Сирень, певучая новелла,
Сиреневела.
И колокольцы белолилий
Светло звонили.
Не забывали нежно-чутки
Вод незабудки.
И освещали, точно грозы,
Все в росах розы.
Несло клубникой из долины:
Цвели жасмины.
Маринка, слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то — рубь за сто -
Вторая будет совершать не то!
Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка!
Ну кто сейчас ответит — что есть то?
Ты, только ты, ты можешь — и никто!
Не березы, не рябины
и не черная изба —
всё топазы, всё рубины,
всё узорная резьба.
В размышленья погруженный
средь музейного добра,
вдруг я замер,
отраженный
в личном зеркале Петра.
Это вправду поражало:
А земля идет, и солнце светит,
То скупясь, то щедрясь на тепло.
Кто заветный ход вещей отметит,
Кто поймет, откуда все пришло? И в реках струи живые стынут,
И в реках же тает нежный лед.
Кто те люди, что перстом нас двинут —
И ускорен будет вечный ход? Тут — зима, а там — вся нега лета.
Здесь иссякло все, — там — сочный плод.
Как собрать в одно все части света?
Что свершить, чтоб не дробился год? Не хочу я дольше ждать зимою.
Вам восемь лет, а мне семнадцать било.
И я считал когда-то восемь лет;
Они прошли. В судьбе своей унылой,
Бог знает как, я ныне стал поэт.
Не возвратить уже того, что было,
Уже я стар, мне незнакома ложь:
Так верьте мне — мы спасены лишь верой.
Послушайте. Амур, как вы, хорош;
Амур дитя, Амур на вас похож —
В мои лета вы будете Венерой.
День ушел, убавилась черта,
Я опять подвинулся к уходу.
Легким взмахом белого перста
Тайны лет я разрезаю воду.
В голубой струе моей судьбы
Накипи холодной бьется пена,
И кладет печать немого плена
Складку новую у сморщенной губы.
С расейской эмиграцией
Нам прямо сладу нет:
Военной операцией
Пугает сколько лет! И тычет нам три чучела:
— Ура!
— Ура!
— Ура!
Тьфу! Как ей не наскучила
Подобная игра? Вот зубры-консерваторы,
Магнаты без земли,
Ты уехала на короткий срок,
Снова свидеться нам — не дай бог,
А меня — в товарный, и на восток,
И на прииски в Бодайбо.Не заплачешь ты и не станешь ждать,
Навещать не станешь родных,
Ну, а мне — плевать:
я здесь добывать
Буду золото для страны.Всё закончилось: смолкнул стук колёс,
Шпалы кончились, рельсов нет…
Эх бы взвыть сейчас! — жалко, нету слёз:
А пока твои глаза
— Чёрные — ревнивы,
А пока на образа
Молишься лениво —
Надо, мальчик, целовать
В губы — без разбору.
Надо, мальчик, под забором
И дневать и ночевать.
И плывёт церковный звон
Это было в провинции, в страшной глуши.
Я имел для души
Дантистку с телом белее известки и мела,
А для тела —
Модистку с удивительно нежной душой.
Десять лет пролетело.
Теперь я большой:
Так мне горько и стыдно
И жестоко обидно:
Когда мужчине сорок лет,
ему пора держать ответ:
душа не одряхлела? -
перед своими сорока,
и каждой каплей молока,
и каждой крошкой хлеба. Когда мужчине сорок лет,
то снисхожденья ему нет
перед собой и перед богом.
Все слезы те, что причинил,
все сопли лживые чернил
1.
На грязи
у ворот
собирался народ
праздно.
Стали хмурые в ряд:
«Очень уж, — говорят, —
грязно!»
2.
Не поспей к ним Совет,
Я уезжаю, друг, прости!
