ПРОРИЦАНИЕ НЕРЕЯ
(Горац: ода 15, кн. И.)
Pastor guum trahеrеt pеr frеta navиbus еtc"
Когда с Еленой светлоокой,
Пастух прекрасный средь морей,
Спешил отчизны в край далекой;
Тогда, завет судьбы жестокой,
Так прорицал ему Нерей:
"Смотри! вся Греция войною
"И жаждой мщения кипит!
Бронепоезда взвывают вдруг,
Стылый ветер грудью разрывая.
Бронепоезда идут на юг
Вдоль твоих перронов,
Лозовая! Звезды первую звезду зовут.
Дым заката холоден и розов.
Над бронеплощадками плывут
Бескозырки черные матросов.Говорит, гремит, вздыхает бронь
Отдаленно
и громоподобно.
Морозом дышит ночь, и кровью снег окрашен,
Спят витязи в снегу без пышных похорон,
Мечи у них в руках, застывший взор их страшен,
И каркает, кружась, густая тьма ворон.
Холодный месяц льет свой бледный свет рекою…
Средь трупов Хиальмар приподнялся едва;
На сломанный свой меч слабеющей рукою
Он опирается… Вся в ранах голова.
— Гей! У кого из вас жив дух в могучем теле?
Так весело звучал сегодня поутру
Гражданскую войну при консуле Метелле,
Причины, ход войны, ошибочность путей,
Фортуны прихоти и важные на деле
Союзы дружества вождей,
Оружие в крови, еще неискупленной,
Представит, выбрав труд опасный, роковой —
На почву ты ступил, где пламень затаенный
Прикрыт обманчивой золой.
Пусть Муза строгая трагедии до срока
Театр оставит: ты, как только разберешь
«Поле славы предо мною:
Отпусти меня, любовь!
Там — за Неманом-рекою
Свищут пули, брызжет кровь;
Здесь не место быть солдату:
Там и братья и враги;
Дева милая, к возврату
Другу сердце сбереги!»
Девы очи опустились
К обручальному кольцу,
Вы — хищная и нежная. И мне
Мерещитесь несущеюся с гиком
За сворою, дрожащей на ремне,
На жеребце степном и полудиком.
И солнечен слегка морозный день.
Охвачен стан ваш синею черкеской;
Из-под папахи белой, набекрень
Надвинутой, октябрьский ветер резкий
Взлетающие пряди жадно рвет.
Но вы несетесь бешено вперед
«Аu moment оu je me disposais? monter l’escalier, voil? qu’une femme, envelop? e dans un manteau, me saisit vivement la main et l’embrassa».
Prokesh-Osten. «Mes relations avec le duc de Reichstadt».Его любя сильней, чем брата,
— Любя в нем род, и трон, и кровь, —
О, дочь Элизы, Камерата,
Ты знала, как горит любовь.Ты вдруг, не венчана обрядом,
Без пенья хора, мирт и лент,
Рука с рукой вошла с ним рядом
В прекраснейшую из легенд.Благословив его на муку,
Склонившись, как идут к гробам,
Ты, как святыню, принца руку,
Памяти жертв фашизма
Певзнер 1903, Сергеев 1934,
Лебедев 1916, Бирман 1938,
Бирман 1941, Дробот 1907…Наши кеды как приморозило.
Тишина.
Гетто в озере. Гетто в озере.
Три гектара живого дна.Гражданин в пиджачке гороховом
зазывает на славный клев,
только кровь
на крючке его крохотном,
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, —
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная —
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Нет, я не с вами: своим напрасно
И лицемерно меня зовете.
Я ненавижу глубоко, страстно
Всех вас: вы — жабы в гнилом болоте!
Я появился из пены моря,
Волной к вам брошен со дна пучины:
Там кровь и слезы, там тьма и горе,
Но слезы — перлы, а кровь — рубины!
На горы тихие ложилась мгла,
А деревца по склонам были нежны,
Из церкви, торопясь, домой я шла.
Со мной был крест, хранитель мой надежный,
Белели чаши лилий по пути,
Благоухал в цвету рассадник смежный.
И там, где надлежало мне пройти,
Где тесно путь сжимали две ограды,
Предстал мне юноша лет двадцати.
И, встретясь, наши опустились взгляды!
Дни купальные –
Венчальные:
Бог сочетается с красной девицей –
Зарей Заряницей.
Оком пламенным в землю глядит!
И земля замирает,
Цветы вырастают,
Деревья кудрявые,
Травы.
Оком пламенным в реки глядит!
