Православный Русский Царь!
К востоку я стремлюсь душою!
Прелестная впервые там
Явилась в блеске над землею
Обрадованным небесам.Как утро нового творенья,
Она пленительна пришла
И первый пламень вдохновенья
Струнами первыми зажгла.Везде любовь ее встречает;
Цветет ей каждая страна;
Но всюду милый сохраняет
Обычай родины она.Так пролетела здесь, блистая
Востока пламенным венцом,
Богиня песней молодая
На паланкине золотом.Как свежей утренней порою
В жемчуге утреннем цветы,
Она пленяла красотою,
Своей не зная красоты.И нам с своей улыбкой ясной,
В своей веселости младой,
Она казалася прекрасной
Всеобновляющей весной.Сама гармония святая —
Ее, как мнилось, бытие,
И мнилось, душу разрешая,
Манила в рай она ее.При ней все мысли наши — пенье!
И каждый звук ее речей,
Улыбка уст, лица движенье,
Дыханье, взгляд — все песня в ней.
В первый погожий сентябрьский денёк
Робко входил я под светлые своды.
Первый учебник и первый урок —
Так начинаются школьные годы.
Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею.
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.
Вот на груди алый галстук расцвёл.
Юность бушует, как вешние воды.
Скоро мы будем вступать в комсомол —
Так продолжаются школьные годы.
Жизнь — это самый серьёзный предмет.
Радость найдём, одолеем невзгоды.
Встретим на площади Красной рассвет —
Вот и кончаются школьные годы.
Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею.
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.
Торопись указ зачесть,
Изданный не зря:
«Кто заступится за честь
Батюшки-царя, Кто разбойника уймёт
Соловья, —
К государю попадёт
в сыновья! Кто оружьем побьёт образину,
Кто проучит его кулаком,
Тот от царства возьмёт половину,
Ну, а дочку — дак всю целиком!»Кто же всё же уймёт шайку-лейку,
Кто на подвиги ратны горазд,
Царь тому дорогому шубейку
От щедрот своих царских отдаст! Если в этот скорбный час
Спустим рукава —
Соловей освищет нас
И пойдёт молва, Дескать, силой царский трон
всё скудней,
Ел, мол, мало каши он —
Евстигней.Если кровь у кого горяча —
Саблей бей, пикой лихо коли!
Царь дарует вам шубу с плеча
Из естественной выхухоли! Сей указ — без обману-коварства:
За печатью, как в сказке, точь-в-точь.
В бой — за восемь шестнадцатых царства,
За доху, да за царскую дочь!
Движется нахмуренная туча,
Обложив полнеба вдалеке,
Движется, огромна и тягуча,
С фонарем в приподнятой руке.
Сколько раз она меня ловила,
Сколько раз, сверкая серебром,
Сломанными молниями била,
Каменный выкатывала гром!
Сколько раз, ее увидев в поле,
Замедлял я робкие шаги
И стоял, сливаясь поневоле
С белым блеском вольтовой дуги!
Вот он — кедр у нашего балкона.
Надвое громами расщеплен,
Он стоит, и мертвая корона
Подпирает темный небосклон.
Сквозь живое сердце древесины
Пролегает рана от огня,
Иглы почерневшие с вершины
Осыпают звездами меня.
Пой мне песню, дерево печали!
Я, как ты, ворвался в высоту,
Но меня лишь молнии встречали
И огнем сжигали на лету.
Почему же, надвое расколот,
Я, как ты, не умер у крыльца,
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца!
Есть песня у меня старинная,
Я нам спою теперь ее:
Как хороша ты, степь пустынная,
Житье привольное мое! Как над тобою, безграничною,
Раскинулся небесный свод,
А по небу, стезей привычною,
Светило вечное идет! Был в городах я и измучился:
Нет, не житье там для меня!
Я скоро по тебе соскучился
И оседлал себе коня! К тебе бежал я: здесь мне весело,
Здесь я один, здесь волен я,
Здесь вижу я, как небо свесило
Со всех сторон свои края! Тебя, привольем благодатную,
Поймет ли житель городской
И обоймет ли, необъятную,
Своею тесною душой? Как сладко песню заунывную
В степи, под вечер, затянуть,
Залиться в звуки переливные
И в них исчезнуть, потонуть!.. Меня томит печаль глубокая:
С тобой я поделю ее,
Раздолье ты мое широкое,
Мое привольное житье!