Помнишь ли, мой друг бесценный!
Как с амурами тишком,
Мраком ночи окруженный,
Я к тебе прокрался в дом?
Помнишь ли, о друг мой нежной!
Как дрожащая рука
От победы неизбежной
Защищалась — но слегка?
Слышен шум! ты испугалась!
Свет блеснул — и в миг погас;
Ты к груди моей прижалась,
Чуть дыша… блаженный час!
Ты пугалась; я смеялся.
«Нам ли ведать, Хлоя, страх!
Гименей за все ручался,
И амуры на часах.
Все в безмолвии глубоком,
Все почило сладким сном!
Дремлет Аргус томным оком
Под Морфеевым крылом!»
Рано утренние розы
Запылали в небесах…
Но любви бесценны слезы,
Но улыбка на устах,
Томно персей волнованье
Под прозрачным полотном,
Молча, новое свиданье
Обещали вечерком.
Если б Зевсова десница
Мне вручила ночь и день,
Поздно б юная денница
Прогоняла черну тень!
Поздно б солнце выходило
На восточное крыльцо;
Чуть блеснуло б — и сокрыло
За лес рдяное лицо;
Долго б тени пролежали
Влажной ночи на полях;
Долго б смертные вкушали
Сладострастие в мечтах.
Дружбе дам я час единой,
Вакху час и сну другой;
Остальною ж половиной
Поделюсь, мой друг, с тобой!
В Иванов день набраться духу
И в лес идти в полночный час,
Где будет филин глухо ухать,
Где от его зеленых глаз
Похолодеют руки-ноги
И с места не сойти никак,
Но где уж нет иной дороги,
Как только в самый буерак.От влажных запахов цветочных
Начнет кружиться голова.
И будет в тихий час урочный
Цвести огнем разрыв-трава.Схвати цветок, беги по лесу,
Он все замки тебе сорвет.
Освободит красу-принцессу
Из-за чугунных тех воротАх, эти сказки, эти сказки!
Лежим на печке стар да мал…
Снежки, рогатки и салазки
Подчас на сказки я менял.И у меня была принцесса —
Девчонка — море синевы!
Не для нее ли я по лесу
Искал цветов разрыв-травы? Не для нее ли трое суток
Я пропадал однажды там…
А жизнь меж тем учила круто,
С размаху била по зубам.И разъяснил ботаник вскоре,
Что никаких чудес тут нет,
Взамен цветов имеет споры,
И в этом, так-скать, весь секрет.И чудеса ушли из леса,
Там торф берут среди болот.
И синеокая принцесса
Газеты в клубе выдает.Все меньше сказок в мире нашем,
Все громче формул торжество.
Мы стали опытней и старше,
Мы не боимся ничего.Нам выпал век науки точной,
Права ботаника, права.
Но я-то знаю: в час урочный
Цветет огнем разрыв-трава!
О Франция, мой час настал: я умираю,
Возлюбленная мать, прощай: покину свет, —
Но имя я твое последним повторяю.
Любил ли кто тебя сильней меня? О нет!
Я пел тебя, еще читать ненаученный,
И в час, как смерть удар готова нанести,
Еще поет тебя мой голос утомленный.
Почти любовь мою — одной слезой. Прости!
Когда цари пришли и гордой колесницей
Тебя растоптанной оставили в пыли,
Я кровь твою унять умел их багряницей
И слезы у меня целебные текли.
Бог посетил тебя грозою благотворной, —
Благословениям грядущего внимай:
Осеменила мир ты мыслью плодотворной,
И равенство пожнет плоды ее. Прощай!
Я вижу, что лежу полуживой в гробнице.
О, защити же всех, кто мною был любим!
Вот, Франция, — твой долг смиренной голубице,
Не прикасавшейся к златым полям твоим.
Но чтоб ты слышала, как я к тебе взываю,
В тот час, как бог меня в иной приемлет край, —
Свой камень гробовой с усильем поднимаю…
Рука изнемогла, — он падает… Прощай!
Как ударил нас рок злой,
И растался я с тобой,
Я не знал, что мне зачать,
Только должен был стенать,
День и ночь себя крушил,
Часто горьки слезы лил,
И в напасти жизнь губя,
Часто был я вне себя;
Но прошли уж те часы,
Зрю опять твои красы,
Таж видна мне красота,
Только ты уже не та:
Ныне твой дражайшей взгляд
От меня бежит назад,
Только встретится со мной,
Чем я винен пред тобой,
Разве тем тебя гневил,
Что как жизнь свою любил,
Ах! и где б ты ни была,
Все в уме моем жила,
Зрю суровости одни.
Приведи на мысль те дни,
Как любила ты меня,
И расталася стеня:
Вспомни злой разлуки час,
Как ты унеслась из глаз,
Я остался вне ума,
Ты то видела сама.
Нет, не думай, дорогая,
Чтобы я не верен стал,
Чтоб с тобою разлучившись,
О иной бы помышлялъ;
Ты последня мя пленила.
И любити запретила
Мне других, доколе живь.Я хотя тебя не вижу,
Сколько рукь я ни терплю,
О тебе единой мышлю,
И тебя одну люблю:
Как ни буду я в неволе.
Ни кого на свете боле
Не ищу уже любить.Ты мой нрав и сердце знаеш,
Дорогая больше всех.
