Смотрю умильными глазами
На эти скромные листы,
Где я небрежными стихами
Вам рисовал мои мечты,
Мне драгоценные когда-то.
Когда-то милые, оне
С моей надеждою крылатой
В одной живали стороне.
В те дни — светла, как житель рая,
Сильна, как мысли божества,
У губ твоих, у рук твоих... У глаз,
В их погребах, в решетчатом их вырезе
Сияние, молчание и мгла,
И эту мглу - о, светочи! - не выразить.
У глаз твоих, у рук твоих... У губ,
Как императорское нетерпение,
На пурпуре, сияющем в снегу -
Закристаллизовавшееся пение!
Свершилось чудо из чудес,
Взгляни по сторонам, —
Все звёздочки с ночных небес
Слетелись в гости к нам.Гирляндами расцвеченный,
Сияет клубный зал.
Ты посмотри доверчиво
Без слов в мои глаза.
Ведь я твой каждый взгляд ловлю,
Ведь я тебя люблю, люблю.
Люблю, люблю, люблю.Хмелеет в танце голова,
Она приезжала ко мне в голубом тюльбэри,
Когда утопленное солнце сменялось луною.
Встречал ее конюх, приняв от нее: «убери».
Она поспешала скорей повидаться со мною
И быстро взбегала, заставив шептаться батист,
На темный балкон, проходила поспешно вдоль зала
И — в мой кабинет. Улыбалась, как тонкий артист…
А сердце любило, хотя о любви не сказало!
Стихала в дверях. Я перо оживлял за столом,
Рисуя мгновенье… Глаза наслаждались глазами…
В шубе, в шапке, в душегрейке
Дворник трубочку курил,
И, усевшись на скамейке,
Дворник снегу говорил:
— Ты летаешь или таешь?
Ничего тут не поймёшь!
Подметаешь, разметаешь,
Только без толку метёшь!
Да к чему ж я говорю?
Волосы за висок
между пальцев бегут,
как волны, наискосок,
и не видно губ,
оставшихся на берегу,
лица, сомкнутых глаз,
замерших на бегу
против теченья. Раз-
розненный мир черт
Да, ты страдалица, и не сержуся я…
Нам суждено страдать, прекрасная моя.
Пока не розобьет в нас смерть души больной,
Мы все должны страдать, мой милый, друг, с тобой.
Я видел у тебя презренье на устах,
И видел я, как гнев сверкал в твоих глазах,
И гордо, как волна, вздымалась грудь твоя;
Но все страдаешь ты, страдаешь так, каке я.
Мы с тобой сплетемся в забытьи:
Ты — среди подушек, на диване,
Я — прижав к тебе уста мои,
На коленях, в чувственном тумане.
Спущены тяжелые драпри,
Из угла нам светят канделябры,
Я увижу волны, блеск зари,
Рыб морских чуть дышащие жабры.
Белых ног, предавшихся мечтам,
Красоту и негу без предела,
В чужой земле и в городе чужом
Мы наконец живем почти вдвоем,
Без званых и непрошеных гостей,
Без телефона, писем и друзей.
Нам с глазу на глаз можно день прожить
И, слава богу, некому звонить.
Сороконожкой наша жизнь была,
На сорока ногах она ползла.
Как грустно — так куда-нибудь звонок,
Как скучно — мигом гости на порог,
Как много лет во мне любовь спала.
Мне это слово ни о чем не говорило.
Любовь таилась в глубине, она ждала —
И вот проснулась и глаза свои открыла!
Теперь пою не я — любовь поет!
И эта песня в мире эхом отдается.
Любовь настала так, как утро настает.
Она одна во мне и плачет и смеется!
Ширазское преданиеВ полночный час, на берегу,
Своей любовью поглощенный,
Глаз оторвать я не могу
От волн певучих речки сонной.О, кто она, чей вздох смутил
Мое безмолвие ночное,
И кто голубизною крыл
Блеснул над дремлющей волною? Одели лунные лучи
Ее в мерцающие ткани.
Ее признанья горячи,
И в косах росных брызг мерцанье.Едва блеснет заря, она
Сион-Гора—сияние,
Высокое, горячее.
Голгоѳ-Гора—страдание,
Стоокое, всезрячее.
А что́ вверху, у Батюшки,
Мученье иль восторг?