С чего бунтует кровь во мне,
С чего вся грудь моя в огне? Кровь бродит, ценится, кипит,
Пылает сердце и горит.
Я ночью видел скверный сон —
Всю кровь в груди разжег мне он!
Во сне, в глубокой тишине,
Явился ночи сын ко мне.
Меня унес он в светлый дом,
Пожары над страной всё выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа,
Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там — в галоп, под пули в лоб, —
И мир ударило в озноб
От этого галопа.Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
А мы летели вскачь — они за нами влёт,
Расковывались кони — и горячие подковы
Летели в пыль на счастье тем, кто их потом найдёт.Увёртливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
Вперед, сыны родного края,
Пришел день славы. Страшный враг,
Насильем право попирая,
На нас поднял кровавый стяг!
В селеньях горе и тревога,
Смятенье, дикий крик солдат,
Зарезан сын, зарезан брат
У оскверненного порога.
К оружью, граждане! На землю
Пусть кровь бесчестная падет,
Толстый, качался он, как в дурмане,
Зубы блестели из-под хищных усов,
На ярко-красном его доломане
Сплетались узлы золотых шнуров.
Струна… и гортанный вопль… и сразу
Сладостно так заныла кровь моя,
Так убедительно поверил я рассказу
Про иные, родные мне, края.
Странный мир противоречья,
Каждый атом здесь иной,
Беззаветность, бессердечье,
Лютый холод, свет с весной.
Каждый миг и каждый атом
Ищут счастия везде,
Друг за другом, брат за братом,
Молят, жаждут: «Где же? Где?»
ГИМН ВОЗСТАВШИХ ГРЕКОВ.
Вставайте, эллины! вставайте, вставайте!
В крови наши нивы—нет хлеба на них.
Из ран, как из плачущих глав, орошайте
Слезами кровавыми мертвых своих!
Отмстите. Что праведней мщенья на свете!
Погибли в крови ваши жоны и дети:
Невинных враги перерезали их!
Проснитесь, эллины! проснитесь, проснитесь!
Враги от рождения—раб и тиран.
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В обятьях сладкой тишины,
И уж Отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Тебе, наш царь, благодаренье!
Ты сам нас, юных, сединил
И в сем святом уединенье
На службу музам посвятил.
Прими ж теперь не тех веселых
Богата негой жизнь природы,
Но с негой скорби в ней живут.
На землю черные невзгоды
Потоки слез и крови льют.
Но разве все погибло, что прекрасно?
Шлют виноград нам горы и поля,
Течет вино, улыбки женщин ясны, —
И вновь утешена земля.
Везде потопы бушевали.
…И Агнец снял четвертую печать.
И услыхал я голос, говоривший:
«Восстань, смотри!» И я взглянул: конь бледен,
На нем же мощный всадник — Смерть. И Ад
За нею шел, и власть у ней была
Над четвертью земли, да умерщвляет
Мечом и гладом, мором и зверями.
И пятую он снял печать. И видел
Я под престолом души убиенных,
Султан ярится?. Кровь Эллады
И pезвocкачет , и кипит.
Открылись грекам древни клады ,
Трепещет в Стиксе лютый Пит .
И се — летит продерзко судно
И мещет громы обоюдно.
Се Бейрон, Феба образец.
Притек, но недуг быстропарный ,
Строптивый и неблагодарный
Взнес смерти на него резец.
Нет, на Руси бывали чудеса,
Не меньшие, чем в отдаленных странах
К нам также благосклонны Небеса,
Есть и для нас мерцания в туманах.
Я расскажу о чуде старых дней,
Когда, опустошая нивы, долы,
Врываясь в села шайками теней,
Терзали нас бесчинные Монголы.
Жил в Галиче тогда несчастный князь,
За красоту был зван Димитрий Красный.
Когда-то сильных три царя
Царили заодно —
И порешили: сгинь ты, Джон
Ячменное Зерно!
Могилу вырыли сохой,
И был засыпан он
Сырой землею, и цари
Решили: сгинул Джон!
Помню
Помню старое
Помню старое 1-ое Мая.
Крался
Крался тайком
Крался тайком за последние дома я.
Косил глаза:
где жандарм,
где жандарм, где казак?
Рабочий
Раздался звук трубы военной,
Гремит сквозь бури бранный гром:
Народ, развратом воспоенный,
Грозит нам рабством и ярмом!
Текут толпы; корыстью гладны,
Ревут, как звери плотоядны,
Алкая пить в России кровь.
Идет. Сердца их жесткий камень,
В руках вращают меч и пламень
На гибель весей и градов!
