Твои глаза — сафиры; взгляд
Их ясен безмятежно…
О, трижды счастлив тот, кого
Они встречают нежно.
Но сердце у тебя — алмаз,
Который ярко блещет…
О, трижды счастлив тот, пред кем
Оно в груди трепещет.
Был глаз чудовища нелеп, —
Костёр у берега морского, —
И было небо точно склеп
В дому художника седого.
И кто мечтал на берегу,
Огнём и пеплом зачарован,
Тот был опять в немом кругу,
В ночном кругу опять закован.
Над золотым огнём костра,
Ответом робкому вопросу,
Орест Кипренский: Портрет Анны Алексеевны Андро-Олениной
Она мила — скажу меж нами —
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза,
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Опять весна. Знакомый круг
Замкнут — который раз!
И снова зелен вешний луг,
В росе — вечерний час.
Смотрю — как месяц в темный пруд
В зрачки любимых глаз,
Уста к устам, дрожа, прильнут…
Прильнут — который раз!
И будет миг, как долгий сои,
Качать, баюкать нас.
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
Я вернулась, миленький,
на короткий срок,
а в глазах — сибиринка,
таежный огонек. Тот, что мне высвечивал,
темно-золотой,
енисейским вечером
с той горы крутой. Ты не сам ли, миленький,
отпустил меня?
Ты не ждал сибиринки —
нового огня. Руки мои жадные
Вчера мы встретились; — она остановилась —
Я также — мы в глаза друг другу посмотрели.
О боже, как она с тех пор переменилась;
В глазах потух огонь, и щеки побледнели.
И долго на нее глядел я молча строго —
Мне руку протянув, бедняжка улыбнулась;
Я говорить хотел — она же ради бога
Велела мне молчать, и тут же отвернулась,
И брови сдвинула, и выдернула руку,
И молвила: «Прощайте, до свиданья».
Рассказывал я много глупых снов,
На мой рассказ так грустно улыбались;
Многозначительно при звуке странных слов
Ее глаза в глаза мои вперялись.И время шло. Я сердцем был готов
Поверить счастью. Скоро мы расстались, —
И я постиг у дальних берегов,
В чем наши чувства некогда встречались.Так слышит узник бледный, присмирев,
Родной реки излучистый припев,
Пропетый вовсе чуждыми устами: Он звука не проронит, хоть не ждет
Спасенья, — но глубоко вздохнет,
Прими всю глубь небес в твои глаза с их тьмою,
Своим молчанием проникни в тень земли, —
И если жизнь твоя той тени не усилит,
Огни далеких сфер в них зеркало нашли.
Там, изгородь ночей, с незримыми ветвями,
Хранит цветы огня, надежду наших дней, —
Печати светлые грядущих наших жизней,
Созвездья, зримые немым ветвям ночей.
Сонет из ШекспираЯ нежно вас люблю, но сердцем, не глазами:
Лишь недостатки зрит мой неподкупный взор,
А сердце любит их. Все то, что в вас, что с вами,
Оно клялось любить глазам наперекор.
Спокойный голос ваш мне слуха не чарует,
Блаженства не сулит пожатье ваших рук,
И чувственный восторг мне крови не волнует,
Когда наедине вас жду, мой строгий друг.
Но сердце ни уму, ни чувствам не подвластно.
Его желание — одной лишь вам служить.
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим, — ничьим.
В медленных жилах ещё занывают стрелы —
И улыбаешься людям, как серафим.
После бессонной ночи слабеют руки
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга — в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Не сегодня-завтра растает снег.
Ты лежишь один под огромной шубой.
Пожалеть тебя, у тебя навек
Пересохли губы.
Тяжело ступаешь и трудно пьёшь,
И торопится от тебя прохожий.
Не в таких ли пальцах садовый нож
Зажимал Рогожин?
Долго снились мне вопли рыданий твоих, —
То был голос обиды, бессилия плач;
Долго, долго мне снился тот радостный миг,
Как тебя умолил я — несчастный палач.Проходили года, мы умели любить,
Расцветала улыбка, грустила печаль;
Проносились года, — и пришлось уходить:
Уносило меня в неизвестную даль.Подала ты мне руку, спросила: «Идешь?»
Чуть в глазах я заметил две капельки слез;
Эти искры в глазах и холодную дрожь
Я в бессонные ночи навек перенес.2 апреля 1886
В час, когда мой милый брат
Миновал последний вяз
(Взмахов, выстроенных в ряд),
Были слёзы — больше глаз.
В час, когда мой милый друг
Огибал последний мыс
(Вздохов мысленных: вернись!)
Были взмахи — больше рук.
Ты безумна, Изора, безумна и зла,
Ты кому подарила свой перстень с отравой
И за дверью трактирной тихонько ждала:
Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.
Ах, Изора, глаза у тебя хороши
И черней твоей черной и горькой души.
Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,
Ничего, он сейчас задохнется, Изора.
Гибель от женщины. Вот знак
На ладони твоей, юноша.
Долу глаза! Молись! Берегись! Враг
Бдит в полуночи.
Не спасет ни песен
Небесный дар, ни надменнейший вырез губ.
Тем ты и люб,
Что небесен.
