Смешались дни и ночи,
Едва гляжу на свет,
Видений ищут очи,
Родных видений нет.
Все то, чему смеялась
Влюбленная душа,
К безвестному умчалось,
И плача, и спеша.
Поблекли маргаритки,
Склонив головки вниз,
И липкие улитки
На листьях собрались.
И если предо мною,
Над лоном сонных вод,
Бессмертною Луною
Блистает небосвод, —
Мне кажется, что это
Луна погибших дней,
И в ней не столько света,
Как скорби и теней.
И если ветер злится,
И если дождь идет,
Моя душа томится
И странно счастья ждет.
И плачут, плачут очи,
И Солнца больше нет,
Смешались дни и ночи,
Слились и тьма, и свет.Год написания: без даты
Тончайший звук, откуда ты со мной?
Ты создан птицей? Женщиной? Струной?
Быть может, солнцем? Или тишиной?
От сердца ли до сердца свеян луч?
Поэт ли спал, и был тот сон певуч?
Иль нежный с нежной заперся на ключ?
Быть может, колокольчик голубой
Качается, тоскуя сам с собой,
Заводит тяжбу с медленной судьбой?
Быть может, за преградою морей
Промчался ветер вдоль родных полей
И прошептал: «Вернись. Приди скорей».
Быть может, там, в родимой стороне,
Желанная томится обо мне,
И я пою в ее душе на дне?
И тот берущий кажущийся звук
Ручается, как призрак милых рук,
Что верен я за мглою всех разлук.
Ровный, плоский, одноцветный,
Безглагольный, беспредметный,
Солнцем выжженный песок
Был когда-то в безднах Моря,
И над ним, о силе споря,
Шквал со шквалом биться мог.
И чудовища морские,
Меж стихий морских стихия,
С зыбким праздником в крови,
В неземной глубинной дали,
Трепетали, сочетали
Узы грузные любви.
Но над царством тем зеленым,
Миллион за миллионом,
Минул ток текучих лет,
И чудовища устали
Трепетать в глубинной дали,
И любви их больше нет.
И другая даль, немая,
В беспредельность убегая,
Молча свой проводит срок.
Спит не спит в безвестной чаре,
В утомительной Сахаре,
Нескончаемый песок.
Засветилася лампада
Пред иконою святой.
Мир далекий, мир-громада,
Отлетел, как сон пустой.
Мы в тиши уединенной.
Час, когда колокола
Будят воздух полусонный,
Час, когда прозрачна мгла.
Ласка этой мглы вечерней
Убаюкивает взгляд,
И уколы жгучих терний
Сердце больше не язвят.
Помолись в тиши безмолвной
Пред иконою святой,
Чтобы мир, страданьем полный,
Вспыхнул новою мечтой.
Помолись со мной, родная,
Чтобы жизнь светлей прошла,
Чтобы нас стезя земная
Вместе к гробу привела.
Над пучиной неизвестной
Пусть мы склонимся вдвоем,
Пусть чудесный гимн небесный
Вместе Богу мы споем.Год написания: без даты
Я любил вознесенное сказками древо,
На котором звенели всегда соловьи,
А под древом раскинулось море посева,
И шумели колосья, и пели ручьи.
Я любил переклички, от ветки до ветки,
Легкокрылых, цветистых, играющих птиц.
Были древние горы ему однолетки,
И ровесницы степи, и пряжа зарниц.
Я любил в этом древе тот говор вершинный,
Что вещает пришествие близкой грозы,
И шуршанье листвы перекатно-лавинной,
И паденье заоблачной первой слезы.
Я любил в этом древе с ресницами Вия,
Между мхами, старинного лешего взор.
Это древо в веках называлось Россия,
И на ствол его — острый наточен топор.
Я припомнил слова, что приснились мечте
В утро жизни, как нежное пение.
И хоть я уж не тот, и хоть мысли не те, —
Тайны те же зовут в отдаление.
«Наклонись над колодцем, увидишь ты там,
Словно тёмная яма чернеется,
Пахнет гнилью, и плесень растёт по краям,
И прозрачной струи не виднеется.
Но внизу, в глубине, среди гнили и тьмы,
Там, где пропасть чернеется мглистая,
Как в суровых объятьях угрюмой тюрьмы,
Робко бьётся струя серебристая».
Не напрасно те строки привиделись мне,
Промелькнули, как нежное пение,
Нет обманности — в сне, всё правдиво — в весне,
Всё — рождение светлого Гения.
Птичка серая летает
Каждый вечер под окно.
Голосок в кустах рыдает,
Что-то кончилось давно.
Звуки бьются так воздушно,
Плачут тоньше, чем струна.
Но внимают равнодушно
Мир, и Небо, и Луна.
