Вдоль квартала,
Вдоль квартала взвод шагал.
Вася Крючкин
Подходяще запевал.
А навстречу
Шла Маруся не спеша,
Шла раскрасавица-душа.
Увидала
Васю Крючкина она,
Улыбнулась,
Точно полная луна.
А наш Вася
Понимает что к чему:
Маруся нравится ему.
Позабыла
Тут Маруся про дела,
Повернула
И за нами вдруг пошла.
А наш Вася —
Он знаток сердечных ран,
Он разливался, как баян.
Тут возникла
Эта самая любовь,
Что волнует
И тревожит нашу кровь..
Видим, Вася
От волненья побелел,
И песню ту же он запел.
Так мы пели,
Может, два иль три часа,
Захрипели,
Потеряли голоса.
Но не сдаемся:
В нас самих играет кровь,
И мы стеною за любовь!
Видит взводный,
Что плохи наши дела.
Эх, Маруся,
До чего нас довела!
Крикнул взводный:
— Эту песню прекратить! —
Ну, значит, так тому и быть!
1
Меж нами — десять заповедей:
Жар десяти костров.
Родная кровь отшатывает,
Ты мне — чужая кровь.
Во времена евангельские
Была б одной из тех…
(Чужая кровь — желаннейшая
И чуждейшая из всех!)
К тебе б со всеми немощами
Влеклась, стлалась — светла
Масть! — очесами демонскими
Таясь, лила б масла́
И на́ ноги бы, и по́д ноги бы,
И вовсе бы так, в пески…
Страсть по купцам распроданная,
Расплёванная — теки!
Пеною уст и накипями
Очес и по́том всех
Нег… В волоса заматываю
Ноги твои, как в мех.
Некою тканью под ноги
Стелюсь… Не тот ли (та!)
Твари с кудрями огненными
Молвивший: встань, сестра!
2
Масти, плоченные втрое
Стоимости, страсти пот,
Слёзы, волосы, — сплошное
Исструение, а тот
В красную сухую глину
Благостный вперяя зрак:
— Магдалина! Магдалина!
Не издаривайся так!
3
О путях твоих пытать не буду,
Милая! — ведь всё сбылось.
Я был бос, а ты меня обула
Ливнями волос —
И — слёз.
Не спрошу тебя, какой ценою
Эти куплены масла́.
Я был наг, а ты меня волною
Тела — как стеною
Обнесла.
Наготу твою перстами трону
Тише вод и ниже трав.
Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.
В волосах своих мне яму вырой,
Спеленай меня без льна.
— Мироносица! К чему мне миро?
Ты меня омыла
Как волна.
Он догнал ее ночью на темной дороге.
Были оба безмолвны, и оба — одни.
Только старые ветлы, недвижны и строги,
Как свидетели боя, стояли в тени.
И она защищалась, боролась упрямо,
Отбивалась, кусалась, царапалась в кровь.
Наконец, поскользнулась, и темная яма
Приняла двух упавших, прикрыла любовь.
Там на дне этой ямы, заброшенной, волчьей,
Продолжалась во мраке борьба, — враг к врагу;
Долго девушка билась, озлобленно, молча,
Пригибалась, кривилась, сжималась в дугу.
И когда обессилив, она ослабела
И была в его власти — без воли, без сил,
Был не в силах ласкать он простертое тело, —
И руками, с проклятьем, его оскорбил!
И осталось на дне отуманенной ямы
Тело девушки, словно алмазы в узле.
Он же, с кровью на пальцах, упорный, упрямый, —
Вышел вновь на дорогу и скрылся во мгле.
<1920>
Не ты ли
В минуту тоски
Швырнул на землю
Весы и меч
И дал безумным
Свободу весить
Добро и зло?
Не ты ли
Смесил народы
Густо и крепко,
Заквасил тесто
Слезами и кровью
И топчешь, грозный,
Грозды людские
В точиле гнева?
Не ты ли
Поэта кинул
На стогны мира
Быть оком и ухом?
Не ты ли
Отнял силу у рук
И запретил
Сложить обиды
В глубокой чаше
Земных весов,
Но быть назначил
Стрелой, указующей
Разницу веса?
Не ты ли
Неволил сердце
Благословить
Убийц и жертву,
Врага и брата?
Не ты ли
Неволил разум
Принять свершенье
Непостижимых
Твоих путей
Во всем гореньи
Противоречий,
Несовместимых
Для человечьей
Стесненной мысли?
Так дай же силу
Поверить в мудрость
Пролитой крови;
Дозволь увидеть
Сквозь смерть и время
Борьбу народов,
Как спазму страсти,
Извергшей семя
Всемирных всходов!
Настанет час ужасной брани,
И заструится кровь рекой,
Когда порок среди стенаний
Восторжествует над землей.
Брат кровью брата обагрится,
Исчезнет с дружеством любовь,
И жизни огнь в отце затмится
Рукой неистовой сынов.
Вослед, метелями повита,
Зима с бореями придет
Из мрачных пропастей Коцита
И на вселенную падет.
Три лета не увидит смертный
В полях ни роз, ни васильков,
И тихий ветерок вечерний
Не будет колебать кустов.
Чудовища с цепей сорвутся
И полетят на мир толпой.
Моря драконом потрясутся,
Земля покроется водой.
Дуб твердый и ветвисты ивы
Со треском на луга падут.
Утесы мшисты, горделивы
Друг друга в океан сотрут.