Ты меня в печалях зрела,
Зрела и среди утехъ;
Вся душа тебе открылась,
Ты то знати изучилась,
Тверд ли в мыслях я своих.Нет не думай дарагая,
Чтобы я не верен сталъ;
Слово будеть непременно,
Я которое сказал,
Как с тобою я спознался,
И мой дух воспламенялся
От незапнаго огня.О часы, часы драгия!
О минуты милых дней!
Где вы делись, где сокрылись?
Неть уж сладких тех ночей,
Мне тебя которы нежно,
Представляли безмятежно;
Где девался тот покой? Плачьте, плачьте, ныне очи,
Лейте токи горьких слезъ;
Рок уже не милосердый,
Все те радости унесь,
Ты ж со мною дорогая,
В разлученьи пребывая,
В муках не забудь меня.
Знаю, что стыдишся и крепишся молвить,
Что любовь пленила и тебя,
Знаю, что ты хочешь быти осторожна,
И боишся вверить мне себя:
Вверься, вверься, полно мысли непристойны
О любви моей к себе иметь,
И открой то словом, что твои мне взгляды,
Дали уж довольно разуметь.
Можешь ли довольна, ты быть красотою,
Коль плодов с нее не собирать,
Естьлиж не склоняться, так начто приятством
Мысли непристрастны полонять.
Дай отраду в сердце, утоли мой пламень,
Окончай исканья и труды,
Опустись в страсть нежну, перестань крепиться,
И сними с красы своей плоды.
О плоды драгие! сладкая утеха,
Естьли что на свете лучше вас?
Чем возможно ясно мне изобразити,
Мне тебя, о ты! приятной час:
Час, в которой сладость оные забавы
Чувствуют влюбленные сердца,
Получая славу чувствам восхищенным,
И любви касаяся венца.
Москва нужна для России;
для Петербурга нужна
Россия. (Из статьи «Современника» «Петербургские записки»)Ты знаменита — кто поспорит?! —
Ты древней славою полна,
Твое святое имя вторит
Вся необъятная страна.Чрез горы, и леса, и воды
Молва прошла по всем землям,
И знают все тебя народы,
Родные и чужие нам.И справедливо величают
Тебя по подвигам благим
И всю Россию называют
Великим именем твоим.Была пора: страна родная
Бедам казалась предана;
Волнуясь с края я до края,
Тебя одной ждала она.Велик был час, когда восстала
Ты средоточием земли:
Двухвековое иго пало,
И все волнения легли; Проснулись силы молодые
С тобою вновь, прошла беда, —
И возвеличилась тогда
Тобой скрепленная Россия.С неодолимой высоты
Напасть встречая за напастью,
От Руси царственною властью
Облечена, стояла ты.Но час пришел, и новой силой
Была вся Русь потрясена:
С презреньем брошено что было —
Всё одолела новизна.Тебя постиг удел суровый,
И мановением одним
Воздвигся гордо город новый,
Столица — с именем чужим…
В ПРУССКОМ ВАГОНЕ
По чугунным рельсам
Едет поезд длинный;
Не свернет ни разу,
С колеи рутинной.
Часом в час рассчитан
Путь его помильно…
Воля, моя воля,
Как ты здесь бессильна.
Толи дело с тройкой!
Мчусь, куда хочу я,
Без нужды, без цели
Землю полосуя.
Не хочу я прямо—
Забирай налево,
По лугам направо,
Взад через посевы.
Но, увы, уж скоро
Мертвая машина
Стянет и раздолье
Руси-исполина.
Сыплют иностранцы
Русские мильоны,
Чтобы русской воли
Положить препоны.
Но не поддадимся
Мы слепой рутине:
Мы дадим дух жизни
И самой машина.
Не пойдет наш поезд,
Как идет немецкий:
То соскочит с рельсов
С силой молодецкой;
То обвалит насыпь,
То мосток продавит,
То на встречный поезд
Ухарски направит.
То пойдет потише,
Опоздает вволю,
За метелью станет
Суток трое в поле.
А иной раз просто
Часика четыре
Подождет особу,
Сильную в сем мире.
Да, я верю твердо:
Мертвая машина
Произвол не свяжет
Руси-исполина.
Верю: все машины
С русскою природой
Сами оживятся
Духом и свободой!
Оригинал находится здесь: http://www.hot.ее/kolyvan/cиtata/cиtata-1
8.
html
Гармонией небесных сфер
И я заслушивался прежде,
Но ты сказал мне: «Люцифер!
Внемли земной моей надежде.
Сойди ко мне в вечерний час,
Со мной вблизи лесной опушки
Побудь, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.
Я повторю тебе слова,
Земным взлелеянные горем.
Томясь тоской, не раз, не два
Я поверял их тихим зорям.
К твоим устам я вознесу
Мои вечерние отравы
И эту бедную росу,
Слезой ложащуюся в травы».
И я пришёл в вечерний час,
С тобой, вблизи лесной опушки
Стоял, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.
Закат был нежно тих и ал,
Поля вечерние молчали,
И я с волнением внимал
Словам земной твоей печали.
Когда в словах звучал укор, —
О, где вы, пламенные лики! —
Клонился твой усталый взор
К цветкам ромашки и гвоздики.
И я к земле твоей приник,
Томясь тоской твоею вешней, —
Да омрачится горний лик!
Да будет сила в скорби здешней!
Гармония небесных сфер
Да будет сказкою земною!
