И здесь душа унынием объята.
Не ласков был мне родины привет;
Так смотрит друг, любивший нас когда-то,
Но в ком давно уж прежней веры нет.Сентябрь шумел, земля моя родная
Вся под дождем рыдала без конца,
И черных птиц за мной летела стая,
Как будто бы почуяв мертвеца! Волнуемый тоскою и боязнью,
Напрасно гнал я грозные мечты,
Меж тем как лес с какой-то неприязнью
В меня бросал холодные листы, И ветер мне гудел неумолимо:
Зачем ты здесь, изнеженный поэт?
Чего от нас ты хочешь? Мимо! мимо!
Ты нам чужой, тебе здесь дела нет! И песню я услышал в отдаленье.
Знакомая, она была горька,
Звучало в ней бессильное томленье,
Бессильная и вялая тоска.С той песней вновь в душе зашевелилось,
О чем давно я позабыл мечтать,
И проклял я то сердце, что смутилось
Перед борьбой — и отступило вспять!..
Нет! не поможет мне аптека,
Ни мудрость опытных врачей:
Зачем же мучить человека?
О небо! смерть пошли скорей! Друзья притворно безмятежны,
Угрюм мой верный черный пес,
Глаза жены сурово нежны:
Сейчас я пытку перенесПока недуг молчит, не гложет,
Я тешусь странную мечтой,
Что потолок спуститься может
На грудь могильную плитой.Легко бы с жизнью я расстался,
Без долгих мук… Прости, покой!
Как ураган недуг примчался:
Не ложе — иглы подо мной.Борюсь с мучительным недугом,
Борюсь — до скрежета зубов…
О муза! ты была мне другом,
Приди на мой последний зов! Уж я знавал такие грозы;
Ты силу чудную дала,
В колючий терн вплетая розы,
Ты пытку вынесть помогла.Могучей силой вдохновенья
Страданья тела победи,
Любви, негодованья, мщенья
Зажги огонь в моей груди! Крылатых грез толпой воздушной
Воображенье насели
И от моей могилы душной
Надгробный камень отвали!
За то,
что наша сила
была,
как жизнь, простой,
что наша песнь
косила
молчанье
и застой.
За то,
что дань клубила
в нас
помыслы — мечтой,
нас молодость
любила.
За что,
за что,
за что?
О серо-розоватый
рассветный час,
навек,
навек сосватай
с весною нас,
навек,
навек сосватай,
соедини
с березою
и мятой
стальные дни!
Что
свежестью первичной
мы шли,
обнесены,
что
не было привычной
нам меры
и цены.
За крепость
и за смелость
в тревожные года,
за то,
что громко пелось
всегда,
всегда,
всегда!
За то,
что мы,
от робких
пути поотрезав,
ловили
в дальних сопках
напевы партизан.
За то,
что мы не крылись,
меняя имена,
когда,
плыла у крылец —
война,
война,
война!
За то,
что революций
нам слышен
шаг густой,
что песни наши
вьются
над
красною звездой.
За то,
что жизнь трубила
настигнутой
мечтой,
нас молодость
любила.
За что,
за что,
за что?
О серо-розоватый
вечерний час,
навек,
навек сосватай
с весною нас,
навек,
навек сосватай,
соедини
со свежестью
несмятой
стальные дни!
Ну! тащися, сивка,
Пашней, десятиной,
Выбелим железо
О сырую землю.
Красавица зорька
В небе загорелась,
Из большого леса
Солнышко выходит.
Весело на пашне.
Ну, тащися, сивка!
Я сам-друг с тобою,
Слуга и хозяин.
Весело я лажу
Борону и соху,
Телегу готовлю,
Зерна насыпаю.
Весело гляжу я
На гумно из скирды,
Молочу и вею…
Ну! тащися, сивка!
Пашенку мы рано
С сивкою распашем,
Зернышку сготовим
Колыбель святую.
Его вспоит, вскормит
Мать-земля сырая;
Выйдет в поле травка —
Ну! тащися, сивка!
Выйдет в поле травка —
Вырастет и колос,
Станет спеть, рядиться
В золотые ткани.
Заблестит наш серп здесь,
Зазвенят здесь косы;
Сладок будет отдых
На снопах тяжелых!
Ну! тащися, сивка!
Накормлю досыта,
Напою водою,
Водой ключевою.
