М.А.Д.В девять лет, быв влюбленным, расстаться,
Через тридцать пять лет повстречаться,
В изумленьи расширить зрачки,
Друг на друга смотреть бессловесно,
Помнить то, что друг другу известно.
А известно-то что? Пустячки!
Может быть, оттого и прелестно…
Студёной синью блещет озеро,
Знобя полдневные лучи.
Рой бархатистых пчёлок, к розе рой
Стремясь, гуторит, как ключи.
Над малахитовою лужею
Жужжит комар, заворожён.
Мой жаркий взгляд щемящей стужею
Твоих очей расхоложён.
Четырехместная коляска
(Полурыдван — полуковчег…)
Катилась по дороге тряско,
Везя пять взрослых человек.
Две очень молодые дамы
И двое дэнди были в ней.
Был пятым кучер. Этот самый
Стегал ленивых лошадей.
Десять лет — грустных лет! — как заброшен в приморскую глушь я.
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет — страшных лет! — удушающего равнодушья
Белой, красной — и розовой — русских общественных групп.
Десять лет! — тяжких лет! — обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет — грозных лет! — сатирических строф по мишени,
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
Десять лет — странных лет! — отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд — мудро-трезвый, — ненужно дурных…
В черной фетэрке с чайной розою
Ты вальсируешь перед зеркалом
Бирюзовою грациозою
И обласканной резервэркою…
Не хочу считать лет по метрике,
А на вид тебе — лет четырнадцать…
С чайной розою в черной фетэрке
Ты — бессмертница! ты — всемирница!
И тираду я обличайную
Дам завистливых — пусть их сердятся! —
Семь лет она не писала,
Семь лет молчала она.
Должно быть, ей грустно стало,
Но, впрочем, теперь весна.
В ее письме ни строчки
О нашей горькой дочке.
О тоске, о тоске, —
Спокойно перо в руке.
Ее любовь проснулась в девять лет,
Когда иной ребенок занят куклой.
Дитя цвело, как томный персик пухлый,
И кудри вились, точно триолет.
Любовь дала малютке амулет:
Ее пленил — как сказка — мальчик смуглый…
Стал. через месяц, месяц дружбы — круглый.
Где, виконтесса, наше трио лет?
Ах, нет того, что так пленяло нас,
Как нет детей с игрой в любовь невинной.
Из-за ненужной, ложной гордости
Она, прожив с ним много лет,
Нашла в себе довольно твердости
Представить, что былого нет.
А между тем, в былом вся молодость,
Все счастье, вся она сама.
О, сколько скопческого холода!
Без проблесков весны зима!
Я знаю, дружба настояшая
Все оправдает, все поймет.
Тебе, Евгения, мне счастье давшая,
Несу горячее свое раскаянье…
Прими, любившая, прими, страдавшая,
Пойми тоску мою, пойми отчаянье.Вся жизнь изломана, вся жизнь истерзана.
В ошибке юности — проклятье вечное…
Мечта иссушена, крыло подрезано,
Я не сберег тебя, — и жизнь — увечная… Прости скорбящего, прости зовущего,
Быть может — слабого, быть может — гения.
Не надо прошлого: в нем нет грядущего, —
В грядущем — прошлое… Прости, Евгения!
1
Зовусь Титанией, царицей фей,
Я, лунокудрая нимфея — ночь!
Мой паж, сообщник мой, немой Морфей,
Соткал июнь,
Вуаля лунь;
Но только дунь, —
Прочь! 2
Благоуханная, как детский сон,
И легковейная, как мотылек,
Е.Я. Исстражденный, хочу одевить,
Замужница, твои черты:
Не виденная мною девять
Осенних лет, ты — снова ты!
Смеющаяся в отстраданьи,
Утихшая — … июнь в саду… —
Растративши дары и дани,
Пристулила в седьмом ряду.
Я солнечник и лью с эстрады
На публику лучи поэз.
Могло быть так: лет двадцать пять назад,
Там, на воспетой Пушкиным Неве,
Слегка желтел зеленый Летний сад,
В осенней было небо синеве.
И Мраморный дворец стоял в плюще,
Пустело поле марсовых потех.
Я в мягкой черной шляпе и плаще
Дорожкой проходил с одной из тех…
И бонну с девочкою лет пяти
Мы у Крылова встретили тогда
Приехала из Петрограда
Поклонница и — вот досада! —
Блуждает целый день вдоль сада,
Неинтересна и суха.
Мне пишет пламенные письма.
Пойди, Барбос, старушку высмей,
Полай, кусни!.. Встречался ты с ней?
А я — подальше от греха:
Боюсь, не удержусь и резко
Наговорю ей, не без блеска,
Я помню: в Майоренгофе,
Когда мне было семь лет,
Я грезил о катастрофе,
О встречах, которых нет.
Как верная мне вассалка,
Собака ходила за мной,
И грезилась мне «Русалка»,
Погибшая той весной.
Вошла в мой сон: немного пополнев,
Все так же легкомысленна и лжива;
Все те ж духи и тот же все напев, —
И вот опять все прожитое живо.