Свои разрушит Фенрис цепи
И до небес разверзнет пасть,
И вой поднимется свирепый,
И огнь посыпется из глаз.
Светильник дня животворящий,
Который обтекает свет,
Во всем величии горящий,
В его ужасный зев падет.
Снежные люди устроены,
Снежные боги при них.
Люди, как каста, утроены,
Бог — дополнительный стих.
Месяцем боги отмечены,
Кровью ущербной Луны,
В членах они изувечены,
Быть как отдельность должны.
Те, — как болезнью слоновою
Важно распучив живот, —
С алчностью смотрят суровою,
Мир это пища им в рот.
Те, развернув семипалые
Руки, по тысяче рук,
Зубы оскалили алые, —
Надо почтенья вокруг.
Те, разукрасившись блестками, —
Женская будет статья, —
Вместе с мужчинами — тезками
Славят восторг бытия.
Груди у них поразвешаны
Вроде как будто лозы,
Взоры глядящих утешены,
Даже до нежной слезы.
Дальше герои вельможные,
Палица в каждой руке,
Это — столпы придорожные,
Дамбы в великой реке.
Если без них, так разедется
Влага в чрезмерный разлив,
Лоб здесь у каждого медится,
Каждый охранно красив.
Дальше — со лбом убегающим,
Это советники все,
Взором мерцают мигающим
В мудрой и хитрой красе.
Зная, что столь предпочтителен
Зад пред неверным крылом,
Их хоровод умилителен,
Каждый мешок здесь мешком.
Дальше — фигуры медвежие,
Храбрости бравый оплот,
Кровью помазаны, свежие,
Сильные, добрый народ.
Я освятил их заклятьями,
Кровью своей окропил,
Будьте здесь слитными братьями,
Связью устойных стропил.
Я освятил их напевами,
Кровью и птиц и зверей,
Будьте как юноши с девами,
В страсти любовной своей.
Я освятил их гаданьями,
Кровью ущербной Луны,
Будьте моими созданьями,
Будьте, хочу, вы должны.
Я прохожу в этом множестве,
Кровью я лики кроплю,
Царствуйте здесь в многобожестве,
Каждого я полюблю.
Будут вам жертвы багряные,
Алости снова и вновь,
Капли кроплю я румяные,
Чару влагаю я в кровь.
Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт,
А если в точный срок, так в полной мере:
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же — в петлю слазил в «Англетере».А в тридцать три Христу — он был поэт, он говорил:
«Да не убий!» Убьёшь — везде найду, мол…
Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.
Вот и сейчас — как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лёг виском на дуло.Задержимся на цифре 37! Коварен Бог —
Ребром вопрос поставил: или — или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние как-то проскочили.Дуэль не состоялась или перенесена,
А в тридцать три распяли, но не сильно,
А в тридцать семь — не кровь, да что там кровь! — и седина
Испачкала виски не так обильно.Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа?!
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души! На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е».
«Укоротить поэта!» — вывод ясен.
И нож в него — но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен! Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, —
Томитесь, как наложницы в гареме!
Срок жизни увеличился — и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!
Неслышный, мелкий падал дождь,
Вдали чернели купы рощ,
Я шел один средь трав высоких,
Я шел и плакал тяжело
И проклинал творящих зло,
Преступных, гневных и жестоких.И я увидел пришлеца:
С могильной бледностью лица
И с пересохшими губами,
В хитоне белом, дорогом,
Как бы упившийся вином,
Он шел неверными шагами.И он кричал: «Смотрите все,
Как блещут искры на росе,
Как дышат томные растенья,
И Солнце, золотистый плод,
В прозрачном воздухе плывет,
Как ангел с песней Воскресенья.Как звезды, праздничны глаза,
Как травы, вьются волоса,
И нет в душе печалям места
За то, что я убил тебя,
Склоняясь, плача и любя,
Моя царица и невеста»И всё сильнее падал дождь,
И всё чернели кущи рощ
И я промолвил строго-внятно:
«Убийца, вспомни Божий страх,
Смотри, на дорогих шелках,
Как кровь, алеющие пятна».Но я отпрянул, удивлен,
Когда он свой раскрыл хитон
И показал на сердце рану.
Из ней дымящаяся кровь
То тихо капала, то вновь
Струею падала по стану.И он исчез в холодной тьме,
А на задумчивом холме
Рыдала горестная дева.
И я задумался светло
И полюбил творящих зло
И пламя их святого гнева.
Мы —
Эдисоны
невиданных взлетов,
энергий
и светов.
Но главное в нас —
и это
ничем не засло́нится, —
главное в нас
это — наша
Страна советов,
советская воля,
советское знамя,
советское солнце.
Внедряйтесь
и взлетайте
и вширь
и ввысь.
Взвивай,
изобретатель,
рабочую
мысль!
С памятник ростом
будут
наши капусты
и наши моркови,
будут лучшими в мире
наши
коровы
и кони.
Массы —
плоть от плоти
и кровь от крови,
мы
советской деревни
титаны Маркони*.
Пошла
борьба
и в знании,
класс
на класс.
Дострой
коммуны здание
смекалкой
масс.
Сонм
электростанций,
зажгись
пустырями сонными,
Спрессуем
в массовый мозг
мозга
людские клетки.
Станем гигантскими,
станем
невиданными Эдисонами
и пяти-,
и десяти-,
и пятидесятилетки.