С тобой нам вновь не увидаться…
Не сожалей и не грусти,
Что нам приходится расстаться. Лета неравные у нас —
И нам нейти одной дорогой…
Зачем же мучить нам подчас
Себя душевною тревогой? Ты смотришь, друг, на жизнь светло,
И всё весна перед тобою…
А мне и летом не тепло,
И сердце стынет, что зимою. Случайно мы с тобой сошлись
Оттого ль, что в божьем мире
Красота вечна,
У него в душе витала
Вечная весна;
Освежала зной грозою
И, сквозь капли слез,
В тучах радугой мелькала, —
Отраженьем грез!..
Оттого ль, что от бездушья,
Иль от злобы дня,
И помни весь путь, которым вел тебя
Предвечный, Бог твой, по пустыне вот
уже сорок лет…
Он смирял тебя, томил тебя голодом
и питал тебя манною…
Одежда твоя не ветшала на тебе, и нога
не пухла, вот ужо сорок лет…
(Второз., VIII, 2—4)
Ушли двенадцать лет отважных увлечений
К Коншину
Живи смелей, товарищ мой,
Разнообразь досуг шутливый!
Люби, мечтай, пируй и пой,
Пренебреги молвы болтливой
И порицаньем и хвалой!
О, как безумна жажда славы!
Равно исчезнут в бездне лет
И годы шумные побед,
И миг незнаемый забавы!
Люблю осеннюю Москву
в ее убранстве светлом,
когда утрами жгут листву,
опавшую под ветром.
Огромный медленный костер
над облетевшим садом
похож на стрельчатый костел
с обугленным фасадом.
А старый клен совсем поник,
стоит, печально горбясь…
Здесь в Крымскую кампанию жил Фет —
В Эстляндии приморской, прибалтийской;
Здесь Сологуб, пленительный поэт,
Жил до войны с Германией царийской;
Здесь я теперь живу, почти семь лет
Знакомый с нею, милою и близкой.
Здесь жил Бальмонт — в стране, к России близкой,
Здесь Брюсов был, изысканный, как Фет,
Здесь лейтенант Случевский, в цвете лет,
Пел красоту природы прибалтийской,
Всех его сил проверка,
сердца его проверка,
чести его проверка, -
жестока, тяжка, грозна,
у каждого человека
бывает своя война.
С болезнью, с душевной болью,
с наотмашь бьющей судьбою,
с предавшей его любовью
вступает он в смертный бой.
Эльисса бегает с пажом,
Гоняя шарики крокета.
О, паж, подстриженный ежом,
И ты, о девушка-ракета!
Его глаза, глаза кокета,
Эльвиссу ищут и хотят:
Ведь лето, наливное лето
Струит в юнцов любовный яд.
Что делать юношам вдвоем,
Раз из двоих, из этих — эта
Меня крестить несли весной,
Весной, нет, ранним летом,
И дождь пролился надо мной,
И гром гремел при этом.
Пред самой церковкой моей,
Святыней деревенской,
Цвели цветы, бежал ручей,
И смех струился женский.
И прежде чем меня внесли
В притихший мрак церковный,
Взобрался я сюда по скалам;
С каким трудом на кручу взлез!
Внизу бурун терзает море,
Кругом, по кочкам, мелкий лес…
Пигмеи-сосенки! Лет двести
Любой из них, а вышиной
Едва-едва кустов повыше;
Что ни сучок — больной, кривой.
Многи лета, многи лета,
Православный Русский Царь!
Дружно, громко песня эта
Пелась прадедами встарь.
Дружно, громко песню эту
И теперь вся Русь твердит;
С ней по целому полсвету
Имя царское гремит.
Счастлив тот, кому забавы,
Игры, майские цветы,
Соловей в тени дубравы
И весенних лет мечты
В наслажденье — как и прежде;
Кто на радость лишь глядит,
Кто, вверяяся надежде,
Птичкой вслед за ней летит.Так виляет по цветочкам
Златокрылый мотылек;
Лишь к цветку — прильнул к листочкам,
После зимы и разлива весенняго — лето,
После цветов, после свежих плодов — увяданье,
После ночной темноты — золотой час разсвета,
После безпечно-веселых ночей — ночь страданья…
После покоя душевнаго — бури и грозы,
Или томящие дни без надежды и ласки,
После паденья — раскаянья поздния слезы,
Или — все то, что̀ в былом было сладко нам, — сказки!..
