Вильяму Р. Морфилю«Кто печаль развеял дымкой?
Кто меж тучек невидимкой
Тусклый месяц засветил?
Кто, шурша травой густою,
Возмущает над водою
Точно дальний дым кадил?»
«Чья печаль в твоем журчаньи!»
Я спросил в ночном молчаньи
У звенящего ручья.
«Чья печаль в росе блестящей,
Я не знаю, как же быть?
Продолжать или забыть?
Через улицу, давно,
Из окна смотрю в окно.
И давно ко мне приник,
Сквозь окно, далёкий лик.
За воздушною средой,
Манит, нежный, молодой.
«Люби!» — поют шуршащие березы,
Когда на них сережки расцвели.
«Люби!» — поёт сирень в цветной пыли.
«Люби! Люби!» — поют, пылая, розы.
Страшись безлюбья. И беги угрозы
Бесстрастия. Твой полдень вмиг — вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грезы.
Амариллис, бледная Светлана!
Как нежданно сердце мне смутили
Ласки мимолетного обмана,
Чашечки едва раскрытых лилий.
О, как сладко светлое незнанье!
Долго ли продлится обаянье,
Много ль золотистого тумана,
Сколько будет жить моя светлана?
Призрак упований запредельных,
Тайна предрассветного мечтанья,
Зачем в названьи звезд отравленные звуки, —
Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы?
— О, друг мой, в царстве звезд все та же боль разлуки,
Там так же тягостны мгновенья и часы.
О, друг мой, плачущий со мною в час вечерний,
И там, как здесь, царит Судьбы неправый суд,
Змеей мерцает ложь, и гидра жгучих терний —
Отплата мрачная за радости минут.
И потому теперь в туманности Эфира
Рассыпались огни безвременной росы,
Я лунный луч, я друг влюбленных.
Сменив вечернюю зарю,
Я ночью ласково горю,
Для всех, безумьем озаренных,
Полуживых, неутоленных;
Для всех тоскующих, влюбленных,
Я светом сказочным горю,
И о восторгах полусонных
Невнятной речью говорю.
Мой свет скользит, мой свет змеится,
Кто вдали идет пред нами?
Черный весь, он светит ало
Дух с двенадцатью глазами,
Дух, зовущийся Ховала.
Он еще зовется Вием,
Он еще зовется Тучей,
Он ползет по Небу змием,
Он роняет след горючий.
Растянувшись от Востока,
В дымный Запад он упрется,
Если б вы молились на меня,
Я стоял бы ангелом пред вами,
О приходе радостного дня
Говорил бы лучшими словами.
Был бы вам как радостный восход,
Был бы вам как свежесть аромата,
Сделал бы вам легким переход
К грусти полумертвого заката.
Я бы пел вам сладостно звеня,
Я б не ненавидел вас, как трупы,
Я цветок, и счастье аромата,
Мне самой Судьбою суждено,
От восхода Солнца до заката
Мне дышать, любить и жить дано.
А с закатом, в пышной чаще сада,
Где я сказкой нежною цвету,
Задрожит высокая ограда,
И умолкнет ветер налету.
Женщина воздушная, вся в белом,
Медленно сквозь главный вход войдет,
Хмурятся скалы, оплоты земной тишины:
Ветер в пролетах свистит от стены до стены.Таинство жизни трепещет средь мертвых камней,
Что-то забилось, как будто бы тени теней.Чахлые сосны растут на отвесной стене,
Шепчут под Солнцем, и зябнут при тусклой Луне.Хочется соснам на горную высь посягнуть:
Цепкие корни въедаются в твердую грудь.Скупо их кормят бездушные глыбы скалы.
С жадными криками носятся сверху орлы.Чахлые сосны без влаги растут и растут.
Чахлые сосны к Лазури дорогу найдут!
Изначально горенье Желанья,
А из пламени — волны повторные,
И рождаются в Небе сиянья,
И горят их сплетенья узорные.
Неоглядны просторы морские,
Незнакомы с уютом и с жалостью,
Каждый миг эти воды — другие,
Полны тьмою, лазурностью, алостью.
Им лишь этим и можно упиться,
Красотою оттенков различия,
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны;
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Я с нею шел в глубоком подземелье,
Рука с рукой, я был вдвоем — один.
Мы встретились в сверкающем весельи,
Мы нежились, как лилии долин.
Потом пришли к дверям старинной кельи,
Предстала Смерть, как бледный исполин.
И мы за ней, в глубоком подземелье,
Стремились прочь от зелени долин.
Мы шли во тьме, друг друга не видали,
Любовь была как сказка дальних лет,
Я не из тех, чье имя легион,
Я не из царства духов безымянных.
