Твои глаза — сафиры; взгляд
Их ясен безмятежно…
О, трижды счастлив тот, кого
Они встречают нежно.
Но сердце у тебя — алмаз,
Который ярко блещет…
О, трижды счастлив тот, пред кем
Оно в груди трепещет.
Рубины у тебя уста;
Уст краше не видали…
О, трижды счастлив тот, кому
Они «люблю!» шептали.
О, если бы счастливец тот
Мне где-нибудь попался
В лесу — со счастием своим
Он тут бы распрощался.
Был глаз чудовища нелеп, —
Костёр у берега морского, —
И было небо точно склеп
В дому художника седого.
И кто мечтал на берегу,
Огнём и пеплом зачарован,
Тот был опять в немом кругу,
В ночном кругу опять закован.
Над золотым огнём костра,
Ответом робкому вопросу,
Я видел, милая сестра,
Твою взметнувшуюся косу.
Блеснув унынью моему
Мгновенно ясною улыбкой,
Ты убежала снова в тьму,
Как будто ты была ошибкой,
Как будто здесь на берегу
Не надо яркого мельканья,
Ни огневого полыханья,
Ни смеха в пламенном кругу.
Орест Кипренский: Портрет Анны Алексеевны Андро-Олениной
Она мила — скажу меж нами —
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза,
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!..
Потупит их с улыбкой Леля —
В них скромных граций торжество;
Поднимет — ангел Рафаэля
Так созерцает божество.
Опять весна. Знакомый круг
Замкнут — который раз!
И снова зелен вешний луг,
В росе — вечерний час.
Смотрю — как месяц в темный пруд
В зрачки любимых глаз,
Уста к устам, дрожа, прильнут…
Прильнут — который раз!
И будет миг, как долгий сои,
Качать, баюкать нас.
Я странно счастлив, я влюблен…
Влюблен! — который раз!
И в стройных строфах вновь мечты
Поют — который раз!
А месяц смотрит с высоты —
Веков холодный глаз.
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
Я вернулась, миленький,
на короткий срок,
а в глазах — сибиринка,
таежный огонек. Тот, что мне высвечивал,
темно-золотой,
енисейским вечером
с той горы крутой. Ты не сам ли, миленький,
отпустил меня?
Ты не ждал сибиринки —
нового огня. Руки мои жадные
ты не удержал.
Слова долгожданного
ты мне не сказал… Путь наш пройден — вымерен,
как река Нева:
ведь в глазах — сибиринка,
и она права. Сыплет дождик сыренький,
дождик городской.
…Не покинь, сибиринка,
поздний праздник мой.
Вчера мы встретились; — она остановилась —
Я также — мы в глаза друг другу посмотрели.
О боже, как она с тех пор переменилась;
В глазах потух огонь, и щеки побледнели.
И долго на нее глядел я молча строго —
Мне руку протянув, бедняжка улыбнулась;
Я говорить хотел — она же ради бога
Велела мне молчать, и тут же отвернулась,
И брови сдвинула, и выдернула руку,
И молвила: «Прощайте, до свиданья».
А я хотел сказать: «На вечную разлуку
Прощай, погибшее, но милое созданье».
Рассказывал я много глупых снов,
На мой рассказ так грустно улыбались;
Многозначительно при звуке странных слов
Ее глаза в глаза мои вперялись.И время шло. Я сердцем был готов
Поверить счастью. Скоро мы расстались, —
И я постиг у дальних берегов,
В чем наши чувства некогда встречались.Так слышит узник бледный, присмирев,
Родной реки излучистый припев,
Пропетый вовсе чуждыми устами: Он звука не проронит, хоть не ждет
Спасенья, — но глубоко вздохнет,
Блеснув во мгле ожившими очами.
Прими всю глубь небес в твои глаза с их тьмою,
Своим молчанием проникни в тень земли, —
И если жизнь твоя той тени не усилит,
Огни далеких сфер в них зеркало нашли.
Там, изгородь ночей, с незримыми ветвями,
Хранит цветы огня, надежду наших дней, —
Печати светлые грядущих наших жизней,
Созвездья, зримые немым ветвям ночей.
Гляди, будь сам в себе, брось чувства в область мысли,
Собою увлекись, будь на земле ничей, —
Без понимания, глазами слушай небо,
Твое молчание есть музыка ночей.
Сонет из ШекспираЯ нежно вас люблю, но сердцем, не глазами:
Лишь недостатки зрит мой неподкупный взор,
А сердце любит их. Все то, что в вас, что с вами,
Оно клялось любить глазам наперекор.
Спокойный голос ваш мне слуха не чарует,
Блаженства не сулит пожатье ваших рук,
И чувственный восторг мне крови не волнует,
Когда наедине вас жду, мой строгий друг.
Но сердце ни уму, ни чувствам не подвластно.
