Найдено стихов - 52.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
Глаза твои синие — как зимний, далекий лес,
Под Солнцем сияющим с высоких и синих Небес.
Глаза твои синие — как сумрак летящих бурь,
В них грозы грядущие, в них спящего сердца лазурь.
Глаза твои синие — как тайна алтарных завес,
Глаза твои синие — как зимний далекий лес.
Глаза затянутые дымкой томной неги.
Волна распле́сканная брызгами на бреге.
Зарниц разме́танные сны, излом огней.
Любви почудившейся свет с игрой теней.
Глаза осме́ленные тайной глаз хотящих.
Цветы зажегшиеся сказкой в темных чащах.
Любовь пронзающая больно и светло.
Всепроницающее — лик меча — весло.
Твои глаза — простор души твоей,
В них вечный бег играющего вала,
В них синий сон загрезивших морей,
Гляжу, гляжу, и все для сердца мало.
Крылатая, ты вся поешь: — «Ликуй!»
И много снов в душе у каждой птицы,
Но лучший миг, — когда чрез поцелуй
На бездну глаз наброшены ресницы.
Печальные глаза, изогнутыя брови,
Какая властная в вас дышет красота!
Усмешкой горькою искажены уста.
Зачем?
Так глубоко волнуешь ты и манишь,—
И страшной близости со мной достигнув,—вдруг
Ты изменяешься. И вновь темно вокруг.
Ты вновь чужая мне. Зачем?
Я умираю.
Что значит этот смех? Что значит этот взгляд?
Глядят так ангелы? Так духи тьмы глядят?
В серебристых пузырьках
Он скрывается в реках,
Там, на дне,
В глубине,
Под водою в тростниках.
Их лягушка колыхнет,
Или окунь промелькнет,
Глаз да глаз,
Тут сейчас
Наступает их черед.
Пузырьки из серебра
Вдруг поймут, что — их пора,
Буль — буль — буль.
Каждый — нуль,
Но на миг живет игра.
Водительство… Родительство… Созвездья… Луны… Боги…
Водительство… Мучительство… Зубчатые пороги…
Едва ты в воду кинешься, помчит твою ладью,
На камни опрокинешься… И все же — я пою.
Водительство венчанное Родителя, Друида,
Есть таинство желанное, здесь рабство — не обида.
Глаза — в глаза. Гряди, гроза. Подятый меч пою.
Луна, Звезда, и Щит Златой. Берите кровь мою.
Цветок, цветок, ты весь — глазок,
Ты весь — красивый глаз.
А мы глядим и вечно спим,
И видит ли кто нас?
Цветок, цветок, ты весь — есть слух,
Ты весь — любовь, уста,
Ты — нежность губ, ты — мысль, ты — дух.
А нам — лишь темнота?
Цветок в росе, ты — нежный глаз,
Твою росу мы пьем.
А наших глаз немой алмаз
Сберет ли кто потом?
У ног твоих я понял в первый раз,
Что красота обятий и лобзаний
Не в ласках губ, не в поцелуе глаз,
А в страсти незабвенных трепетаний, —
Когда глаза — в далекие глаза —
Глядят, как смотрит коршун опьяненный, —
Когда в душе нависшая гроза
Излилась в буре странно-измененной, —
Когда в душе, как перепевный стих,
Услышанный от властного поэта,
Дрожит любовь ко мгле — у ног твоих,
Ко мгле и тьме, нежней, чем ласки света.
Радуга-дуга, не пей нашу воду.Детская игра.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В безцветном он един,
В дроблении—игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связнаго разсказа:—
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Дуга небес—громовому коню—
Остановиться в беге назначенье,
Ворота в кротость, сказка примиренья.
В фиалку—розу я не изменю.
Раздельность в цельном я всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В бесцветном он един,
В дроблении — игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связного рассказа:
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Дуга небес — громовому коню —
Остановиться в беге назначенье,
Ворота в кротость, сказка примиренья.
В фиалку — розу я не изменю.
Раздельность в цельном я всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.
О. Н. Миткеви.
У нея глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ея в нездешней стороне.
Ждет она чего-то молчаливо
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких, в миг отлива,
Холодеет сумрак голубой.
А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ея зеленый блеск.
А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.
И слова какого-то обета
Все твердит, взволнованно дыша.
У нея глаза морского цвета,
У нея неверная душа.
Один слепец ведет другого,
И в безобразии своем,
Кривым путем,
Глупец глупца,
Слепец слепца,
Вперед уводит без конца.
Ты понимаешь это слово?
