Владеет морем полная луна,
На лоно вод набросившая сети.
И сыплет блёстки каждая волна
На длинный берег, спящий в бледном свете.А кипарисы тёмные стоят
Над морем, не пронизаны лучами, —
Как будто от луны они таят
Неведомую ношу под плащами.
Я на море гляжу из мраморного храма:
в просветах меж колонн, так сочно, так упрямо
бьет в очи этот блеск, до боли голубой.
Там благовония, там — звоны, там — прибой,
а тут, на вышине, — одна молитва линий
стремительно простых; там словно шелк павлиний,
тут целомудренность бессмертной белизны.
О, муза, будь строга! Из храма, с вышины, —
гляжу на вырезы лазури беспокойной, —
и вот восходит стих, мой стих нагой и стройный,
и наполняется прохладой и огнем,
и возвышается, как мраморный, и в нем
сквозят моей души тревоги и отрады,
как жаркая лазурь в просветах колоннады.
Ветер с моря волны гонит,
Роет отмель, с сушей споря;
Ветер дым до зыби клонит,
Дым в пространствах вольных моря.
Малых лодок реет стая,
Белым роем дали нежит.
В белой пене тихо тая,
Вал за валом отмель режет.
29 мая 1900
Синий клевер на горе,
Цвет румянцевый в заре,
В Океане тенесвет,
Вороненой стали цвет.
Запах ладанный сосны,
Свежий воздух тишины,
И соленый с Моря дух,
Цвет и запах мыслят вслух.
«Москва — Сухуми»
мчался через горы.
Уже о море
были разговоры.
Уже в купе соседнем практиканты
оставили
и шахматы
и карты.Курортники толпились в коридоре,
смотрели в окна:
«Вскоре будет море!»
Одни,
схватив товарищей за плечи,
свои припоминали
с морем встречи.
А для меня
в музеях и квартирах
оно висело в рамках под стеклом.
Его я видел только на картинах
и только лишь по книгам знал о нем.И вновь соседей трогал я рукою,
и был в своих вопросах
я упрям:
«Скажите, — скоро?..
А оно — какое?»
«Да погоди,
сейчас увидишь сам…»
И вот — рывок,
и поезд — на просторе,
и сразу в мире нету ничего:
исчезло все вокруг —
и только море,
затихло все,
и только шум его…
Вдруг вспомнил я:
со мною так же было.
Да, это же вот чувство,
но сильней,
когда любовь уже звала,
знобила,
а я по книгам только знал о ней.Любовь за невниманье упрекая,
я приставал с расспросами к друзьям:
«Скажите, — скоро?..
А она — какая?»
«Да погоди,
еще узнаешь сам…»И так же, как сейчас,
в минуты эти,
когда от моря стало так сине,
исчезло все —
и лишь она на свете,
затихло все —
и лишь слова ее…
Я знаю край: там на брега
Уединенно море плещет;
Там редко падают снега,
Безоблачно там солнце блещет
На опаленные луга;
Дубрав не видно — степь нагая
Над морем стелется одна.
Женщина всегда чуть-чуть как море,
Море в чем-то женщина чуть-чуть
Ходят волны где-нибудь в каморке
спрятанные в худенькую грудь.
Это волны чувств или предчувствий.
Будто то надо бездной роковой,
завитки причёсочки причудной
чайками кричат над головой.
Женщина от пошлых пятен жирных
штормом очищается сама,
и под кожей в беззащитных жилках
закипают с грохотом шторма.
Там, на дне у памяти, сокрыты
столькие обломки — хоть кричи,
а надежды — радужные рыбы —
снова попадают на крючки.
Женщина, как море, так взывает,
но мужчины, словно корабли,
только сверху душу задевают —
глубиной они пренебрегли.
Женщина, как море, небо молит,
если штиль, послать хоть что-нибудь.
Женщина — особенное море,
то, что в море может утонуть.
Волны морей, безпредельно—пустынно—шумящия,
Бог Океан, многогласно—печально—взывающий,
Пенныя ткани, безцельно—воздушно—летящия,
Брызги с воздушностью, призрачно—сказочно—тающей.
Горькия воды, туманно—холодно—безбрежныя,
Долгий напев, безконечно—томительно—длительный,
Волны морей, безконца—безконца—безнадежныя,
Бог Океан, неоглядно—темно—утомительный.
Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу…
Стою над пропастью — над небесами, -
И улететь к лазури не могу.Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить…
Мне близок Бог — но не могу молиться,
Хочу любви — и не могу любить.Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков…
Мне кажется, что истину я знаю —
И только для нее не знаю слов.
Девица, стоя у моря,
Вздыхала сто раз подряд —
Такое внушал ей горе
Солнечный закат.
Девица, будьте спокойней,
Не стоит об этом вздыхать;
Вот здесь оно, спереди, тонет
И всходит сзади опять.
Вдоль этих плоских знойных берегов
Лежат пески, торчат кусты дзарига.
И моря пышноцветное индиго
Равниною глядит из-за песков.Нет даже чаек. Слабо проползает
Шуршащий краб. Желтеют кости рыб.
И берегов краснеющий изгиб
В лиловых полутонах исчезает.
Ты мне желанна, как морю — буря,
Тебе я дорог, как буре — штиль.
Нас любит море… И, каламбуря
С пурпурным небом: «как морю — буря,
Она желанна», — на сотни миль
Рокочут волны, хребты пурпуря
Зарей вечерней: «как морю — буря…
…Как буре — штиль…»
То на горе, то в долине,
Часом на палубе в море —
Весело мне на чужбине,
Любо гулять на просторе.
После ж веселья чужбины,
Радостей суши и моря —
Дайте родной мне кручины!
Дайте родимого горя!
(Словесный палиндром)
Волн колыхание так наяд побеждает стремленье,
Моря Икарова вал, как пламенеющий Нот.
Нот пламенеющий, как вал Икарова моря, — стремленье
Побеждает наяд так колыхание волн.
У Моря ночью, у Моря ночью
Темно и страшно Хрустит песок.
О, как мне больно у Моря ночью
Есть где-то счастье. Но путь далек.
Я вижу звезды Одна мне светит
Других светлее и всех нежней.
Но, если сердце се отметит,
Она далеко, не быть мне с ней.
Я умираю у Моря ночью.
Песок затянет, зальет волна
У Моря ночью, у Моря ночью
Меня полюбит лишь Смерть одна.
Над зелено пенной зыбью
Пролетают альбатросы
Чайки ловят стаю рыбью
В снасти впутались матросыВ море зыблются медузы
Меж цветными кораблями
О порви с брегами узы
Взвейся сильный над морями.
Вечно-безмолвное Небо, смутно-прекрасное Море,
Оба окутаны светом мертвенно-бледной Луны.
Ветер в пространстве смутился, смолк в безутешном просторе,
Небо, и Ветер, и Море грустью одною больны.
В холод гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно,
В ужасе Небо застыло, странно мерцает Луна.
Горькая влага бездонна, Море синеет безбрежно,
Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна.Год написания: без даты
Море — вечное стремленье, горы — царственный покой.
Если ты стремишься к счастью, вверь ладью волне морской:
Час придет, волненьем вечным утомится жадный взор, —
Спи тогда с разбитым сердцем в тихом царстве мертвых гор.Год написания: без даты
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Встанет море, звеня.
Океаны — за ним.
Зашатает меня
Вместе с шаром земным!
А уснуть захочу,
После долгих погонь
Я к тебе прилечу —
Мотыльком на огонь.
Пусть идут, как всегда,
Посреди мельтешни
Очень быстро — года.
Очень медленно — дни.
Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит: «Расступись, о старец море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить я готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял
И валунов им, на славу,
Стадо целое пригнал».Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит: «Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец,
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он упрямо сдвинул брови,
И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой».Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И, волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит: «Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу к тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный,
Взор так тихо, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою».Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхаяся, всплыла.И старик во блеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.Он взыграл, веселья полный, -
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.
Догола
здесь ветер горы вылизал,
Подступает к морю
невысокий кряж.
До сих пор
отстрелянными гильзами
Мрачно звякает
забытый пляж.
В орудийном грохоте прибоя
Человек
со шрамом у виска
Снова,
снова слышит голос боя,
К ржавым гильзам
тянется рука.
Луна уже покинула утесы,
Прозрачным море золотом полно,
И пьют друзья на лодке остроносой,
Не торопясь, горячее вино.Смотря, как тучи легкие проходят
Сквозь-лунный столб, что в море отражен,
Одни из них мечтательно находят,
Что это поезд богдыханских жен; Другие верят — это к рощам рая
Уходят тени набожных людей;
А третьи с ними спорят, утверждая,
Что это караваны лебедей.
Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет — наперекор всему, —
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.
I
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий, —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
II
Вы все, паладины Зеленого Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и де-Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад-Мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!
А вы, королевские псы, флибустьеры,
Хранившие золото в темном порту,
Скитальцы арабы, искатели веры
И первые люди на первом плоту!
И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов!
Как странно, как сладко входить в ваши грезы,
Заветные ваши шептать имена,
И вдруг догадаться, какие наркозы
Когда-то рождала для вас глубина!
И кажется — в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.
С деревьев стекают душистые смолы,
Узорные листья лепечут: «Скорей,
Здесь реют червонного золота пчелы,
Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»
И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица…
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!
III
Только глянет сквозь утесы
Королевский старый форт,
Как веселые матросы
Поспешат в знакомый порт.
Там, хватив в таверне сидру,
Речь ведет болтливый дед,
Что сразить морскую гидру
Может черный арбалет.
Темнокожие мулатки
И гадают, и поют,
И несется запах сладкий
От готовящихся блюд.
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
Хорошо по докам порта
И слоняться, и лежать,
И с солдатами из форта
Ночью драки затевать.
Иль у знатных иностранок
Дерзко выклянчить два су,
Продавать им обезьянок
С медным обручем в носу.
А потом бледнеть от злости
Амулет зажать в полу,
Все проигрывая в кости
На затоптанном полу.
Но смолкает зов дурмана,
Пьяных слов бессвязный лет,
Только рупор капитана
Их к отплытью призовет.
IV
Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется — другою.
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.
И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —
О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога! —
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
Где подступает к морю сад,
Я знаю грот уединенный:
Там шепчет дремлющий каскад,
Там пруд недвижим полусонный.
Там дышат лавры и миндаль
При набежавшем тихом ветре,
А сзади, закрывая даль,
Уходит в небо пик Ай-Петри.
30 апреля 1898
Мореплаватель Павзаний
С берегов далеких Нила
В Рим привёз и шкуры ланей,
И египетские ткани,
И большого крокодила.Это было в дни безумных
Извращений Каракаллы.
Бог веселых и бездумных
Изукрасил цепью шумных
Толп причудливые скалы.В золотом, невинном горе
Солнце в море уходило,
И в пурпуровом уборе
Император вышел в море,
Чтобы встретить крокодила.Суетились у галеры
Бородатые скитальцы.
И изящные гетеры
Поднимали в честь Венеры
Точно мраморные пальцы.И какой-то сказкой чудной,
Нарушителем гармоний,
Крокодил сверкал у судна
Чешуею изумрудной
На серебряном понтоне.
Все море, братья, в час заката
Горит кругом, как золотое…
Когда умру, на дно морское
Усопшего вы бросьте брата!
Мы были долго с морем дружны:
Волною ласковой, бывало,
Так часто скорби утоляло
Оно в груди моей недужной.
Лишь запах чабреца, сухой и горьковатый,
Повеял на меня — и этот сонный Крым,
И этот кипарис, и этот дом, прижатый
К поверхности горы, слились навеки с ним.Здесь море — дирижер, а резонатор — дали,
Концерт высоких волн здесь ясен наперед.
Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали,
И эхо средь камней танцует и поет.Акустика вверху настроила ловушек,
Приблизила к ушам далекий ропот струй.
И стал здесь грохот бурь подобен грому пушек,
И, как цветок, расцвел девичий поцелуй.Скопление синиц здесь свищет на рассвете,
Тяжелый виноград прозрачен здесь и ал.
Здесь время не спешит, здесь собирают дети
Чабрец, траву степей, у неподвижных скал.
Отрадней сна, товарищ мой,
Мне побеседовать с тобой:
Сердитый вал к нам в люки бьет;
Фонарь скрипит над головой;
И тяжко стонет пароход,
Как умирающий больной.Ты так же ранен, как и я…
Но эти раны жгут меня
И в то же время холодят:
Не спас меня хирурга нож,
Но ты меня моложе, брат,
И ты меня переживешь.Едва ли, впрочем, этот Крым,
И этот гул, и этот дым,
И эти кучи смрадных тел
Забудешь ты когда-нибудь,
Куда бы ты ни полетел
Душой и телом отдохнуть.На лоне мира и любви.
