Как цветок я хочу расцвести
И угаснуть без слова упрёка,
И в душе я сумею найти
Бесконечный расцвет златоока.
Я как ландыш, бледнея, цвету
Для мечтательных, нежных, влюблённых,
И в лесу создаю красоту
Для сердец, красотой утомлённых.
Полюбив молодую Весну,
В поцелуях сплетённые тени,
Я порою всю ночь не усну
И мечтаю как ветка сирени.
И, узнавши из пения птиц,
Что окончились празднества мая,
Я при свете полночных зарниц
Расцвету как гвоздика лесная.
И когда, разлюбивши мечты,
Я забудусь в могильной постели,
Надо мной, в торжестве Красоты,
Навсегда расцветут иммортели.
Шелест листьев, шепот трав,
Переплеск речной волны,
Ропот ветра, гул дубрав,
Ровный бледный блеск Луны.
Словно в детстве предо мною,
Над речною глубиною,
Нимфы бледною гирляндой обнялись, переплелись.
Брызнут пеной, разомкнутся,
И опять плотней сожмутся,
Опускаясь, поднимаясь, на волне и вверх и вниз.
Шепчут темные дубравы,
Шепчут травы про забавы
Этих бледных, этих нежных обитательниц волны.
К ним из дали неизвестной
Опустился эльф чудесный,
Как на нити золотистой, на прямом луче Луны.
Выше истины земной,
Обольстительнее зла,
Эта жизнь в тиши ночной,
Эта призрачная мгла.
Мы спешим, мы плывем
На могучей волне,
Незнакомы со сном,
Но всегда в полусне.
Слезы жен и детей
Не заметит наш глаз,
И где смерть для людей,
Там отрада для нас.
Нашей властью звучат
Панихиды в церквах,
В двери к людям стучат
Смерть, и гибель, и страх.
Между вешних листов,
Символ сгибнувших сил,
Миллионы крестов,
Миллионы могил.
Любо нежную мать
Умертвить, погубить,
Мы не можем ласкать,
Не умеем любить
В эти дни, как и встарь,
Каждый миг, каждый час,
Лучший дар на алтарь
Жизнь приносит для нас.
И спешим, и плывем
Мы в ночной тишине,
Незнакомы со сном,
Но всегда в полусне.
Ты была как оазис в пустыне,
Ты мерцала стыдливой звездой,
Ты Луною зажглась золотой,
И тебе, недоступной богине,
Отдавал я мечту за мечтой.
Я решился в желании смелом
По кремнистой дороге идти
И не медлить нигде на пути,
Ты казалась мне высшим пределом,
За который нельзя перейти.
И потом… О, какое мученье!
К недоступному доступ найден.
Я как жалкий ребенок смущен.
Где любовь, где восторг упоенья?
Все прошло, ускользнуло, как сон.
Я мечты отдавал не богине,
Ты все, ты — земля на земле,
Я один в удушающей мгле.
Я очнулся в бесплодной пустыне,
Я проснулся на жесткой скале.
Ночь ночи открывает знанье,
Дню ото дня передается речь.
Чтоб славу Господа непопранной сберечь,
Восславить Господа должны Его созданья.
Все от Него — и жизнь, и смерть.
У ног Его легли, простерлись бездны,
О помыслах Его вещает громко твердь,
Во славу дел Его сияет светоч звездный.
Выходит Солнце-исполин,
Как будто бы жених из брачного чертога,
Смеется светлый лик лугов, садов, долин,
От края в край небес идет его дорога.
Свят, свят Господь, Зиждитель мой!
Перед лицом Твоим рассеялась забота.
И сладостней, чем мед, и слаще капель сота
Единый жизни миг, дарованный Тобой!
Сонет Валерию Брюсову
Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и Океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ.
«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, —
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».
И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный Океан, —
Зачем он странных бурь питает ураган,
Зачем волнуется, — но Океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.
Сегодня майские жуки
Не в меру были громки.
И позабыли червяки
Мне осветить потемки.
Пошла бранить я Светляка,
Чтоб не давать поблажки.
Споткнулась вдруг у стебелька
Ромашки или кашки.
И вот лежу я и гляжу,
Кто черный там крадется.
Никак ума не приложу,
А сердце бьется, бьется.
И молвил кто-то грубо так:
«Послушай-ка, гляди-ка».
Тут лампочку зажег Светляк,
И вижу я — улитка.
Ползет, расставила рога,
Вся мокрая такая.
«Ступай», — сказал Светляк, «в луга»,
Слегка ее толкая.
А я ему: «Вина твоя!
Где был? В гостях у мухи?»
И в эту ночь заснула я
Совсем-совсем не в духе.