Его желание — одной лишь вам служить.
И, гордость позабыв, безропотно и страстно
Любить я осужден, пока дано мне жить.
В страданиях моих одна лишь есть отрада:
Любовь — мой грех; в любви познал я муки ада.
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим, — ничьим.
В медленных жилах ещё занывают стрелы —
И улыбаешься людям, как серафим.
После бессонной ночи слабеют руки
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга — в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик, — и от тёмной ночи
Только одно темнеет у нас — глаза.
Не сегодня-завтра растает снег.
Ты лежишь один под огромной шубой.
Пожалеть тебя, у тебя навек
Пересохли губы.
Тяжело ступаешь и трудно пьёшь,
И торопится от тебя прохожий.
Не в таких ли пальцах садовый нож
Зажимал Рогожин?
А глаза, глаза на лице твоём —
Два обугленных прошлолетних круга!
Видно, отроком в невесёлый дом
Завела подруга.
Далеко — в ночи — по асфальту — трость,
Двери настежь — в ночь — под ударом ветра…
Заходи — гряди! — нежеланный гость
В мой покой пресветлый.
Долго снились мне вопли рыданий твоих, —
То был голос обиды, бессилия плач;
Долго, долго мне снился тот радостный миг,
Как тебя умолил я — несчастный палач.Проходили года, мы умели любить,
Расцветала улыбка, грустила печаль;
Проносились года, — и пришлось уходить:
Уносило меня в неизвестную даль.Подала ты мне руку, спросила: «Идешь?»
Чуть в глазах я заметил две капельки слез;
Эти искры в глазах и холодную дрожь
Я в бессонные ночи навек перенес.2 апреля 1886
В час, когда мой милый брат
Миновал последний вяз
(Взмахов, выстроенных в ряд),
Были слёзы — больше глаз.
В час, когда мой милый друг
Огибал последний мыс
(Вздохов мысленных: вернись!)
Были взмахи — больше рук.
Точно руки — вслед — от плеч!
Точно губы вслед — заклясть!
Звуки растеряла речь,
Пальцы растеряла пясть.
В час, когда мой милый гость…
— Господи, взгляни на нас! —
Были слёзы больше глаз
Человеческих и звёзд
Атлантических…
Ты безумна, Изора, безумна и зла,
Ты кому подарила свой перстень с отравой
И за дверью трактирной тихонько ждала:
Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.
Ах, Изора, глаза у тебя хороши
И черней твоей черной и горькой души.
Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,
Ничего, он сейчас задохнется, Изора.
Так лети же, снегов не касаясь стопой:
Есть кому еще уши залить глухотой
И глаза слепотой, есть еще голодуха,
Госпитальный фонарь и сиделка-старуха.
Гибель от женщины. Вот знак
На ладони твоей, юноша.
Долу глаза! Молись! Берегись! Враг
Бдит в полуночи.
Не спасет ни песен
Небесный дар, ни надменнейший вырез губ.
Тем ты и люб,
Что небесен.
Ах, запрокинута твоя голова,
Полузакрыты глаза — что? — пряча.
Ах, запрокинется твоя голова —
Иначе.
Голыми руками возьмут — ретив! упрям!
Криком твоим всю ночь будет край звонок!
Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам!
Серафим! — Орленок!
У ног твоих я понял в первый раз,
Что красота обятий и лобзаний
Не в ласках губ, не в поцелуе глаз,
А в страсти незабвенных трепетаний, —
Когда глаза — в далекие глаза —
Глядят, как смотрит коршун опьяненный, —
Когда в душе нависшая гроза
Излилась в буре странно-измененной, —
Когда в душе, как перепевный стих,
Услышанный от властного поэта,
Дрожит любовь ко мгле — у ног твоих,
Ко мгле и тьме, нежней, чем ласки света.
Радуга-дуга, не пей нашу воду.Детская игра.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В безцветном он един,
В дроблении—игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связнаго разсказа:—
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Дуга небес—громовому коню—
Остановиться в беге назначенье,
Ворота в кротость, сказка примиренья.
В фиалку—розу я не изменю.
Раздельность в цельном я всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.
Пусть полудикие скифы, с глазами, налитыми кровью,
Бьются, безумные, кубками пьяного пира, —
Други! оставимте им, дикарям кровожадным, обычай
Сладкие Вакховы вина румянить пирующих кровью…
Бранные копья средь кубков и факелов пира!..
Где мы, скажите?.. Какое безумство: веселье — и битва!
Полноте спорить! умолкните, други! вражду утопите
В чашах, у коих, чем более пьете, все глубже и глубже
Кажется звонкое дно. Возлежите и пейте смиренно,
На руку мудрые головы важно и тяжко уставив.
Тепло на солнышке. Весна
Берет свои права;
В реке местами глубь ясна,
На дне видна трава.