Я — свет земли! Я — Люцифер!
Люби Меня! Иди за Мною!
Братья мыслей, вновь я с вами, я, проплывший
океаны,
Я, прошедший срывы, скаты голых скал и снежных
гор,
Гордый жаждою увидеть вечно солнечные страны,
Я принес для звучных песен новый красочный
убор.
Я спою вам, час за часом, слыша вой и свист
метели,
О величии надменном вулканических вершин,
Я спою вам о колибри, я спою нежней свирели,
О стране, где с гор порфирных смотрит кактус-
исполин.
О стране, где в чаще леса расцветают орхидеи,
Где полями завладели глянцевитости агав,
Где проходят ягуары, где шуршат под пальмой
змеи,
Где гремят цикады к Солнцу, меж гигантских
пышных трав.
О стране, где мир созвездий предстает иным
узором,
Где сияет каждый вечер, символ жизни, Южный
Крест,
Где высоко, в странном небе, опрокинуто пред
взором
Семизвездье Скандинавов, Ursa Major льдяных
мест.
Слыша северных метелей стоны, бреды, вскрики,
шумы,
В час радений наших зимних, при мерцании
свечей,
Я вас вброшу в дождь цветочный из владений
Монтезумы,
Из страны Кветцалькоатля, из страны крылатых
змей.
Недавно тост я слышал на пиру,
И вот он здесь записан на бумагу.
«Приснилось мне, — сказал нам тамада,
Что умер я, и все-таки не умер,
Что я не жив, и все-таки лежит
Передо мной последняя дорога.
Я шел по ней без хлеба, без огня,
Кругом качалась белая равнина,
Присевшие на корточки холмы
На согнутых хребтах держали небо.
Я шел по ней, весь день я не видал
Ни дыма, ни жилья, ни перекрестка,
Торчали вместо верстовых столбов
Могильные обломанные плиты —
Я надписи истертые читал,
Здесь были похоронены младенцы,
По две недели от роду, по три,
Умершие, едва успев родиться.
К полуночи я встретил старика,
Седой, как лунь, сидел он у дороги
И пил из рога черное вино,
Пахучим козьим сыром заедая.
«Скажи, отец, — спросил я у него, —
Ты сыр жуешь, ты пьешь вино из рога,
Как дожил ты до старости такой
Здесь, где никто не доживал до года?»
Старик, погладив мокрые усы,
Сказал: «Ты ошибаешься, прохожий,
Здесь до глубокой старости живут,
Здесь сверстники мои лежат в могилах,
Ты надписи неправильно прочел —
У нас другое летоисчисленье:
Мы измеряем, долго ли ты жил,
Не днями жизни, а часами дружбы».
И тамада поднялся над столом:
«Так выпьем же, друзья, за годы дружбы!»
Но мы молчали. Если так считать —
Боюсь, не каждый доживет до года!
О Негр, чернилами расписанный Натурой,
На коем виден лак искусств;
Из-под экватора пролезший к нам фигурой,
Лица чудесного дивишь архитектурой,
Ты винегрет ролей и чувств;
Вдруг мамкой, цесарем... и се-карикатурой!
Но дело не об том,
Со всем твоим уменьем и умом,
Ты можешь сделаться великою скотиной,
То есть большим скотом,
Когда не подаришь друзей безделкой — днем,
И не останешься у нас сегодня с Ниной.
Плещук!
Не вдруг
Оставь
Друзей!
Ей! Ей!
Поправь
Свой план!
Надень
Кафтан;
Брось лень,
Побрей
Себя;
Друзей
Любя,
Им ты
Вещай:
„Скоты!
Вам рай,
Где я!
Одна
Моя
Жена,
Да рой
Святой
Плещат —
Ребят,
Каких
Других
Здесь нет,
Как нет
Мне вас,
Друзей,
Подчас
Милей!
И так,
Чудак
Плещук,
Ваш друг,
У вас,
Скотов,
Не час
Готов,
Но шесть
И шесть
Часов
Провесть!“
Неважен возраст — все имеют цену,
Смотря чем дышишь ты и чем живёшь.
Мы всё же говорим: «Вот — наша смена!»,
Когда глядим на нашу молодежь.<В>
По другим мы дорогам ходили.
В наше время всё было не так —
Мы другие слова говорили…
В наше время всё было не так.>А молодёжь смеётся, твист танцует,
И многого не принимаем мы,
А сами говорим: «Не существует
У нас проблемы с нашими детьми».<В>
Мы по тем же дорогам ходили.
В наше время всё было не так —
Хоть мы те же слова говорили…
В наше время всё было не так.>Но молодёжь, которую ругаем
За лёгкость, за беспечность и за джаз, —
Конечно, будет на переднем крае
В жестокий час и просто в трудный час.<В>
Мы по тем же дорогам ходили.
В наше время бывало и так —
Мы и те же слова говорили…
В наше время бывало и так!>За наше время нам не надо нимбов,
Не надо монументов, мелодрам…
Отцы и дети пусть враждуют в книгах,
А наши дети — доверяют нам!<В>
По одной мы дороге ступаем.
В наше время — держать только так!
Об одном мы и том же мечтаем:
В наше время — держать только так!>
Взгляд счастливый и смущённый.
В нем испуг и радость в нём:
Ты — мой ангел с обожжённым
От неловкости крылом.Тихий ангел… Людный город
Смотрит нагло вслед тебе.