С тихою молитвой
Я вспашу, посею.
Уроди мне, боже,
Хлеб — мое богатство!
Горный король на далеком пути
— Скучно в чужой стороне. —
Деву-красавицу хочет найти.
— Ты не вернешься ко мне. —
Видит усадьбу на мшистой горе.
— Скучно в чужой стороне. —
Кирстэн-малютка стоит на дворе.
— Ты не вернешься ко мне. —
Он называет невестой ее.
— Скучно в чужой стороне —
Деве дарит ожерелье свое
— Ты не вернешься ко мне —
Дал ей он кольца, и за руку взял
— Скучно в чужой стороне. —
Кирстэн-малютку в свой замок умчал
— Ты не вернешься ко мне
Годы проходят, пять лет пронеслось.
— Скучно в чужой стороне —
Много бедняжке поплакать пришлось
— Ты не вернешься ко мне. —
Девять и десять умчалось лет
— Скучно в чужой стороне —
Кирстэн забыла про солнечный свет.
— Ты не вернешься ко мне. —
Где-то веселье, цветы, и весна
— Скучно в чужой стороне —
Кирстэн во мраке тоскует одна
— Ты не вернешься ко мне. —Год написания: без даты
— Мама, долго ль?
Мама, скоро ль?
Мама, время
Замуж — мне! — Голубка, в доме — ни гроша!
— Зато пшеница хороша:
Ее продавай,
Меня выдавай!
Мама, долго ль?
Мама, скоро ль?
Мама, время
Замуж — мне! — Голубушка, где ж платье взять?
— Из льна-то — платья не соткать?
Тки, шей, расшивай,
Меня — выдавай!
Мама, душно!
Мама, скушно!
Мама, время
Замуж — мне! — Где жить-то будешь с муженьком?
— Есть каменщики — будет дом!
Домок воздвигай,
Меня — выдавай!
Мама, тесно,
Мама, тошно,
Мама, время
Замуж — мне! — Голубка, нет у нас вина!
— Чай, в винограде вся стена!
Скорей отжимай,
Меня выдавай!
Мама, тошно,
Мама, томно,
Мама, время
Замуж — мне! — Нет, дочка, милого у нас!
— Есть толстый Жак: он в самый раз!
Лови — не зевай,
Скорей выдавай!
Мама, завтра ж!
Мама, нынче ж!
Мама, время
Замуж — мне!
Долголь мне тобою в лютой грусти рваться,
Иль премены вечно не видать,
Для товоль мне случай дал с тобой спознаться,
Что бы непрестанно воздыхать;
Для чего я твоим взором веселился,
И за что твой взор мя обманул,
Для чего ты пламень в сердце мне вселился,
Коль ея ты сердца не тронул.Ты живешь в покое, мною он не зрится,
Помню о тебе я завсегда,
Помню и страдаю, ум тобою тмится;
Ты о мне не помнишь никогда,
Пременить печально мной терпимо время,
Только ты одна имеешь власть,
Ах сними драгая с сердца тяжко бремя,
Отврати несносную напасть.Разныя мученья, что тобой мне стали,
Ты единым словом заплатишь,
И единым словом все мои печали,
В несказанну радость превратишь;
Естьлижь я отчаюсь устремляти стану,
Все свои я мысли в тот же путь,
Изцели драгая изцели мне рану,
Изцели тобой пронзенну грудь.
Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш.
Тишь — безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит.
Рыбаки в шалаше пробудилися,
Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…
А восток всё горит-разгорается.
Птички солнышка ждут, птички песни поют,
И стоит себе лес, улыбается.
Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет — песню поёт;
По плечу молодцу всё тяжёлое…
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро весёлое!
Скажите дереву: ты перестань расти,
Не оживай к весне листами молодыми,
Алмазами росы на солнце не блести
И птиц не осеняй с их песнями живыми;
Ты не пускай в земле питательных корней,
Их нежной белизне не спорить с вечной тьмою...
Взгляни на кладбище кругом гниющих пней,
На сушь валежника с умершею листвою.
Все это, были дни, взрастало, как и ты,
Стремилось в пышный цвет, и зрелый плод давало,
Ютило песни птиц, глядело на цветы,
И было счастливо, и счастья ожидало.
Умри! Не стоит жить! Подумай и завянь!