Вредителей
предательство
и белый
знаний
лоск
забей
изобретательством,
рабочий
мозг.
Мы —
Маркони
гигантских взлетов,
энергий
и светов,
но главное в нас —
и это
ничем не засло́нится, —
главное в нас,
это — наша
Страна советов,
советская стройка,
советское знамя,
советское солнце.
Кто говорит: «Долой войну!»,
Кто восклицает: «Бросим меч!»,
Не любит он свою страну
И речь его — безумца речь.Ведь все мы потом и трудом
Свой созидаем кров и дом,
И тяжко каждому свою
Покинуть пашню и семью.Но непреложно знаем мы,
Что только сильным духом — весть
О мире солнечном, средь тьмы,
Господь позволит произнесть.Затем, что пролитая кровь
За честь и веру, и любовь
В великий и тревожный час
Зовет сражаться властно нас.Друзья! Мы были юны все,
И нас заботливая мать
Любви — божественной красе
Учила верить и внимать.И вот знамен трепещет шелк,
И слово честь, и слово долг
Среди блаженной тишины
Так звонко произнесены.Кто услыхав — остался глух,
Тому презренье — он не наш.
В ком победил крылатый дух,
Достоин славы гордых чаш.Настанет день. И слово «мир»
Звончее будет громких лир,
Торжественнее пенья птиц,
Пышней победных колесниц.Тогда мы скажем: «Вот конец,
Достойный чести и любви.
Вот искупительный венец,
Омытый в пролитой крови!»И бросим меч, и мирный плуг
Уже не выпустим из рук,
На все четыре стороны
Развеяв черный прах войны.
Идут часы, и дни, и годы.
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времен…
Там кто-то машет, дразнит светом
(Так зимней ночью, на крыльцо
Тень чья-то глянет силуэтом,
И быстро спрячется лицо).
Вот меч. Он — был. Но он — не нужен.
Кто обессилил руку мне? —
Я помню: мелкий ряд жемчужин
Однажды ночью, при луне,
Больная, жалобная стужа,
И моря снеговая гладь…
Из-под ресниц сверкнувший ужас —
Старинный ужас (дай понять)…
Слова? — Их не было. — Что ж было? —
Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
Звенело, гасло, уходило
И отделялось от земли…
И умерло. А губы пели.
Прошли часы, или года…
(Лишь телеграфные звенели
На черном небе провода…)
И вдруг (как памятно, знакомо!)
Отчетливо, издалека
Раздался голос: Ecce homo!
Меч выпал. Дрогнула рука…
И перевязан шелком душным
(Чтоб кровь не шла из черных жил),
Я был веселым и послушным,
Обезоруженный — служил.
Но час настал. Припоминая,
Я вспомнил: Нет, я не слуга.
Так падай, перевязь цветная!
Хлынь, кровь, и обагри снега! 4 октября 1910
По степям, где снега осели,
В черных дебрях,
В тяжелом шуме,
Провода над страной звенели:
«Нету Ленина,
Ленин умер».
Над землей,
В снеговом тумане,
Весть неслась,
Как весною воды;
До гранитного основания
Задрожали в тот день заводы.
Но рабочей стране неведом
Скудный отдых
И лень глухая,
Труден путь.
Но идет к победам
Крепь, веселая, молодая…
Вольный труд закипает снова:
Тот кует,
Этот землю пашет;
Каждой мыслью
И каждым словом
Ленин врезался в сердце наше.
Неизбывен и вдохновенен
Дух приволья,
Труда и силы;
Сердце в лад повторяет: «Ленин».
Сердце кровь прогоняет в жилы.
И по жилам бежит волнами
Эта кровь и поет, играя:
«Братья, слушайте,
Ленин с нами.
Стройся, армия трудовая!»
И гудит, как весною воды,
Гул, вскипающий неустанно…
«Ленин с нами», —
Поют заводы,
В скрипе балок,
Трансмиссий,
Кранов…
И летит,
И поет в тумане
Этот голос
От края к краю.
«Ленин с нами», —
Твердят крестьяне,
Землю тракторами взрывая…
Над полями и городами
Гул идет,
В темноту стекая:
«Братья, слушайте:
Ленин с нами!
Стройся, армия трудовая!»
Меня изумляет, меня восхищает
Природы красивый наряд:
И ветер, как муха, летает,
И звезды, как рыбки, блестят.Но мух интересней,
Но рыбок прелестней
Прелестная Лиза моя —
Она хороша, как змея! Возьми поскорей мою руку,
Склонись головою ко мне,
Доверься, змея, политруку —
Я твой изнутри и извне! Мешают нам наши покровы,
Сорвем их на страх подлецам!
Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,
А стройностью торсов мы близки к орлам.Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,
Намеки природы понятны без слов:
Проходит в штанах обыватель,
Летит соловей — без штанов.Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,
Хочу над тобою летать,
Отбросивши брюки, штаны и рубашку —
Все то, что мешает пылать.Коровы костюмов не носят.
Верблюды без юбок живут.
Ужель мы глупее в любовном вопросе,
Чем тот же несчастный верблюд? Поверь, облаченье не скроет
Того, что скрывается в нас,
Особенно если под модным покроем
Горит вожделенья алмаз.…Ты слышишь, как кровь закипает?
Моя полноценная кровь!
Из наших объятий цветок вырастает
По имени Наша Любовь.
Слюнявы, горды, мордаты,
Держа раскорякой ноги,
Собаки — аристократы —
Боксеры, бульдоги, доги —
Хозяев своих послушных
Выводят на поводках.
