Ты вся мила, ты вся прекрасна!
Как пламенны твои уста!
Как безгранично сладострастна
Твоих обятий полнота!
Языков
Сад не блещет уж огнями,
Розами усеян зал;
Кубки брошены с венками,
Голос пира замолчал.
Порой, тоску мою пытаясь превозмочь,
Я мысли черные гоню с досадой прочь,
На миг печали бремя скину, —
Запросится душа на полевой простор,
И, зачарованный мечтой, рисует взор
Родную, милую картину:
Давно уж день. Но тишь в деревне у реки:
Спят после розговен пасхальных мужики,
Утомлены мольбой всенощной.
Встань, дорогая невеста!
Выйди, возлюбленный друг!
Видишь: весна наступила,
Все заблестело вокруг!
Видишь: цветы расцветают,
В небе голубки кричат.
И виноградныя лозы
Всюду струят аромат!
В темном ущелье, голубка,
Спряталась ты за скалой…
Страна в снегах, страна по всем дорогам
Нехожена морозом и ветрами;
Сугробы в сажень, и промерзла в сажень
Засеянная озимью земля.
И города, подобно пешеходам,
Оделись в лед и снегом обмотались,
Как шарфами и башлыками.
Грузно
Закопченные ночи надвигали
Гранитный свод, пока с востока жаром
Меж вешних камышей и верб
Отражена ее кручина.
Чуть прозиявший, белый серп
Летит лазурною пустыней —
В просветах заревых огней
Сквозь полосы далеких ливней.
Урод склоняется над ней.
И всё видней ей и противней
Напудренный, прыщавый нос,
Подтянутые, злые губы,
Могучий хор устал за длинною обедней…
Пропели мы обряд богатых похорон,
Под сводами гремя, растаял звук последний,
И медленно гудит унылый перезвон.
С печальным пением пошли мы по дороге.
За нами катафалк торжественно плывет.
В снегу, иззябшие, скользят и вязнут ноги,
И мрачно мы поем, толпой идя вперед.
Хор и куплеты,
петые в Марфинской роще
друзьями почтенного хозяина, в день именин его
(Село Марфино, в 30 верстах от Москвы)
Хор
(Нa голос: Ах, пошли наши подружки)
Как тот счастлив, кто сердцами
Читано автором в Москве, в день открытия памятника Пушкину, в 1 заседании
Общества Любителей Российской Словесности, 6 июня 1880 года.1Пушкин — это возрожденье
Русской Музы, — воплощенье
Наших трезвых дум и чувств,
Это — незапечатленный
Ключ поэзии, священный
В светлой области искусств.
Это — эллинов стремленье
К красоте и лицезренье
Их божеств без покрывал,
Непобедимое страданье,
Неумолимая тоска…
Влечет, как жертву на закланье,
Недуга черная рука.
Где ты, о Муза! Пой, как прежде!
«Нет больше песен, мрак в очах;
Сказать: умрем! конец надежде! —
Я прибрела на костылях!»
Костыль ли, заступ ли могильный
Посвящается А.А. БлокуНа столике зеркало, пудра, флаконы,
что держат в руках купидоны,
белила,
румяна…
Затянута туго корсетом,
в кисейном девица в ладоши забила,
вертясь пред своим туалетом:
«Ушла… И так рано!..
Заснет и уж нас не разгонит…
Ах, котик!..»
А мы и не ходили
Просить кого-нибудь.
А мы и не просили,
Болела очень грудь.
Бог в правде, а не в силе.
Мы ждем. Есть путь. Есть путь.
Хоть долог путь терпенья,
Пробитым тем путем
Придет освобожденье.
В Замке Роз {*}, под зеленою сенью плющей,
{* Замок Роз — по-грузински Вардис-цихе —
развалины его невдалеке от Кутаиса. (Прим. авт.)}
В диадеме, на троне Тамара сидит.
На мосту слышен топот коней;
Над воротами сторож трубит;
И толпа ей покорных князей
Собирается к ней.О внезапной войне им она говорит —
О грозе, что с востока идет,
И на битву их шлет,
Я убежал от всех мечтаний,
Рукоплесканий и волнений,
И шумных возгласов друзей,
И всех общественных движений,
И разволнованных страстей.