Вслед неловкости, с которой
Ты скользишь в густой толпе.Он в асфальт тебя вминает, -
Нет в нём жалости ничуть,
Он как будто понимает
Впрямь, — куда ты держишь путь.Он лишь тем и озабочен —
Убедиться в том вполне.
Ты идёшь и очень хочешь,
Чтоб казалось — не ко мне.А навстречу — взгляды, взгляды,
Каждый взгляд — скажи, скажи.
Трудно, ангел… Лгать нам надо
Для спасения души.Чтоб хоть час побыть нам вместе
(Равен жизни каждый час),
Ладно, ангел… Нет бесчестья
В этой лжи. Пусть судят нас.Ты идёшь — вся жизнь на грани,
Всё закрыто: радость, боль.
Но опять придёшь и станешь
Здесь, при мне, сама собой.Расцветёшь, как эта осень,
Золотая благодать.
И покажется, что вовсе
Нам с тобой не надо лгать.Что скрывать, от всех спасаясь?
Радость? Счастье? Боль в груди?
Тихий ангел, храбрый заяц.
Жду тебя. Иди. Иди.
Разсудка вечные устои
Влегли в недремлющую грудь,
И в жажде ведать неземное
Ты должен горы пошатнуть.
Кто без руля в пучинах плавал,
Ветрилом ветры все ловил,
Тому предстанет бледный Дьявол
С толпами разяренных сил.
Сквозь бешенство, и вопль, и скрежет
Он к синим молниям влечет,
Но этот свет минутно нежит,
И вновь кипит круговорот.
Ценой нарушенных согласий,
Ценой и мук и слепоты,
Лишь проблеск в безпокойном часе,
Мгновенье покупаешь ты.
Но кто готов отвергнуть миги
И ждать десятки строгих лет, —
Надень кровавыя вериги
Скажи молитвенный обет.
И, чуток к углубленной вере,
Вдруг колыхнет, лаская слух,
В заветный час в твоей пещере
Струю эѳира Светлый Дух.
И взглянешь ты смелей и зорче
За тьму завес, что̀ он расторг,
Чем тот, кто ведал смех и корчи
И пиѳий яростный восторг.
За то,
что наша сила
была,
как жизнь, простой,
что наша песнь
косила
молчанье
и застой.
За то,
что дань клубила
в нас
помыслы — мечтой,
нас молодость
любила.
За что,
за что,
за что?
О серо-розоватый
рассветный час,
навек,
навек сосватай
с весною нас,
навек,
навек сосватай,
соедини
с березою
и мятой
стальные дни!
Что
свежестью первичной
мы шли,
обнесены,
что
не было привычной
нам меры
и цены.
За крепость
и за смелость
в тревожные года,
за то,
что громко пелось
всегда,
всегда,
всегда!
За то,
что мы,
от робких
пути поотрезав,
ловили
в дальних сопках
напевы партизан.
За то,
что мы не крылись,
меняя имена,
когда,
плыла у крылец —
война,
война,
война!
За то,
что революций
нам слышен
шаг густой,
что песни наши
вьются
над
красною звездой.
За то,
что жизнь трубила
настигнутой
мечтой,
нас молодость
любила.
За что,
за что,
за что?
О серо-розоватый
вечерний час,
навек,
навек сосватай
с весною нас,
навек,
навек сосватай,
соедини
со свежестью
несмятой
стальные дни!
Ангел радужный склонился
Над младенцем и поет:
«Образ мой в нем отразился,
Как в стекле весенних вод.
О, прийди ко мне, прекрасный, —
Ты рожден не для земли.
Нет, ты неба житель ясный;
Светлый друг! туда!.. спеши!
Там найдешь блаженства море;
Здесь и радость не без слез, —
Клик восторга — полон горя —
Здесь и счастлив, — а вздохнешь!
За минуту небо ясно, —
Вдруг... и тучи налегли.
Все, что чисто, что прекрасно —
Все минутно на земли.
Неужели омрачится
Черной скорбию чело,
И, блеснув, слеза скатится
Из лазури глаз его?
В дом надзвездный над мирами
Дух твой вольный воспарит,
Счастлив ты под облаками!
Небо бог тебе дарит!
Пусть же факел погребальный
Над младенцем не горит,
Пусть в устах в тот час печальный
Песня радости звучит!
Пусть последнее лобзанье
Без рыдания сорвут:
Час печали, час страданья —
Для тебя — к блаженству путь».
И умчался среброкрылый,
И увял чудесный цвет!..
Мать рыдает и уныло
Смотрит ангелам вослед!..
К груди моей,
Младенец, льни:
Рождение — паденье в дни.
С заоблачных нигдешних скал,
Младенец мой,
Как низко пал!
Ты духом был, ты прахом стал.
Плачь, маленький, о них и нас:
Рождение — паденье в час!
Плачь, маленький, и впредь, и вновь:
Рождение — паденье в кровь,
И в прах,
И в час…
Где зарева его чудес?
Плачь, маленький: рожденье в вес!
Где залежи его щедрот?
Плачь, маленький: рожденье в счет,
И в кровь,
И в пот…
Но встанешь! То, что в мире смертью
Названо — паденье в твердь.
Но узришь! То, что в мире — век
Смежение — рожденье в свет.
Из днесь —
В навек.
Смерть, маленький, не спать, а встать.