Собачьей элите скучно,
Пресыщенность в злых зрачках.
Живые иконостасы —
Висят до земли медали —
Животные высшей расы,
Все в жизни они видали…
Гарцуя на лапках шатких,
Закутанные в попонки,
Гуляют аристократки —
Чистейших кровей болонки.
На них наплевать дворнягам —
Бродягам и бедолагам.
Свободны, беспечны, нищи,
Они по планете рыщут…
Не многие знают, может,
Что в пороховой пыли
Сквозь пламя по бездорожью
В тыл раненых волокли
Отчаянные упряжки —
Чистейших кровей дворняжки…
Эх, саночки — волокуши!
Святые собачьи души!..
Товарищи, снимем шапки
В честь всеми забытой шавки,
Что первая во вселенной
Посланцем Земли была.
В межзвездной пустыне где-то
Сгорела ее ракета…
Как верный солдат науки
Дворняжка себя вела.
И снова, чтоб во вселенной
Опробовать новый шаг,
Шлем к звездам обыкновенных —
Хвост кренделем — симпатяг.
Им этот вояж — безделка,
Они ко всему готовы —
Красавицы Стрелка с Белкой!
Предшественницы Терешковой!
Неизбежно гильотина
Проблистала — оттого,
Что была чрезмерна тина,
И в уме у Властелина,
Кроме рабства, ничего.
Неизбежной стала плаха
И для нашего Царя.
В царстве грязи, в царстве страха
Он низвергнется с размаха,
В бездну с ужасом смотря.
Неизбежно. Слишком много
Влито крови в черноту.
Лгали нагло и убого.
Правда ждет и правит строго,
Все движенья — на счету.
Карты с красною окраской
Поиграли — есть конец.
Мы закрыты красной сказкой,
Мы покрыты кровью вязкой,
Заглянули в багряне́ц.
Пики, черви, черви, пики,
Бубны, трефы — вся земля.
Долго в нас глушили крики,
Но проклятья многолики, —
Мы казнили Короля.
Мы казнили Королеву,
Соучастницу его.
Кто вулканному напеву
Крикнет «Будет!»? Взрыву, гневу
Кто уменьшит торжество?
Пики, черви, черви, пики
Замелькали, говоря.
Вопли мести грозны, дики.
Карт кровавых страшны лики.
Туз — Народ, и нет Царя.
Словно кровь у свежей раны,
Красный камень гиацинт
Увлекает грезу в страны,
Где царит широкий Инд.
Где в засохших джунглях внемлют
Тигры поступи людей,
И на мертвых ветках дремлют
Пасти жадных орхидей,
Где окованная взглядом
Птица стынет пред змеей,
И, полны губящим ядом,
Корни пухнут под землей.
Сладко грезить об отчизне
Всех таинственных отрав!
Там найду я радость жизни —
Воплотивший смерть состав!
В лезвее багдадской стали
Каплю смерти я волью,
И навек в моем кинжале
Месть и волю затаю.
И когда любовь обманет,
И ласкавшая меня
Расточать другому станет
Речи нег на склоне дня, —
Я приду к ней с верным ядом,
Я ее меж ласк и чар,
Словно змей, затешу взглядом,
Разочту, как тигр, удар.
И, глядя на кровь у раны,
(Словно камень гиацинт!)
Повлекусь я грезой в страны,
Где царит широкий Инд.
А. И. ГумилевойВзгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки! Давно угрюмые друиды,
Сибиллы хмурых королей
Отмстить какие-то обиды
Его призвали из морей.Он вышел черный, вышел страшный,
И вот лежит на берегу,
А по ночам ломает башни
И мстит случайному врагу.Летит пустынными полями,
За куст приляжет, подождет,
Сверкнет огнистыми щелями
И снова бросится вперед.И редко кто бы мог увидеть
Его ночной и тайный путь,
Но берегись его обидеть,
Случайно как-нибудь толкнуть.Он скроет жгучую обиду,
Глухое бешенство угроз,
Он промолчит и будет с виду
Недвижен, как простой утес.Но где бы ты ни скрылся, спящий,
Тебе его не обмануть,
Тебя отыщет он, летящий,
И дико ринется на грудь.И ты застонешь в изумленьи,
Завидя блеск его огней,
Заслыша шум его паденья
И жалкий треск твоих костей.Горячей кровью пьяный, сытый,
Лишь утром он оставит дом
И будет страшен труп забытый,
Как пес, раздавленный быком.И, миновав поля и нивы,
Вернется к берегу он вновь,
Чтоб смыли верные приливы
С него запекшуюся кровь.
(14 декабря 1825 г.).
Вас развратило самовластье,
И меч его вас поразил,
И в неподкупном безпристрастье
Сей приговор закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена,
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена.
О, жертвы мысли безразсудной!
Вы уповали, может-быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить.
Едва дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов:
Зима железная дохнула,
И не осталось и следов.
(14 декабря 1825 г.).
Вас развратило самовластье,
И меч его вас поразил,
И в неподкупном безпристрастье
Сей приговор закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена,
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена.
О, жертвы мысли безразсудной!
Вы уповали, может-быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить.
Едва дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов:
Зима железная дохнула,
И не осталось и следов.
Свершилось. Хитростью упорной
Убита честь. Еще один
Подъемлет меч на ниве черной
Братоубийца паладин!
