Котора любится, жар чувствуя в крови,
Лиш только из одной любви;
Та страстна.
Котора любится из бедности; нещастна;
Однако ни кому нельзя о ней тужить.
Котора любится, своим могуща жить,
Та чести не причастна,
И серцем по найму старается служить.
Подьячия те * *
И тут которы взятки.
Мне прежде, музы, вы стихи в уста влагали,
Парнасским жаром мне воспламеняя кровь.
Вспевал любовниц я и их ко мне любовь,
А вы мне в нежности, о музы! помогали.
Мне ныне фурии стихи в уста влагают,
И адским жаром мне воспламеняют кровь.
Пою злодеев я и их ко злу любовь,
А мне злы фурии в суровстве помогают.
Не устремляйтеся того критиковать,
Кого немножечко трудненько подкопать,
Все ваши сборы
И наплетенны вздоры
Не сделают ему малейшего вреда,
А вам наделают премножество стыда.
Змея нашла Пилу: зверок ея то взгляду.
Змея не думает усердно ни о ком
И не скупится тратить яду,
Грызет Пилу и лижет языком.
Трудится тот вотще,
Кто разумом своим лишь разум заражает;
Не стихотворец тот еще,
Кто только мысль изображает,
Холодную имея кровь;
Но стихотворец тот, кто сердце заражает
И чувствие изображает,
Горячую имея кровь.
Царица муз, любовь!
Парнасским жителем назваться я не смею.
Была змея, и вздумала она
Повергнути слона,
И стала строга
Против сего скирда, хоромины, иль стога.
Ланцет во рту взяла,
Пришла она к горе и подымает брови,
Цырюльником змея была,
Пускательницей крови,
И кровь она влечет:
Из жилы у слона потоком кровь течет.
Красоту на вашу смотря, распалился я, ей-ей!
<Ах>, изволь меня избавить ты от страсти тем моей!
Бровь твоя меня пронзила, голос кровь <мою> зажег,
Мучишь ты меня, Климена, и стрелою сшибла с ног.Видеть мне тебя есть драго,
О богиня всей любви!
Только то мне есть не благо,
Что живешь в моей крови.Или ты меня, спесиха слатенька, любезный свет,
Завсегда так презираешь, о, увы, моих злых бед!
Хоть, Климена, исподтиха покажи мне склонный вид
И не делай больше сердцу преобидных ты обид! Не теряй свою тем младость,
В жестоком роде ты лишен не будеш места,
То видно что ты кровь Атрея и Ѳиеста.
Убийца дщери, тщись те нравы сохранить,
И матери еще пир мерзкий учинить!
Лютейшим самым быть старался ты тираном:
Вот жертва щастливой названная обманомъ!
Подписывая то удобноль не дрожать?
Возможноль ужасу руки не удержать?
Почто в моих очах печально притворяться?
Слезами не могу твоими уверяться?
Полно взор ко мне метать,
Дарагая, боле;
Полно им меня прельщать,
Я и так в неволе.
Я взглянул лишь на тебя,
Не видал во мне себя
С самой той минуты.
Вы мне с перваго часа,
О прелестные глаза!
Стали всех миляе.Я влюбившися в тебя,
Покорилася вся мысль моя
Я по смерть уже твоя,
Вспламенилася холодна кровь,
Сердце чувствует любовь.
Как мой умь еще не стал быть столь страстень,
Как мой гордой дух не был подвластен,
Жизнь не мнила пременить
И не чаяла любить.Ты слыхал мою всегдашню речь:
Прежде реки будут течь
Ко источникам своим назад,
К себе влюбяся ждет Аргелии пастух,
Котораго она поколебала дух.
Так паство ждет весны, земледельцы жнива,
Снять то, что сев сулит и обещает нива.
Пастух разгорячен пастушкою горит,
И ждав ее в шалаш он ето говорит:
Восточная зезда, вид лутчий темной ночи,
Взойди, взоиди скоряй и освети мне очи!
Тобою данная палит мою кровь речь;
Прийди прийди скоряй, не дай мне сердца сжечь!
Ромей и Цения на пастве жили купно;
Но сердце девушки сей было не приступно.
Все знали что к любви пастушка несклонна:
Ни взорами когда была она винна;
Но вдруг младая кровь ея разгорячилась:,
Ромея, Цения, поменее дичилась.
А ведая пастух суровости ея,
В желании своем таился от нея.
Престала быть она, как прежде, горделива;
Но не престала быть ни скромна ни стыдлива:
С Клименою Касандр по ягоды пошел,
И в роще ходя с ней, с ней много их нашел,
И говорит он так: хоть ягоды и зрелы;
Не трогай их: смотри на нихъ; так будут целы:
Смотри на их красы доволясь мыслью той,
Подобно так как я твоею красотой.
Престань, престань шутить, да ягоды не кушай.
Ешь ягоды одна, ешь ягоды и слушай,
Что буду говорить: я слушать не хочу:
Пойди отселе прочь иль громко закричу,
Страдай, прискорбный дух! Терзайся, грудь моя!
Несчастливее всех людей на свете я!
Я счастья пышного сыскать себе не льстился
И от рождения о нем не суетился;
Спокойствием души одним себе ласкал:
Не злата, не сребра, но муз одних искал.
Без провождения я к музам пробивался
И сквозь дремучий лес к Парнасу прорывался.
Преодолел я труд, увидел Геликон;
Как рай, моим очам вообразился он.
Горам вещал медон: мой дух изнемогаетъ;
Виргинию любовь со Мопсом сопрягает.