После великаго подвига — смятая сила,
После горячаго проблеска веры — сомненье,
Где ты, лето знойное,
Радость беспокойная,
Голова курчавая,
Рощи да сады?..
Белая метелица
За окошком стелится,
Белая метелица
Замела следы.Были дни покосные,
Были ночи росные,
Гнулись ивы тонкие
После зимы и разлива весеннего — лето,
После цветов, после свежих плодов — увяданье,
После ночной темноты — золотой час рассвета,
После беспечно-веселых ночей — ночь страданья…
После покоя душевного — бури и грозы,
Или томящие дни без надежды и ласки,
После паденья — раскаянья поздние слезы,
Или — все то, что в былом было сладко нам, — сказки!..
После великого подвига — смятая сила,
После горячего проблеска веры — сомненье,
Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
«Туго, братцы… видно, дети
Будут жить вольготней нас».Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: «Наши дети
Встретят солнце после нас».Нынче так же, как вовеки,
Утешение одно:
Наши дети будут в Мекке,
Если нам не суждено.Даже сроки предсказали:
Пришла к тому обрыву
судьбе взглянуть в глаза.
Вот здесь была счастливой
я много лет назад… Морская даль синела,
и бронзов был закат.
Трава чуть-чуть свистела,
как много лет назад.И так же пахло мятой,
и плакали стрижи…
Но чем свои утраты,
чем выкуплю — скажи? Не выкупить, не вымолить
Вот верный список впечатлений
И легкий и глубокий след
Страстей, порывов юных лет,
Жизнь родила его — не гений.
Подобен он скрыжали той,
Где пишет ангел неподкупный
Прекрасный подвиг и преступный —
Всё, что творим мы под луной.
Я много строк моих, о Лета!
В тебе желал бы окунуть
Этой грусти теперь не рассы́пать
Звонким смехом далёких лет.
Отцвела моя белая липа,
Отзвенел соловьиный рассвет.
Для меня было всё тогда новым,
Много в сердце теснилось чувств,
А теперь даже нежное слово
Горьким пло́дом срывается с уст.
В присутствии дамы четыре поэта
Себя мушкетёрами ей объявили.
Глаза её
Всех четырёх вдохновили,
И тут же была она в тостах воспета.
В любви объясняются ей мушкетёры.
А дама о чём-то грустит, улыбаясь…
И мудрый Атос,
Как подраненный аист,
В улыбке её не находит опоры.
Тает облачко тумана…
Чуть светает… Раным-рано
Вышел старый дед с клюкой.
Бел как лунь, в рубашке длинной,
Как из повести старинной, —
Ну, совсем, совсем такой!
Вот тропа за поворотом,
Где мальчишкой желторотым
К быстрой речке бегал дед…
В роще, в поле — он как дома,
Светло блестит на глади неба ясной
Живая ткань лазури и огня,
Символ души проснувшейся прекрасно,
Заря безоблачного дня; Так ты мечту мне сладкую внушаешь;
Пленителен, завиден твой удел:
Среди наук ты гордо возмужаешь
Для стройных дум и светлых дел; От ранних лет полюбишь наслажденья
Привольные и добрые всегда:
Деятельный покой уединенья
И независимость труда; Младая грудь надежно укрепится
Пятнадцать лет тому назад Россия
Торжествовала, радости полна,
Повсюду в скромных деревенских храмах
Моленья богу возносил народ;
Надежды наполняли наши души,
И будущее виделось в сияньи
Свободы, правды, мира и труда.
Над родиной «свободы просвещенной»
Ты засияла, кроткая заря,
Исполнилось желание поэта,