Уверяла дурой дура:
нам не дело-де до Рура.
Из-за немцев,
за германцев
лбам-де русским не ломаться.
Что, мол, Англия —
за морем,
от нее нам мало горя!
Пусть, мол, прет
к Афганистану:
беспокоиться не стану.
Эти речи
тем, кто глуп.
Тот,
кто умный,
смотрит в глубь.
Если где елозит Юз,
намотай себе на ус,
а повел Керзон рукой,
намотай на ус другой.
А на третий
(если есть)
намотай о Польше весть.
Мы
винтовку
рады кинуть,
но глядим врагу за спину.
Не таится ль за спиной
Врангель
тот или иной.
У буржуя,
у француза,
пуд-кулак,
колодезь-пузо —
сыт не будешь немцем голым.
Тянет их
и к нашим горлам.
Что ж
лежать на печке дома?
Нет,
рассейся наша дрема.
Что
и где
и как течет —
все берите на учет!
В нашей
войсковой газете
все страницы проглазейте.
Разгремим на сто ладов:
стой на страже —
будь готов!
Метр за метром
вымериваем лыжами,
желаньем
и ветром
по снегу
движимы.
Где нету
места
для езды
и не скрипят
полозья —
сиянье
ста
лучей звезды
от лыж
к Москве сползлося.
Продрогший
мир
уснул во льду,
из мрамора
высечен.
По снегу
и по льдам
идут
рабочие тысячи.
Идут,
размеренно дыша,
стройно
и ровно, —
телам
таким
не труден шаг —
работой тренированы.
И цель
видна уже вам —
километры вымеря,
вперед
с Орла и Ржева,
из Тулы
и Владимира!
Учись, товарищ,
классно
лыжами
катиться,
в военную
в опасность
уменье пригодится.
Куда глаза ни кинешь —
закалены
на холоде,
к цели
на финиш
команды подходят.
Последними
полосками
врезались
и замерли.
Со стадиона Томского
выходят
с призами.
Метр за метром
вымеривают лыжами
желаньем
и ветром
по снегу движимы.
Вокруг «Крокодила»
компания ходила.
Захотелось нэпам,
так или иначе,
получить на обед филей «Крокодилячий».
Чтоб обед рассервизить тонко,
решили:
— Сначала измерим «Крокодилёнка»! —
От хвоста до ноздри,
с ноздрею даже,
оказалось —
без вершка 50 сажен.
Перемерили «Крокодилину»,
и вдруг
в ней —
от хвоста до ноздри 90 саженей.
Перемерили опять:
до ноздри
с хвоста
саженей оказалось больше ста.
«Крокодилище» перемерили
— ну и делища! —
500 саженей!
750!
1000!
Бегают,
меряют.
Не то, что съесть,
времени нет отдохнуть сесть.
До 200 000 саженей дошли,
тут
сбились с ног,
легли —
и капут.
Подняли другие шум и галдеж:
«На что ж арифметика?
Алгебра на что ж?»
А дело простое.
Даже из Готтентотии житель
поймет.
Ну чего впадать в раж?!
Пока вы с аршином к ноздре бежите,
у «Крокодила»
с хвоста
вырастает тираж.
Мораль простая —
проще и нету:
Подписывайтесь на «Крокодила»
и на «Рабочую газету».
1.
Издан декрет о натурпремии.
2.
Значит, рабочемудадут его часть и придется идти торговать ему?
3.
Этого рабочие делать не будут.
4.
Обмен производить будут только кооперативы, и то
под надзором Е.М.П.О.
5.
Почему?
6.
А причина та, кроме причин прочих, что только такой обмен и выгоден для массы рабочих.
7.
Скажем, ты на сапожной фабрике служишь; дали тебе пару сапог —
ты их раза два продать смог.
8.
А как обуются твои знакомые, —будут говорить: спасибо, есть,
9.
не можете ли пиджак сегодня принесть? 1
0.
А где-нибудь босые крестьяне сидят, —не принесет ли кто сапог, глядят.1
1.
А если через кооператив меняешь, он знает нужду, знает, в какую мастерскую с сапогами отправиться — в эту или в ту.1
2.