Над усадьбою старинной
Будто вовсе умер день.
Под окошком тополь длинный
До забора бросил тень.
Стало призраком свиданье,
Было сном, и стало сном.
Лишь воздушное рыданье
Словно память под окном.
Эти звуки тонко лились
Здесь и в дедовские дни.
Ничему не научились
Ни потомки, ни они.
Вечно будет тополь длинный
Холить траурную тень.
В сказке счастья паутинной
Раз был день, и умер день.Год написания: без даты
Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?
Я совсем остываю к мечте.
Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна,
Я застыл на последней черте.
Только шаг остается, только миг быстрокрылый,
И уйду я от бледных людей.
Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?
Не спешу в неизвестность скорей?
Я не прежний веселый, полубог вдохновенный,
Я не гений певучей мечты.
Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я стою у последней черты.
Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом,
Унесется к неведомой мгле.
Я устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я жалею, что жил на Земле.Год написания: без даты
Я знаю ненависть, и, может быть, сильней,
Чем может знать ее твоя душа больная,
Несправедливая, и полная огней
Тобою брошенного рая.
Я знаю ненависть к звериному, к страстям
Слепой замкнутости, к судьбе неправосудной,
И к этим тлеющим кладбищенским костям,
Нам данным в нашей жизни скудной.
Но, мучимый как ты, терзаемый года,
Я связан был с тобой безмолвным договором,
И вижу, ты забыл, что брат твой был всегда
Скорей разбойником, чем вором.
С врагами — дерзкий враг, с тобой — я вечно твой,
Я узнаю друзей в одежде запыленной.
А ты, как леопард, укушенный змеей,
Своих терзаешь, исступленный!
Утомленное Солнце, стыдясь своего утомленья,
Раскрасневшийся лик наклонило и скрыло за лесом,
Где чуть дышит, шепчет в ветвях ветерка дуновенье,
Где листва чуть трепещет в лучах изумрудным навесом.
Распростертую Землю ласкало дневное Светило,
И ушло на покой, но Земля не насытилась лаской,
И с бледнеющим Месяцем Солнцу она изменила,
И любовь их зажглась обольстительной новою сказкой.
Вся небесная даль озарилась улыбкой стыдливой,
На фиалках лесных заблистали росою слезинки,
Зашепталась речная волна с серебристою ивой,
И, качаясь на влаге, друг другу кивали кувшинки.Год написания: без даты
Из Арабских дальних стран
К нам придя в своем скитаньи,
Руссов древних Ибн-Фоцлан
Вопрошал о сожиганьи.
Почему, когда простор
Здешней жизни Руссом смерян,
Труп кладут они в костер,
В огнь, что силой достоверен?
Потому, гласил ответ,
Что, вступивши в яркий пламень,
Возрожден, как цвет и свет,
Мрак железа, мертвый камень.
Потому, ответ гласил,
Что земному подобает
Побывать в жару горнил,
Там, где все перекипает.
Да земные телеса
Аки Солнце просветятся,
Перед тем как в Небеса
В царство Солнца возвратятся.
Искушенные огнем,
Разлученные с тоскою,
Поплывут в свой Отчий Дом,
Ярко-огненной рекою.
Словно усыпаны хлопьями снега,
Искрятся яблони, млея в цветах
Ветер, о ветви ударив с разбега,
Шепчет и прячется в дальних кустах
В парке мечтательном лунная нега,
Лунные ласки дрожат на листах.
С башен доносится бой колокольный,
Дремлют колледжи в объятьях теней
Сладостный час для души недовольной,
Стройные мысли сплетаются в ней,
К небу уходят от горести дольной,
Беглость минут выступает ясней.
Дышат деревья, их пышность нетленна,
Грезят колледжи о Средних Веках
Зимние думы промчатся мгновенно,
Воды проснутся в родных берегах
Время проходит, мечта неизменна,
Наше грядущее в наших руках.
Как нам отрадно задуматься в сумерках светлых вдвоем!
Тень пролетевшего ангела вижу во взоре твоем.
Сердце трепещет восторженно вольною радостью птиц.
Вижу блаженство, сокрытое бархатной тенью ресниц.
Руки невольно касаются милых сочувственных рук.
Призраки мирного счастия кротко столпились вокруг.
Белыми светлыми крыльями веют и реют во мгле.
Как нам отрадно проникнуться правдой Небес на Земле!
Нет, и не будет, и не было сердца нежней твоего,
Нет, и не будет и не было, кроме тебя, ничего.
Вот, мы блаженны, как ангелы, вот мы с тобою вдвоем.
Друг мой, какое признание вижу во взоре твоем!