А что́ вверху, у Матушки,
Что́ Сын из тьмы исторг?
Ужь если есть падение,
Нас двое в комнате: собака моя и я. На дворе воет страшная, неистовая буря.
Собака сидит передо мною — и смотрит мне прямо в глаза.
И я тоже гляжу ей в глаза.
Она словно хочет сказать мне что-то. Она немая, она без слов, она сама себя не понимает — но я ее понимаю.
Я понимаю, что в это мгновенье и в ней и во мне живет одно и то же чувство, что между нами нет никакой разницы. Мы тожественны; в каждом из нас горит и светится тот же трепетный огонек.
Смерть налетит, махнет на него своим холодным широким крылом…
И конец!
Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?
Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…
Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.
Почему такое, я не знаю,
Только ночь медлительней у нас.
Падает звезда, почти сквозная,
Возле глаз твоих, смущенных глаз.
Звезды залетают за ресницы
И не возвращаются назад…
Ты уснула, что тебе приснится:
Теплый вечер, ранний листопад?
Что приснится? Утра воркованье
В поволоке сада голубой?
(Рифмы 5 и 4-сложные)
С губами, сладко улыбающимися,
Она глядит глазами суженными,
И черны пряди вкруг чела;
Нить розоватыми жемчужинами
С кораллами перемежающимися
Ей шею нежно облегла.
Она как будто не догадывается,
Движеньем легким грудь показывая,
Как странно-мутны взоры всех.
Она улыбнулась, а иглы мучительных терний
ей голову сжали горячим, колючим венцом —
сквозь боль улыбнулась, в эфир отлетая вечерний…
Сидит — улыбнулась бескровно-туманным лицом.
Вдали — бирюзовость… А ветер тоскующий гонит
листы потускневшие в медленно гаснущий час.
Жених побледнел. В фиолетовом трауре тонет,
с невесты не сводит осенних, задумчивых глаз.
Над ними струятся пространства, лазурны и чисты.
Тихонько ей шепчет: «Моя дорогая, усни…
Эх вы, кони-звери,
Звери-кони, эх!
Черные да Серый,
Да медвежий мех… Там, за белой пылью,
В замети скользя,
Небылицей-былью
Жаркие глаза… Былью-небылицей
Очи предо мной…
Так быстрей же, птицы!
Шибче, коренной! Эх вы, кони-звери,
Неверный, ты наказан будешь мной,
При всей моей любви к глубоким взорам
Твоих блестящих глаз. О, дух земной,
Заемным ты украшен был убором.
Ты высился звездою предо мной.
Ты звал меня к заоблачным озерам,
К тому, что вечно скрыто тишиной,
Не создано, но встанет шумным бором.
Да разве могут дети юга,
Где розы блещут в декабре,
Где не разыщешь слова «вьюга»
Ни в памяти, ни в словаре,
Да разве там, где небо сине
И не слиняет ни на час,
Где испокон веков поныне
Все то же лето тешит глаз,
Да разве им хоть так, хоть вкратце,
Хоть на минуту, хоть во сне,
В ревю танцовщица раздевается, дуря…
Реву?..
Или режут мне глаза прожектора?
Шарф срывает, шаль срывает, мишуру.
Как сдирают с апельсина кожуру.
А в глазах тоска такая, как у птиц.
Этот танец называется «стриптиз».
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А. Хребтовой
Где хитрых ног смиренное движенье,
Где шум и дым,
Где дым и шум, —
Она сидит печальным отраженьем
Своих высокопарных дум.
Глаза расширились, раскинулись,
И реже
Отправился Витязь к безвестностям стран,
По синему Морю, чрез влажный туман.
Плывет, развернулась пред ним бирюза,
Морская Пучина — кругом вся Глаза.
То Чудо струило дрожанье лучей,
И все состояло из уст и очей.
Глубинная бездна окружно зажглась,
Глядела несчетностью пляшущих глаз.
Глядела на Витязя зыбко-светло,
В руке у него задрожало весло.