Легко узнать в чертах, всегда твоих,
Чрез много лет, оскорбленных громоздко,
Тех лет черты, когда звенел мой стих,
А ты была в периоде подростка.
Легко узнать в улыбке Valerie,
В изысках надушенного шиньона,
Св. кн. О.Ф. Им-скойТо было в Гатчине, лет десять
Тому назад, но до сих пор
Отрадно мне тем летом грезить
И вспоминать наш разговор.
И вот, я помню: мы, княгиня,
Сидим в столовой. Ночь близка.
Вы говорите мне о сыне,
И в Вашем голосе — тоска:
О, если юность возвратить бы!
И быть счастливою, как он!..
Сирень, певучая новелла,
Сиреневела.
И колокольцы белолилий
Светло звонили.
Не забывали нежно-чутки
Вод незабудки.
И освещали, точно грозы,
Все в росах розы.
Несло клубникой из долины:
Цвели жасмины.
Здесь в Крымскую кампанию жил Фет —
В Эстляндии приморской, прибалтийской;
Здесь Сологуб, пленительный поэт,
Жил до войны с Германией царийской;
Здесь я теперь живу, почти семь лет
Знакомый с нею, милою и близкой.
Здесь жил Бальмонт — в стране, к России близкой,
Здесь Брюсов был, изысканный, как Фет,
Здесь лейтенант Случевский, в цвете лет,
Пел красоту природы прибалтийской,
Эльисса бегает с пажом,
Гоняя шарики крокета.
О, паж, подстриженный ежом,
И ты, о девушка-ракета!
Его глаза, глаза кокета,
Эльвиссу ищут и хотят:
Ведь лето, наливное лето
Струит в юнцов любовный яд.
Что делать юношам вдвоем,
Раз из двоих, из этих — эта
На северной форелевой реке
Живете вы в березовом коттэдже.
Как Богомать великого Корреджи,
Вы благостны. В сребристом парике
Стряхает пыль с рельефов гобелена
Дворецкий ваш. Вы грезите, Мадлена,
Со страусовым веером в руке.
Ваш хрупкий сын одиннадцати лет
Пьет молоко на мраморной террасе;
Он в землянике нос себе раскрасил;
Разум мой бесстрастен. Сердце бьется четко.
Вспомнилось мне лето давнее в лесу.
Только что узнал я: у тебя чахотка, —
Вскоре гроб твой белый к церкви понесу.
Вспомнилось мне лето: мошки, незабудки,
Грозы и туманы, вечера в луне.
Силы были сильны, чувства были чутки;
Ты была со мною, ты была при мне.
Может быть, томилась вешнею ажурью,
Может быть, любила чувственно и зло, —
Нас двадцать лет связуют — жизни треть,
Но ты мне дорога совсем особо.
Мне при тебе мешает умереть:
Твоя — пускай и праведная — злоба.
Хотя ты о любви не говоришь,
Твое молчанье боле, чем любовно.
Белград, Берлин, София и Париж —
Все это только наше безусловно.
Всегда был благосклонен небосклон
К нам в пору ту, когда мы были вместе:
Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена!
Какой разительный с умчавшимся контраст!
Взамен изысканных деликатесов — сено,
И братоненависть взамен и сект, и каст,
Картофель — тысяча рублей мешок!.. Полено
В продаже на фунты!.. Выбрасывай балласт!
Умчаться от земли мешает нам балласт —
Земная наша жизнь. Но манит перемена:
Самоубийством ли покончить? взять полено
И голову разбить? — ведь жизнь и смерть контраст:
О вы, Принц Лилии, столь белой,
Как белы облака в раю,
Вы, в северном моем краю
Очаровавший изабеллой
Тоску по южному мою, —
Для Вас, от скорби оробелый,
Я так раздумчиво пою.
Я вижу нынешнее лето
В деревне той, где мать моя
Дождалась вечного жилья,
От омнибуса и фиакра
Я возвратился в нашу глушь
Свершать в искусстве Vиa Sacra
Для избранных, немногих душ.
Мир так жесток, мир так оклавден,
Мир — пронероненный злодей,
И разве я не прав, о Правдин,
Чуждаясь издавна людей?
Я, уподобленный монаху,
Вхожу в лесной зеленый храм.
1
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень.
И я, ничего не делая,
Пел песни весь Божий день.
Тогда только пол-двадцатого
Исполнилось мне едва, —
И странно ли, что листва
Казалась душе объятою
Дыханием Божества?
На ваш вопрос: «Какие здесь
Заметны новые теченья?»,
Отвечу: как и прежде, смесь
Ума с налетом поглупенья.
Apollinaire, Salmon, Sendras —
Вот три светила футуризма!
Второе имя — слов игра! —
Нас вводит в стадию «рыбизма»,
Иначе — просто немоты:
Для уха нашего беззвучно
1
Когда еще мне было девять,
Как Кантэнак — стакана, строф
Искала крыльчатая лебедь,
Душа, вдыхая Петергоф.
У нас была большая дача,
В саду игрушечный котэдж,
Где я, всех взрослых озадача,
От неги вешней мог истечь.
Очарен Балтикою девной,