Не спать, а вспять.
Вплавь, маленький! Уже ступень
Оставлена…
Оставлена… — Восстанье в день.
17 мая 1923
Пригожство лиц минется,
Проходит красота,
И только остается
Приятностей мечта.
Доколе поражают
Наш взор красы лица,
Красавиц обожают
Прельщенные сердца.
Но прелесть, прелесть вянет,
Подобно как цветы;
Разить она престанет,
Утратив красоты.
В мои цветущи лета
Любим, любим я был;
Всего дороже света
Возлюбленную чтил.
Мне день часом казался,
Когда бывал я с ней;
Я плакал и терзался,
Не зря ея очей.
Но прелести сокрылись,
Рассеялись красы,
И в годы превратились
Свиданья с ней часы.
Не старость превращает
Горячность нашу в лед;
Жар страсти ощущает,
Хоть кто и стар и сед.
Представь Анакреона
В горячности любви:
Он стар, и Купидона
Носил в своей крови.
Пригожство нас прельщает,
Привычка в плен влечет;
Нас время отвращает,
Когда красы ссечет.
На что же величаться
Своею красотой?
Ей скоро миноваться,
Пригожство — дар пустой.
Дух нечистый, дух порочный,
Как прокрался ты ко мне?
Для чего ты в час полночный
Здесь, со мной наедине?
Нет в очах твоих привета,
Как на давнем мертвеце,
Лед бесстрастья на лице,
Злобной радостью одетом, —
Только демонский восторг
Смех неистовый исторг
С уст, и он вместо ответа
Мне понятно говорит:
«Сам ты звал, за данью верной
Я пришел!..»
Так лицемерный
Демон душу сторожит.
Так он вьется, в час паденья,
Над главой во тьме ночей
И вливает яд волненья
В сердце холодом речей.
Чудны, страшны эти речи!
Часто им внимает ум,
И от каждой новой встречи
Больше в сердце мрачных дум.
Дух коварный искушенья
Ими душу окружит
И мятежное сомненье
В чистом сердце поселит.
Всё, что юношу пленяло
Дивным блеском красоты,
Что невольно увлекало
В область мысли и мечты, —
Осмеет он; и под маской
Долгой опытности свет,
Безобразя черной краской
Зла, страданья, горя, бед,
Назовет темницей душной;
И, ребенок простодушный,
Ты погиб, когда его —
Силой духа своего —
Не отвергнешь!..
Давно, за суетой бессрочной,
К тебе я, милый, не писал
И в тихий край земли полночной
Докучных строк не посылал;
Давно на лире я для друга
В часы свободы и досуга
Сердечных чувств не изливал.
Теперь, освободясь душою
От беспрерывных бурь мирских
И от забот и дел моих,
Хочу порадовать игрою
Тебя, о милый друг! И ты,
Взамену хладной пустоты,
С улыбкой, дружеству пристойной,
Глас лиры тихой и нестройной
Прочтешь и скажешь про себя:
«Его трудов — виновник я!»
Так точно, друг, мечты младые,
И незавидливый фиал,
И чувств волненье ты впервые
Во мне, как ангел, разгадал,
Ты, помнишь, раз сказал: «Рассей
С души туман непросвященья
И на крылах воображенья
Лети к Парнасу поскорей!»
Совету милого послушный,
Я дух изящностью питал;
Потом, с подругою воздушной
Нашедши лиру, петь начал;
Потом в час лени молчаливой
Я рано полюбил покой,
Приют избушки некрасивой
И разноцветный садик мой,
Где я свободой упиваюсь
Иль славой гибельной горю,
Где долго в думы погружаюсь
И, друг, тебя благодарю
За те нельстивые советы,
Какими хвалятся поэты.
Свистки паровозов в предутренней мгле,
Дым над безжизненным прудом.
Город все ближе: обдуманным чудом
Здания встали в строй по земле.
Привет — размеренным грудам!
Проволок нити нежней и нежней
На небе, светлеющем нежно.
Вот обняли две вереницы огней,
Мой шаг по плитам слышней.
Проститутка меня позвала безнадежно.
Белая мгла в предрассветный час!
(Она словно льется во взгляды.)
Безумные грезы усталых глаз!
Призраки утра! мы не страшны для вас,
Вы пустынному часу так рады.
Всходят, идут и плывут существа,
Застилают заборы,
Глядят из подвалов, покинувши норы,
Жадно смотрят за шторы,
И сквозь белое тело видна синева.
Вот малютки — два призрака — в ярком венке
Забавляются пылью,
Вот длинная серая шаль на больном старике,
Вот женщина села на камень в тоске,
Вот девушку к небу влекут ее крылья.
Ходят, стоят, преклоняются ниц
(Словно обычные люди!),
Реют рядами чудовищных птиц,
Лепечут приветы и шепчут угрозы, —
Пред утром бродячие грезы!
О дым на безжизненном пруде!
О демонов оклики! ваши свистки, паровозы!
Я сегодня сбилась с ног —
У меня пропал щенок.
Два часа его звала,
Два часа его ждала,
За уроки не садилась
И обедать не могла.
В это утро
Очень рано
Соскочил щенок с дивана,
Стал по комнатам ходить,
Прыгать,
Лаять,
Всех будить.
Он увидел одеяло —
Покрываться нечем стало.
Он в кладовку заглянул —
С мёдом жбан перевернул.