Но дерево растет, призванье совершая;
Зачем же людям, нам, дано нарушить грань
И жизнь свою прервать, цветенья не желая.
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов;
С горстью россиян всё побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! — что воевать?
Яйцевидные атомы мчатся. Пути их — орбиты спиральные.
В нашем видимом явственном мире незримая мчится Вселенная,
И спирали уходят в спирали, в незримости — солнца овальные,
Непостижные в малости земли, планетность пылинок бессменная.
Сочетанья, сплетенья, круженье потока сокрыто-мальстрёмного,
Да и нет этих атомов зыбких, в слияньи с эфирным течением,
Пляски дикого смерча, циклона, безмерно-бездонно-огромного,
Изначальное празднество чисел, закрученных сложным стремлением.
В чем их цель, в чем их смысл, этих плясок, зачем коловратность бессменная,
Не дознались Индийцы, Китайцы, не ведала мудрая Греция,
И о смысле их шабаша знает надменная мысль современная
Так же мало, как старые песни, наивные песни Лукреция.
Но несчетности атомов мчатся. Вселенная дышит Вселенными,
Несосчитанность явностей наших с бездонной Незримостью скована,
И желанно ли нам, нежеланно ль быть вакхами, будучи пленными,
Но кружиться должны мы, должны мы — зачем? — нам узнать не даровано.
(Стихотворение Александра Цатуриана).
Мы тоскуем без песни твоей,
Наш баян, наш певец-соловей,
Сердце бьется, тревожно болит,
Кто же раны его заживит?
Словно ночь наша жизнь и темна, и мрачна
И в тумане густом вся родная страна,
Под туманом густым тяжело нам дышать;
Горе нам! Больше песен твоих не слыхать!
Ты замолк, наш армянский Баян-соловей,
Мы тоскуем без песни твоей!
Только с горем своим бродим мы по горам;
Что счастливым дано—не отпущено нам.
Голод с жаждою нас и томят, и гнетут.
Просим, молим мы хлеба,—нам камень дают!
Где же ты, отзовись, наш Баян-соловей,
Мы тоскуем без песни твоей!
Путь наш труден, тяжел—кто же нас поведет?
Враг на каждом шагу зорко нас стережет.
К небу взоры свои обращаем с мольбой,
Хмурясь небо в ответ шлет нам тучи с грозой…
Где же ты, наш родимый Баян-соловей,
Мы тоскуем без песни твоей.
Сердце сжалось, болит, кровь родная течет,—
К нам несчастным на помощь никто не идет,
Перед могилой твоей сиротами стоим
И в туманную даль мы печально глядим.
Отзовись же, откликнись Баян-соловей,
Мы тоскуем без песни твоей!
О, Баян, вместе с нами ты плакал, страдал,
И замученным нам ты надежду давал.
В песнях ты утешал: „Не печалься, народ,—
День разсвета, весны скоро, скоро придет!“
Мы не видим весны!… Где ж Баян—соловей?
Мы тоскуем без песни твоей!…
Всякий раз, как под буркой порою ночной
Безпробудно я сплю до звезды заревой,
Три видения райских слетают ко мне,
Три красавицы чудных я вижу во сне.
Как у первой красавицы очи блестят,
Так и звезды во мраке ночном не горят.
У второй, как поднимет ресницы свои,
Очи зорко глядят, как глаза у змеи.
Никогда не была ночь в горах так темна,
Как у третьей темна черных глаз глубина.
И когда на заре улетает мой сон,
Не вставая, гляжу я в пустой небосклон,—
Все гляжу да все думаю, молча, о том:
Кабы деньги да деньги, построил бы дом!
Окружил бы его я высокой стеной,
Заключил бы я в нем трех красавиц со мной,—
От утра до утра им бы песни я пел,
От зари до зари им бы в очи глядел!
Много песков поглощают моря, унося их волнами,
Но берега их сыпучими вечно покрыты песками.
Много и песен умчит навсегда невозвратное время —
Новые встанут певцы, и услышит их новое племя.
Если погибну я, знаю, что мир мои песни забудет;
Но для тебя, нежный друг мой, другого певца уж не будет.
Если погибну я, знаю, что свет не заметит утраты;
Ты только вспомнишь те песни, под звуки которых цвела ты.
Я просветил твое сердце — а ты, ты мой ум помрачила;
Я улыбаться учил — а ты плакать меня научила.