Чиста холодная струя,
Слежу за поплавком.
Шалунья рыбка, вижу я,
Играет с червяком.
Голубоватая спина,
Сама как серебро,
Глаза — бурмитских два зерна,
Багряное перо.
Идет, не дрогнет под водой, —
Пора — червяк во рту!..
Увы, блестящей полосой
Юркнула в темноту!
Но вот опять лукавый глаз
Сверкнул невдалеке…
Постой, авось на этот раз
Повиснешь на крючке!
Обезьяний стильный профиль,
Щелевидные глаза,
Губы — клецки, нос — картофель:
Ни девица, ни коза.
Волоса — как хвост селедки,
Бюста нет — сковорода,
И растет на подбородке —
Гнусно молвить — борода.
Жесты резки, ноги длинны,
Руки выгнуты назад,
Голос тоньше паутины
И клыков подгнивших ряд.
Ах ты, душечка! Смеется, —
Отворила ворота…
Сногсшибательно несется
Кислый запах изо рта.
Щелки глаз пропали в коже,
Брови лысые дугой.
Для чего, великий боже,
Выводить ее нагой?!
Над калиткой арка из рябины.
Барбарис разросся по бокам.
За оградой домик голубиный.
Дым из труб, подобный облакам.
Домик весь из комнаты и кухни.
Чистота, опрятность и уют.
Подойди к окну и тихо стукни:
За стеклом два глаза запоют.
Женщина с певучими глазами
Спросит, кто любимый твой поэт,
И, с улыбкой прислонившись к раме,
Терпеливо будет ждать ответ.
Назови какое хочешь имя:
Будь то Надсон или Малларме,
В дом, где облака таятся в дыме,
Будешь вхож, назвать себя сумев.
Если же ты скажешь: «Что мне в этом!
Знать стихов я вовсе не хочу», —
Женщина, рожденная поэтом,
Вдруг погасит взоры, как свечу.
И хотя бы кудри поседели
Пред стеклом, скрывающим уют,
О твоем тебя не спросят деле
Те глаза, которые поют…
Датскому лирику Тору Ланге
Огней полночных караван
В степи Небес плывет.
Но кто меня в ночной туман
Так ласково зовет?
Зачем от сердца далека
Мечта о Небесах?
Зачем дрожит моя рука?
Зачем так манит прах?
Болото спит. Ночная тишь
Растет и все растет.
Шуршит загадочно камыш,
Змеиный глаз цветет.
Змеиный глаз глядит, растет,
Его лелеет Ночь.
К нему кто близко подойдет,
Уйти не может прочь.
Он смутно слышит свист змеи,
Как нежный близкий зов,
Он еле видит в забытьи
Огни иных миров.
Не манит блеск былых утех,
Далек живой родник.
В болоте слышен чей-то смех,
И чей-то слабый крик.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В бесцветном он един,
В дроблении — игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связного рассказа:
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Дуга небес — громовому коню —
Остановиться в беге назначенье,
Ворота в кротость, сказка примиренья.
В фиалку — розу я не изменю.
Раздельность в цельном я всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.
Иду — и всё мимолетно.
Вечереет — и газ зажгли.
Музыка ведет бесповоротно,
Куда глядят глаза мои.
Они глядят в подворотни,
Где шарманщик вздыхал над тенью своей…
Не встречу ли оборотня?
Не увижу ли красной подруги моей?
Смотрю и смотрю внимательно,
Может быть, слишком упорно еще…
И — внезапно — тенью гадательной —
Вольная дева в огненном плаще!..
В огненном! Выйди за поворот:
На глазах твоих повязка лежит еще…
И она тебя кольцом неразлучным сожмет
В змеином логовище.9 марта 1905
Дома —
Из железа и бетона
Скирды.
Туман —
В стакан
Одеколона
Немного воды.Улица аршином портного
В перегиб, в перелом.
Издалека снова
Дьякон грозы — гром.
По ладони площади — жилки ручья.
В брюхе сфинкса из кирпича
Кокарда моих глаз,
Глаз моих ушат.
С цепи в который раз
Собака карандаша.
И зубы букв слюною чернил в ляжку бумаги.
За окном водостоков краги,
За окошком пудами злоба.И слово в губах, как свинчатка в кулак.
А семиэтажный гусар небоскреба
Шпорой подъезда звяк.
Кто вдали идет пред нами?
Черный весь, он светит ало
Дух с двенадцатью глазами,
Дух, зовущийся Ховала.
Он еще зовется Вием,
Он еще зовется Тучей,
Он ползет по Небу змием,
Он роняет след горючий.
Растянувшись от Востока,
В дымный Запад он упрется,
И широко, и далеко
Он грозится, он смеется.
Искривленно он хохочет,
Кровли хижин зажигая.
И грохочет, и не хочет
Сгинуть в смерти сила злая.