Он порвал стихи у папы,
На пол с лестницы упал,
В клей залез передней лапой,
Еле вылез
И пропал…
Может быть, его украли,
На верёвке увели,
Новым именем назвали,
Дом стеречь
Заставили?
Может, он в лесу дремучем
Под кустом сидит колючим,
Заблудился,
Ищет дом,
Мокнет, бедный, под дождём?
Я не знала, что мне делать.
Мать сказала:
— Подождём.
Два часа я горевала,
Книжек в руки не брала,
Ничего не рисовала,
Всё сидела и ждала.
Вдруг
Какой-то страшный зверь
Открывает лапой дверь,
Прыгает через порог…
Кто же это?
Мой щенок.
Что случилось,
Если сразу
Не узнала я щенка?
Нос распух, не видно глаза,
Перекошена щека,
И, впиваясь, как игла,
На хвосте жужжит пчела.
Мать сказала: — Дверь закрой!
К нам летит пчелиный рой. —
Весь укутанный,
В постели
Мой щенок лежит пластом
И виляет еле-еле
Забинтованным хвостом.
Я не бегаю к врачу —
Я сама его лечу.
В базарной суете, средь толкотни и гама,
Где пыль торгашества осела на весы,
Мне как-то довелось в унылой куче хлама
Найти старинные песочные часы.На парусных судах в качании каюты,
Должно быть, шел их век — и труден и суров —
В одном стремлении: отсчитывать минуты
Тропической жары и ледяных ветров.Над опрокинутой стеклянною воронкой,
Зажатою в тугой дубовый поясок,
Сквозь трубку горлышка всегда струею тонкой
Спокойно сыпался сползающий песок… Песочные часы! Могли они, наверно,
Все время странствуя, включить в свою судьбу
Журнал Лисянского, промеры Крузенштерна,
Дневник Головнина и карты Коцебу! И захотелось мне, как в парусной поэме
Отважных плаваний, их повесть прочитать,
В пузатое стекло запаянное время,
Перевернув вверх дном, заставить течь опять.Пускай струится с ним романтика былая,
Течет уверенно, как и тогда текла,
Чтоб осыпь чистая, бесшумно оседая,
Сверкнула золотом сквозь празелень стекла.Пускай вернется с ней старинная отвага,
Что в сердце моряка с далеких дней жива,
Не посрамила честь андреевского флага
И русским именем назвала острова.Адмиралтейские забудутся обиды,
И Беллинсгаузен, идущий напрямик,
В подзорную трубу увидит Антарктиды
Обрывом ледяным встающий материк.Пусть струйкой сыплется высокая минута
В раскатистом «ура!», в маханье дружных рук,
Пусть дрогнут айсберги от русского салюта
В честь дальней Родины и торжества наук! Мне хочется вернуть то славное мгновенье,
Вновь пережить его — хотя б на краткий срок —
Пока в моих руках неспешное теченье
Вот так же будет длить струящийся песок.
Ты — море плоское в тот час, когда отбой
Валы гудящие угнал перед собой,
А уху чудится прибоя ропот слабый,
И тихо черные заворошились крабы.
Ты — Стикс, но высохший, откуда, кончив лов,
Уносит Диоген фонарь, на крюк надетый,
И где для удочек «проклятые» поэты
Живых червей берут из собственных голов.
Ты — щетка жнивника, где в грязных нитях рони
Прилежно роется зловонный рой вороний,
И от карманников, почуявших барыш,
Дрожа, спасается облезлый житель крыш.
Ты — смерть. Полиция храпит, а вор устало
Рук жирно розовых в засос целует сало.
И кольца красные от губ на них видны
В тот час единственный, когда ползут и сны.
Ты — жизнь, с ее волной певучей и живою
Над лакированной тритоньей головою,
А сам зеленый бог в мертвецкой и застыл,
Глаза стеклянные он широко раскрыл.
На сараях, на банях, на гумнах
Свежий ветер вздувает верхи.
Изливаются в возгласах трубных
Звездочеты ночей — петухи.Нет, не бьют эти птицы баклуши,
Начиная торжественный зов!
Я сравнил бы их темные души
С циферблатами древних часов.Здесь, в деревне, и вы удивитесь,
Услыхав, как в полуночный час
Трубным голосом огненный витязь
Из курятника чествует вас.Сообщает он кучу известий,
Непонятных, как вымерший стих,
Но таинственный разум созвездий
Несомненно присутствует в них.Ярко светит над миром усталым
Семизвездье Большого Ковша,
На земле ему фокусом малым
Петушиная служит душа.Изменяется угол паденья,
Напрягаются зренье и слух,
И, взметнув до небес оперенье,
Как ужаленный, кличет петух.И приходят мне в голову сказки
Мудрецами отмеченных дней,
И блуждаю я в них по указке
Удивительной птицы моей.Пел петух каравеллам Колумба,
Магеллану средь моря кричал,
Не сбиваясь с железного румба,
Корабли приводил на причал.Пел Петру из коломенских далей,
Собирал конармейцев в поход,
Пел в годину великих печалей,
Пел в эпоху железных работ.И теперь, на границе историй,
Поднимая свой гребень к луне,
Он, как некогда витязь Егорий,
Кличет песню надзвездную мне!
Кн. В. Н. Аргутинскому
Все тот же он во дни войны,
В часы тревог, в минуты боли...