Так, если смолкну я, страстно любя тебя, друг благородный,
Где — разреши мне последний вопрос мой, — где будет холодный
Прах мой покоиться? там ли — в далеких пределах чужбины,
Здесь ли, в саду у тебя, близ тебя, под навесом раины?..
Я нынешней ночью
Не спал до рассвета,
Я слышал — проснулись
Военные ветры.
Я слышал — с рассветом
Девятая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.
За тонкой стеною
Соседи храпели,
Они не слыхали,
Как ветры скрипели.
Рассвет подымался,
Тяжелый и серый,
Стояли усталые
Милиционеры,
Пятнистые кошки
По каменным зданьям
К хвостатым любовникам
Шли на свиданье.
Над улицей тихой,
Большой и безлюдной,
Вздымался рассвет
Государственных будней.
И, радуясь мирной
Такой обстановке,
На теплых постелях
Проснулись торговки.
Но крепче и крепче
Упрямая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.
Я рад, что, как рота,
Не спал в эту ночь,
Я рад, что хоть песней
Могу ей помочь.
Крепчает обида, молчит,
И внезапно
Походные трубы
Затрубят на Запад.
Крепчает обида.
Товарищ, пора бы,
Чтоб песня взлетела
От штаба до штаба!
Советские пули
Дождутся полета…
Товарищ начальник,
Откройте ворота!
Туда, где бригада
Поставит пикеты, -
Пустите поэта!
И песню поэта!
Знакомые тучи!
Как вы живете?
Кому вы намерены
Нынче грозить?
Сегодня на мой
Пиджачок из шевиота
Упали две капли
Военной грозы.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя: где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Вот я выбирала для разлуки
самые печальные слова.
На прощанье многим жала руки,
с горя ни мертва и ни жива. Только о тебе еще не спела,
об единственном в моей судьбе:
я словам глухим и неумелым
не доверю песню о тебе. Потому что всю большую дружбу,
всю любовь прекрасную твою
в верности, любви и дружбе мужа,
Родина, все время узнаю. Все твои упреки и тревоги,
всю заботу сердца твоего…
Даже облик твой, родной и строгий,
неразлучен с обликом его. Осеняет шлем литые брови,
Млечный Путь струится по штыку…
Кто еще любимей и суровей,
чем красноармеец начеку? Для кого ж еще вернее слово
и прекрасней песня — для кого?
Сорок раз спою для прочих снова
и единожды — для одного. Но с такою гордостью и силой,
чтобы каждый вздрогнул: красота!
Чтоб дыханье мне перехватила
вещая, как счастье, немота…
Белому брату
Хлеб и вино новое
Уготованы.
Помолюсь закату,
Надем рубище суровое
И приду на брак непозваный. —
Ты узнай меня, Братец,
Не отринь меня, одноотчий,
Дай узреть Зари Твоей багрянец,
Покажи мне Солнце после Ночи/
Я пришел к Тебе без боязни,
Молоденький и бледный, как былинка,
Укажи мне после тела казни
В Отчие обители тропинку.
Божий Сын, Невидимый Учитель,
Изведи из мира тьмы наружной
Человека — брата своего!
Чтоб горел он, как и Ты, Пресветлый,
Тихим светом в сумраке ночном,
Чтоб белей цветов весенней ветлы
Стала жизнь на поприще людском!
Белому брату
Хлеб и вино новое
Уготованы.
Помолюсь закату,
Надем рубище суровое
И приду на брак непозваный.
Обернулась жизнь твоя цыганкою,
А в ее мучительных зрачках
Степь, закат да с горькою тальянкою
Поезда на запасных путях.Ты глазами, словно осень, ясными
Пьешь Россию в первый раз такой —
С тройкой, с колокольцами напрасными,
С безысходной девичьей тоской.В пламенное наше воскресение,
В снежный вихрь — за голенищем нож —
На высокое самосожжение
Ты за ней, красавицей, пойдешь.Довелось ей быть твоей подругою,
Роковою ночью, без креста,
В первый раз хмельной крещенской вьюгою
Навсегда поцеловать в уста… Трех свечей глаза мутно-зеленые,
Дождь в окне, и острые, углом,
Вижу плечи — крылья преломленные —
Под измятым черным сюртуком.Спи, поэт! Колокола да вороны
Молчаливый холм твой стерегут,
От него на все четыре стороны
Русские дороженьки бегут.Не попам за душною обеднею
Лебедей закатных отпевать…
Был ты нашей песнею последнею,
Лучшей песней, что певала Мать.