Так как кооператив твоя организация, — из кооператива за работу твоютебе продукты аккуратно дают.1
3.
Поэтому с премией не на рынок должны идти́ вы, 1
4.
а в кооперативы.
Стих
не перещеголяет едкий
едкость простой
правдивой заметки.
Здесь,
чтоб жизнь была веселей,
чтоб роскошь
барскую
видели —
строит
для опер
театр на селе
компания
сумасшедших строителей.
Там
у зодчих
мозги худосочие
или пьяны
до десятого взвода —
с места на место
эти зодчие
перетаскивают
тушу завода.
У третьих
башка
пониже спинки —
никакого
удержу нету!
Вроде
вербной
резиновой свинки —
сжимают и раздувают смету.
Четвертые
построили
не магазин, а храм…
выше ушей
залезли в долги…
И вдруг,
как смерчем,
прошло по верхам,
давя
рабочих,
летят потолки.
Словом,
счесть
чудеса безобразий —
не сможет
и кодекса
уголовный том.
Куда вам строить?!
Постройте разве
сами
себе
сумасшедший дом.
Ха, ха, ха, ха, ха… Можно со смеху умориться:
Врангель предлагает Советской России мириться.
«Я, — говорит он Керзону, — помирюсь,
только пусть меня признает Советская Русь».
Призна́ем обязательно,
как не признать
такую родовитую знать!
Тако́ва у Врангеля увидите министра финансова —
стоит посмотреть только на́ нос его!
Будут
у такого
финансы хороши,
будет
за водку
выколачивать гроши.
А министр юстиции
еще почище.
Посмотрите только
ему на кулачище.
Не успеем и оглянуться тут,
как в России всей равномордие введут.
А вот и иностранных дел министр,
перед дипломатами Антанты старается, быстр.
Не пройду и премьера ихнего мимо я,
вот он,
с товарами за плечами, орет:
«А вот подходите!
Единая-неделимая!»
Правильно, не врет.
По частям не продаст,
ждет, за неделимую
кто сразу даст!
Товарищи красноармейцы,
как в Крыму будете,
всё это правительство «попризнавать» не забудьте.
Какая
нам
польза
лазить по полюсам,
с полюсного глянца
снимать
итальянцев?
Этот рейд небывалый —
пролетарская проба,
проба
нашей выучки,
нервов
и сил.
И «Малыгин»,
и «Красин»! —
ринулись оба,
чтобы льдины трещали
и ветер басил…
Победители мы
в этом холоде голом:
удивляйся, земля,
замирай
и гляди, —
как впервые
в этих местах
ледоколом
подымали людей
с двухметровых льдин.
Жили в железе мы,
а не в вате.
В будущей битве
хватит решимости,
хватит людей,
умения хватит —
дряблых, жирных
снять
и вымести.
Мы
в пробную битву
во льду
введены!..
Весельем
не грех разукраситься.
Привет
победителям ледяным!
Ура
товарищам
красинцам!
Радостный крик греми —
это не краса ли?!
Наконец
наступил мир,
подписанный в Версале.
Лишь взглянем в газету мы —
мир!
Некуда деться!
На земле мир.
Благоволение во человецех.
Только (хотя и нехотя)
заметим:
у греков негоже.
Грек норовит заехать
товарищу турку по роже.
Да еще
Пуанкаре
немного
немцев желает высечь.
Закинул в Рур ногу
солдат 200 тысяч!
Еще, пожалуй,
в Мѐмеле
Литвы поведенье игриво —
кого-то
за какие-то земли
дуют в хвост и в гриву.
Не приходите в отчаяние
(пятно в солнечном глянце):
англичане
норовят укокошить ирландца.
В остальном —
сияет солнце,
мир без края,
без берега.
Вот разве что
японцы
лезут с ножом на Америку.
Зато
в остальных местах —
особенно у северного полюса, —
мир,
пение птах.
Любой без отказу пользуйся.
Старики!
Взрослые!
Дети!
Падайте перед Пуанкарою:
— Спасибо, отец благодетель!..
Когда
за «миры» за эти
тебя, наконец, накроют?