Ужели правда, о, болгаре,
Что факел ваш в огне войны,
Ужель в убийственном пожаре
Живые узы сожжены!
Еще не в силах сердце верить
Испепеляющему сну,
Еще рассудку не измерить
Измены черной глубину…
Итак — забыто все, что было:
И честь, и вера, и любовь;
Освобожденная забыла
Освободительницы кровь!
Да, все ужасной дышит новью,
Не черный вымысел, не сон:
Славянский меч славянской кровью
Отныне будет обагрен.
Ударил гром и вынут жребий.
Братоубийцу судит Бог.
Еще один сияет в небе
Величья нашего залог.
И дети гибнувших под Плевной
За честь отчизны — рады лечь…
Но страшен лик России гневной,
В ее деснице — грозен меч!
И с ними тех героев тени,
Благословение и месть,
Что полегли в огне сражений
За жизнь Болгарии и честь!..
Пройдут года. Войны потемки
Заменит золото огней…
Прочтут бесстрашные потомки
Страницы скорбных наших дней…
Но ужас в душах колыхнется,
Узнавших черный жребий твой,
И каждый, каждый содрогнется
Перед изменой роковой!
Для меня милосердий, о небо, потребуй!
Если Бог есть в тебе и к Нему — путь по небу,
(Той стези не обрел я!)
Для меня милосердий потребуй!
Я сердцем мертвец; от молитв отошел я;
Рука опустилась; надежды нет боле…
Доколе! Доколе! Доколе!
Вот — горло, палач! Подымись! Бей с размаха!
Как пес, пусть умру! У тебя есть секира,
А весь свет — наша плаха!
Мы слабы в борениях мира…
Так бей! И да брызнет тебе на рубаху
Кровь старцев и отроков, — красные реки,
И пусть не сотрется — вовеки! Вовеки!
Если есть справедливость, пусть тотчас воспрянет!
А если небесная истина глянет
Когда я исчезну, —
Да рушится трон ее в бездну!
Пусть небо сгниет и в проклятии канет!
А вы, — вы, злодеи! — ликуйте, идите,
И, кровью своей упиваясь, живите!
Проклятье — кто местью за ужасы воздал!
За кровь, за убийство младенца, отмщений
И дьявол не создал!
Да льется она на ступени
Преисподней, до бездны, где вечные тени!
Пуст во мраке поток забушует багровый
И да сроет подгнившего мира основы!
Руки в боки: ей, лебедки,
Вам плясать пора.
Наливай в стакан мне водки —
Приголубь, сестра!
Где-то там рыдает звуком,
Где-то там — орган.
Подавай селедку с луком,
Расшнуруй свой стан.
Ты не бойся — не израню:
Дай себя обнять.
Мы пойдем с тобою в баню
Малость поиграть.
За целковым я целковый
В час один спущу,
Как в семейный, как в рублевый
Номер затащу.
Ты, чтоб не было обмана,
Оголись, дружок.
В шайку медную из крана
Брызнет кипяток.
За мое сребро и злато
Мне не прекословь: —
На груди моей косматой
Смой мочалом кровь.
Растрепи ты веник колок,
Кипяток размыль.
Искусает едкий щелок,
Смоет кровь и пыль.
Обливай кипящим пылом.
Начисто скреби
Спину, грудь казанским мылом:
Полюби — люби!
Я девчоночку другую —
Не тебя — люблю,
Но обновку дорогую
Для тебя куплю.
Хоть я черный вор-мерзавец, —
Об заклад побьюсь,
Что на вас, моих красавиц,
В ночь раскошелюсь.
Ей, откуда, ей — узнай-ка,
Заявился я?
Трынды-трынды, балалайка,
Трыкалка моя!
По крутым речным излукам
Пролетит туман…
Где-то там рыдает звуком —
Где-то там — орган.
Мне мгла сомкнула очи,
Свинец уста сковал,
Застыв и цепенея,
В могиле я лежал.
Не помню, был ли долог
Мой мертвый сон, но вдруг
Проснулся я и слышу
Над гробом чей-то стук.
«Быть может, встанешь, Генрих?
Зажегся вечный день,
И мертвых осенила
Услады вечной сень».
Любимая, не встать мне —
Я слеп и до сих пор:
От слез неутолимых
Вконец померк мой взор.
«Я поцелуем, Генрих,
Покров сниму с очей;
Ты ангелов увидишь
В сиянии лучей».
Любимая, не встать мне —
Доныне кровь струей
Течет еще из сердца,
Что ранено тобой.
«Тебе я руку, Генрих,
На сердце положу,
И мигом кровь уймется,
Я боль заворожу».
Любимая, не встать мне —
Висок сочится мой:
Его ведь прострелил я
В тот день, как расстался с тобой.
«Я локонами, Генрих,
Прикрою твой висок,
Чтоб кровь не шла из раны,
Чтоб ты подняться мог».
И голос был так нежен —
Лежать не стало сил:
Мне к милой захотелось,
И встать я поспешил.
И тут разверзлись раны,
И хлынула струя
Кровавая из сердца,
И — вот! — проснулся я.
Красавица склонилась,
Шумит веретено.
Вещанье совершилось,
Уж Ночь глядит в окно.
Светлянка укололась,
И приговор свершен.
Красив застывший волос,
Красив глубокий сон.
От одного укола,
Как будто навсегда,
Кругом заснули села,
Притихли города.