Из волн шумящего потока
Люблю я выйти иногда
И сесть на берег, издалека
На волны белые глядя.
Двадцать девятое января 1783—1883 г.
Две музы на пути его сопровождали:
Одна,— как бы ночным туманом повита,
С слезою для любви, с усладой для печали,—
Была верна, как смерть,— прекрасна, как мечта;
Другая — светлая, — покровы обличали
В ней девы стройный стан; на мраморе чела
Темнел пахучий лавр; ее глаза сияли
Земным бессмертием,— она с Олимпа шла.
Давно уж не вижу я солнца и неба,
Не знаю, как мир и живет и цветет,
Как птица, не сею зернистого хлеба,
Пою и ночую, где Бог приведет.
Но слух мой в замену отрадного зренья
Неведомой силою чудно развит, —
Когда и былинка стоит без движенья,
Со мною незримая жизнь говорит:
Листок ли на землю сырую ложится,
Змея ли ползет где-нибудь в стороне,
Еще затмилася прекрасная звезда,
В разгаре полнаго и яркаго сиянья,
Так неожиданно!.. А многие года
Она светила нам, как луч обетованья.
На наших сумрачных духовных небесах,
Покрытых тучами, теперь так мало света,
Так мало ясных звезд; в их трепетных лучах
Чуть виден трудный путь и мглою даль одета…
Порой лишь тусклый свет блуждающих огней
Влечет на миг толпу, блеснкв лучом коварным…
* * *
Видно, острая заноза
В душу врезалась ему,
Только зря ушел с колхоза —
Хуже будет одному.
Ведь его не село
До такого довело.
Майска тиха ночь разливала сумрак.
Голос птиц умолк, ветерок прохладный
Веял, златом звезд испещрялось небо,
Рощи дремали. Я один бродил, погруженный в мысли
О друзьях моих; вспоминал приятность
Всех счастливых дней, проведенных с ними;
Видел их образ. Где ты, мой Клеант! (я, вздыхая, думал)
Чтоб со мной теперь разделять восторги?
Где вы все? — где Флор? где Арист? Филон мой
Где незабвенный? Утром цвел!.. о Флор! не давно ли плачем
В золотое время, в молодые годы,
Я на светлый праздник жизни и свободы
Бодро выходил;
Предо мной вставали люди-великаны,
Верилось мне сладко в их надежды, планы,
В крепость свежих сил;
Верилось, что в битву и святое дело
Ринемся мы вместе бешено и смело,
Что пройдут года —
И земля окрепнет в сотрясеньи бурном.
Если
Если стих
Если стих сердечный раж,
если
если в сердце
если в сердце задор смолк,
голосами его будоражь
комсомольцев
комсомольцев и комсомолок.
Дней шоферы
Я не люблю пустого словаря
Любовных слов и жалких выражений:
«Ты мой», «Твоя», «Люблю», «Навеки твой».
Я рабства не люблю. Свободным взором
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: «Сегодня ночь. Но завтра —
Сияющий и новый день. Приди.
Бери меня, торжественная страсть.
А завтра я уйду — и запою».Моя душа проста. Соленый ветер
Морей и смольный дух сосны
Порой, в час тихого раздумья и сомнений,
Когда грядущее мне кажется темно,
И хмуро, как печаль, глядит ко мне в окно
Столичной осени рой скучных привидений, —
Порой мне кажется, что неба темнота
И этот мелкий дождь, тоскливый и ненужный,
И этот странный люд, усталый и недужный,
Не есть действительность, а смутная мечта.
Все точно выходцы неведомого края,
Как царства мертвого бездушные тела,
1-й голос
Подруги! час разлуки наступил —
Покинут нам приют наш безопасной!
Беспечно здесь, со младостию ясной,
Играли мы... то сон прекрасный был!
И улетел наш сон прекрасный!
2-й голос
Хранительная сень,
Приют весны младыя!
Твой голос уже относило.