Пройдя пути среди равнин туманных,
Я увидал безбрежный небосклон.
В моих зрачках — лишь мне понятный сон,
В них мир видений зыбких и обманных,
Таких же без конца непостоянных,
Как дымка, что скрывает горный склон.
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих терзаньях страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Всё, всё возьми себе — за взгляд очей прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
О, только бы знать, что могу я молиться,
Что можно молиться, кому я молюсь!
О, только бы в мыслях, в желаниях слиться
С тем чистым, к чему я так жадно стремлюсь!
И что мне лишенья, и что мне страданья,
И что мне рыдающих струн трепетанья, —
Пусть буду я ждать и томиться года,
Безумствовать, падать во тьме испытанья, —
Но только бы верить всегда,
Но только бы видеть из бездны преступной,
О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный,
Сын Солнца, я — поэт, сын разума, я — царь.
Но предки за спиной, и дух мой искаженный —
Татуированный своим отцом дикарь.
Узоры пестрые прорезаны глубоко.
Хочу их смыть: Нельзя. Ум шепчет: «Перестань…»
И, с диким бешенством, я в омуты порока
Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань.
Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость к Божеству.
Мы слышим воздушное пенье чудесной игры,
Не видя поющего нам серафима.
Вздыхаем под тенью гигантской горы,
Вершина которой для нашего духа незрима.
И чувствуем смутно, что, если б душой мы могли
Достичь до вершины, далёкой и снежной,
Тогда бы — загадки печальной Земли
Мы поняли лучше, упившись мечтою безбрежной.
Я живу своей мечтой
В дымке нежно-золотой,
Близ уступов мертвых скал,
Там, где ветер задремал.
Весь я соткан из огня,
Я лучистый факел дня,
В дымке утренней рожден,
К светлой смерти присужден.
Однодневкой золотой
Вьюсь и рею над водой,
Судьба на утре дней дала мне талисманы,
Число их было три, и разны смыслы их.
Один меня повел в неведомые страны,
И там я в первый раз влюбленный был жених.
Другой мне изъяснил искусство завладенья
Сердцами, — я сердец покорных не сочту.
А третий мне явил тропинку нисхожденья —
Не в глубину земли — в меня, в мою мечту.
И первый талисман, смеясь, я бросил в Море,
Второй швырнул в окно, быть может, подниму.
Ты видал ли, как вздыхает вешний ветер меж цветов,
Их целует, и качает, ими прян и сладко-нов.
Ты видал ли, как лелеют волны лотос голубой,
Как они цветок ласкают, окружив его собой.
Ты видал ли, как воздушно светит в сумерках звезда,
Как пред нею, вместе с нею, дышит вечером вода.
В этом мудрость, в этом счастье — увлекаясь, увлекать,
Зажигать и в то же время самому светло сверкать.
Увлекая, увлекаться — мудрость сердца моего,
Этим я могу достигнуть — слишком многого — всего!
Жемчужные тона картин венецианских
Мне так же нравятся, как темные цвета
Богинь египетских, видений африканских,
И так же, как ночей норвежских чернота.
Но там в Норвегии еще есть ночь иная,
Когда в полночный час горит светило дня.
И яркие цвета, вся сила их земная,
В кровавых кактусах так радуют меня.
Что в мире я ценю — различность сочетаний:
Люблю Звезду Морей, люблю Змеиный Грех.
Я слышал о светлом Герое,
Свободном от всяких желаний,
О нем, перешедшем поток.
В лучистом застыл он покое,
Покинув наш мир восклицаний
Для славы несозданных строк.
В разрывах глубокой лазури,
В краю отодвинутой дали,
С ним тайно колдует Судьба.
К нему не притронутся бури,
Прекрасно быть безумным, ужасно сумасшедшим,
Одно — в Раю быть светлом, другое — в Ад нисшедшим.
О, грозное возмездье минутных заблуждений:
Быть в царстве темных духов, кричащих привидений.
Отверженные лики чудовищных созданий
Страшней, чем-то, что страшно, страшнее всех страданий.
Сознание, что Время упало и не встанет,
Сжимает мертвой петлей, и ранит сердце, ранит.
И нет конца мученьям, и все кругом отвратно.
О, ужас приговора: «Навеки! Безвозвратно!»Год написания: без даты
Как угрюмый кошмар исполина,
Поглотивши луга и леса,
Без конца протянулась равнина,
И краями ушла в Небеса.
И краями пронзила пространство,
И до звезд прикоснулась вдали,
Затенив мировое убранство
Монотонной печалью Земли.
И далекие звезды застыли
В беспредельности мертвых Небес,