Конечно скоро волк, колико ни жесток,
Пойдет со агницей на чистый пить поток,
И серна побежит от струй на грязны воды.
Намедни девушки сошлися в короводы:
А я для пляски им, в волынку тут играл.
Рабея Мопс тогда к Виргинии взираль:
И из за дерева мою к ней видя ласку,
Он пристально смотрел на девушкину пляску,
Хотя мы Вышняго судьбою,
Преславнаго Монарха дщери,
На век расталися с Тобою,
Со вшедшею в небесну дверь:
Но чтоб не быть во злой нам доде,
Зря жизни Твоея конец,
Мы видим паки Твой венец,
Твою щедроту на престоле.Тобой Наследник утвержденный,
Монархом нашим наречен:
Твоею Сын Сестрой рожденный,
На долго разлучен с тобою дарагая,
Я плачу день и ночь тебя воспоминая.
Минуты радостны возлюбленных мне дней,
Не выйдут никогда из памяти моей.
На что ни погляжу, на все взираю смутно
Тоскую завсегда, вздыхаю всеминутно.
Стараюсь облегчить грусть духу своему,
И серце покорить в правление уму;
Но так как жарка кровь и он меня терзает,
Что серце чувствует, то мысль изображает.
В холодны некогда при вечере часы,
Предь шалашемь огонь грел девушки красы.
К пастушке Марциян пошел ея любезный,
И мыслит тако он: иль векь я кончу слезный,
Иль сих лишусь лугов, сих рощей, сих я рек,
И маргариты ахъ! Лишуся я на век.
Сии струи тех мест не будут орошати,
Ни здешни васильки там нивы украшати.
Сей пелепел моей тоски воспоминать,
Ни ехо здешнихь месть любови состонать:
Ревнуеть и пастух, ревнует и пастушка:
Пастушка мнит, мила ему ея подружка:
А он с которым он во дружбе пребывал,
Ко пастуху тому подобно ревновал.
На воздыханья страсть переменила смехи,
И на стенания любовныя утехи.
К Мартезии Филандрь не ходить во шалаш:
Тоскует он, а ей тоска равна и та ж.
Клеон и Зелия совсем того не знают,
Что горько их они невинностью стонают,
С высокая горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался.
По белым он пескам и камышкам бежал.
Брега потоков сих кустарник украшал.
Милиза некогда с Кларисой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей. —
Он стал свидетелем всей радости моей.
В нем часто Палемон скотину напояет
И мниму в нем красу Милизину вспевает.
Дни зимния прошли, на пастве нет мороза,
Выходит из пучка едва прекрасна роза,
Едва зеленостью покрылися леса,
И обнаженныя оделись древеса,
Едва очистились, по льдам, от грязи воды,
Зефиры на луга, пастушки в короводы.
Со Меланидой взрос Акант с ней быв всегда,
Да с ней не говорил любовно никогда;
Но вдруг он некогда нечаннно смутился,
Не зная сам тово: что ею он прельстился.
Ликаст о скромности Ераста твердо знал
И тайную любовь ему вещати стал:
Я бросил ныне лук, я бросил ныне уду:
Ни рыбы уж ловить, ии птиц стрелять не буду,
От Амаранты зрел я ласку уж давно;
Но было ласку зря мне сперва все равно,
Суров ли был ея поступок иль приветливъ;
Но вдруг не знаю как, я больше стал приметлив:
Пастушкин на себя взор частый примечал,
И услаждаяся глаза ея встречал.
Статира в пастухе кровь жарко распаляла;
И жара нежныя любви не утоляла,
Любя как он ее подобно и ево;
Да не было в любви их больше ни чево.
Пастушка не была в сей страсти горделива,
И нечувствительна, но скромна и стыдлива.
Не мучит зол борей так долго тихих водъ;
Какой же от сея любови их им плодъ?
Пастух пеняет ей, и ей дает советы,
На жертву приносить любви младыя леты:
С высокия горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался,
Он мягки муравы, играя, орошал;
Брега потоков сих кустарник украшал.
Клариса некогда с Милизой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей, —
Свидетелем мне он всей радости моей;
В него любовник мой скотину пригоняет
И мнимой красоте Кларисиной пеняет;
Близ паства у лугов и рощ гора лежала,
Под коей быстрых вод, шумя, река бежала,
Пустыня вся была видна из высоты.
Стремились веселить различны красоты.
Во изумлении в луга и к рощам зряща
Печальна Атиса, на сей горе сидяща.
Ничто увеселить его не возмогло;
Прельстившее лицо нещадно кровь зажгло.
Тогда в природе был час тихия погоды:
Он, стоня, говорит: «О вы, покойны воды!
Еще густая тень хрустально небо крыла,
Еще прекрасная Аврора не всходила,
Корабль покоился на якоре в водах,
И земледелец был в сне крепком по трудах,
Сатиры по горам лесов не пребегали,
И нимфы у речных потоков почивали,
Как вдруг восстал злой ветр и воды возмущалг
Сердитый вал морской долины потоплял,
Гром страшно возгремел, и молнии сверкали,
Дожди из грозных туч озера проливали,
Был некто Ияким во Вавилоне граде,
Имущий множество и злата и сребра,
Скота во стаде
И в доме всякаго добра.
В жену себе поял девицу он прекрасну,
Богобоязливу, к нему любовью страсну:
Во добродетели отец ея блистал
И в истинном ее законе воспитал,
Страх Божий в ней посея
И научил ее закону Моисея.