Южный полюс Луны задремал, он уснул между гор величавых,
Поражающих правильной формой своей.
Это мысль, заключенная в стройных октавах,
Эти горы живут без воды, в полосе неподвижных лучей, —
Ослепительно ярких, как ум, и ложащихся отблеском странным
На долины, что спят у подножия гор,
Между кратеров мертвых, всегда светлотканных,
Вечно тихих, нетронутых тьмой, и ничей не ласкающих взор.
Эти страшные горы горят неподвижностью вечного света,
Над холодным пространством безжизненных снов,
Это ужас мечты, это дума веков,
Запредельная жизнь Красоты, беспощадная ясность Поэта.
Фаине ***Над пучиной морской, тяготея, повисла скала,
У подножья скалы бьются волны толпой неустанной,
Греет зной ее камни, к ней ластятся ветер и мгла,
Но безмолвна она — в час ночной, в час зари златотканной.
Белоснежная тучка мелькнет и растает над ней,
Прощебечет блуждающих птиц перелетная стая,
Загорится, забрезжит за морем звезда золотая,
Небо вспыхнет в ответ мириадами синих огней.
Но не видя, не внемля, гранитная дремлет громада,
Если ж волны сильнее нахлынут, журча и звеня,
Словно шепчет она еле слышно: «Не надо… не надо…
Утишите волненье свое… Не будите меня…»
Господь, Господь, внемли, я плачу, я тоскую,
Тебе молюсь в вечерней мгле
Зачем Ты даровал мне душу неземную —
И приковал меня к земле?
Я говорю с Тобой сквозь тьму тысячелетий,
Я говорю Тебе, Творец,
Что мы обмануты, мы плачем, точно дети,
И ищем где же наш Отец?
Когда б хоть миг один звучал Твой голос внятно,
Я был бы рад сиянью дня,
Но жизнь, любовь, и смерть все страшно, непонятно,
Все неизбежно для меня.
Велик Ты, Господи, но мир Твой неприветен,
Как все великое, он нем,
И тысячи веков напрасен, безответен
Мой скорбный крик «Зачем? Зачем?..»Год написания: без даты
В пеньи звонкого ручья
Переменность трепетанья.
В нем отдельность бытия,
Восхваленье мирозданья.
Он сорвался с высоты,
Возжелав безвестной дали.
Многоснежные хребты
В нем стремленье воспитали.
И покинув горный склон.
И себя любя без меры,
Весь вспенен, домчался он
До заманчивой пещеры.
В лабиринт ее проник.
Что там было? Что там стало?
Чей-то вскрик в тиши возник,
Так воздушно и устало.
Где-то алые цветы
Зашептались, закачались
И виденья красоты
Поцелуем повстречались.
Поцелуй? Зачем? И чей?
Кто узнает! Это тайна…
Дальше, прочь бежит ручей,
Он в пещере был случайно.
Я делаюсь мгновеньями во власти всех вещей,
И с каждым я, пред каждым я, и царственно ничей.
Восторг придет, и пьяный я Придет тяжелый труд.
Смотрите все бежали прочь Взгляни я, верный, тут.
Заблудшую собаку я увижу пред собой,
Со зверем зверь, люблю ее. Но, сердце, дальше! Пой!
О, пой о всех, кто чувствовал бездонную тоску,
И вдруг вернись к бесстрастию, как светлый дождь в реку.
В великое Безликое уйди как бы навек,
Хотя без нас там каждый час так много-много рек.
И, вечно твой, всегда с тобой, не изменю судьбе
Но в страшный миг, о, милый друг, я не приду к тебе.
В окутанной снегом пленительной Швеции
На зимние стекла я молча глядел,
И ярко мне снились каналы Венеции,
Мне снился далекий забытый предел.
Впивая дыханье цветущей бромелии,
Цветка золотого с лазурной каймой,
Я видел в глазах наклонившейся Лелии
Печаль, затененную страстью немой.
Встречалися взоры с ответными взорами,
Мы были далеко, мы были не те.
Баюкал нас иней своими узорами,
Звала нас бромелия к дальней мечте.
И снова, как прежде, звеня отголосками,
Волна сладкозвучно росла за волной,
И светлые тени, подъятые всплесками,
На гондолах плыли под бледной Луной.
Я тихо сплю на дне морском,
Но близок мир земли.
Я вижу, верховым путем
Проходят корабли.
И видя бледность глубины
И жемчуга ее,
Я вспоминаю зыбь волны,
Тревожу забытье.
Бежит прилив, растет прибой: —
«Усни! Усни! Ты спишь?
Над нами бездны голубой
Молитвенная тишь».