Подняв глаза, раскрывши рты,
Подняв глаза свои слепые,
На ощупь в царстве темноты,
Кроты, кроты,
Они ползут, скрипят, — их выи
Надменны, — полны срамоты
Их неуклюжие движенья, —
Они — одно, они — сцепленье,
Уродство самоослепленья.
Убогость эту понял ты?
От вещи, во тьме проходящей,
Змеиности, тайно скользящей,
Всевышний, меня сохрани,
Зловражеской силе молчащей
Скажи: «Зачаруйся. Усни».
Чтоб глаз тех, враждебных, но спящих,
И тускло, и лунно глядящих,
Я тайную повесть прочел,
И в жадных пугающих чащах
Нашел зачарованный дол.
Чтоб тем же путем, но обратным,
И с новым цветком, ароматным,
Прошел я в законченный час,
С волненьем лишь сердцу понятным,
Близ лунно-мерцающих глаз.
Я пил с тобой вино, ему же нет названья,
Я жег с тобой огонь, ему же нет конца,
Мы видели зарю и все ее сгоранье,
На тройке мчались мы под звуки бубенца.
Глаза в глаза — моря, немые океаны,
В них многоречие, чрезмерное для слов,
В наш край, как в Вечность — сны, толпой идут все страны,
Я пил с тобой вино, и вечно пить готов.
Княжне М. С. Урусовой.
Ты здесь со мною, так близко-близко.
Я полон счастья. В душе гроза.
Ты цепенеешь — как одалиска
Полузакрывши свои глаза.
Кого ты любишь? Чего ты хочешь?
Теперь томишься? Иль с давних пор?
О чем поешь ты, о чем пророчишь,
О, затененный, но яркий взор?
Мое блаженство, побудь со мною.
Я весь желанье, я весь гроза.
Я весь исполнен тобой одною.
Открой мне счастье! Закрой глаза!
Огонь, перебегающий в бруснике,
Сошел с махрово-огненных светил,
Малину и калину расцветил,
Неполно пробежал по землянике.
Отобразился в страстном счастья крике,
У девушки в щеках, играньем сил,
Румянец нежным заревом сгустил,
Ее глаза пугливо стали дики.
И, чувствуя, что в ней горит звезда,
Которой любо всюду видеть алость,
Она влагает искру даже в малость.
Она смеется, а в глазах беда,
Проходит, и пылают города,
Проводит в мире огненную шалость.
Молчанье выделяется—из сосен ночных,
И в грезе отражается—как спетый стих.
То чье стихотворение—в дремоте ночной?
Не ведаю—но пение межь ветками и мной.
Под Солнцем ослепительным—в жужжаньи пчел
И в пеньи птиц пленительном—я звуки к числам свел.
Но было то играние—не так, как сейчас,
Сейчас поет молчание и мой глядящий глаз.
Безгласно тени тянутся—от сучьев сосны,
Но взоры не обманутся—в них звон струны.
И глаз ласкает взорами—всю музыку ветвей,
А сверху вторят хорами—планеты мглы моей.
Когда в стихе сонетное теченье,
Быть может ты споешь и не сонет,
Но по игре чуть видимых примет
Узнаю я его предназначенье.
Волна к волне всегда полна влеченья,
Из глаз в глаза всегда доходит свет,
Яви в зрачках таинственный обет,
Навек межь нами будет обрученье.
В сплетеньи строк такая жь тайна есть,
Как между обручением и свадьбой,
Межь липой и старинною усадьбой.
Терцинное сейчас дополню шесть,
И хоть меняю риѳму для каприза,
Сонет, как жрец, здесь выткалась вся риза.
Громовый Камень был как мертвый гнет
И шли часы. И каждый день был год.
И шли года. Но в царстве мертвых льдов
Ходила Мысль дорогою ветров.
Ходила, и будила, говоря,
Что красная готовится заря,
Что мертвый камень, ныне тяжкий свод,
Громовыми цветами зацветет.
В морях небес будя и высь и дно,
Сплела она заветное Руно.
Враждебности в незримом созвала,
Глазам вражды в глаза взглянуть дала.
Дождем обильным рухнули мечты.
Громовый Камень сброшен с высоты.
И стиснутость, в свободу превратясь,
В громовый час расцветами зажглась.
Сион-Гора—сияние,
Высокое, горячее.
Голгоѳ-Гора—страдание,
Стоокое, всезрячее.
А что́ вверху, у Батюшки,
Мученье иль восторг?
А что́ вверху, у Матушки,
Что́ Сын из тьмы исторг?
Ужь если есть падение,
Есть лестница с низин.
Сион-Гора—видение,
Сходил к низинам Сын.