Вот, прошло. Змея убита.
Но над нами Небесами
Вечно скрыт, и дышит скрыто
Дух с двенадцатью глазами.
Как жгучая, отточенная лесть
Под римским небом, на ночной веранде,
Как смертный кубок в розовой гирлянде —
Магических таких два слова есть.
И мертвые встают как по команде,
И Бог молчит — то ветреная весть
Язычника — языческая месть:
Не читанное мною Ars Amandi!
Мне синь небес и глаз любимых синь
Слепят глаза. — Поэт, не будь в обиде,
Что времени мне нету на латынь!
Любовницы читают ли, Овидий?!
— Твои тебя читали ль? — Не отринь
Наследницу твоих же героинь!
О. Н. Миткеви.
У нея глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ея в нездешней стороне.
Ждет она чего-то молчаливо
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких, в миг отлива,
Холодеет сумрак голубой.
А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ея зеленый блеск.
А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.
И слова какого-то обета
Все твердит, взволнованно дыша.
У нея глаза морского цвета,
У нея неверная душа.
Сколько раз бывало: — Эта! Эта!
Не иная. Вот она, мечта!
Но восторг весны сменяло лето,
И оказывалось — нет, не та…
Я не понимаю — в чем тут дело,
Только больно каждому из нас.
Ласково в глаза мои глядела,
Я любил ее мерцанье глаз…
Пусть недолго — все-таки родными
Были мы и счастье берегли,
И обычное любимой имя
Было лучшим именем земли!
А потом подруга уходила, —
Не уйти подруга не могла.
Фимиам навеяло кадило,
Струйки свеяла сырая мгла…
И глаза совсем иного цвета
Заменяли прежние глаза,
И опять казалось: Эта! эта!
В новой женщине все было — за!
И опять цветы благоухали,
И другое имя в этот раз
Золотом сверкало на эмали,
Вознесенное в иконостас!
Глаз таких черных, ресниц таких длинных
Не было в песнях моих,
Лишь из преданий Востока старинных
Знаю и помню о них.
В царственных взлетах, в покорном паденьи —
Пение вечных имен…
«В пурпур красавицу эту оденьте!»
Кто это? — Царь Соломон!
В молниях славы, как в кликах орлиных,
Царь. В серебре борода.
Глаз таких черных, ресниц таких длинных
Он не видал никогда.
Мудрость, светильник, не гаснущий в мифе,
Мощь, победитель царей,
Он изменил бы с тобой Суламифи,
Лучшей подруге своей.
Ибо клялись на своих окаринах
Сердцу царя соловьи:
«Глаз таких черных, ресниц таких длинных
Не было…» Только твои!
Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы,
Простора площадей, разросшейся листвы,
И кроме статуй, и мостов, и снов державы,
И кроме незакрывшейся, как рана, славы,
Которая проходит ночью по проспектам,
Почти незримая, из серебра и пепла, —
Есть в Ленинграде жесткие глаза и та,
Для прошлого загадочная, немота,
Тот горько сжатый рот, те обручи на сердце,
Что, может быть, одни спасли его от смерти.
И если ты — гранит, учись у глаз горячих:
Они сухи, сухи, когда и камни плачут.
Принявший мир, как звонкий дар,
Как злата горсть, я стал богат.
Смотрю: растет, шумит пожар -
Глаза твои горят.
Как стало жутко и светло!
Весь город — яркий сноп огня.
Река — прозрачное стекло,
И только — нет меня…
Я здесь, в углу. Я там, распят.
Я пригвожден к стене — смотри!
Горят глаза твои, горят,
Как черных две зари!
Я буду здесь. Мы все горим:
Весь город мой, река, и я…
Крести крещеньем огневым,
О, милая моя!
Сердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонность бирюзы,
В ее глаза усталые.
Все, что есть лазурного,
Излилося в лучах
На зыби златошвейные,
Все, что там безбурного
И с ласкою в очах, —
В сады зеленовейные.
В стекла бирюзовые
Одна глядит гроза
Из чуждой ей обители…
Больше не суровые,
Печальные глаза,
Любили ль вы, простите ли?..
Она поет в печной трубе.
Ее веселый голос тонок.
Мгла опочила на тебе.
За дверью плачет твой ребенок.
Весна, весна! Как воздух пуст!
Как вечер непомерно скуден!
Вон — тощей вербы голый куст —
Унылый призрак долгих буден.
Вот вечер кутает окно
Сплошными белыми тенями.
Мое лицо освещено
Твоими страшными глазами.
Но не боюсь смотреть в упор,
В душе — бездумность и беспечность!
Там — вихрем разметен костер,
Но искры улетели в вечность…
Глаза горят, как две свечи,
О чем она тоскует звонко?
Поймем. Не то пронзят ребенка
Безумных глаз твоих мечи.9 апреля 1905