Коль истинной не можно отвечать,
Всево полезняе молчать.
С боярами как жить, потребно ето ведать.
У льва был пир,
Пришел весь мир,
Обедать.
В покоях вонь у льва:
Квартера такова
Любовь сильняе всех страстей,
И слаще всех сластей;
Да худо что любовь частенько и обидит,
А ето от того, любовь не ясно видит,
И мучит нас любовь гораздо иногда;
Любовной слепоты хранитеся всегда.
Влюбился лев; и львов заразы побеждают,
И львицы любятся; они левят рождают;
Так ето ничево;
Коль истиной не можно отвечать,
Всего полезнее молчать.
С боярами как жить, потребно это ведать.
У Льва был пир,
Пришел весь мир
Обедать.
В покоях вонь у Льва:
Квартера такова.
А львы живут нескудно,
Так это чудно.
Осел, одетый в кожу львову,
Надев обнову,
Гордиться стал
И, будто Геркулес, под оною блистал.
Да как сокровищи такие собирают?
Мне сказано: и львы, как кошки, умирают
И кожи с них сдирают.
Когда преставится свирепый лев,
Не страшен левий зев
И гнев;
Тщеславный, хвастуя, устами устрашает,
И серце только тем в удаче утешает:
Герой себя делами украшает,
Победой возвышает.
Лев некогда зверей хотел пужать,
Принудить их дрожать,
И из лесу бежать,
Чтоб было их найти удобно,
И приказал ослу кричати злобно.
Труслив осел, когда дерется иль молчит,
Вот революция в футболе:
вратарь выходит из ворот
и в этой новой странной роли
как нападающий идет.
Стиль Яшина
мятеж таланта,
когда под изумленный гул
гранитной грацией гиганта
штрафную он перешагнул.
Захватывала эта смелость,
«Отколе, умная, бредешь ты, голова?»
Лисица, встретяся с Ослом, его спросила.—
«Сейчас лишь ото Льва!
Ну, кумушка, куда его девалась сила:
Бывало, зарычит, так стонет лес кругом,
И я, без памяти, бегом,
Куда глаза глядят, от этого урода;
А ныне в старости и дряхл и хил,
Совсем без сил,
Валяется в пещере, как колода.
Осел с овцой с коровой и с козой
Когда-то в пайщики вступили,
И льва с собой пригласили
На договор такой,
Что естьли зверь какой
На чьей-нибудь земле в тенета попадется,
И зверя этова удастся изловить,
Тобы добычу разделить
По равной части всем, кому что доведется.
От жалоб на судей,
На сильных и на богачей
Лев, вышед из терпенья,
Пустился сам свои осматривать владенья.
Он и́дет, а Мужик, расклавши огонек,
Наудя рыб, изжарить их сбирался.
Бедняжки прыгали от жару кто как мог;
Всяк, видя близкий свой конец, метался.
На Мужика разинув зев,
«Кто ты? что делаешь?» спросил сердито Лев.
Покров приподымает Ночь —
А волны ропщут, как враги.
Но слышу, Бездн Господних дочь,
Твои бессмертные шаги!..
Отшедшие! Не так же ль вы
Переступаете порог
Стихий свирепых? И, как львы,
Они лежат у ваших ног —
Когда чины невежа ловит,
Не счастье он себе, погибель тем готовит.
Осел добился в знатный чин.
В то время во зверином роде
Чин царска спальника был <и> в знати и в моде:
И стал Осел великий господин.
Осел мой всех пренебрегает,
Вертит хвостом,
Копытами и лбом
Придворных всех толкает.
Британский леопард
За что на нас сердит?
И машет все хвостом,
И гневно так рычит?
Откуда поднялась внезапная тревога
Чем провинились мы?
Тем, что, в глуби зашед
Степи средиазийской,
Наш северный медведь —
Земляк наш всероссийский —
Жалею зверей в зоопарке.
И в цирке мне жалко зверей.
Как люди на зрелища падки!
Когда же мы станем добрей?
И лев уже ходит под кличкой.
