Я ненавижу всех святых,
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
Тесовый гроб, суровый грот смертельных окончаний,
В пространстве узких тесных стен восторг былых лобзаний.
Тяжелый дух, цветы, цветы, и отцветанье тела,
Застылость чувственных красот, в которых жизнь пропела.
Безгласность губ, замкнутость глаз, недвижность ног уставших,
Но знавших пляску, быстрый бег, касанье ласки знавших.
Тесовый гроб, твой ценный клад еще прекрасен ныне,
Не сразу гаснет смелый дух померкнувших в пустыне.
Но, тесный грот, твой мертвый клад в ужасность превратится.
Чу, шорох. Вот Безглазый взгляд. Чу, кто-то шевелится.
Счастье души утомленной —
Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.Счастье ночной белладонны —
Лаской убить.
Взоры ее полусонны,
Я верю в возможную силу и правду — его, всепобедного Света,
Но есть несчастливцы, что гибнут зимою задолго до роскоши лета.
Я знаю что мною озер серебристых в горах и в лесах первозданных.
Но сколькие умерли в жаркой пустыне, без влаги, без капель желанных.
Я видел, как кондор царит над пространством, как мощь альбатроса прекрасна.
Но сколько убитых для них именитых, подумать — подумать ужасно.
Я вижу, я слышу я помню я знаю что было что есть здесь что будет.
Но, в бездну из бездны срываясь, в столетьях, мои вопль никого не пробудит.
Мы лежим на холодном и грязном полу,
Присуждённые к вечной тюрьме.
И упорно и долго глядим в полумглу, —
Ничего, ничего в этой тьме!
Только зыбкие отсветы бледных лампад
С потолка устремляются вниз.
Только длинные шаткие тени дрожат,
Протянулись — качнулись — слились.
Я по острову хожу,
Через все леса гляжу,
По прогалинам и мракам,
По оврагам, буеракам,
Дуб, береза, липа, ель,
Ива, жимолость, и хмель,
И калина, и рябина,
И дрожащая осина.
Я по всем гляжу ветвям,
По листам, и по цветам,
Мое несчастье несравнимо
Ни с чьим. О, подлинно! Ни с чьим.
Другие — дым, я — тень от дыма,
Я всем завидую, кто — дым.
Они горели, догорели,
И, все отдавши ярким снам,
Спешат к назначенной им цели,
Стремятся к синим небесам.
Великим схвачены законом,
Покорно тают в светлой мгле.
Есть много птиц, красивых, сильных
Проворных, злых, любвеобильных,
Не умеряющих свой пыл,
Цветистых в ярком опереньи
Прекрасных в беге, в лете, в пеньи,
В двойном размахе вольных крыл.
Есть много птиц и плещет слава
Орла и финикса ксалава,
Молва о них — как светлый дым,
И древен ворон в снах богатых,
Луна богата силою внушенья,
Вокруг неё всегда витает тайна.
Она нам вторит: «Жизнь есть отраженье,
Но этот призрак дышит не случайно».
Своим лучом, лучом бледно-зелёным,
Она ласкает, странно так волнуя,
И душу побуждает к долгим стонам
Влияньем рокового поцелуя.
Близ потока могучею звезд,
Разметавшихся в Небе как мост,
Что до Вечности тянется в Море,
Возле млечных сияний пути,
Где приходится мертвым идти,
Светят звездочки — Девичьи Зори.
Эти звездочки светят для глаз
Не минуту, не год, и не час,
Нет, все время, покуда есть очи.
И не млечный, не белый в них свет,
Факелы, тлея, чадят,
Утомлен наглядевшийся взгляд.
Дым из кадильниц излит,
Наслажденье, усталое, спит.
О, наконец, наконец,
Затуманен блестящий дворец!
Мысль, отчего ж ты не спишь, —
Вкруг тебя безнадежная тишь!
Жить, умирать и любить,
Беспредельную цельность дробить, —
По взморью иду я, не этому взморью, что зримо,
Хоть каждый я день и по этому взморью хожу.
Над Морем тоскую, что странно-воздушнее дыма,
Где помыслы сердца свою отмечают межу.
Пустыня бурунов Приливно-отливная сказка.
Извивность морей, пожелавших воздушными стать.
Их белая смерть. И опять И другая завязка.
Раскаты громов. И затишье. И мертвая гладь.