______________
Стихи Александра Блока
Утро светит перламутром,
Улыбается весна.
Папы, мамы, с добрым утром!
С добрым утром, вся страна!
В окнах выставлены рамы.
Веселее, солнце, грей!
Просыпайтесь, папы, мамы,
Просыпайтесь поскорей!
Папа, быстро умывайся!
Мама, платье вынимай,
Покрасивей наряжайся —
Нынче праздник Первомай!
Пусть храпят другие «сони»,
Нам проспать нельзя никак:
Папа наш пойдет в колонне,
Понесет огромный флаг!
Вскинут трубы музыканты.
Будет музыка греметь,
Наша мама с красным бантом
Будет звонко песни петь.
Разноцветные плакаты
Потекут большой рекой,
Незнакомые ребята
Будут нам махать рукой.
А потом — весь день как в сказке:
Будут игры и кино,
Будут песни, будут пляски,
Будет шумно и смешно.
Это день — веселый самый,
Самый яркий, голубой…
Может быть, нас папа с мамой
В этот раз возьмут с собой?
Вот ведь какая не нервная
У обелиска служба —
Небо отменное,
Только облачность переменная.Он ведь из металла — ему всё равно, далеко ты или близко,
У него забота одна — быть заметным и правильно стоять.
Приходи поскорее на зависть обелиску,
И поторопись: можешь ты насовсем, насовсем опоздать.Гордая и неизменная
У обелиска поза.
Жду с нетерпеньем я,
А над ним — покой и Вселенная.Он ведь из металла — ему всё равно, далеко ты или близко,
У него забота одна — быть заметным и весело сиять.
Если ты опоздаешь на радость обелиску —
Знай, что и ко мне можешь ты насовсем, насовсем опоздать.Если уйду, не дождусь — не злись:
Просто я не железный!
Так что поторопись —
Я человек, а не обелиск.Он ведь из металла — ему всё равно, далеко ты или близко,
У него забота одна — быть заметным и олицетворять.
Мне нужна ты сегодня, мне, а не обелиску!
Так поторопись: можешь ты насовсем, насовсем опоздать.
Зарничник, Зарев, Ленорост,
Дожать, вспахать, посеять,
Пожары сел, паденье звезд,
Пожары листьев, звездный мост.
Куда? И что лелеять?
Серпы нагреты, а свежей,
Чем было там, в Июле,
Все песни спеты, и слышней,
Чем песня, крики журавлей,
Вон, в Небе потонули.
Усекновение главы
Великого Предтечи,
Успенье, Спасы, все ли вы
Собрали все с стеблей травы,
И все ль свершились встречи?
Нам много ль яблоков дано,
Орехов, урожая?
Копейка, хлеб, закром, гумно,
И снова брошено зерно,
И озимь — вот, живая.
Но были ласточки — и нет,
Цветок пылал — и где же?
Он в листьях, в мертвых — пламецвет,
Стригут овец, и Год одет,
Но реже Солнце, реже.
Хороша, любима повсеместно
Песня про Степана-казака!
Но одно в ней есть плохое место,
Волга матушка-река.
Но с одним я в песне не согласен —
Ох, уж этот разиновский пыл! —
Некрасиво в этой песне Разин
С бедной персианкой поступил.
Разойдись — никто с тебя не спросит,
Уплыви с другими на войну,
Но бросать… да и не просто — бросить,
А ведь в набежавшую волну?!
Если это факт, а не поклепы, —
Стыдно за Степана-казака.
Не люблю, когда красавиц топят,
Волга матушка-река!
На меня напраслину возводят.
Напустили кумушки туман,
Будто я с супругой не в разводе,
А в известном роде… атаман.
Все моя поганая осанка!
Нет уж, если песня сложена,
Я-то в этой песне… персианка,
Атаманом, собственно, жена.
Говорю по правде (без тумана),
Очень многим женам, может быть,
Хочется супругой-атаманом,
Волга-матушка, побыть.
А попробуй на такую моду
Кто-нибудь благословенье дать, —
Так, пожалуй, в веденье Освода
Надо будет загсы передать!