Ты вспомнишь — ужас! — ты в крови
Топтал товарищей своих,
Ты слышал их предсмертный хрип,
Ты, раненый, близ ран моих
Лежал, страдал и — не погиб.Какой ценой, ты вспомнишь, брат,
Купили мы развалин ряд!
Для человеческих ушей
Гром неестественный гремел,
Когда мы лезли из траншей
На вал, скользя по грудам тел.Но грянул взрыв — последний взрыв…
И я без чувств упал в обрыв.
Когда ж очнулся… Боже мой!
Какая тишь была вокруг!
И страшен город был немой,
И страшно нем был мой испуг.Стена была обагрена…
Дым застилал, как пелена.
Небесный свод — и от земли
Тяжелый поднимался пар…
Вдали пылали корабли,
И отражал залив пожар.Ликуйте, гордые умы!
Могилу храбрых взяли мы…
Коварной славы сладкий дым,
Ты горек нам, ты дорог нам!
Но — фимиам необходим
Кумиру и его жрецам.Когда ты снова посетишь
Наш императорский Париж,
Смутит тебя победный крик,
Как пляска после похорон,
Как сумасшедшего язык,
Как смех, в котором слышен стон.Пускай наш новый полубог
Вкушает славу!.. Я б не мог…
Я для иного был рожден,
Иные цели смел таить,
И был, как бурей, увлечен
Туда, где я не мог любить… И где, казалось бы, не след
Мне умереть в чаду побед…
Но — умираю… Все, что я
Любил когда-то, в эту ночь
Как будто около меня
Стоит и не отходит прочь.Я вижу — вот моя семья…
Вот мать… вот нежная моя
Подруга… дети… Боже мой!
А это кто?!. Иль это бред?..
Какой-то призрак роковой —
В блестящей мантии скелет… Ужели смерть?.. Зачем она,
Грозя, кричит: «Пылай, война!
Враждуйте, племена всех стран!
Вот вам республика и трон,
И христианство, и Коран,
Мадзини, и Наполеон!»Скажи, что значу я пред ней
Со всею гордостью моей?..
Ее десница мне на грудь
Легла — и я, как тряпка, смят!
Освободи, брат! дай вздохнуть!..
Ага! да ты уж умер, брат! Июля 20 дня, 1855
Слезливое море вокруг разлилось,
И вот принимаю я слёзную ванну, —
Должно быть, по морю из собственных слёз
Плыву к слезовитому я океану.
Растеряешься здесь поневоле —
Со стихией одна на один.
Может, зря проходили мы в школе,
Что моря — из поваренной соли?
Хоть бы льдина мне встретилась, что ли,
Иль попался мне добрый дельфин!
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья! Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней,
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.Смело, братья! Туча грянет,
Закипит громада вод,
Выше вал сердитый встанет,
Глубже бездна упадет! Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный
Прям и крепок парус мой.
Месяца свет электрический
В море дрожит, извивается;
Силе подвластно магической,
Море кипит и вздымается.
Волны взбегают упорные,
Мечутся, дикие, пленные,
Гибнут в борьбе, непокорные,
Гаснут, разбитые, пенные…
Месяца свет электрический
В море змеится, свивается;
Силе подвластно магической,
Море кипит и вздымается.
21 апреля 1898
Из бездны морской белоглавая встала
Волна, и лучами прекрасного дня
Блестит, подвижная громада кристалла,
И тихо, качаясь, идет на меня.
Вот, словно в раздумьи, она отступила,
Вот берег она под себя покатила
И выше сама поднялась, и падет;
И громом, и пеной пучинная сила,
Холодная, бурно меня обхватила,
Кружит, и бросает, и душит, и бьет,
И стихла. Мне любо. Из грома, из пены
И холода — легок и свеж выхожу,
Живее мои выпрямляются члены,
Вольнее дышу, веселее гляжу
На берег, на горы, на светлое море.
Мне чудится, словно прошло мое горе,
И юность такая ж, как прежде была,
Во мне встрепенулась, и жизнь моя снова
Гулять, распевать, красоваться готова
Свободно, беспечно — резва, удала.
Было тихо море жизни
Но, разрезав лоно вод
И прорвавшися к отчизне,
Море взмылил пароход.
Лишь один остался жертвой
Озлобления других -
Одного лишь гнали ветры,
От отчизны отлучив.
Море злобное шептало:
Будет вам меня казнить:
Прежде иначе бывало,
Но теперь мне победить.