Барьер на манеже берет.
И царскую гордость публично
Меняет на бутерброд.
Быть сильным хорошо, быть умным лучше вдвое.
Кто веры этому неймет,
Тот ясный здесь пример найдет,
Что сила без ума сокровище плохое.
Раскинувши тенета меж дерев,
Ловец добычи дожидался;
Но как-то, оплошав, сам в лапы Льву попался.
«Умри, презренна тварь!» взревел свирепый Лев,
Разинув на него свой зев.
У Льва просила Мышь смиренно позволенья
Поблизости его в дупле завесть селенье
И так примолвила: «Хотя-де здесь, в лесах,
Ты и могуч и славен;
Хоть в силе Льву никто не равен,
И рев один его на всех наводит страх,
Но будущее кто угадывать возьмется —
Как знать? кому в ком нужда доведется?
И как я ни мала кажусь,
А, может быть, подчас тебе и пригожусь». —
Какой порядок ни затей,
Но если он в руках бессовестных людей,
Они всегда найдут уловку,
Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку.
В овечьи старосты у Льва просился Волк.
Стараньем кумушки Лисицы,
Словцо о нем замолвлено у Львицы.
Но так как о Волках худой на свете толк,
И не сказали бы, что смотрит Лев на лицы,
Какой-то лев велел указ публиковать:
Что звери могут все вперед без опасенья,
Кто только смог ково душить и обдирать.
Что лучше быть могло такого позволенья,
Для тех, которые дерут и без того?
Указа этого нигде не толковали;
Всю силу тотчас понимали.
Уж то-то было пиршество!
И кожу кто лишь мог с ково,
Похваливают знай указ, да обдирают.
В голодный год, чтобы утешить мир,
Затеял Лев богатый пир.
Разосланы гонцы и скороходы,
Зовут гостей:
Зверей
И малой, и большой породы.
На зов со всех сторон стекаются ко Льву.
Как отказать такому зву?
Пир дело доброе и не в голодны годы.
Вот приплелись туда ж Сурок, Лиса и Крот,
1Он сидит среди реторт
И ругается, как черт:
«Грымзы! Кильки! Бабы! Совы!
Безголовы, бестолковы —
Йодом залили сюртук,
Не закрыли кран… Без рук!
Бьют стекло, жужжат, как осы…
А дурацкие вопросы?
А погибший матерьял?
О, как страшно я устал!»Лаборант встает со стула.
Два волка при одном каком-то льве служили
И должности одни и милости носили,
Так что завидовать, кто только не хотел,
Ни тот, ни тот из них причины не имел.
Один, однако, волк все-на́-все быть хотел
И не терпел,
Что наравне с своим товарищем считался.
И всеми средствами придворными старался
Товарища у льва в немилость привести,
Считая, например, до этого дойти
Впервые на арене
Для школьников Москвы —
Ученые тюлени,
Танцующие львы.
Жонглеры-медвежата,
Собаки-акробаты,
Канатоходец-слон,
Всемирный чемпион.
Какой-то Лев большой охотник был до кур;
Однако ж у него они водились худо:
Да это и не чудо!
К ним доступ был свободен чересчур.
Так их то крали,
То сами куры пропадали.
Чтоб этому помочь убытку и печали,
Построить вздумал Лев большой курятный двор,
И так его ухитить и уладить,
Чтобы воров совсем отвадить,
Из пасти льва
струя не журчит и не слышно рыка.
Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика.
Никаких голосов. Неподвижна листва.
И чужда обстановка сия для столь грозного лика,
и нова.
Пересохли уста,
и гортань проржавела: металл не вечен.
Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,
хоронящийся в кущах, в конце хвоста,
Точно медь в самородном железе,
Иглы пламени врезаны в ночь,
Напухают валы на Замбези
И уносятся с гиканьем прочь.Сквозь неистовство молнии белой
Что-то видно над влажной скалой,
Там могучее черное тело
Налегло на топор боевой.Раздается гортанное пенье.
Шар земной обтекающих муз
Непреложны повсюду веленья!..