Как будто грезит те же сны
И плавит в горнах те же воли.
Все те же крики продавцов
И гул толпы, глухой и дальний.
Лишь голос уличных певцов
Звучит пустынней и печальней.
Да ловит глаз в потоках лиц
Решимость сдвинутых надбровий,
Улыбки маленьких блудниц,
Войной одетых в траур вдовий;
Решетки запертых окон
Да на фасадах полинялых
Трофеи праздничных знамен,
В дождях и ветре обветшалых.
А по ночам безглазый мрак
В провалах улиц долго бродит,
Напоминая всем, что враг
Не побежден и не отходит.
Да светы небо стерегут,
Да ветр доносит запах пашни,
И беспокойно-долгий гуд
Идет от Эйфелевой башни.
Она чрез океаны шлет
То бег часов, то весть возмездья,
И сквозь железный переплет
Сверкают зимние созвездья.
Откуда б я ни уезжала,
перед отъездом всякий раз
тужу: все впопыхах, вое мало!
Не дожила, не додышала…
Еще бы день! Еще бы час! И как бы там он ни был скромен,
друзей ли новых добрый дом,
гостиничный ли тесный номер,
уже мне что-то любо в нем.Уже в нем есть какой-то угол
и вид из этого угла,
где мне порой бывало туго
и где я счастлива была.Так что ж я быстро уезжаю? Но эту память, эту грусть
я неизбежно утешаю
решеньем твердым: я вернусь! Вернусь во что бы то ни стало!
Не сомневайтесь, что вернусь!
И, если что не так, что мало,
возьму свое, начну сначала,
и доживу и нагляжусь.Я сдерживала обещанье
и возвращалась много раз.Но, сердце, впереди у нас
еще один последний час,
одно последнее прощанье.
Когда еще ты будешь рядом,
мой дом любимый, жизнь моя,
когда еще последним взглядом
всего смогу коснуться я… Я так хочу прожить на свете,
такой хочу проделать путь, —
что там ни что, как там ни будь! —
чтобы понять в минуты эти,
как неизбежно понимала
перед отъездом всякий раз:
все впопыхах, все сердцу мало!
Не дожила! Не додышала!
Еще бы день! Еще бы час!
Пусть жизнь была, как подвиг ратный,
который трудно повторить, —
еще одну бы жизнь прожить,
еще вернуться бы обратно!
Жертва Божья умиленна, он оставил ширь пустынь,
Сад развел, возделал нивы, истребил в полях полынь.
Кипарисные древа он насадил в своем саду,
Он до Запада от Моря обозначил борозду.
Корень длинен и развилист в должном месте утвердил,
Мир сердец срастив в единость, тем взрастил цветистость сил.
Возросли благоуханно листья, ветви, целый сад,
Благодатный и снежистый, вызрел белый виноград.
Прилетела птица Сокол, золотой, спустился вниз,
Сел, жемчужный, сел, алмазный, на высокий кипарис.
В славном граде во Сионе, Сокол сел среди ветвей,
У него сидит под сердцем сладкозвучный Соловей.
Херувимом, серафимом, на двенадцать голосов,
Распевает на две смены, по двенадцати часов.
Чинны, действенны, старинны и первичны песни все,
В них, созвонных, благовонны все цветы в своей красе.
Ах ты пташечка певуча, как утешила ты нас,
Звезды все — Седьмого Неба — ты влила в текущий час.
Живые, нежные приветы,
Великолепные мечты
Приносят юноши-поэты
Вам, совершенство красоты!
Их песни звучны и прекрасны,
Сердца их пылки, — но увы!
Ни вдохновенья сладострастны,
Ни бред влюбленной головы,
Не милы вам! Иного мира
Жизнь и поэзию любя,
Вы им доступного кумира
Не сотворили из себя.
Они должны стоять пред вами,
Безмолвны, тихи, смущены,
И бестелесными мечтами,
Как страхом божиим, полны! * * *Как живо Геспер благосклонный
Играет в зеркале зыбей;
Как утомительны и сонны
Часы бессонницы моей!
Одно — и жгучее — желанье,
Одна — и тяжкая — мечта —
Безумных дней воспоминанье —
Краса великого поста —
Меня тревожит непощадно…
Склонивши на руку главу,
Богиню песен я зову,
Хочу писать — и все нескладно!
В моей тоске едва, едва
Я помню мысли, и слова,
Какими, пламенный, когда-то
Я оживлял стихи мои —
Дары надежды тароватой —
Гремушки ветренной любви.
Любовь покинул я; но в душу
Не возвращается покой:
Опять бывалого я трушу,
И пустяки — передо мной!
Как живо Госпер благосклонный
Играет в зеркале зыбей;
Как утомительны и сонны
Часы бессонницы моей!
Звенит морская синь,
Сквозит песчаным дном,
Захлестан берег
Солнечным огнем.
У солнечной страны
В бессменном карауле
За кряжем
Высится
Гранитный кряж.
И головы
Утесы повернули
На перекоп
Через Сиваш.
Я — на скале
Замшелого гранита.
И, мнится,
Ухожу
Корнями в глубь пород.
Ветвями ввысь тянусь,
До синего зенита.
Я исполином становлюсь,
Я превращаюсь в стройный кипарис,
Что слушает прибоя
Синий рокот,
Неугомонный рокот
Бурных брызг…
Стою один,
Смотрю и слушаю,
Как море плещет спозаранья,
За валом гонит вал.