Притихли и застыли,
И все слилось в одно.
Везде, в безгласной были,
Глядится Ночь в окно.
Всем миром овладела
Ночная тишина.
И как немое тело,
Глядит на мир Луна.
Красавица склонилась,
Молчит веретено.
Решенье совершилось,
Так было суждено.
Но капля в ранке малой,
Сверкнув огнем во мглу,
Как цвет упала алый,
И светит на полу.
И нежный свет не тает,
Алеет все сильней.
Шиповник расцветает,
Весь в призраках огней.
Как куст он встал вкруг злого
Того веретена.
В молчаньи сна ночного
Разросся до окна.
Сияя алым цветом,
Растет он как пожар.
И в мире, мглой одетом,
Слабеют ковы чар.
Сперва цветы проснулись,
Пошел в деревьях гул.
И дети улыбнулись,
Святой старик вздохнул.
И лебеди запели
На зеркале озер.
Всемирной колыбели
Вдруг ожил весь простор.
И вот, на счастье наше,
Глядится День в окно.
Еще Светлянка краше,
Шумит веретено.
Пахнет кровью и позором с бойни.
Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу
Тюрьмы правильны и спокойны.
Шляпки дамские с цветами в кружевном дымку.Взоры со струпьями, взоры безнадежные
Умоляют камни, умоляют палача…
Сутолка, трамваи, автомобили
Не дают заглянуть в плачущие глазаПроходят, проходят серослучайные
Не меняя никогда картонный взор.
И сказало грозное и сказало тайное:
«Чей-то час приблизился и позор»Красота, красота в вечном трепетании,
Творится любовию и творит из мечты.
Передает в каждом дыхании
Образ поруганной высоты.Так встречайте каждого поэта глумлением!
Ударьте его бичом!
Чтобы он принял песнь свою, как жертвоприношение,
В царстве вашей власти шел с окровавленным лицом! Чтобы в час, когда перед лающей улицей
Со щеки его заструилась кровь,
Он понял, что в мир мясников и автоматов
Он пришел исповедовать — любовь! Чтоб любовь свою, любовь вечную
Продавал, как блудница, под насмешки и плевки, —
А кругом бы хохотали, хохотали в упоении
Облеченные правом убийства добряки! Чтоб когда, все свершив, уже изнемогая,
Он падал всем на смех на каменья вполпьяна, —
В глазах, под шляпой модной смеющихся не моргая,
Отразилась все та же картонная пустота!
В мутном свете увялых
Электрических фонарей
На узлах, тюках, одеялах
Средь корзин, сундуков, ларей,
На подсолнухах, на окурках,
В сермягах, шинелях, бурках,
То врозь, то кучей, то в ряд,
На полу, на лестницах спят:
Одни — раскидавшись — будто
Подкошенные на корню,
Другие — вывернув круто
Шею, бедро, ступню.
Меж ними бродит зараза
И отравляет их кровь:
Тиф, холера, проказа,
Ненависть и любовь.
Едят их поедом жадным
Мухи, москиты, вши.
Они задыхаются в смрадном
Испареньи тел и души.
Точно в загробном мире,
Где каждый в себе несёт
Противовесы и гири
Дневных страстей и забот.
Так спят они по вокзалам,
Вагонам, платформам, залам,
По рынкам, по площадям,
У стен, у отхожих ям:
Беженцы из разорённых,
Оголодавших столиц,
Из городов опалённых,
Деревень, аулов, станиц,
Местечек: тысячи лиц…
И социальный мессия,
И баба с кучей ребят,
Офицер, налетчик, солдат,
Спекулянт, мужики —
вся Россия.
Вот лежит она, распята сном,
По вековечным излогам,
Расплесканная по дорогам,
Искусанная огнем,
С запекшимися губами,
В грязи, в крови и во зле,
И ловит воздух руками,
И мечется по земле.
И не может в бреду забыться,
И не может очнуться от сна…
Не всё ли и всем простится,
Кто выстрадал, как она?
Опять я лежу в постели… опять мне не спится. То же летнее раннее утро охватывает меня со всех сторон; и опять под окном моим поет черный дрозд — и в сердце горит та же рана.
Но не приносит мне облегчения песенка птицы — и не думаю я о моей ране. Меня терзают другие, бесчисленные, зияющие раны; из них багровыми потоками льется родная, дорогая кровь, льется бесполезно, бессмысленно, как дождевые воды с высоких крыш на грязь и мерзость улицы.
Тысячи моих братий, собратий гибнут теперь там, вдали, под неприступными стенами крепостей; тысячи братий, брошенных в разверстую пасть смерти неумелыми вождями.
Они гибнут без ропота; их губят без раскаяния; они о себе не жалеют; не жалеют о них и те неумелые вожди.
Ни правых тут нет, ни виноватых: то молотилка треплет снопы колосьев, пустых ли, с зерном ли — покажет время.
Что же значат мои раны? Что значат мои страданья? Я не смею даже плакать. Но голова горит и душа замирает — и я, как преступник, прячу голову в постылые подушки.
Горячие, тяжелые капли пробираются, скользят по моим щекам… скользят мне на губы… Что это? Слезы… или кровь?
Тайно везде и всегда
грезится скорбному взору
гор недоступных гряда,
замок, венчающий гору.
Кровью пылает закат,
башня до облак воздета…
Это — святой Монсальват,
это — твердыня завета!
Ангельским зовом воззвал
колокол в высях трикраты,
к башням святым Монсальвата
близится строгий хорал.