Потому, кого бы ни спроси вы,
Если он об этом не забыл, —
Всякий скажет: «Очень некрасиво
Разин с персианкой поступил!»
Каждый вечер, только солнышко зайдет —
Из тюрьмы несется голос молодой.
Что за голос! Что за песни он поет,
Этот юноша с кудрявой головой!
Он высок и строен, гибок как лоза,
В арестантской куртке — смотрит королем.
Гордо блещут, усмехаются глаза,
Грива львиная, а голос — точно гром!
В пятый раз уж попадает он сюда:
Только выйдет — и опять ведут назад.
«Этот долго не гуляет никогда!
Он вернется», — арестанты говорят.
Подружился, породнился он с тюрьмой,
За железною решеткою сидит
И поет, качая гривой золотой.
Песня льется и несется, и гудит.
Отвечает эхо дальнее ему,
Да мигают с неба звезды-огоньки,
Песня льется про постылую тюрьму,
Льется, полная печали и тоски.
Эх ты, матушка, кормилица-тюрьма!
Хлебосольна ты, крепка и хороша!
Знать, тебя-то — как ни рвется без ума,
Не минует молодецкая душа!..
(Памяти друга, А. П. Сребрянского)
Не страшна мне, добру молодцу,
Волга-матушка широкая,
Леса тёмные, дремучие,
Вьюги зимние-крещенские…
Уж как было: по тёмным лесам
Пировал я зимы круглые;
По чужим краям, на свой талан,
Погулял я, поохотился.
А по Волге, моей матушке,
По родимой, по кормилице,
Вместью с братьями за д’обычью
На край света летал соколом.
Но не Волга, леса тёмные,
Вьюги зимние-крещенские
Погубили мою голову,
Сокрушили мочь железную…
В некрещёном, славном городе,
На крутом, высоком острове
Живёт девушка-красавица,
Дочка гостя новгородскова…
Она в тереме, что зорюшка,
Под окном сидит растворенным,
Поёт песни задушевные,
Наши братские-отцовские.
«Ах, душа ль моя ты, душенька!
Что сидишь ты? Что ты думаешь?
Али речи мои не по сердцу?
Али батюшка спесивится?..
Не сиди, не плачь; ты кинь отца;
Ты беги ко мне из терема;
Мы с тобою, птицы вольные,
Жить поедем в Москву красную».
Отвечает ему девица:
«За любовь твою, мой милой друг,
Рада кинуть отца с матерью;
Но боюсь суда я страшного!»
Забушуй же, непогодушка,
Разгуляйся, Волга-матушка!
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку…
…И все не так, и ты теперь иная.
поешь другое, плачешь о другом…
Б. Корнилов 1 О да, я иная, совсем уж иная!
Как быстро кончается жизнь…
Я так постарела, что ты не узнаешь,
а может, узнаешь? Скажи!
Не стану прощенья просить я,
ни клятвы
напрасной не стану давать.
Но если — я верю — вернешься обратно,
но если сумеешь узнать, —
давай о взаимных обидах забудем,
побродим, как раньше, вдвоем, —
и плакать, и плакать, и плакать мы будем,
мы знаем с тобою — о чем.
1939 2 Перебирая в памяти былое,
я вспомню песни первые свои:
«Звезда горит над розовой Невою,
заставские бормочут соловьи…» …Но годы шли все горестней и слаще,
земля необозримая кругом.
Теперь — ты прав,
мой первый и пропащий, —
_пою другое, плачу о другом…
А юные девчонки и мальчишки
они — о том же: сумерки, Нева…
И та же нега в этих песнях дышит,
и молодость по-прежнему права.
Сядем, что ли.
Выпьем, что ли.
Друг на друга поглядим.
Что такое бабья доля —
и о том поговорим. Бабья доля —
в чистом поле
бирюзовая трава,
незабудки на подоле
и на кофте кружева. Бабья доля —
прощай, воля!
Обручальное кольцо.
А ещё бывает доля —
уголочком письмецо. Вот тогда
на нём сойдётся
чёрным клином белый свет:
и жива, и сердце бьётся,
а и доли больше нет. Бабья доля —
бабья доля.
Нас она не обошла.
В сорок третьем бабья доля
смертью храбрых полегла. Полегла,
да снова встала —
всё по-бабьи поняла:
мир из пепла поднимала!