И сходит Он воистину,
Еще премного раз,
Когда любовь и истину
Мы прячем в тайность глаз.
В глаза Он к нам, в правдивые,
С Голгоѳ-Горы спускается,
Узнав, что мы—счастливые,
От боли отторгается.
Ведет нас снизу к Батюшке,
В превыспренность зыбей.
В Сион-Горе, у Матушки,
Есть сад для голубей.
Неверный, ты наказан будешь мной,
При всей моей любви к глубоким взорам
Твоих блестящих глаз. О, дух земной,
Заемным ты украшен был убором.
Ты высился звездою предо мной.
Ты звал меня к заоблачным озерам,
К тому, что вечно скрыто тишиной,
Не создано, но встанет шумным бором.
Как я любил читать в твоих глазах
Любовь к любви, без женщины, без жизни,
Как любят звуки звонко петь на тризне.
А! самовластник, в за́мке, на горах,
Ты изменил ненайденной Отчизне.
Так жди меня. Я вихрь. Я смерть. Я страх.
Я тебе построю терем далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев домик на равнине на морской.
И от Моря до покоев будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по ночам из серебра.
Много будет полукруглых изумрудных там окон,
И опаловый над Морем высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из гранатовых камней,
Чтоб на этот мак взнесенный Зори глянули ясней.
От покоя до покоя мы с неспешностью пойдем,
Будут радуги светить нам, воздвигаясь над дождем.
И на всем безбрежном Море засветлеет бирюза,
Увидав, что сердце любит, и глаза глядят в глаза.
Сион-Гора — сияние,
Высокое, горячее.
Голгоф-Гора — страдание,
Стоокое, всезрячее.
А что вверху, у Батюшки,
Мученье иль восторг?
А что вверху, у Матушки,
Что Сын из тьмы исторг?
Уж если есть падение,
Есть лестница с низин.
Сион-Гора — видение,
Сходил к низинам Сын.
И сходит Он воистину,
Еще премного раз,
Когда любовь и истину
Мы прячем в тайность глаз.
В глаза Он к нам, в правдивые,
С Голгоф-Горы спускается,
Узнав, что мы — счастливые,
От боли отторгается.
Ведет нас снизу к Батюшке,
В превыспренность зыбей.
В Сион-Горе, у Матушки,
Есть сад для голубей.
Чей это топот? — Чей это шопот? — Чей это светится глаз?
Кто это в круге — в бешеной вьюге — пляшет и путает нас?
Чьи это крылья — в дрожи бессилья — бьются и снова летят?
Чьи это хоры? — Чьи это взоры? — Чей это блещущий взгляд?
Чье это слово — вечно и ново — в сердце поет как гроза?
Чьи неотступно — может, преступно — смотрят и смотрят глаза?
Кто изменился — кто это свился — в полный змеиности жгут?
Чьи это кони — белые кони — в дикой погоне — бегут?
Луна глядит как глаз кита,
Который, жутко-белый,
Плывет и лоскутом хвоста
Бьет в дальние пределы.
И нет, не бьет хвостом тот кит.
А, в воздух упирая,
Плывет, и глаз его как щит
Среди морей без края.
Ты думал, это облака
Плывут лазурью ночи.
А то китовьи лишь бока,
И с ними даль короче.
Я еду-еду. Мерзлый вид
Налево и направо.
И виснет круглый сталактит
Безмерного удава.
Схлестнулся с белым он китом,
И вгрызлось чудо в чудо.
Расстался кит с своим хвостом,
И сдавлен змей как груда.
Молчу. Смотрю. И нет кита.
И больше нет удава.
Лишь голубая пустота
И золотая слава.
Н. К. Мазинг.
Ты мне понравилась так сразу оттого,
Что ты так девственно-стыдлива и прекрасна,
Но за стыдливостью, и сдержанно, и страстно,
Коснулось что-то сердца твоего.
В твои глаза взглянув, я вижу в зыбком взоре,
Что страсть была тебе знакома и близка.
Ты — легкая волна, играющая в море,
Ты — тонкий стебель нежного цветка.
Дыханьем ветерка, в заветное мгновенье,
Нарушена была твоя немая тишь,
Но было так легко его прикосновенье,
Что ты его едва-едва таишь.
Мне все же чудится, что ласки поцелуя
Ты ясно слышала, и знаешь сладость их,
И я, увидя зыбь глубоких глаз твоих,
Тебя люблю, желая и ревнуя.
В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отединенных,
С милой срывный разговор.
О, восторг согласной сказки,
Зыбь зажженной Солнцем дали,
Мысль, которой нет предела,
Пирамиды диких гор.