Комсомолец —
к ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
тверже шагай!
Марш греми наш!
Пусть их скулит дядьё! —
Наши ряды ю́ны.
Мы
наверно войдем
в самый полдень коммуны.
Кто?
Перед чем сник?
Мысли удар дай!
Врежься в толщь книг.
Нам
нет тайн.
Со старым не кончен спор.
Горят
глаз репьи́.
Мускул
шлифуй, спорт!
Тело к борьбе крепи.
Морем букв,
числ
плавай рыбой в воде.
День — труд.
Учись!
Тыща ремесл.
Дел.
После дел всех
шаг прогулкой грохайте.
Так заливай, смех,
чтоб камень
лопался в хохоте.
Может,
конец отцу
готовит
лапа годов.
Готов взамен бойцу?
Готов.
Всегда готов!
Что глядишь вниз —
пузо
свернул в кольца?
Товарищ —
становись
рядом
в ряды комсомольцев!
Комсомолец —
к ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
тверже шагай!
Марш греми наш!
СТОЙ, ТЕКСТИЛЬЩИК! УКАЗАНО ТУТ,
СКОЛЬКО ПРОЦЕНТОВ ПРЕМИИ ХЛОПЧАТОБУМАЖНИКАМ ИДУТ.
РАБОЧИЕ ИВАНОВО — ВОЗНЕСЕНСКОЙ, ВЛАДИМИРСКОЙ,
КОСТРОМСКОЙ, ЯРОСЛАВСКОЙ, ТВЕРСКОЙ, НИЖЕГОРОДСКОЙ,
ПЕТРОГРАДСКОЙ, МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИЙ,
А ТАКЖЕ ПЕТРОГРАДА И МОСКВЫ!
1.
Рабочие хлопчатобумажной промышленности, можете взять
пять.
Сколько кому из пяти идет, на этой картинке нарисовано вот.
2.
Отчисление производится продуктом готовым,
а то, например, пряжа на что вам?
Если в руке штука ситца,
все придут менять проситься.
3.
Разумеется,
отчисление будет идти,
если производственная программа выполнена не менее процентов шестидесяти.
4.
Разумеется,
если на фабриках не прекратятся кражи,
ни о какой премии и не думай даже.
5.
Как отчисление сделано, оно
между всеми и рабочими и служащими распределяется равно.
6.
За премией гонись,
да, смотри, производство в целом не понизь.
Вбежал.
Запыхался победы гонец:
«Довольно.
К веселью!
К любви!
Грустящих к черту!
Уныньям конец!»
Какой сногсшибательней вид?
Цилиндр на затылок.
Штаны — пила.
Пальмерстон застегнут наглухо.
Глаза —
двум солнцам велю пылать
из глаз
неотразимо наглых.
Афиш подлиннее.
На выси эстрад.
О, сколько блестящего вздора вам!
Есть ли такой, кто орать не рад:
«Маяковский!
Браво!
Маяковский!
Здо-ро-воо!»
Мадам, на минуту!
Что ж, что стара?
Сегодня всем целоваться.
За мной!
Смотрите,
сие — ресторан.
Зал зацвел от оваций.
Лакеи, вин!
Чтобы все сорта.
Что рюмка?
Бочки гора.
Пока не увижу дно,
изо рта
не вырвать блестящий кран…
Домой — писать.
Пока в крови
вино
и мысль тонка.
Да так,
чтоб каждая палочка в «и»
просилась:
«Пусти в канкан!»
Теперь — на Невский.
Где-то
в ногах
толпа — трусящий заяц,
и только
по дамам прокатывается:
«Ах,
какой прекрасный мерзавец!»
Милый Давид!
При вашем имени
обязательно вспоминаю Зимний.
Еще хлестали пули-ливни —
нас
с самых низов
прибой-революция вбросила в Зимний
с кличкой странной — ИЗО.
Влетели, сея смех и крик,
вы,
Пунин,
я
и Ося Брик.
И древних яркостью дразня,
в бока дворца впилась «мазня».
Дивит покои царёвы и княжьи
наш
далеко не царственный вид.