Он поет, этот воин зулус.«Я дремал в заповедном краале
Надела на себя
Свинья
Лисицы кожу,
Кривляя рожу,
Моргала,
Таскала длинной хвост и, как лиса, ступала;
Итак, во всем она с лисицей сходна стала.
Догадки лишь одной свинье недостает:
Натура смысла всем свиньям не подает.
Но где ж могла свинья лисицы кожу взять?
Се тот герой, Орла который просветил,
Вне Солнце, Льва, Луну, — внутрь Гидру победил;
Водим премудростью, — был вождь, законодатель,
Строитель, плаватель, работник, обладатель.
Екатерина, — Росс чтоб зря благоговел, —
Воздвигла зрак его. Ея сей образ дел.
1775
Орла что светом озарил,
Я видел, как скакал и прыгал предо мной
В великом городе по звонкой мостовой
Три дня народный лев, великим полон гневом.
Я видел, как потом, с раскрытым страшно зевом,
Он бил себя хвостом и гриву разметал,
Как каждый нерв его от ярости дрожал,
Как раскалялся глаз, как жилы раздувались,
Как грозно он рычал, как когти простирались,
Как он утих потом среди толпы густой,
Там, где неслась картечь и дым пороховой —
Когда жалела я Бориса,
а он меня в больницу вёз,
стихотворение «Больница»
в глазах стояло вместо слёз.
И думалось: уж коль поэта
мы сами отпустили в смерть
и как-то вытерпели это, —
всё остальное можно снесть.
Обликом
Обликом своим
Обликом своим белея,
Лев Толстой
Лев Толстой заюбилеил.
Травояднее,
Травояднее, чем овцы,
собираются толстовцы.
В тихий вечер
льются речи
Какой-то вздумал лев указ публиковать,
Что звери могут все вперед, без опасенья,
Кто только смог с кого, душить и обдирать.
Что лучше быть могло такого позволенья
Для тех, которые дерут и без того?
Об этом чтоб указе знали,
Его два раза не читали
Уж то-то было пиршество!
И кожу, кто лишь мог с кого,
Похваливают знай указ да обдирают.
Отверженное слово «мир»
В начале оскорбленной эры;
Светильник в глубине пещеры
И воздух горных стран — эфир;
Эфир, которым не сумели,
Не захотели мы дышать.
Козлиным голосом опять,
Поют косматые свирели.
Пока ягнята и волы
Один какой-то лев когда-то рассудил
Все осмотреть свое владенье,
Чтоб видеть свой народ и как они живут.
Лев этот, должно знать, был лучше многих львов —
Не тем чтоб он щадил скотов
И кожи с них не драл. Нет, кто бы ни попался,
Тож спуску не было. Да добрым он считался,
Затем что со зверей хоть сам он кожи драл,
Да обдирать промеж собой не допускал:
Всяк доступ до него имел и защищался.
В числе поборов, тех, других,
(Не помню право я за множеством каких,)
Определенных льву с звериного народа,
(Так как крестьяне по душам
Дают оброки господам;)
И масло так же шло для львова обихода.
А збор такой,
Как всякой и другой,
Имел приказ особой свой;
Зверей особых выбирали
В журнале «Красная Панорама» № 39
помещено изображение марок с надписью:
«Почтовые марки с портретом Толстого,
выпущенные Наркомпочте́лем к юбилею».
Весь культурный мир Союза
«Старику» поминки сделал.
В эти дни Толстого муза
Над всем миром пролетела.
Все, кому было не лень,
Увидев верблюд козла, кой, окружен псами,
Храбро себя защищал против всех рогами,
Завистью тотчас вспылал. Смутен, беспокоен,
В себе ворчал, идучи: «Мне ли рок пристоен
Так бедный? Я ли, что царь скотов могу зваться,
Украсы рогов на лбу вытерплю лишаться?
Сколь теми бы возросла еще моя слава!»
В таких углубленному помыслах, лукава
Встрелась лисица, и вдруг, остра, примечает
В нем печаль его, вину тому знать желает,