Ребятишек подняла. Огляди края родные,
стань на волжском берегу:
этой доли
по России —
как ромашек на лугу. И как выйдешь в чисто поле,
всё припомни,
оглянись —
этой доле, нашей доле,
бабьей доле
поклонись.
Вот некролог, словно отговорка,
Объяснил смертельный мой исход.
Просто: он помор, она поморка —
Это то же, что огонь и лёд… И тогда все поймут, кого потеряли,
И осудят её — это точно, —
Скажут: «Как он любил! А она…» — и так дале.
Вот причина: «Муму» и пощёчина.Будет так — суда и караваны
Проревут про траурную весть,
И запьют от горя капитаны,
И суровей станет Север весь.И тогда все поймут, кого потеряли,
Все осудят её — это точно, —
Скажут: «Как он любил! А она…» — и так дале.
А причина: «Муму» и пощёчина.И матросы, крепко сжав штурвалы
И судьбу жестоко матеря,
Перестанут уповать на тралы:
Разве тут до сельди — нет меня! И тогда все поймут, кого потеряли,
Все осудят её — это точно, —
Скажут: «Как он любил! А она…» — и так дале.
Вот причина: «Муму» и пощёчина.
Пой, сестра, ну, пой, сестрица.
Почему жь ты не поешь?
Раньше ты была как птица.
—То, что было, не тревожь.
Как мне петь? Как быть веселой?
В малом садике беда,
С корнем вырван куст тяжелый,
Роз не будет никогда.—
То не ветер ли повеял?
Не Перкун ли прогремел?—
—Ветер? Нет, он легким реял.
Бог Перкун? Он добр, хоть смел.
Это люди, люди с Моря
Растоптали садик мой.
Мир девический позоря,
Межь цветов прошли чумой.
Разорили, исказнили
Алый цвет и белый цвет.
Было много роз и лилий,
Много было, больше нет.
Я сама, как ночь с ночами,
С вечным трепетом души,
Еле скрылась под ветвями
Ивы, плачущей в тиши.
Страстное тело, звездное тело, звездное тело,
астральное,
Где же ты было? Чем ты горело? Что ж ты такое
печальное.
Звездное тело, с кем целовалось? Где лепестки
сладострастные?
Море шумело, Солнце смеялось, искристы полосы
властные.
Чудо-дороги. К свету от света. Звезды в ночах
караванами.
Очи и очи. Губы с губами, пьяными, жадно-
румяными.
Гроздья сияний, дрожи и смеха. Слиты все выси с
низинами.
Сердце у сердца. Светлое эхо. Дальше, путями
змеиными.
К свету от света. Радость одета мглою — игрой
многопенною,
Песни поются, и песня пропета, век ли ей быть
неизменною?
Час предрассветный. Мы у предела. Ночь так кротка
в непреклонности.
Страстное тело, звездное тело, мирно потонем в
бездонности.
Ей было пятнадцать лет. Но по стуку
Сердца — невестой быть мне могла.
Когда я, смеясь, предложил ей руку,
Она засмеялась и ушла.
Это было давно. С тех пор проходили
Никому не известные годы и сроки.
Мы редко встречались и мало говорили,
Но молчанья были глубоки.
И зимней ночью, верен сновиденью,
Я вышел из людных и ярких зал,
Где душные маски улыбались пенью,
Где я ее глазами жадно провожал.
И она вышла за мной, покорная,
Сама не ведая, что будет через миг.
И видела лишь ночь городская, черная,
Как прошли и скрылись: невеста и жених.
И в день морозный, солнечный, красный -
Мы встретились в храме — в глубокой тишине:
Мы поняли, что годы молчанья были ясны,
И то, что свершилось, — свершилось в вышине.
Этой повестью долгих, блаженных исканий
Полна моя душная, песенная грудь.
Из этих песен создал я зданье,
А другие песни — спою когда-нибудь.
Мало мы песен узнали,
Мало увидели стран,
Судно в безвестные дали
Гнал по волнам океан.
Голову вскинешь — огромен
Туго надвинутый свод,
Снизу — неистов и темен
Воет водоворот.
Гулкие стонут канаты,
Рвет паруса ураган.
Сразу, с размаха, с раската
Судно ныряет в туман.
Кто же несется из тучи,
Выплывшей на небеса,
Ты ли, Голландец Летучий,
В ночь развернул паруса?