Грудки нежной Папуаски
Под рукой моей дрожали,
Тело смуглое горело,
Подошла любовь в упор.
Мы давно молились счастью,
И бежав от глаз блестящих,
От очей бежав станицы,
Слили вольные сердца.
Так друг к другу жаркой страстью
Были кинуты мы в чащах,
Как летят друг к другу птицы,
Все изведать до конца.
Вот он, трепет настоящий,
Пенье крови, всем родное,
На высотах небосклона
Мысли Божьего лица.
Солнца глаз, огнем глядящий,
И в крылатой ласке двое,
Два парящих фаэтона,
Два горячие гонца.
Там, где пиршествуют Ангелы, где пирует Дух Святой,
Там, где в синем светит ладане огнь червонно-золотой,
Там, где кедрами Ливанскими нам упрочен потолок,
Где, являя изобилие, смотрит лилия в поток,
Где любому сотрапезнику умащенья есть в ларцах,
Где в глаза былому безднику смотрят вестники в венцах,
Где с восторженностью жаркою вечно вновь глядят глаза,
Где вменилась в перстни яркие грозовая бирюза,
Где завесы златотканные весь являют звездный свод,
Где летает птица странная и всегда к весне зовет,
Где, покуда всяк обедает, вечно музыка слышна,
А никто-никто не ведает, чей напев и чья струна,
Я иду, и в светы пирные я веду тебя, сестра,
И венец твой — злат-сапфировый, башмачок — из серебра.
Змея-Медяница, стара́я меж змей,
Зачем учиняешь изяны, и жалишь, и жалишь людей?
Ты, с медным гореньем в глазах своих злых,
Собери всех родных и чужих,
Не делай злодейств, не чини оскорбления кровного,
Вынь жало из тела греховного,
Чтоб огонь отравы притих.
А ежели нет, — я кару придумал тебе роковую,
Тучу нашлю на тебя грозовую,
Тебя она частым каменьем побьет,
Молнией туча пожжет,
Успокоишься,
От тучи нигде не укроешься,
Ни под колодой, ни под межой,
Ни на лугу, ни в поле,
Ни в темном лесу, ни за травой,
Ни в норе, ни в овраге, в подземной неволе.
Чур меня, чур!
Сниму я с тебя, Медяница, двенадцать шкур,
Все разноцветные,
Глазу заметные,
И иные, для глаз неприметные,
Тебя самое сожгу,
По чистому полю развею!
Слово мое не прейдет, горе и смерть врагу,
Слово мое как Судьба, бойся встречаться с нею!
Змея-Медяница, стара́я межь змей,
Зачем учиняешь изяны, и жалишь, и жалишь людей?
Ты, с медным гореньем в глазах своих злых,
Собери всех родных и чужих,
Не делай злодейств, не чини оскорбления кровнаго,
Вынь жало из тела греховнаго,
Чтоб огонь отравы притих.
А ежели нет, — я кару придумал тебе роковую,
Тучу нашлю на тебя грозовую,
Тебя она частым каменьем побьет,
Молнией туча пожжет,
Успокоишься,
От тучи нигде не укроешься,
Ни под колодой, ни под межой,
Ни на лугу, ни в поле,
Ни в темном лесу, ни за травой,
Ни в норе, ни в овраге, в подземной неволе.
Чур меня, чур!
Сниму я с тебя, Медяница, двенадцать шкур,
Все разноцветныя,
Глазу заметныя,
И иныя, для глаз неприметныя,
Тебя самое сожгу,
По чистому полю развею!
Слово мое не прейдет, горе и смерть врагу,
Слово мое как Судьба, бойся встречаться с нею!
Глаза мои — мертвые, сердце мое — живое,
Иду я в глубокой вечной ночи.
Но слышу я смех твой, и чудится Небо мне голубое,
Твой голос звучит, золотой колокольчик, от Солнца доходят лучи.
Люблю тебя, Солнце ночное.
Ты мне говоришь — Ты одна, нет супруга,
Нет никого, чтоб тебя веселить.
Иди же со мной, мне нарядная будешь подруга,
Вкруг шеи твоей жемчугов обовьется тройная тяжелая нить.
Пусть глазами тебя увидать не могу я,
Я руками коснусь, мотыльком поцелуя.
Я не слышу тебя. Ты ушла? Все ли здесь, близ певца ты?
Или тебя рассердили мои слова?
Дай мне тебя любить! Все цветы нам живые дадут ароматы.
Один человек печален, смеются, когда их два.
Дай мне любить, ты пойдешь предо мною,
Буду идти за звездой, тропинкой моею ночною.
