Полынь, трава степной дороги,
Твой горький стебель — горче слез.
Церковный запах, нежно-строгий,
Так далеко меня унес. Дышу тобой, и вот пьянà я,
Стою у пыльного куста…
О, горечь русская, степная,
И тишина, и широта!..
Небо называют — голубым,
Солнце называют золотым, Время называют — невозвратным,
Море называют — необъятным, Называют женщину — любимой,
Называют смерть — неотвратимой, Называют истины — святыми,
Называют страсти — роковыми.Как же мне любовь свою назвать,
Чтобы ничего не повторять?
Отплывал пароход. Отплывала любовь.
Холодела заката горячая кровь.
Холодела душа. И гудок зарыдал.
На прощанье ты мне ничего не сказал.
Пусть же будет без бури счастливый твой путь.
Если можешь — прости, если хочешь — забудь.
Мне снятся паруса,
Лагуна в облаках,
Песчаная коса
И верески в цветах.
Сквозь дрёму узнаю
За дымкой голубой
Твой путь в чужом краю
С подругой молодой.
А я опять пишу о том,
О чём не говорят стихами,
О самом тайном и простом,
О том, чего боимся сами.Судьба различна у стихов.
Мои обнажены до дрожи.
Они — как сброшенный покров,
Они — как родинка на коже.Но кто-то губы освежит
Моей неутолённой жаждой,
Пока живая жизнь дрожит,
Распята в этой строчке каждой.
Надеть бы шапку-невидимку……Так на страницах дневника
Писала я давно когда-то:
Девичий вензель «Н» и «К»
В конце страницы желтоватой… На пожелтевшие листы
Гляжу сквозь слез невольных дымку.
Дитя, дитя! Куда же ты
Девало шапку-невидимку? На разорение твоё
Слетела птиц полночных стая,
Клюет, терзает вороньё,
По ветру сердце разметая.И лишь предсмертной муки дрожь
Ты, как и все на свете люди,
На приговор последних судей
Изнемогая, донесешь.
МитеКак формула, вся жизнь продумана,
Как труп анатомом, разъята.
Играет сын сонату Шумана,
Мою любимую когда-то.И снова, музыкой взволнована,
Покою жизнь противоречит.
И всё, что волей было сковано,
Взлетает музыке навстречу.Играй, мой сын! Все были молоды.
И ты, как все, утраты встретишь
И на бесчисленные доводы
Страданью музыкой ответишь.
Родинка у сына на спине
На твою предательски похожа.
Эту память ты оставил мне,
Эта память сердце мне тревожит.Родинка! Такая ерунда.
Пятнышко запёкшееся крови.
Больше не осталось и следа
От былого пиршества любови.
Ты спишь, а я гляжу, бессонная,
В лицо твоё преображённое
Холодным таинством луны.
И всею нежностью утраченной,
И всей разлукой предназначенной
Мои раздумия полны.Твоё лицо — как цвет магнолии,
И на груди лежит в безволии
Рука, скрещённая с рукой,
В такой усталости утонченной,
Как будто всё уже окончено
И всё исполнено тобой.
Он не приходит перед сном ко мне
Сказать, как прежде: «Спи, спокойной ночи!»
Уснул весь дом, и ревность в тишине
Опять всё те же доводы бормочет.Зачем когтишь ты, старая, меня?
Бессонницей мне изнуряешь тело,
Ожогами нечистого огня?
Не им светилась я, не им горела.Не слушаю. Не верю. Не хочу.
Я в темноту протягиваю руки,
Зову любовь, и плачу, и шепчу
Благословение разлуке.Он неизбежен, убыли закон.
Не распаляй же сердца мне, старуха.
Забыть уснуть. Пусть вечным будет сон
Без сновидения, без памяти, без слуха.
Люби другую, с ней дели
Труды высокие и чувства,
Её тщеславье утоли
Великолепием искусства.Пускай избранница несёт
Почётный груз твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье,
Пусть всё своим она зовет.Но если ночью, иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И сиротеющим плечом
Ища плечо моё, невольно
Ты вздрогнешь, — милый, мне довольно,
Я не жалею ни о чём!
Как песок между пальцев, уходит жизнь.
Дней осталось не так уж и много.
Поднимись на откос и постой, оглядись, —
Не твоя ль оборвалась дорога? Равнодушный твой спутник идет впереди
И давно уже выпустил руку.
Хоть зови — не зови, хоть гляди — не гляди,
Каждый шаг ускоряет разлуку.Что ж стоишь ты? Завыть, заскулить от тоски,
Как скулит перед смертью собака…
Или память, и сердце, и горло — в тиски,
И шагать до последнего мрака.