Побледневшие, нежно-стыдливые,
Распустились в болотной глуши
Белых лилий цветы молчаливые,
И вкруг них шелестят камыши.Белых лилий цветы серебристые
Вырастают с глубокого дна,
Где не светят лучи золотистые,
Где вода холодна и темна.И не манят их страсти преступные,
Их волненья к себе не зовут;
Для нескромных очей недоступные,
Для себя они только живут.Проникаясь решимостью твердою
Жить мечтой и достичь высоты,
Распускаются с пышностью гордою
Белых лилий немые цветы.Расцветут, и поблекнут бесстрастные,
Далеко от владений людских,
И распустятся снова, прекрасные, -
И никто не узнает о них.
Если ты поэт и хочешь быть могучим,
Хочешь быть бессмертным в памяти людей,
Порази их в сердце вымыслом певучим,
Думу закали на пламени страстей.
Ты видал кинжалы древнего Толедо?
Лучших не увидишь, где бы ни искал.
На клинке узорном надпись: «Sin miedo», —
Будь всегда бесстрашным, — властен их закал.
Раскаленной стали форму придавая,
В сталь кладут по черни золотой узор,
И века сверкает красота живая
Двух металлов слитых, разных с давних пор.
Чтоб твои мечты во век не отблистали,
Чтоб твоя душа всегда была жива,
Разбросай в напевах золото по стали,
Влей огонь застывший в звонкие слова.
Черемухой душистой с тобой опьянены,
Мы вдруг забыли утро, и вдруг вступили в сны.
И утро превратилось в моря без берегов,
Моря плавучих тучек, ветвей, кустов, цветов
Цветы, деревья, травы, и травы, и цветы,
Моря цветов и красок, любовь, и я, и ты.
Лицо к лицу склонивши и руку в руку взяв,
Мы вдруг прониклись счастьем легко дрожащих трав.
Безмерным светом Солнце светило с высоты,
И было изумленье, восторг, и я, и ты.
В нас царствовала Вечность, в нас был короткий час,
И утро вырастало для нас, для нас, для нас.
Мы были два сиянья, два призрака весны,
Черемухой душистой подсказанные сны.
Лишенный родины, меж призраков бездушных,
Не понимающих, что мерный мудрый стих
Всемирный благовест средь сумраков густых,
Один любуюсь я на звенья строк послушных.
Они журчащий ключ во днях пустынно-душных.
В них сговор солнц и лун для праздников святых,
Веселый хоровод из всплесков золотых,
В них грозный колокол для духов двоедушных.
От звуковой волны порвется злая сеть.
Качнувшись, побегут в пространство привиденья.
Все дальше, дальше, прочь от грозового рденья.
А бронза гулкая и стонущая медь,
Возникши в воздухе глаголом осужденья,
Продлят свой долгий гуд, веля судьбе — греметь.
То, что люди называли по наивности любовью,
То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью,
Эту чудную Жар-Птицу я в руках своих держу,
Как поймать ее, я знаю, но другим не расскажу.
Что другие, что мне люди! Пусть они идут по краю,
Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю.
То, что в пропастях и безднах, мне известно навсегда,
Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда.
День мой ярче дня земного, ночь моя не ночь людская,
Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая.
И меня поймут лишь души, что похожи на меня,
Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!
Румянец яблока, на фоне Сентября,
С его травой-листвой воздушно-золотой,
Румянец девушки, когда горит заря,
Румянец девушки, идущей за водою,
Меж тем как в серебре и в зеркале реки
Мелькают, зыбкие, и пляшут огоньки.
Румянец сладостно-стыдливого незнанья,
Когда услышит вдруг она
Ее смутившее признанье,
И он, сдержав свое дыханье,
Безмолвно чувствует, что радость — суждена.
И наконец еще, румянец тот, предельный,
Когда они вдвоем сливаются в одно,
И чашей полной, чашей цельной
Пьют сладко-пьяное вино,
И в этой неге беспредельной,
В предвестьи сказки колыбельной,
Разбиться чаше суждено.
Все, что любим, все мы кинем,
Каждый миг для нас другой: —
Мы сжились душой морской
С вечным ветром, с Морем синим.
Наш полет
Все вперед,
К целям сказочным ведет.
Рдяный вечер, догорая,
Тонет в зеркале Небес.
Вот он, новый мир чудес,
Вот она, волна морская.
Чудный вид!
Все молчит,
Только вал морской звучит.
Если мы вернемся вскоре
Переменчивым путем,
Мы с добычею придем —
Нам дары приносит Море
В час ночной,
Под Луной,
Мы спешим к стране иной.
Если ж даль не переспорим
И пробьет конец мечте, —
Мы потонем в Красоте,
Мы сольемся с синим Морем,
И на дне,
В полусне,
Будем грезить о волне.