Орел, пустясь из туч, на кролика напал.
Бедняк, без памяти, куда бы приютиться,
На норку жука набежал;
Не норка, щель: ему ли в ней укрыться?
И лапке места нет! Наш кролик так и сяк,
Свернувшися в кулак,
Прилег, дрожит. Орел за ним стрелою,
И хочет драть. Жучок приполз к его ногам:
„Царь птиц! и я, и он — ничто перед тобою!
Но сжалься, пощади! позор обоим нам,
А Dieu — mon âme,
Mon corps — аu Roy,
Моn соеur — аuх Dames,
L’honneur — роur moi.
1
Не от за́пертых на семь замков пекарен
И не от заледенелых печек —
Барским шагом — распрямляя плечи —
(Этот портрет был доставлен одной девушке: она в нем думала узнать
меня,—вот за какого эгоиста принимают обыкновенно поэта).
Он не красив, он не высок,
Но взор горит, любовь сулит;
И на челе оставил рок
Средь юных дней, печать страстей.
Власы на нем, как смоль, черны,
Бледны всегда его уста,
Все равно ты не слышишь, все равно не услышишь ни слова,
все равно я пишу, но как странно писать тебе снова,
но как странно опять совершать повторенье прощанья.
Добрый вечер. Как странно вторгаться в молчанье.
Все равно ты не слышишь, как опять здесь весна нарастает,
как чугунная птица с тех же самых деревьев слетает,
как свистят фонари, где в ночи ты одна проходила,
распускается день — там, где ты в одиночку любила.
Египетское Сказание
Некогда солнечный Ра,
Из золотого чертога,
Праведно правил людьми.
Но остудилась игра
Крови горячего бога, —
Это сказанье пойми.
В лете стихает перо,
Ты боже, боже, Спас милостивой!
К чему рано над нами прогневался,
Сослал нам, боже, прелестника,
Злаго Расстригу Гришку Атрепьева.
Уже ли он, Расстрига, на царство сел,
Называется Расстрига прямым царем;
Царем Димитрием Ивановичем Углецким.
Недолго Расстрига на царстве сидел,
Похотел Расстрига женитися,
Не у себя-то он в каменно́й Москве,
Юноша, оставивши Афины,
В первый раз в Коринф пришел, и в нем
Отыскать хотел он гражданина,
С кем отец его бывал знаком:
Еще в прежни дни
Сына, дочь — они
Назвали невестой с женихом.Но приветы и прием радушный
Стоить дорого ему должны:
Чтитель он богов еще послушный,
А они уж все окрещены.
О сын великия жены!
Великого ты правнук мужа,
Наставника сея страны,
Ты, коему неправда чужа
И многой истина цены.
Рожден от крови ты преславной,
А участи твоей предел —
Во всей природе жребий главный.
Он дан тебе для славных дел.
— Скучно? скучно!.. Ямщик удалой,
Разгони чем-нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой
Про рекрутский набор и разлуку;
Небылицей какой посмеши
Или, что ты видал, расскажи, —
Буду, братец, за все благодарен.
«Самому мне невесело, барин:
Сокрушила злодейка жена!..
Тэффи
На скале, у самаго края,
Где река Елизабет, протекая,
Скалит камни, как зубы, был замок.
На его зубцы и бойницы
Прилетали тощия птицы,
Глухо каркали, предвещая.
А внизу, у самого склона,
Я человек — вот мой дворянский титул.
Я, может быть, легенда, может, быль.
Меня когда-то называли Тилем,
и до сих пор я тот же самый Тиль.
У церкви я всегда бродил в опальных
и доверяться богу не привык.
Средь верующих, то есть ненормальных,
я был нормальный, то есть еретик.
На розовых крылах Темпейску
Эрот долину пролетал, —
Незапно во страну Рифейску
Впорхнул, где Север обитал:
Увидел инеи, морозы,
Железны шлемы и мечи,
Военные вседневны грозы,
С оружья блещущи лучи;
Услышал от побед вкруг звуки:
Там грады, там полки падут,
В мое окно давно гляделся день;
В моей душе, как прежде, было смутно.
Лишь иногда отрадою минутной
Дышала вновь весенняя сирень,
Лишь иногда, пророчески и чудно,
Мерцал огонь лампады изумрудной.
Минутный миг! и снова я тонул
В безгрезном сие, в томительном тумане
Неясных форм, неверных очертаний,
И вновь стоял неуловимый гул
Глава Екатерины Великой —
Великая глава русской истории.Автор
Я шел крещенским лесом,
Сквозистым и немым,
Мучительной и смутной
Тревогою томим,
Ночь зимняя дышала
Морозно на меня,
Луна лучи бросала
Ключ и Море это — двое,
Хор и голос это — два.
Звук — один, но все слова
В Море льются хоровое.
Хор запевает,
Голос молчит.
«Как Небеса распростертые,
Крылья раскинуты птиц
Когда придет кончина мира,
Последний день и страшный суд,
Вострубят ангелы, восплещет море,
Леса и горы вострепещут,
И спящи во гробах восстанут из гробов,
От мрачного забвения воспрянут
И паки свет узрят,
Не зрели коего иные многи веки
И коих плоть рассеяна была
Малейшим и очам непостижимым прахом, —
Доносится ль до вас, о братья, плач детей,
Малюток, обреченных на страданья?