Нет, это было преступленьем
Так целым миром пренебречь
Для одного тебя, чтоб тенью
У ног твоих покорно лечь! Она осуждена жестоко,
Уединённая любовь,
Перегоревшая до срока,
Она не возродится вновь.Глаза, распахнутые болью,
Глядят на мир, как в первый раз,
Дивясь простору и раздолью,
И свету, греющему нас.А мир цветет, как первозданный,
В скрещеньях радуги и бурь.
И льёт потоками на раны
И свет, и воздух, и лазурь!
Он тосковал по мне когда-то
На этом дальнем берегу.
О том свидетельство я свято
В старинных письмах берегу.Теперь другою сердце полно.
Он к той же гавани плывет,
И тот же ветер, те же волны
Ему навстречу море шлет.И посетив мои кладбища,
В пыли исхоженных дорог,
Увы, он с новой жаждой ищет
Следы иных, любимых ног.Зачем же сердцу верить в чудо
И сторожить забытый дом?
О, верность, — горькая причуда!
Она не кончится добром.
Я твоё не трону логово,
Не оскаливай клыки.
От тебя ждала я многого,
Но не поднятой руки.Эта ненависть звериная,
Из каких она берлог?
Не тебе ль растила сына я?
Как забыть ты это мог? В дни, когда над пепелищами
Только ветер закружит,
В дни, когда мы станем нищими,
Как возмездие велит, Вспомню дом твой за калиткою,
Волчьей ненависти взгляд,
Чтобы стало смертной пыткою
Оглянуться мне назад.
Памяти внука АлешиУпадут перегородочки,
Свет забрезжится впотьмах.
Уплывет он в узкой лодочке
С медным крестикам в руках.Будет всё, как полагается.
Здесь, на холмике сыром,
Может, кто-то разрыдается,
Кто-то вспомнит о былом.И вернутся все трамваями
В мир привычной суеты.
Так умерших забываем мы.
Так его забудешь ты?
Тень от облака бежит по лугу,
Пробежала — и опять светло.
Дай мне руку и простим друг другу.
Всё, что было — былью поросло.Не от счастья я была счастливой,
Не от горя горевала я.
Родилась такой уж, юродивой, —
Не кори меня, любовь моя! За твою досаду и обиду
Заплатила дорогой ценой.
Если встречу, — не подам и виду,
Что земля уходит подо мной.
Слышу, как стукнет топор,
В озере булькнет уклейка,
Птичий спугнув разговор,
Свистнет в сосне красношейка.Лес, словно пена, шипит
Шорохом, шёпотом, свистом.
Здравствуй, озерный мой скит!
Нет ни тревог, ни обид
Мне в роднике твоём чистом.
Уж мне не время, не к лицу
Сводить в стихах с любовью счеты.
Подходят дни мои к концу,
И зорь осенних позолоту
Сокрыла ночи пелена.
Сижу одна у водоёма,
Где призрак жизни невесомый
Качает памяти волна.Сядь рядом. Голову к плечу
Дай прислонить сестре усталой.
О днях прошедших — я молчу,
А будущих осталось мало.Мы тишины ещё такой
Не знали, тишины прощения.
Как два крыла, рука с рукой
В последнем соприкосновеньи.
Какая-то птичка вверху, на сосне
Свистит в ля-миноре две тонкие нотки.
Я слушаю долго её в тишине,
Качаясь у берега в старенькой лодке.Потом камыши раздвигаю веслом
И дальше плыву по озерным просторам.
На сердце особенно как-то светло,
И птичьим согрето оно разговором.
Белой яхты движенья легки.
Ускользающий парус всё меньше.
Есть на свете ещё чудаки,
Что влюбляются в яхты, как в женщин.Эти с берега долго глядят
На гонимую ветром Психею,
На её подвенечный наряд,
На рассыпанный жемчуг за нею.
Затуманил осенний дождь
Берега твои, Терегощ.
И зловеще и похоронно
Против ветра кричит ворона.Окровавлен рябины лист,
А березовый — золотист.
Только елки, как богомолки,
Почернели, хранят иголки.Парус штопаный рыбака
Вздул сырые свои бока.
Мчится — щуку ли догоняет?
Или просто в волнах ныряет? А в Заречье скрипит забор,
Ветры встретились с двух озёр,
Рвут солому, кидают стогом,
Трубят в рог над Николой-Рогом.
Иду в темноте, вдоль воронок,
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребенок,
И просит у матери хлеба.А мать надорвалась от ноши
И вязнет в сугробах и ямах.
— Не плачь, потерпи, мой хороший, —
И что-то бормочет о граммах.Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую,
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я.