Из-за слов твоих, как соловьи,
Из-за слов твоих, как жемчуга,
Звери дикие — слова мои,
Шерсть на них, клыки у них, рога.Я ведь безумным стал, красавица.Ради щек твоих, ширазских роз,
Краску щек моих утратил я,
Ради золотых твоих волос
Золото мое рассыпал я.Нагим и голым стал, красавица.Для того, чтоб посмотреть хоть раз,
Бирюза — твой взор, или берилл,
Семь ночей не закрывал я глаз,
От дверей твоих не отходил.С глазами полными крови стал, красавица.Оттого что дома ты всегда,
Твой вечер настанет, и вместо всемирности вольного света,
За Солнцем погасшим, затеплишь ты в тесном покое свечу.
Твой вечер настанет. Кончается лето.
За летом? За осенью? Что там? Молчу.
Мы любим, хотя нам и жутко от тени,
Мы любим законченность комнат знакомых с узором немых половиц.
Крыльцо на запоре. Не хрустнут ступени.
Немые!
Дрожат на стене, как живые,
Отраженья движений.
Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И — беру небеса во свидетели —
Уважаю тебя глубоко… Не обидишь ты даром и гадины,
Ты помочь и злодею готов,
И червонцы твои не украдены
У сирот беззащитных и вдов.В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,
Чтоб успеху делишек помочь,
И без умыслу с ним оставляешь ты
С глазу на глаз красавицу дочь.Не гнушаешься темной породою:
Плечо к плечу вдоль озера мы шли,
В воде ища забвенья от земли,
Такой никак не подходящей нам,
Нам, преданным без выполненья снам.
Твои глаза таили жизни жуть,
Ты отдохнуть молила где-нибудь,
Уставшая в бессмысленном труде.
Где? Все равно: раз почвы нет — в воде…
Я так тебя жалел, я так скорбел.
Озерный лед лучисто голубел,
О, вы, кому всего милей
Победоносные аккорды, —
Падите ниц! Пред вами гордый
Потомок шведских королей.
Мой славный род — моя отрава!
Я от тоски сгораю — весь!
Падите ниц: пред вами здесь
Потомок славного Густава.
Ты, жаворонок в горней высоте,
Служи отныне, стих мой легкокрылый,
Ее неяркой, но издавна милой
Такой средневековой красоте;
Ее глазам, сверкающим зарницам,
И рту, где воля превзошла мечту,
Ее большим глазам — двум странным птицам —
И словно нарисованному рту.
Стройна я, смертные, как греза изваянья,
И грудь, что каждаго убила в час его,
Поэту знать дает любовь и с ней терзанье,
Безгласно-вечное, как вечно вещество.
В лазури я царю как сфинкс непостижимый;
Как лебедь бледная, как снег я холодна;
Недвижна Красота, черты здесь нерушимы;
Не плачу, не смеюсь, мне смена не нужна.
Когда гляжу в глаза твои
Глазами узкими змеи
И руку жму, любя,
Эй, берегись! Я вся — змея!
Смотри: я миг была твоя,
И бросила тебя!
Ты мне постыл! Иди же прочь!
С другим я буду эту ночь!
Ищи свою жену!
Ступай, она разгонит грусть,
Стройна я, смертные, как греза изваянья,
И грудь, что каждого убила в час его,
Поэту знать дает любовь и с ней терзанье,
Безгласно-вечное, как вечно вещество.
В лазури я царю как сфинкс непостижимый;
Как лебедь бледная, как снег я холодна;
Недвижна Красота, черты здесь нерушимы;
Не плачу, не смеюсь, мне смена не нужна.
Вы помните?.. девочка, кусочки сала
Нанизавши на нитку, зимою в саду
На ветки сирени бросала
Зазябшим синичкам еду.
Этой девочкой были вы.
А теперь вы стали большой,
С мятущейся страстной душой
И с глазами, пугающими холодом синевы.
Бушуте на море осенний шторм,
Не одна перелетная сгинет станица,
Восточный царь, который славен был,
Когда его последний час ударил,
За блага жизни сей Творца благаго славил
И так в молитве говорил:
«Везде — все — любящий! Меня любил ты много,
Дал царство славное и царствовал я долго;
И я любил народ и был врагов гроза…
Теперь все кончилось, иду я к разрушенью;
Всемощный, сделай так: отдай всего истленью,
Оставь нетленными одни мои глаза:
Славный кот мой одноглазый,
Мы с тобой вдвоем.
Звезд вечерние алмазы
Блещут за окном.
Я вникаю в строфы Данте,
В тайны старины…
Звуки нежного анданте
За стеной слышны.
На диване, возле печки,
Ты мечтаешь, кот,