Нет другого учения. Не ищите его.
А на чем вы поставлены, стойте.
То, что вам заповедано, не утратьте того,
И закинувши невод свой, пойте.
Не женись, неженимые. Разженитесь с женой,
Вы, женимые, — будьте с сестрою.
И глазами в глаза взглянув, глубина с глубиной,
Будьте телом — и телом — с душою.
Раз вы хмеля касаетесь, да лучист будет хмель,
Раз в словах, не склонись к суесловью.
Семикратно есть проклят тот, кто разрушил свирель,
Семибездно он проклят Любовью.
Не украдьте. Единую кто копейку возьмет,
Ту копейку положат на темя.
Будет жечь, будет жечь она, до прощенья прожжет,
Но, чтоб плавиться, нужно ей время.
Друг ко другу ходите вы, и водите хлеб-соль,
И любитесь любовью желанной.
И храните всю заповедь, и храните, доколь
Не приду к вам, Огнем осиянный.
В саду проходит юный,
С ним рядом молодая.
В ветвях звенят им струны,
Ручей, с камней спадая,
Поет, поет, поет,
В цветах им светлый мед.
Невеста — Полночь Мая,
Жених, он кто? Узнай.
Он День, а, может, Май?
На нем одежды красны,
На ней одежды черны.
Но оба так согласны,
Взаимности покорны.
Целует он ее,
«Ты все, ты все мое».
Ее мечты узорны,
Как бриллиант она
В оправе черной сна.
Жених — светловолосый,
Глаза его — зелены,
У ней же черны косы,
Глаза ее — затоны,
В них светлая печаль,
Прозрачней, чем хрусталь.
В саду проходят звоны,
Поют цветы, дыша:
«Влюбленность хороша».
Весь Май процеловались,
В Июнь зашли, не зная,
Заря с зарей встречались,
Любовников встречая.
И свет вошел во тьму,
И все отдав ему,
Бледнея, Полночь Мая
С Июньским нежным днем
Растаяла огнем.
Кто был Иван Купала,
Я многих вопрошала,
Но люди знают мало,
И как тому помочь.
Кто был он, мне безвестно,
Но жил он здесь телесно,
И если сердцу тесно,
Иди на волю, в ночь.
О, в полночь на Ивана
Купалу сердце пьяно,
Душе тут нет изяна,
А прибыль красоты.
Живым в ту ночь не спится,
И клад им золотится,
И папороть звездится,
Горят, змеясь, цветы.
Мы девушки с глазами,
Горящими как в храме,
Мы с жадными губами,
С волнистостью волос.
Дома покинув наши,
В лесу мы вдвое краше,
Цветы раскрыли чаши,
И сердце в нас зажглось.
По чаще мы блуждали,
Как дети, без печали,
Мы травы собирали,
И был душист их рой.
В стихийном очищении,
И в огненном крещении,
Пропели мы в смущении
Напев заветный свой.
Ту песнь с напевом пьяным
Припоминать нельзя нам,
Да будет скрыт туманом
Тот свет, что светит раз.
Но мы, как травы, знаем,
Чем ум мы опьяняем,
И каждый бредит раем
При виде наших глаз.
Он глядел в глубинность вод.
Он глядел в немые зыби,
Где возможно жить лишь рыбе,
Где надземный не живет.
Он глядел в лазурность вод,
И она являла чудо,
Доходя до изумруда,
Что цветет, и вот, плывет.
Он глядел на дно. Оттуда
Восходила тайно власть,
И звала туда упасть.
Там была сокровищ груда,
Рой там чудился теней
Потонувших кораблей.
Он глядел. Зрачки чернели.
Расширялся малый круг.
Колдовала страсть. И вдруг,
Словно пел напев свирели.
Добровольно, тот, кто смел,
Как чужою волей кинут,
Опускался в глубь, в предел,
Где, мерцая, рыбы стынут.
Тот тонул. А он глядел.
Расширенными глазами
Он смотрел в подвижность струй.
В них как будто голосами
Кто-то жил, и поцелуй
Там горел, дрожа огнями.
С драгоценными камнями
Утонувший выплывал.
С огнецветом, с жемчугами,
С аметистом, жил опал.
Он глядел, как тот смеялся
Над подарками зыбей.
Но душой не с ним сливался, —
С ликом мертвых кораблей.
И в глазах его, как в чуде,
Что-то было там вдали,
Веял парус, плыли люди,
Убегали корабли.
Путь до них обозначался
Через глубь его очей.
О, недаром меж людей,
Он недаром назывался
Открывателем путей.