Вы можете ль смотреть без содраганья
На слезы их? И ласки матерей
Не усмиряют детского рыданья.
Смотри, страна свободная! Кругом
Ягнята резвятся иль дремлют в сладкой лени,
По рощам птицы весело поют,
В лесах играют стройные олени,
Цветы благоуханные растут
Как еще вы правили вселенной
И, забав на легких помочах,
Свой народ водили вожделенный,
Чада сказок в творческих ночах, —
Ах, пока служили вам открыто,
Был и смысл иной у бытия,
Как венчали храм твой, Афродита,
Лик твой, Аматузия!
Как еще покров свой вдохновенье
Магадев, земли владыка,
К нам в шестой нисходит раз,
Чтоб от мала до велика
Самому изведать нас;
Хочет в странствованье трудном
Скорбь и радость испытать,
Чтоб судьею правосудным
Нас карать и награждать.
Он, путником город обшедши усталым,
Могучих проникнув, прислушавшись к малым,
Да не смущается сердце ваше,
веруйте в Бога…
Ев. Иоанна, гл. XИV, ст.
1.
Тяжел ваш крест!.. Что было с вами
В глуши безлюдной и степной,
Когда у вас перед глазами,
На рыхлом снеге, сын родной,
Назад минуту жизни полный,
1
Вещи и люди нас
окружают. И те,
и эти терзают глаз.
Лучше жить в темноте.
Я сижу на скамье
в парке, глядя вослед
проходящей семье.
Наконец я познал свободу.
Все равно, какую погоду
За окном предвещает ночь.
Дом по крышу снегом укутан.
И каким-то новым уютом
Овевает его метель.
Спят все чада мои и други.
Где-то спят лесные пичуги.
… au moindre revers funeste
Le masque tombe, l’homme reste
Et le heros s’evanouit!He называй меня поэтом!
Что было — было, милый мой;
Теперь спасительным обетом,
Хочу проститься я с молвой,
С моей Каменой молодой,
С бутылкой, чаркой, Телеграфом,
С Р. А. канастером, вакштафом
И просвещенной суетой;
Из Шиллера
Всё в обители Приама
Возвещало брачный час:
Запах роз и фимиама,
Гимны дев и лирный глас.
Спит гроза минувшей брани,
Щит, и меч, и конь забыт,
Облечен в пурпурны ткани
С Поликсеною Пелид.
Полночь бьет. — Готово!
Старый год — домой!
Что-то скажет новый
Пятьдесят седьмой? Не судите строго, —
Старый год — наш друг
Сделал хоть немного,
Да нельзя же вдруг. Мы и то уважим,
Что он был не дик,
И спасибо скажем, —
Добрый был старик. Не был он взволнован
Сто лет — сто зим!..
Позволь обнять, — поговорим.
Я слышал, что тебе везет,
Что ты таким,
Брат, стал тузом, — что страх берет!
А помнишь, брат,
В конце студенческих годов…
И я был хват, — и ты был хват,
И, как Бог свят, —
Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.
О, как я их жалел, как было странно
Мне думать, что они идут назад
И не остались в бухте необманной,
Я не того боюсь, что время нас изменит,
Что ты полюбишь вновь или простыну я.
Боюсь я — дряблый свет сил свежих не оценит,
Боюсь — каприз судьбы в лохмотья нас оденет,
Не даст прохлады в зной, в мороз не даст огня…
Отдамся ль творчеству в минуты вдохновенья! —
К поэзии чутье утратил гордый век:
В мишурной роскоши он ищет наслажденья,
Гордится пушками — боится разоренья,
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир,
Все, Клеопатру славя хором,
В ней признавая свой кумир,
Шумя, текли к ее престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась — и долу
Поникла дивною главой.
И пышный пир как будто дремлет,
Ночь и непогодь. Избушка
Плохо топлена.
Нитки бедная старушка
Сучит у окна.
Уж грозы ль она боится,
Скучно ли, — сидит,
Спать ложилась, да не спится,
Сердце все щемит.
И трещит, трещит лучина,
Свет на пряху льет.
Воздадим хвалу Русской земле.
(Сказание о Мамаевом
побоище)
Уж как был молодец —
Илья Муромец,
Сидел сиднем Илья
Ровно тридцать лет,
На тугой лук стрелы
Не накладывал,
Богатырской руки
Ну, кажись, я готов:
Вот мой кафтанишко,
Рукавицы на мне,
Новый кнут под мышкой…
В голове-то шумит…
Вот что мне досадно!
Правда, хмель ведь не дурь, —
Выспался — и ладно.
Ты жена, замолчи:
Без тебя все знаю, —
Задумал дурень
На Русь гуляти,
Людей видати,
Себя казати.
Увидел дурень
Две избы пусты;
Глянул в подполье:
В подполье черти,
Востроголовы,
Глаза, что ложки,
Нежная вещь — корова.
Корову
не оставишь без пищи и крова.
Что человек —
жить норовит меж ласк
и нег.
Заботилась о корове Фекла,
ходит вокруг да около.
Но корова —
чахнет раз от разу.
Какой-то англичанин жил
В Неаполе: в словах или на деле,
Кого и чем он оскорбил,
Не мог разведать я доселе;
Но, возвращаясь вечерком,
Чуть повернул он в переулок темный,
Встречается ему резак наемный,
С которым он отчасти был знаком,
Не так, как с резаком,
А как с рассыльщиком. Вчастую тот, бывало,