Люстры —
и то шарахались даже,
глядя…
хотя бы на вас, Давид:
рукой
в подрамниковой раме
выво́дите Неву и синь,
другой рукой —
под ордерами
расчеркиваетесь на керосин.
Собранье!
Митинг!
Речью сотой,
призвав на помощь крошки-руки,
выхваливаете ком красо́ты
на невозможном волапюке.
Ладно,
а много ли толку тут?!
Обычно
воду в ступе толкут?!
Казалось,
что толку в Смольном?
Митинги, вот и всё.
А стали со Смольного вольными
тысячи городов и сёл.
Мы слыли говорунами
на тему: футуризм,
но будущее не нами ли
сияет радугой риз!
(Шутка)
Известно:
буржуй вовсю жрет.
Ежедневно по поросенку заправляет в рот.
А надоест свиней в животе пасти —
решает:
— Хорошо б попостить! —
Подают ему к обеду да к ужину
то осетринищу,
то севрюжину.
Попостит —
и снова аппетит является:
буржуй разговляется.
Ублажается куличами башенными
вперекладку с яйцами крашеными.
А в заключение —
шампанский тост:
— Да здравствует, мол, господин Христос! —
А у пролетария стоял столетний пост.
Ел всю жизнь селедкин хвост.
А если и теперь пролетарий говеет —
от говений от этих старьем веет.
Чем ждать Христов в посте и вере —
религиозную рухлядь отбрось гневно
да так заработай —
чтоб по крайней мере
разговляться ежедневно.
Мораль для пролетариев выведу любезно:
Не дело говеть бедным.
Если уж и буржую говеть бесполезно,
то пролетарию —
просто вредно.
Рабочая
родина родин —
трудом
непокорным
гуди!
Мы здесь,
мы на страже,
и орден
привинчен
к мильонной груди.
Стой,
миллионный,
незыблемый мол —
краснознаменный
гранит-комсомол.
От первых боев
до последних
мы шли
без хлебов и без снов —
союз
восемнадцатилетних
рабоче-крестьянских сынов.
В бой, мильоны!
Белых —
в помол!
Краснознаменный,
гордись, комсомол!
Довольство —
неважное зрелище.
Комсомольский характер
крут.
Комсомолец —
это застрельщик
в борьбе
за чистку
и труд.
Чтоб веник
мильонный
старое смёл —
краснознаменный,
мети, комсомол!
Красным
отчаянным чертом
и в будущих
битвах
крой!
Зажгись
рабочим почетом!
На знамя —
орден второй!
С массой
мильонной
сердце само —
краснознаменный,
вперед, комсомол!
Нечего есть! Обсемениться нечем!
В будущем году будет еще хуже,
если Волгу не обеспечим!
Падаль едят люди! Мертвых едят люди!
10 000 000 вымрет, если хлеба не будет.
Стой!
Вдумайся в этот расчет простой:
нужно для засева
и еды 1346 миллионов пудов.
Всего собрано в этом году: 741 миллион пудов.
Нехватка 605 миллионов пудов.
В России больше не получишь ни пуда.
Откуда взять остальное?
Откуда???
Хлеб у заграничных буржуев есть.
Даром не дадут,
надо золото несть.
Откуда золото взять нам?
Нища рабоче-крестьянская казна!
В церквах
много разного добра:
золота, бриллиантов, серебра.
Надо взять ценности из соборов,
синагог, костелов, мечетей.
Надо обратить золото в хлеб.
Смотрите вот:
Каждый фунт серебра семью в пять человек
до будущего урожая спасет.
Что церковные богатства дадут???
Россия обеспечится хлебом и в этом и в будущем году!!!
Идут
от станков,
от земли и от кадок,
под красный
платок
заправляя прядь.
Сотни тысяч
баб-делегаток
выбраны
строить и управлять.
Наша
дорога
легла не гладко,
не скоро
нам
урожай дожинать.
На важном
твоем пути,
делегатка,
помни
все,
что ты должна.
Ты
должна
ходить на собрания,
не пропустив
ни день,
ни час,
на заводской
и стройке,
и брани
сложной
советской
работе учась.
Советский
строй
на тебя опирается.