Века
Входили в глухое пространство
меж нами.
Природа
в тебе замолчала,
И только одна строка
На бронзовой вышке волос,
как забытое знамя,
вилась
Спокойная зеленая трава,
Вершины скал, шатры небес, лиловы.
Такия ткани часто носят вдовы.
А в небосини тихия слова.
Неслышныя, лишь видныя едва,
В ней тучки, млея, рвут свои покровы.
Издревле их сплетенья вечно новы,
Лишь сказкой их любовь стеблей жива.
Старый комедиант
Вот занавес подняли с шумом.
Явился фигляр на подмостках;
Лицо нарумянено густо,
И пестрый костюм его в блестках.
Старик с головой поседевшей,
Достоин он слез, а не смеху!
В могилу глядишь ты, а должен
Ломаться толпе на потеху!
И хохот ее—это хохот
Давно ли безпечный, как воздуха житель,
Несытой душею я радость ловил?
Давно ли мне мир сей был счастья обитель?
Давно ли я сердцем все в мире любил?
Уже ли и сонмы волшебных мечтаний
Исчезли на веки, о юность, с тобой?
Ужели и прелесть безвестных желаний
Не будет тесниться в груди молодой?
Уже ли на веки рукою железной
Разсудок волшебны покровы сорвал,
Буря умолкла, и в ясной лазури
Солнце явилось на западе нам:
Мутный источник, след яростной бури,
С ревом и шумом бежит по полям!
Зафна! приближься: для девы невинной
Пальмы под тенью здесь роза цветет;
Падая с камня источник пустынной
С ревом и с пеной сквозь дебри течет!
Дебри ты, Зафна, собой озарила!
Осень
Как холодный дождь изменницей слывет,
Точно ветер и глуха, да оборвет.
Подозрительней, фальшивей вряд ли есть,
Имя осень ей—бродяжит нынче здесь…
Слышишь: палкой-то по стенке барабанит,
Выйди за дверь: право, с этой станет.
Выйди за дверь. Пристыди ж ты хоть ее,
Вот неряха-то. Не платье, а тряпье.
Грязи, грязи-то на ботах накопила,
Там, где внизу горы, извивистый ручей
Бежит и пенится меж грудами корней;
Где горных берегов с песчаного уступа
Склоиилася к нему берез и елей купа,
И зыбким пологом, широким и густым,
Многоветвистая раскинулась над ним; -
Там, в те часы, когда притихнут лес и воды,
Когда на ясные, лазоревые своды
Серебряным шаром покатится луна,
И ночь весенняя, прохладна и нежна,
Я о своем таланте
Много знаю.
Стихи — не очень трудные дела.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла.
Стишок писнуть,
Пожалуй, всякий может
Мне поставили сегодня телефон
И сказали: «Аппарат у вас включен!»
Я могу по телефону с этих пор
С кем хочу вести из дома разговор.
Я сажусь, снимаю трубку с рычажка,
Дожидаюсь непрерывного гудка
И, волнуясь, начинаю набирать
Номер «восемь — сорок восемь —
двадцать пять».
Дамоклов меч давно известен миру.
Раз на пиру я сладко задремал —
И вижу вдруг: тиран, настроив лиру,
Под тем мечом мне место указал.
И я сажусь и смело восклицаю:
— Пускай умру, с вином в руке, шутя!
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.
Вина! — кричу я слугам добродушно. —
В одной из стран, где нет ни дня, ни ночи,
Где ночь и день смешались навсегда,
Где миг длинней, но век существ короче.
Там небо — как вечерняя вода,
Безжизненно, воздушно, безучастно,
В стране, где спят немые города.
Там все в своих отдельностях согласно,
Глухие башни дремлют в вышине,
И тени — люди движутся безгласно.
Там все живут и чувствуют во сне,
(19 января 1887 г.)
Он вышел рано, а прощальный
Луч солнца в тучах догорал;
Казалось, факел погребальный
Ему дорогу освещал:
В темь надвигающейся ночи
Вперив задумчивые очи,
Он видел — смерть идет…
Хотел