Три старухи, одна с другой схожи,
У дороги сидят,
И прядут, и сурово глядят…
Все такие противные рожи!
Прялка в пальцах у первой старухи.
Ей приходится нитки сучить,
Нитку каждую надо смочить —
Оттого у ней губы отвислые сухи.
Под руками второй все быстрее, быстрее
Пляшет веретено —
Как-то странно смешно…
Глаза у старухи сандала краснее.
Держит ножиицы третья Парка;
И зловеще мрачна,
мурлычит она…
Острый нос у нее, на носу бородавка.
О, не медли! Не мучь моего ожиданья!
Перережь поскорей
Эту нить злополучную жизни моей,
Чтоб покончились страшные эти страданья!
Старуху-тетушку когда-то я имел,
Теперь уже давно ее взяла могила.
(Чистейшей девою жила и опочила
Она и в честь себе, и к славе Божьих дел).
Из всех ее вещей досталась мне в удел
Кушетка; все она в себе соединила —
Комфорт и красоту; ручаться можно было,
Что тут кушеток всех корона и предел.
Как Весты жертвенник, была она священна
При жизни тетушки; лишь мухам да блохам
Практиковать любовь давалось право там:
Теперь же — о позор, какая перемена!
Где дева старая лежала, там при мне
Лежат младые, но — но не девы все они!
В те дни, как светило мне счастье,
Я видел повсюду участье,
Друзья окружали толпой
И братски делили со мной
Обеды мои и монеты,
И все остальные предметы.
Я с счастем навеки простился,
Совсем кошелек истощился,
Померкнула радость моя —
И все дорогие друзья,
С своим неподдельным участьем,
Ушли за исчезнувшим счастьем.
Забота, сиделкой ночною,
Угрюмо сидит надо мною,
Одетая в черный колпак,
И нюхает скверный табак, —
И нюханье слух мой терзает
И гадко старуха кивает.
Порою мне грезится: снова
Вернулись дни счастья былого,
И солнце, и дружеский круг…
Но скрип отвратительный вдруг
Касается бедного слуха, —
То нос утирает старуха.
Осеннего месяца облик
Сквозит в облаках серебром.
Стоит одинок на кладбище
Пасто́ра умершего дом.
Уткнулася в книгу старуха;
Сын тупо на свечку глядит;
Две дочки сидят сложа руки;
Зевнувши, одна говорит:
«Вот скука-то, Господи Боже!
В тюрьме веселее живут!
Здесь только и есть развлеченья,
Как гроб с мертвецом принесут!»
Старуха в ответ проронила:
«Всего четверых принесли
С тех пор, как отца схоронили…
Ох, дни-то как скоро прошли!»
Тут старшая дочка очнулась:
«Нет, полно! Невмочь голодать!
Отправлюсь-ка лучше я к графу!..
С терпеньем-то нечего взять!..»
И вторит ей брат, оживившись:
«И дело! а я так в шино́к,
У добрых людей научиться
Казной набивать кошелек!»
В лицо ему книгу швырнула
Старуха, не помня себя:
«Издохни ты лучше, проклятый!
Отец бы услышал тебя!»
Вдруг все на окно оглянулись:
Оттуда рука им грозит —
Умерший пасто́р перед ними
Во всем облаченьи стоит…
Все тихо… бледна из-за тучи
Осенняя смотрит луна...
Могильщика хижина грустно
Стоит на кладбище одна.
За библией дремлет старуха,
Свеча перед нею горит,
По комнате сын ходит молча,
А дочь про себя говорит.
„Как тянутся дни здесь уныло!
„От скуки легко умереть…
„Здесь только на мертвых в окошко
„Изволь беспрестанно смотреть…“
Ты врешь… проворчала старуха,
Троих схоронили всего,
С тех пор как близ хижины нашей
Спят кости отца твоего!
Но дочь отвечает: „не стану
„Терпеть у тебя я нужду.
„В палаты, к красивому Графу,
„Я завтра же утром уйду.“
А сын — прерывает смеяся:
„В лесу молодца видел я.
„Он золото делать умеет…
„Научит авось и меня!"
Старуха в лицо ему книгой
Швырнула, от гнева бледна,
В лесу ты разбойничать хочешь, —
Проклятый! сказала она.
Но стук под окном… оглянулись
И кто-то грозит им рукой…
То старый отец из могилы
Встает озаренный луной…
Сквозь о́блака месяц осенний
Прорезался бледным серпом.
Стоит одинок у кладбища
Пастора-покойника дом.
Старуха над Библией дремлет;
Сын тупо на свечку глядит;
Дочь старшая сонно зевает;
А младшая дочь говорит:
„Ах, Господи! дни-то здесь, дни-то!
Сидишь — не дождешься конца!
Одно развлеченье, как в церковь
Отпеть принесут мертвеца!“
Старуха, очнувшись, ей молвит:
„Не, ври! схоронили всего
Троих с той поры, как зарыли
В могилу отца твоего!“
„Здесь с голоду ноги протянешь!“
Промолвила старшая дочь:
„Давно меня граф подзывает…
Пойду к нему: стало не вмочь!“
„Троих я молодчиков знаю!“
Смеясь, перебил ее брат:
„Пойду с ними денежки делать…
В лесу им что́ кустик, то́ клад!“
В худое лицо ему книгу
Швырнула, вся бледная, мать.
„Так будь же ты проклят, разбойник,
Коль стал грабежи замышлять!“
Вдруг стукнуло что-то в окошко,
И кто-то рукой им грозит…
Глядят: в облачении черном
Покойник-отец там стоит.