О, люди! Как жалко мне вас! Если б только вы Знали!
Какой бы не принял я жертвы во имя людей?
Запах Солнца? Что за вздор!
Нет, не вздор.
В Солнце звуки и мечты,
Ароматы и цветы
Все слились в согласный хор,
Все сплелись в один узор.
Солнце пахнет травами,
Свежими купавами,
Пробуждённою весной,
Красный цвет — горячий цвет,
Голубой — холодный.
Оба шлют глазам привет,
Но мечтой несродной.
Говорит один — люблю,
Все сожгу любовью,
Камни в лаву растоплю,
Небо вспыхнет кровью.
А другой не говорит,
Не грозит, не манит,
Мне звёзды рассказали: «Любви на небе нет».
Я звёздам не поверил. Я счастлив. Я поэт.
Как сон тебя я вижу, когда влюблённый сплю,
И с грёзой просыпаюсь и вновь тебя люблю.
Не в царственных пространствах, где дышит Орион,
Не там, где блещет Вега, мой светлый небосклон.
В твоих глазах я вижу бессмертную мечту,
Моя душа — оазис голубой,
Средь бледных душ других людей, бессильных.
Роскошный сон ниспослан мне судьбой,
Среди пустынь, томительных и пыльных.
Везде пески. Свистя, бежит самум.
Лазурь небес укрылася в туманы.
Но слышу я желанный звон и шум,
Ко мне сквозь мглу подходят караваны.
Она живет среди видений,
В ее глазах дрожит печаль,
В них ускользающая даль
И умирающие тени.
Она поникла как цветок,
Что цвел в пустыне заповедной,
И вдруг поблек, печальный, бледный,
Не довершив свой полный срок.
В ней неразгаданное горе,
Ей скучен жизни ровный шум,
Что это, голубь воркует?
Ключ ли журчит неустанно?
Нет, это плачет, тоскует
Водная панна.
Что на лугу там белеет,
Светится лунно и странно?
Это туманы лелеет
Водная панна.
Что это в мельницу бьется,
Жернов крутит первозданно?
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце,
И выси гор.
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть море,
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре.
Я властелин.
Город-крепость на горе,
Город-храм,
Где молились торжествующим богам, —
Я тебя хотел бы видеть на заре!
В час, когда поет свирель,
И зовет, —
В час, когда, как будто, ласковый апрель
Дышит в зеркале дремотствующих вод.
В дни, когда ты был одним
Из живых,
В лазоревой воде, в жемчужных берегах,
Плыла русалка в блеске чудном
Она глядела вдаль, скользила в тростниках,
Была в наряде изумрудном.
На берегах реки, из цельных жемчугов,
Не возникало трав на склонах.
Но нежный изумруд был весь ее покров,
И нежен цвет очей зеленых.
Над нею догорал оранжевый закат,
Уже зажглась Луна опалом.
Над окованной льдом глубиной я иду,
И гляжу, и скольжу я на льду.
Лучезарна поверхность холодного льда,
Но темна подо льдами вода.
Там в студенных садах, в тишине темноты,
Цепенея, белеют цветы.
Дотянулся до льда несвободный цветок,
Но на воздух он выйти не мог.
И в душе у меня хорошо и светло,
Что-то к сердцу от сердца дошло.
Птица летит за моря,
Зверь за леса убегает,
Дерево в дерево, искра в огонь ускользает, горя,
Железо в руду, свою мать, земля в Мать-Землю вникает, —
Так, Черная немочь, не мучай души,
Не мучь и усталого тела,
В черную тьму, в непроглядную Ночь поспеши,
В пропасть, где Ночь без предела.
Оставь Человека, недуг,
Уйдите, болести, хворобы,
Ты мне говоришь, что как женщина я,
Что я рассуждать не умею,
Что я ускользаю, что я как змея, —
Ну, что же, я спорить не смею.
Люблю по-мужски я всем телом мужским,
Но женское сердцу желанно,
И вот отчего, рассуждая с другим,
Я так выражаюсь туманно
Я женщин, как высшую тайну люблю,
А женщины любят скрываться,
Иду я в чистом поле,
На светлой вольной воле,
Навстречу мне бегут,
Свились в крученый жгут,
Семь духов с полудухами,
Все черные, все злые,
Охочие до зла.
Семь духов с полудухами,
Моя душа светла,
Все злости — мне чужие,