Оттачивает камни —
Грань за гранью,
Шурша, шлифует их,
Не ведая покоя…
И я твержу себе, твержу:
И ты будь, песнь моя,
Отточенной такою.
Как эти каменные тверди,
Стоящие сурово на посту,
Как этих гор гранит,
Должно ты, сердце, твердым быть
И в битве каждодневной,
И в час борьбы —
Великий и прекрасный час,
Что ожидает нас.
Многозначительное слово
Тобою оправдалось вновь:
В крушении всего земного
Была ты — кротость и любовь.В самом преддверье тьмы могильной
Не оскудел в последний час
Твоей души любвеобильной
Неисчерпаемый запас… И та же любящая сила,
С какой, себе не изменя,
Ты до конца переносила
Весь жизни труд, всю злобу дня, —Та ж торжествующая сила
Благоволенья и любви,
Не отступив, приосенила
Часы последние твои.И ты, смиренна и послушна,
Все страхи смерти победив,
Навстречу ей шла благодушно,
Как на отеческий призыв.О, сколько душ, тебя любивших,
О, сколько родственных сердец —
Сердец, твоею жизнью живших,
Твой ранний поразит конец! Я поздно встретился с тобою
На жизненном моём пути,
Но с задушевною тоскою
Я говорю тебе: прости.В наш век отчаянных сомнений,
В наш век, неверием больной,
Когда всё гуще сходят тени
На одичалый мир земной, —О, если в страшном раздвоенье,
В котором жить нам суждено,
Ещё одно есть откровенье,
Есть уцелевшее звеноС великой тайною загробной,
Так это — видим, верим мы —
Исход души, тебе подобной,
Её исход из нашей тьмы.
Жизнь моя, что мне делать с нею,
То блеснет, то нет из-за туч.
Помоложе я был цельнее,
Был направлен, как узкий луч.
За работу берешься круто,
По-солдатски жесток режим,
Все расписано по минутам:
Час обедаем, час лежим.
В семь зарядка — и сразу в омут.
И за стол рабочий, «к станку»,
На прогулку выйти из дому
Раньше времени не могу.
Или вот, простая примета,
Вот каким я суровым был, —
Дождик выпадет ясным летом,
В лес отправишься по грибы,
А малина, или черника,
Иль ореховая лоза,
Земляника и костяника
Так и тянутся на глаза.
Так и тянутся, так и жаждут.
Только цель у меня узка,
И не дрогнула ни однажды
Ни душа моя, ни рука.
И сорвать бы… чего бояться?
Что там ягода? Пустяки!
Но рискованно распыляться
И дробить себя на куски.
Нет, соблазны все бесполезны,
Если в лес пошел по грибы…
Вот каким я тогда железным,
Вот каким я хорошим был.
А теперь я люблю — окольно,
Не по струнке люблю уже,
Как-то больно и как-то вольно
И раскованно на душе.
Позабыл я свою привычку,
И хотя по грибы идешь,
То орешек, а то брусничку,
То цветок по пути сорвешь.
Вконец окружены туманом прежних дней,
Все неподвижней мы, в желаньях тяжелей;
Все у́же горизонт, беззвучнее мечты,
На все спускаются завесы и щиты...
Глядишь в прошедшее, как в малое окно;
Там все так явственно, там все озарено,
Там светят тысячи таинственных огней;
А тут — совсем темно и, что ни час, темней...
Весь свет прошедшего как бы голубоват.
Цвет взглядов юности! Давно погасший взгляд!
И сам я освещен сиянием зари...
Заря в свершившемся! Любуйся и смотри!..
Как ясно чувствую и как понятно мне,
Что жизнь была полней в той светлой стороне!
И что за даль видна за маленьким окном —
В моем свершившемся, чарующем, былом!
Ведь я там был в свой час, но я не сознавал.
И слышу ясно я — мне кто-то прошептал:
«Молчи! Довольствуйся возможностью смотреть!
Но — чтоб туда пройти — ты должен умереть!»
Не штык — так клык, так сугроб, так шквал, —
В Бессмертье что час — то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.
На всех, на всё — равнодушьем глаз,
Которым конец — исконность.
О как естественно в третий класс
Из душности дамских комнат!
Где от котлет разогретых, щек
Остывших… — Нельзя ли дальше,
Душа? Хотя бы в фонарный сток
От этой фатальной фальши:
Папильоток, пеленок,
Щипцов каленых,
Волос паленых,
Чепцов, клеенок,
О — де — ко — лонов
Семейных, швейных
Счастий (klein wenig!)
Взят ли кофейник?
Сушек, подушек, матрон, нянь,
Душности бонн, бань.
Не хочу в этом коробе женских тел
Ждать смертного часа!
Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:
Смерть — тоже вне класса!
В удаль, в одурь, в гармошку, в надсад, в тщету!
— Эти нехристи и льнут же! —
Чтоб какой-нибудь странник: «На тем свету»…
Не дождавшись скажу: лучше!
Площадка. — И шпалы. — И крайний куст
В руке. — Отпускаю. — Поздно
Держаться. — Шпалы. — От стольких уст
Устала. — Гляжу на звезды.
Так через радугу всех планет
Пропавших — считал-то кто их? —
Гляжу и вижу одно: конец.
Раскаиваться не стоит.