Еще не смолкли рокоты громов,
И пушечные не остыли дула,
Но диким зноем с чуждых берегов
Нам в лица пламенем дохнуло.
Там, среди волн, тая зловещий гнев,
Рыча в томлении недобром,
Британии ощерившийся лев
Стучит хвостом по жестким ребрам.
Косматою он движет головой,
Он точит когти, скалит зубы,
Я полна истомы страстной,
Я — царица, ты пришлец.
Я тебе рукою властной
Дам мой царственный венец.
Горстью матовых жемчужин
Разукрашу твой наряд.
Ты молчишь? Тебе не нужен
Мой горящий пылкий взгляд?
Знай, одежда совлечется
С этих стройных, белых плеч.
Помните ли вы меня? А я—когда думаю о моих друзьях, казненных, сосланных, заточенных по тюрьмам,—так вспоминаю и вас. В моих воспоминаниях даю право гражданства вашим чужеземным лицам.
Где вы теперь?.. Благородная шея Рылеева, которую я обнимал как шею брата,—по царской воле—повисла у позорного столба. Проклятие народам, побивающим своих пророков!
Рука, которую мне протягивал Бестужев—поэт и воин,—оторвана от пера и оружия; царь запряг ее в тележку, и она работает в рудниках, прикованная к чьей-нибудь польской руке.
А иных, может, страшнее постигла кара небесная: может, кто из вас, опозоренный чином или орденом, продал свою вольную душу за царскую милость и кладет земные поклоны у царских порогов.
Может, он наемным языком славит царское торжество и радуется мучению своих друзей; может, он на моей родине купается в нашей крови и хвастает перед царем нашими проклятьями, как заслугою.
Если издалека, из среды вольных народов, долетят к вам на север мои грустные песни, пусть звучат они над вашей страною и, как журавли весну, предскажут вам свободу.
Вы узнаете меня по голосу. Пока я был в оковах, я свертывался, как змей, и обманывал деспота. Но вам открывал я тайны моего сердца и был с вами простодушен, как голубь.
Я теперь изливаю на свет мою чашу яда. Горяча и жгуча горечь слов моих; она вышла из крови и слез моей родины. Пусть же она жжет и грызет—но не вас, а ваши оковы.
А если кто из вас станет упрекать меня, то его упрек покажется мне лаем пса, который так привык к терпеливо и долго носимой цепи, что кусает руку, ее разрывающую.
Скажи мне, о луна, зачем так безмятежно
Плывешь по небу ты и освещаешь нежно
Заснувшие поля и гор далеких склон,
И старца бедного, что в думы погружен, —
Блуждая в час ночной на Аварайрском поле, —
О подвигах армян и их завидной доле?..
Иль хочешь ты спустить блистающий покров
Из трепетных лучей на прах святых борцов,
И ясный, чистый лик, как нежным покрывалом,
I
Как дерево поверх лесной травы
Распластывает листьев пятерню
И, опираясь о кустарник, вкось
И вширь и вверх распространяет ветви,
Я вытянулся понемногу. Мышцы
Набухли у меня, и раздалась
Грудная клетка. Легкие мои
Наполнил до мельчайших альвеол
Как филин поймал летучую мышь,
Когтями сжал ее кости,
Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
К соседу сбирается в гости.
Хоть много цепей и замков у ворот,
Ворота хозяйка гостям отопрет.«Что ж, Марфа, веди нас, где спит твой старик?
Зачем ты так побледнела?
Под замком кипит и клубится Дунай,
Ночь скроет кровавое дело.
Не бойся, из гроба мертвец не встает,
Геликону
1
Пустоты отроческих глаз! Провалы
В лазурь! Как ни черны — лазурь!
Игралища для битвы небывалой,
Дарохранительницы бурь.
Зеркальные! Ни зыби в них, ни лона,
Грянула буря. На празднестве боли
хаосом крови пролился уют.
Я, ослепленный, метался по бойне,
где убивают, пока не убьют.В белой рубашке опрятного детства
шел я, теснимый золой и огнем,
не понимавший значенья злодейства
и навсегда провинившийся в нем.Я не узнал огнедышащей влаги.
Верил: гроза, закусив удила,
с алым закатом схватилась в овраге.
Я — ни при чем, и одежда бела.Кто убиенного слышал ребенка
О, для чего судьба меня сгубила!
Зачем из цепи бытия
Меня навек природа исключила
И страшно вживе умер я!
Еще в груди моей бунтует пламень
Неугасаемых страстей,
А совесть, как врага заклятый камень,
Гнетет отверженца людей!
Еще мой взор, блуждающий, но быстрый,
Порою к небу устремлен,