Квалификации
требуем
мы.
Союза,
партии
и кооперации —
работу
выучи и пойми.
Ты
должна,
набравшись ума,
отдать
работе
силы избыток.
Ругань,
водку
и грязь —
сама
выкорчевывай из быта.
Ты
должна
вспоминать почаще,
что избрана
ты
передовой.
Делом примерным,
речью звучащей
опыт
отсталым
передавай.
Завод
и село,
встречай делегаток.
Греми
везде
приветное «здравствуй!».
Ленин
вам —
от станков и от кадок
велел
прийтии вести государство.
Хочется посмеяться.
Но где
да как?
Средство для бодрости —
подписка на Чудак.
Над кем смеетесь?
Смеетесь над кем?
Это
подписчики
узнают в Чудаке.
В бюрократа,
рифма,
вонзись, глубока!
Кто вонзит?
Сотрудники Чудака.
Умри,
подхалим,
с эпиграммой в боку!
Подхалима
сатирой
распнем по Чудаку.
Протекция держится
где
и на ком?
Эту
протекцию
бомбардируем
Чудаком.
Иди
на вредителя
лавой атак.
Кто застрельщик?
Застрельщик —
Чудак.
В поезде,
в трамвае,
на лыжах,
на коньках,
тысячи
угрюмых
читателей и читах,
спешите!
Просите
контору «Огонька»:
«Скорей
подпишите
нас
на Чудака!»
Не предаваясь «большевистским бредням»
жил себе Шариков буржуйчиком средним.
Но дернули мелкобуржуазную репку,
и Шариков шляпу сменил на кепку.
В кепке у Шарикова — умная головка;
Шариков к партии примазался ловко.
Дальше — о Шарикове добрые вести:
Шариков — делами ворочает в тресте.
Затем у Шарикова — родственников кучка.
Зашел один — пухлая ручка.
С братцем троюродным не станешь же драться?!
Шариков мандатом наделяет братца.
За первым, в спасение о родстве своем,
к мандатам родственнички тянутся вдвоем.
Стали и эти вдвоем в работу:
трест обрабатывать до седьмого поту.
А у Шарикова — даже палец затек:
требуют мандаты то свояк, то зятек.
Родственными связями упоен,
Шариков «связал» ими весь район.
Шариковы грабят в двести рук,
точь-в-точь — паутина, а в центре паук.
Так бы и висела, да РКК
смела в два счета Шарикова-паука.
(«Рабочей газете»)
Я в «Рабочей»,
я в «Газете»
меж культурнейших даров
прочитал
с восторгом
эти
биографии воров.
Расковав
лиризма воды,
ударяясь в пафос краж,
здесь
мусолятся приводы
и судимости
и стаж…
Ну и романтика!
Хитры
и ловки́,
деньгу прикарманьте-ка
и марш
в Соловки.
А потом:
побег…
тайга…
Соблазнен.
Ворую!
Точка.
«Славное мо-о-о-ре,
Священ-н-ный Байкал,
Славный кор-р-р-рабль,
Омулевая бочка…»
Дела́,
чтоб черти ели вас!
Чем
на работу злиться,
пойду
вором,
отстреливаясь
от муров
и милиций.
Изучу я
это дельце.
Озари,
газета,
лучиком!!!
Кто
писателем в отдельце —
Сонька
Золотая ручка?
Впрочем,
в глупом стиле оном
не могу
держаться более…
Товарищи,
для чего нам
эта рокамболия?
У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый.
Ночь.
Надеваете лучшее платье.
Душой отдыхаете на женах, на вдовах.
Меня
Москва душила в объятьях
кольцом своих бесконечных Садовых.
В сердца,
в часишки
любовницы тикают.
В восторге партнеры любовного ложа.
Столиц сердцебиение дикое
ловил я,
Страстною площадью лежа.
Враспашку —
сердце почти что снаружи —
себя открываю и солнцу и луже.
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди — любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце —
гудит повсеместно.
О, сколько их,
одних только весен,
за 20 лет в распаленного ввалено!
Их груз нерастраченный — просто несносен.
Несносен не так,
для стиха,
а буквально.