Поет прибой, растет прилив: —
«Проснись! Проснись! Бежим!
Ты знаешь, мир земной красив,
Мы овладеем им!»
Я тихо сплю на дней морей,
И знаю, сладок сон.
Но сердце шепчет мне «Скорей!
Ты будешь в жизнь влюблен».
Я мирно сплю на дне морском,
Но чувствую врага.
Я вновь пойду слепым путем,
Я брошу жемчуга!
Бог входит в существа, как Солнце сквозь окно,
Когда оно встает за гранью кругозора.
Откроем занавес, нам всем светить дано,
Быть жгучими, любить, быть частию узора.
Непогасим огонь внимательного взора,
Неисчерпаем блеск того, что суждено.
Лик Солнца восстает в безличьи кругозора,
И весь различный мир скрепляет он в одно.
Туманы превратив в разорванные тучи,
Ток огненных полос коснулся вышних гор,
И в глубину долин, светясь, глядятся кручи.
Там нежный сон садов, там синий свет озер,
И пробужденья чувств, несознанно-могучи,
Сливают шум листвы в один протяжный хор.
А правда пошла по поднебесью.
Из Голубиной книги
Кривда с Правдою сходилась,
Кривда в споре верх взяла.
Правда в Солнце превратилась,
В мире чистый свет зажгла.
Удалилась к поднебесью,
Бросив Кривду на земле,
Светит лугу, перелесью,
Жизнь рождает в мертвой мгле.
С той поры до дней текущих
Только Правдой и жива
Меж цветов и трав цветущих
Жизни грусть, плакун-трава.
С той поры на синем Море,
Там, где вал непобедим,
Правды ждет с огнем во взоре
Птица мощная Стратим.
И когда она протянет
Два могучие крыла, —
Солнце встанет, Море грянет:
«Правда, Правда в мир пришла!»
Пять чувств — дорога лжи. Но есть восторг экстаза,
Когда нам истина сама собой видна.
Тогда таинственно для дремлющего глаза
Горит узорами ночная глубина.
Бездонность сумрака, неразрешенность сна,
Из угля черного — рождение алмаза.
Нам правда каждый раз — сверхчувственно дана,
Когда мы вступим в луч священного экстаза.
В душе у каждого есть мир незримых чар,
Как в каждом дереве зеленом есть пожар,
Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья.
Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит,
И, дрогнув радостно от счастья возрожденья,
Тебя нежданное так ярко ослепит.
Легкий лист, на липе млея,
Лунный луч в себя вобрал.
Спит зеленая аллея,
Лишь вверху поет хорал.
Это — лунное томленье,
С нежным вешним ветерком,
Легкость ласк влагает в пенье
Лип, загрезивших кругом.
И в истоме замиранья
Их вершины в сладком сне
Слышат лунное сиянье,
Слышат ветер в вышине.
Свет Луны и ветер вешний,
Бледный ландыш спит в тени,
Грезя, видит сон нездешний,
Дню хранит свои огни.
Полон зыблемого звона,
Легкой грезы и весны,
С голубого небосклона
Принимает луч Луны
Лик Луны, любовь лелея,
Мир чарует с высоты.
Спит зеленая аллея,
Спят деревья и цветы.
Если хочешь молча плакать с неразлучною тоской,
Приходи смотреть на травы, на осоку над рекой.
Травы белый цвет роняют на текучую волну.
Шелестит, шуршит осока. Боль в душе идет ко дну.
Приходи сюда к теченью, в преломлении зари.
Неподвижный Синий камень, как любимый, избери.
В тихом шелесте осоки, в белом цвете лепестков,
Ты уснешь на Синем камне, меж зеленых берегов.
Не увидят, не узнают, не притронутся к слезам
Не увидишь сам, что видно душу синим Небесам
Только дрогнешь, как приснится, что навек — река с тобой,
Неподвижный Синий камень. Небо, сумрак голубой.
К Фее в замок собрались
Мошки и букашки.
Перед этим напились
Капелек с ромашки.
И давай жужжать, галдеть,
В зале паутинной,
Точно выискали клеть,
А не замок чинный.
Стали жаловаться все
С самого начала,
Что ромашка им в росе
Яду подмешала.
А потом на комара
Жаловалась муха,
Говорит, мол, я стара,
Плакалась старуха.
Фея слушала их вздор,
И сказала: Верьте,
Мне ваш гам и этот сор
Надоел до смерти.
И велела пауку, —
Встав с воздушных кресел, —
Чтобы тотчас на суку
Сети он развесил.
И, немедля, стал паук
Вешать паутинки.
А она пошла на луг
Проверять росинки.