Руки сложив на груди,
шествуют рыцари-братья
по двое в ряд; впереди
старец предносит Распятье.
Шествуют к вечным вершинам,
где не бывал человек,
под золотым балдахином
кроя священный ковчег.
«Сладостен сердце разящий
древка святого удар,
радостен животворящий
неиссякающий дар.
Кровью и пламенем смело,
страшный свершая обряд.
с сердца омоем и с тела
Змея старинного яд.
Да победит чистота!
С нами молитвы Марии,
все страстотерпцы святые
и легионы Христа!»
Крепнет их голос, и снова
хор их молитвенно тих,
старец седой и суровый,
молча, предводит других.
И, растворяясь приветно,
их принимают Врата…
Миг — и исчезла мечта,
сон дорогой и заветный.
Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!
Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука:
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций —
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
И вот — охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Наши ноги и челюсти быстры —
Почему же — вожак, дай ответ —
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?!
Волк не может, не должен иначе.
Вот кончается время моё:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружьё.
Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Я из повиновения вышел:
За флажки — жажда жизни сильней!
Только — сзади я радостно слышал
Удивлённые крики людей.
Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — не так, как вчера:
Обложили меня, обложили —
Но остались ни с чем егеря!
Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Отклонились мы маленько.
Путь-дороги не видать.
Деревенька Лутовенька, —
до войны рукой подать.Высоки леса Валдая,
по колено крепкий снег.
Нас хозяйка молодая
приютила на ночлег.Занялась своей работой,
самовар внесла большой,
с напускною неохотой
и с открытою душой.Вот её обитель в мире.
Дом и прибран и обжит.
— Сколько деток-то? — Четыре.
— А хозяин где? — Убит.Молвила и замолчала,
и, не опуская глаз,
колыбельку покачала,
села прямо против нас.Говорила ясность взгляда,
проникавшего до дна:
этой — жалости не надо,
эта — справится одна.Гордо голову носила,
плавно двигалась она
и ни разу не спросила,
скоро ль кончится война.Неохоча к пустословью,
не роняя лишних фраз,
видно, всей душой, всей кровью,
знала это лучше нас.Знала тем спокойным знаньем,
что навек хранит народ:
вслед за горем и страданьем
облегчение придёт.Чтобы не было иначе,
кровью плачено большой.
Потому она не плачет,
устоявшая душой.Потому она не хочет
пасть под натиском беды.
Мы легли, она хлопочет, —
звон посуды, плеск воды.Вот и вымыта посуда.
Гасит лампочку она.
А рукой подать отсюда
продолжается война.Пусть же будет трижды свято
знамя гнева твоего,
женщина, жена солдата,
мать народа моего.
А. Радловой
Серым тянутся тени роем,
В дверь стучат нежеланно гости,
Шепчут: «Плотью какой покроем
Мы прозрачные наши кости?
В вихре бледном — темно и глухо,
Вздрогнут трупы при трубном зове...
Кто вдохнет в нас дыханье духа?
Кто нагонит горячей крови? »
Вот кровь; — она моя и настоящая!
И семя, и любовь — они не призрачны.
Безглазое я вам дарую зрение
И жизнь живую и неистощимую.
Слепое племя, вам дано приблизиться,
Давно истлевшие и нерожденные,
Идите, даже не существовавшие,
Без родины, без века, без названия.
Все страны, все года,
Мужчины, женщины,
Старцы и дети,
Прославленные и неизвестные,
Македонский герой,
Гимназист, даже не застрелившийся,
Люди с метриками,
С прочным местом на кладбище,
И легкие эмбрионы,
Причудливая мозговых частиц
Поросль...
И русский мальчик,
Что в Угличе зарезан,
Ты, Митенька,
Живи, расти и бегай!
Выпейте священной крови!
Новый «Живоносный Источник» — сердце,
Живое, не метафорическое сердце,
По всем законам Беговой анатомии созданное,
Каждым ударом свой конец приближающее,
Дающее,
Берущее,
Пьющее,
Напояющее,
Жертва и жертвоприноситель,
Умирающий воскреситель,
Чуда чудотворец чающий,
Таинственное, божественное,
Слабое, родное, простейшее
Сердце!
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем — банный день.
Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем иду по земле,
Мне будет легко улетать.
Без трех минут — бал восковых фигур.
Без четверти — смерть.
С семи драных шкур — шерсти клок.
Как хочется жить. Не меньше, чем петь.
Свяжи мою нить в узелок.
Холодный апрель. Горячие сны.
И вирусы новых нот в крови.
И каждая цель ближайшей войны
Смеется и ждет любви.
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц,
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Сиди и смотри,
Как горлом идет любовь.
Лови ее ртом. Стаканы тесны.
Торпедный аккорд — до дна.
Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна.
Дырявый висок. Слепая орда.
Пойми, никогда не поздно снимать броню.
Целуя кусок трофейного льда,
Я молча иду к огню.
Мы — выродки крыс. Мы — пасынки птиц.
И каждый на треть — патрон.
Сиди и смотри, как ядерный принц
Несет свою плеть на трон.
Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я, сирота.
Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь!
А ну от винта! Все от винта!
Султан ярится. Кровь Эллады
И резвоскачет, и кипит.
Открылись грекам древни клады,
Трепещет в Стиксе лютый Пит.
И се — летит продерзко судно
И мещет громы обоюдно.
