Мой напиток не горяч и не сладок,
моя участь выпадает в осадок,
мои руки не держат пера,
и не светлы мои вечера,
а полуночи не ярки и не жарки.
и не нужны никому мои подарки,
мои руки опадают понуры
на наклейки моей клавиатуры.
Я тебя усыновила,
ты меня удочерил,
мои синие чернила
расписал по мостовым, мои чуждые реченья
набережными вдыхал,
веемое вдохновенье,
приставаемый причал.Чаемый, нечаянный,
обопри гранит
о стишок случайный мой,
жар моих ланит.
Ничего не учив,
не уча по складам,
даром дар получив,
даром дар и раздам.Чуть навязчив мотив,
теребящий струну:
даром дар отхватив,
не упрячу в суму.Даром дар, не дары,
только этот один
средь кромешной жары
и нетающих льдин.
Достаточно пройти
четыре остановки,
чтоб вымерзла трава
и замерли слова.
Достаточно сползти
за край своей сноровки,
чтоб не вылазил ямб
из недорытых ям.Но уличного чада
достаточно ли для
того, чтоб замолчала
и обмерла земля?
Рынки, торжища, базары,
будки, шапито, вокзалы,
улица, фонарь, аптека,
кто там ищет человека
днем с огнем? Кто взошел из утлой бочки,
прорастил на пальцах почки,
в почву запустил коренья,
расцветая не ко время
старым пнем…
Нет, нет, не сочиняй, усни,
чтобы не вскакивать с постели
в своем ли и уме и теле,
ещё досматривая сны, к компьютеру, к карандашу,
к чему-нибудь, что пишет, пишет
и мне под веки жаром дышит:
«Да, — говорит, — и я пишу».
Бон-журне? Бон-чего? Или бон-
послеполуденного-отдыха-фавна.
Объясняюсь, как балабон,
с окружающей энтой фауной.Лучше с флорою говорить,
с нею — «без слова сказаться»,
и касаться, и чуять, и зрить,
не открывая абзаца…
Я знаю, зачем мне
дана глухота —
чтоб стала ничейною
речь изо рта, чтоб стало нечаянным
слово из уст,
как если б пил чай
Иоанн Златоуст, как пламя вдоль просеки,
сбросив тряпье,
посмотрит и спросит:
«Где жало твое?»
Девятый день,
в последний раз
в земную сень
гляжу на вас.И не тропарь,
и не елей —
налей стопарь,
и мне налей.К чему слова?
Умолкните.
Я счастлива
в нетемноте, где истина,
и путь, и свет,
где нету дна
и бездны нет.
А на тридцать третьем году
я попала, но не в беду,
а в историю. Как смешно
прорубить не дверь, не окно,
только форточку, да еще
так старательно зарешё-
ченную, что гряда облаков
сквозь нее — как звено оков.
И воскреснешь, и дадут тебе чаю
горячего, крепкого, сладкого.
И Неждану дадут, и Нечаю —
именам, звучащим загадково.И мёду дадут Диомиду,
и арфу — Феофилу,
и всё это не для виду,
а взаправду, в самую силу.
Проглотив девяносто обид,
я скажу непреложно:
если мышка за печкою спит,
значит, счастье возможно.Если «Спи-моя-радость-усни»,
значит, не расплескалась
та, что красит счастливыми дни,
серебристая малость.
Не вижу, не слышу, не чую,
и лишь осязаньем — глазет.
В мою похоронную сбрую
добавьте подшивку газет, которым, уже пожелтелым,
себя отдавала, не льстясь
навязывать духом и телом
с потомками хрупкую связь.
На двух ногах, четырехглазый,
скорей колеблется тростник,
чем мыслит. Странною заразой
затронутый, увял, и сник, и снит в неведомой долине
невидимые миру сны,
и выплывают удалые
на Млечный путь его челны.
Ладно — алчны, ладно — жадны,
ладно — впулившись в себя.
Почему мы так нещадны,
и жалея, и любя? Самых ближних, самых близких
жалом слов как свистом пуль
— как бродягу без прописки
расшалившийся патруль.
И вдохновения святые,
и запятые, запятые,
и обуянный дух мечтой,
и снова точка с запятой,
и ах! — и страстный, как Испанья,
через препоны, препинанья
Пегас домчится всем назло
в свое покойное стойло.
И на ощупь, как полено,
и на вкус
это право, это лево
на дискурс, отвоеванное право
сотрясать
бедный воздух невозбранно
и плясатьна открывшемся просторе
площадей,
где вчера в чуме и море
жгли людей.
О, как на склоне
жестка стерня,
на небосклоне
ночного дня.В полнеба тень и
в полнеба темь,
судьбы сплетенья,
как лесостепь.Но, влажным сеном
шурша впотьмах,
помедли нетленным,
продлись не во снах.
Булочка поджариста,
подпалена слегка.
Не заспи, пожалуйста,
чахлого стишка.На пепле пожарища
и смерть не трудна.
А жарища жалится
аж до дна.Жало жалкое,
горе горькое,
лето жаркое,
жито золотое.
Рышарду Криницкому*И смолкли толки,
когда заговорил поэт в ермолке –
минималист.И стихов осколки
просыпались на летний лист
многоточиями.
_________________
*На семидесятилетие и в честь книги