Ты ль в этот сумрак жестокий,
В пену, в тревогу и в дым,
Выйдя на мостик высокий,
Рупором воешь своим?
Нет, под густыми волнами
Спит заповедный фрегат,
Только, гудя над песками,
Легкие ветры летят,
Только над скалами снова
Скользкая всходит заря,
Только над влагой свинцовой
Вздрагивают якоря.
Что нам легенды и песни,
Если тревожен восход,
Если грозней и чудесней
Воет водоворот.
Берег за берегом в пене
В наших ныряет глазах,
Тайное скрыто движенье
В выпуклых парусах.
Ветер бормочет и злится,
Тает вдали за кормой
Англия — легкою птицей,
Франция — синей каймой.
Мало мы песен узнали,
Мало увидели стран.
Судно в безвестные дали
Мчал по волнам океан.
Облегчилось сердце, цепь моя распалась,
В море непогода буйно разыгралась,
И, как вихрь свободный, узам непокорный,
Я в ладье умчался из страны позорной.
Лес укрыл скитальца зеленью душистой,
Я уснул в обятьях ночи серебристой;
Но зачем былое, полное страданья,
Унеслось со мною в чудный край изгнанья?
Грезится мне сумрак, цепь тюрьмы зловонной;
Слышу: мчится ветер с песней похоронной;
Вижу край, где в муке молодые годы
Я провел, не зная счастья и свободы.
Отчего мне снится сторона родная,
Дышет так тревожно грудь моя больная?
И зачем порою до лучей денницы
У окна сижу я сумрачной темницы?
И когда проснется в море непогода,
Тяжело мне станет, не мила свобода, —
И опять я рвуся в край нужды и горя,
И один я плачу над пучиной моря!
Глухо шепчут волны; от скалы прибрежной
Рвет ладью пустую вихрь, мой друг мятежный…
В путь! Я твой, отчизна! Мчи меня, ветрило!
Не снесу свободы,—сердце все изныло!
И. Трофимовский
Разсветало. Румяной зарею
Загорался все ярче восток,
И, сверкая алмазной струею,
Бушевал и крутился поток.
Предразсветная дымка тумана
Тихо гасла в пурпурном огне;
Несся запах душистый тимьяна,
Как привет наступившей весне.
Соловьиныя звонкия трели
Раздавались немолчно кругом,
И весенния песни звенели
В очарованном сердце моем.
Летний полдень томительно жгучий…
Неподвижныя воды реки
Словно рдели… на небе—ни тучи,
И синели во ржи васильки.
Под зеленой прохладною сенью
Густолиственных темных дубов,
Полно сладкой истомой и ленью,
Все дремало… Меж ярких цветов,
У подножия ивы плакучей
Лепетали чуть слышно ручьи,
И звенела, страстней и могучей,
Та же дивная песня любви.
Но туманы и сумрак осенний
Опустились на долы и лес,
Отцвели и увяли сирени
Под темнеющим сводом небес.
Смолкли птицы в безлиственной чаще,
Не журчат прихотливо ручьи,—
И невольно тоскою щемящей
Полны думы и песни мои.
Вблизи дороги столбовой
Ночует табор кочевой
Сынов Украины привольной.
В степи и пасмурно и темно:
Ни звезд блестящих, ни луны
На небе нет; и тишины
Ночной ничто не нарушает;
Порой проезжий лишь играет,
И колокольчик почтовой,
Звеня над тройкой удалой,
На миг молчанье прерывает.
Между возов огонь горит;
На тагане котел висит;
Чумак раздетый, бородатый,
Поджавшись на ногах, сидит
И кашу с салом кипятит.
За табором невдалеке
Волы усталые пасутся;
Они никем не стерегутся.
Беспечно пред огнем в кружке
Хохлы чумазые, седые,
С усами хлопцы молодые,
Простершись на траве, лежат
И вдаль невесело глядят.
Чем чумаков прогнать дремоту?
Давно ль утратили охоту
Они петь песни старины?
Чем ныне так развлечены?
Бывало, часто, ночью темной,
Я с ними время разделял
И, помню, песням их внимал
С какой-то радостью невольной…
Но вот во тьме игра свирели,
Вот тихо под свирель запели
Они про жизнь своих дедов,
Украйны вольныя сынов…
И как те песни сердцу милы,
Как выразительны, унылы,
Протяжны, звучны и полны
Преданьями родной страны!..