У ног твоих я понял в первый раз,
Что красота обятий и лобзаний
Не в ласках губ, не в поцелуе глаз,
А в страсти незабвенных трепетаний, —
Когда глаза — в далекие глаза —
Глядят, как смотрит коршун опьяненный, —
Когда в душе нависшая гроза
Излилась в буре странно-измененной, —
Радуга-дуга, не пей нашу воду.Детская игра.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В безцветном он един,
В дроблении—игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связнаго разсказа:—
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Пусть полудикие скифы, с глазами, налитыми кровью,
Бьются, безумные, кубками пьяного пира, —
Други! оставимте им, дикарям кровожадным, обычай
Сладкие Вакховы вина румянить пирующих кровью…
Бранные копья средь кубков и факелов пира!..
Где мы, скажите?.. Какое безумство: веселье — и битва!
Полноте спорить! умолкните, други! вражду утопите
В чашах, у коих, чем более пьете, все глубже и глубже
Кажется звонкое дно. Возлежите и пейте смиренно,
На руку мудрые головы важно и тяжко уставив.
Тепло на солнышке. Весна
Берет свои права;
В реке местами глубь ясна,
На дне видна трава.
Чиста холодная струя,
Слежу за поплавком.
Шалунья рыбка, вижу я,
Играет с червяком.
Обезьяний стильный профиль,
Щелевидные глаза,
Губы — клецки, нос — картофель:
Ни девица, ни коза.
Волоса — как хвост селедки,
Бюста нет — сковорода,
И растет на подбородке —
Гнусно молвить — борода.
Над калиткой арка из рябины.
Барбарис разросся по бокам.
За оградой домик голубиный.
Дым из труб, подобный облакам.
Домик весь из комнаты и кухни.
Чистота, опрятность и уют.
Подойди к окну и тихо стукни:
За стеклом два глаза запоют.
Женщина с певучими глазами
Спросит, кто любимый твой поэт,
Датскому лирику Тору Ланге
Огней полночных караван
В степи Небес плывет.
Но кто меня в ночной туман
Так ласково зовет?
Зачем от сердца далека
Мечта о Небесах?
Зачем дрожит моя рука?
Зачем так манит прах?
Болото спит. Ночная тишь
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В бесцветном он един,
В дроблении — игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связного рассказа:
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Иду — и всё мимолетно.
Вечереет — и газ зажгли.
Музыка ведет бесповоротно,
Куда глядят глаза мои.
Они глядят в подворотни,
Где шарманщик вздыхал над тенью своей…
Не встречу ли оборотня?
Не увижу ли красной подруги моей?
Смотрю и смотрю внимательно,
Может быть, слишком упорно еще…
Дома —
Из железа и бетона
Скирды.
Туман —
В стакан
Одеколона
Немного воды.Улица аршином портного
В перегиб, в перелом.
Издалека снова
Дьякон грозы — гром.
Кто вдали идет пред нами?
Черный весь, он светит ало
Дух с двенадцатью глазами,
Дух, зовущийся Ховала.
Он еще зовется Вием,
Он еще зовется Тучей,
Он ползет по Небу змием,
Он роняет след горючий.
Растянувшись от Востока,
В дымный Запад он упрется,
Как жгучая, отточенная лесть
Под римским небом, на ночной веранде,
Как смертный кубок в розовой гирлянде —
Магических таких два слова есть.
И мертвые встают как по команде,
И Бог молчит — то ветреная весть
Язычника — языческая месть:
Не читанное мною Ars Amandi!
О. Н. Миткеви.
У нея глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ея в нездешней стороне.
Ждет она чего-то молчаливо
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких, в миг отлива,
Холодеет сумрак голубой.
Сколько раз бывало: — Эта! Эта!
Не иная. Вот она, мечта!
Но восторг весны сменяло лето,
И оказывалось — нет, не та…
Я не понимаю — в чем тут дело,
Только больно каждому из нас.
Ласково в глаза мои глядела,
Я любил ее мерцанье глаз…
Пусть недолго — все-таки родными
Были мы и счастье берегли,
Глаз таких черных, ресниц таких длинных
Не было в песнях моих,
Лишь из преданий Востока старинных
Знаю и помню о них.
В царственных взлетах, в покорном паденьи —
Пение вечных имен…
«В пурпур красавицу эту оденьте!»
Кто это? — Царь Соломон!
В молниях славы, как в кликах орлиных,
Царь. В серебре борода.
Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы,
Простора площадей, разросшейся листвы,
И кроме статуй, и мостов, и снов державы,
И кроме незакрывшейся, как рана, славы,
Которая проходит ночью по проспектам,
Почти незримая, из серебра и пепла, —
Есть в Ленинграде жесткие глаза и та,
Для прошлого загадочная, немота,
Тот горько сжатый рот, те обручи на сердце,
Что, может быть, одни спасли его от смерти.
Принявший мир, как звонкий дар,
Как злата горсть, я стал богат.
Смотрю: растет, шумит пожар -
Глаза твои горят.
Как стало жутко и светло!
Весь город — яркий сноп огня.
Река — прозрачное стекло,
И только — нет меня…
Сердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонность бирюзы,
В ее глаза усталые.
Все, что есть лазурного,
Излилося в лучах
На зыби златошвейные,
Она поет в печной трубе.
Ее веселый голос тонок.
Мгла опочила на тебе.
За дверью плачет твой ребенок.
Весна, весна! Как воздух пуст!
Как вечер непомерно скуден!
Вон — тощей вербы голый куст —
Унылый призрак долгих буден.
Вот вечер кутает окно
Сплошными белыми тенями.