Се Бейрон, Феба образец.
Притек, но недуг быстропарный,
Строптивый и неблагодарный
Взнес смерти на него резец.
Певец бессмертный и маститый,
Тебя Эллада днесь зовет
На место тени знаменитой,
Пред коей Цербер днесь ревет.
Как здесь, ты будешь там сенатор,
Как здесь, почтенный литератор,
Но новый лавр тебя ждет там,
Где от крови земля промокла:
Перикла лавр, лавр Фемистокла;
Лети туда, Хвостов наш! сам.
Вам с Бейроном шипела злоба,
Гремела и правдива лесть.
Он лорд — граф ты! Поэты оба!
Се, мнится, явно сходство есть. —
Никак! Ты с верною супругой
Под бременем Судьбы упругой
Живешь в любви — и наконец
Глубок он, но единобразен,
А ты глубок, игрив и разен,
И в шалостях ты впрям певец.
А я, неведомый Пиита,
В восторге новом воспою
Во след Пиита знаменита
Правдиву похвалу свою,
Моляся кораблю бегущу,
Да Бейрона он узрит кущу,
И да блюдут твой мирный сон
Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,
Гебея, Псиша, Крон, Астрея,
Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.
О, Польша, сколько испытаний
Судьбой назначено тебе!
Расцветов сколько, отцветаний
В твоей изменчивой судьбе!
О, сколько раз заря блистала,
И снова делалось темно,
Ты в небо высоко взлетала,
Срывалась, падала на дно!..
Но времени поток холодный
Отваги пламенной не смыл…
Свободы облик благородный,
Как прежде, цел, как прежде, мил.
Не высохла живая лава,
И не развеялась тоска.
Все та же честь и та же слава
Пылают в сердце поляка!
Но вот свершилось! Вызов брошен.
Постыдную играя роль,
В Варшаву, не зван и не прошен,
Вступить сбирается король!
И на твоем старинном троне,
Поправ славянства светлый стяг,
В своей порфире и короне
Надменно встанет гордый враг…
Нет! Я не верю! Быть не может!
Бог святотатцу отомстит,
Вам Ченстоховская поможет
И Остробрама защитит.
Поляки! Недругу не верьте!
Нужна тевтонам ваша кровь.
Свобода их чернее смерти,
Отравы горче их любовь!
…И слышит Русь далекий голос
Своей страдающей сестры:
«Моих полей растоптан колос,
Деревни польские — костры.
В плену мои томятся дети,
Рекою льется кровь моя,
И унижения, и плети,
И слезы испытала я.
С любовью к польскому народу
Они сжигали города,
И я славянскую свободу
Продам тевтонам? — Никогда!»
Уже остывает нагретый разрывами камень,
Уже затихает гремящий с утра ураган.
Последний бросок. Из последних окопов штыками
Бойцы выбивают и гонят с вершины врага.
Как мертвые змеи, опутали сопку траншеи,
Бетонные гнезда пологий усыпали скат,
И, вытянув к небу холодные длинные шеи,
Разбитые пушки угрюмо глядят на закат.
И встал командир на земле, отвоеванной нами,
Изрытой снарядами и опаленной огнем,
И крикнул ребятам: «Товарищи, нужно бы знамя!..»
Поднялся, шатаясь, с земли пулеметчик. На нем
Висели клочки гимнастерки, пропитанной потом,
Обрызганной кровью. Он вынул спокойно платок,
Прижал его к ране, прожженной свинцом пулемета,
И вспыхнул на сопке невиданно яркий цветок.
Мы крепко к штыку привязали багровое знамя,
Оно заиграло, забилось на сильном ветру.
Обвел пулеметчик друзей голубыми глазами
И тихо промолвил: «Я, может быть, нынче умру,
Но буду гордиться, уже ослабевший, усталый,
До вздоха последнего тем, что в бою не сробел,
Что кровь моя знаменем нашего мужества стала,
Что я умереть за отчизну достойно сумел…»
Над темной землей и над каменной цепью дозорной,
Над хилым кустарником, скошенным градом свинца,
Горело звездой между скал высоты Заозерной
Священное знамя, залитое кровью бойца.
Идем, сыны страны Родныя!
День славы взрезывает мрак.
На нас поднялась тирания,
Взнесен окровавленный стяг.
Вы слышите в тиши безлюдий
Ревущих яростно солдат?
Они идут убить ребят
И жен, припавших к нашей груди!
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Чего хотят злодеи эти,
Предатели и короли?
Кому кнуты, оковы, сети
Они заботливо сплели?
То вам, французы! А какое
Безумье нам наполнит грудь!
То нас хотят они вернуть
В повиновение былое!
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Как! Иностранные когорты
Закон нам продиктуют свой?
Как! Наши львы падут простерты
Перед наемною ордой?
О боги! Скованные руки
Для нас готовят узы пут!
Из подлых деспотов придут
Владыки множить наши муки!
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Дрожите, низкие тираны,
Для каждой стороны позор
Предательские ваши планы
Свой угадали приговор.
Чтоб с вами биться — все солдаты!
Пусть не один герой падет —
Земля других произведет,
Всегда готовых для расплаты!
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Француз, как воин благородный
Бей иль удары береги,
Не трогай жертвы несвободной,
Что гонят против нас враги.
Но этот деспот кровожадный,
С Буйе в союз вступивший род,
Тигр этот злобный, что грызет
Грудь матернюю беспощадно!
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!