Ты был уютен, цветок невзрачный,
Глазок анютин на клумбе дачной,
Ты где-то с детством был по соседству,
С лаптой, крокетом, с беспечным летом…………………………Давно отцвел ты, лилово-желтый
Живые розы у надгробья
Как вызов мёртвой куртизанке.
Глядит любовник исподлобья
На красоты твоей останки.Всё выжато, как гроздья спелые,
Всё выпито до капли. Баста.
Молчат уста окаменелые,
Уста, целованные часто.Любовь и смерть, как две соперницы,
Здесь обнялись в последней схватке.
А людям почему-то верится,
Что всё как надо, всё в порядке.Вот только розы вянут. Душно.
Да воском кисея закапана.
И кто-то шепчет равнодушно
О недостаточности клапана.
Связисты накалили печку, —
Не пожалели дров.
Дежурю ночь. Не надо свечку,
Светло от угольков.О хлебе думать надоело.
К тому же нет его.
Всё меньше сил, всё легче тело.
Но это ничего.Забуду всё с хорошей книгой,
Пусть за окном пальба.
Беснуйся, дом снарядом двигай, —
Не встану, так слаба, Пьяна от книжного наркоза,
От выдуманных чувств…
Есть всё же милосердья слёзы,
И мир ещё не пуст.
На стене объявление: «Срочно!
На продукты меняю фасонный гроб
Размер ходовой. Об условиях точно —
Гулярная, девять». Наморщил лоб
Гражданин в ушанке оленьей,
Протер на морозе пенсне,
Вынул блокнот, списал объявленье.
Отметил: «справиться о цене».
А баба, сама страшнее смерти,
На ходу разворчалась: «Ишь, горе великое!
Фасо-о-нный ещё им, сытые черти.
На фанере ужо сволокут, погоди-ка».
Как привиденья беззаконные,
Дома зияют безоконные
На снежных площадях.
И, запевая смертной птичкою,
Сирена с ветром перекличкою
Братаются впотьмах.
Вдали над крепостью Петровою
Прожектор молнию лиловую
То гасит, то зажжёт.
А выше — звёздочка булавкою
Над Зимней светится канавкою
И город стережёт.
За спиной свистит шрапнель.
Каждый кончик нерва взвинчен.
Бабий голос сквозь метель:
«А у Льва Толстого нынче
Выдавали мервишель!»Мервишель? У Льва Толстого?
Снится, что ли, этот бред?
Заметает вьюга след.
Ни фонарика живого,
Ни звезды на небе нет.
Идут по улице дружинницы
В противогазах, и у хобота
У каждой, как у именинницы,
Сирени веточка приколота.Весна. Война. Всё согласовано.
И нет ни в чём противоречия.
А я стою, гляжу взволнованно
На облики нечеловечии.
Вдоль проспекта — по сухой канавке
Ни к селу, ни к городу цветы.
Рядом с богородицыной травкой
Огоньки куриной слепоты.Понимаю, что июль в разгаре
И что полдень жатвы недалёк,
Если даже здесь, на тротуаре,
Каблуком раздавлен василёк.Понимаю, что в блокаде лето,
И как чудо здесь, на мостовой,
Каменноостровского букета
Я вдыхаю запах полевой.
На крыше пост. Гашу фонарь.
О, эти розовые ночи!
Я белые любила встарь, —
Страшнее эти и короче.В кольце пожаров расцвела
Их угрожающая алость.
В ней всё сгорит, сгорит дотла
Всё, что от прошлого осталось.Но ты, бессонница моя,
Без содрогания и риска
Глядишь в огонь небытия,
Подстерегающий так близко, Заворожённая глядишь,
На запад, в зарево Кронштадта,
На тени куполов и крыш…
Какая глушь! Какая тишь!
Да был ли город здесь когда-то?
Майский жук прямо в книгу с разлёта упал
На страницу раскрытую — «Домби и сын».
Пожужжал и по-мёртвому лапки поджал.
О каком одиночестве Диккенс писал?
Человек никогда не бывает один.
Свидание наедине
Назначил и мне командор.
Он в полночь стучится ко мне,
И входит, и смотрит в упор.
Но странный на сердце покой.
Три пальца сложила я в горсть.
Разжать их железной рукой
Попробуй, мой Каменный Гость.
Лето ленинградское в неволе.
Всё брожу по новым пустырям,
И сухой репейник на подоле
Приношу я в сумерках к дверям.Белой ночью всё зудит комарик,
На обиды жалуется мне.
За окном шаги на тротуаре —
Кто-то возвращается к жене.И всю ночь далекий запах гари
Не дает забыть мне о войне.